Текст книги "Певец, которого все ждали. Путь к вершине"

Первый концерт

Погрузившись в репетиционный процесс хора, я понял: мне еще очень много нужно выучить и освоить. Каково же было мое удивление, когда мне сказали, что уже через две недели у нас концерт, и что я пою на этом концерте. И концерт будет в Кремлевском дворце съездов. Мы будем петь перед руководством страны, – а перед кем еще и где может выступать самый лучший хор страны! Не это удивило меня, а то, что это будет так скоро, а у меня даже нет костюма.

Но мое удивление исчезло, когда на следующей репетиции мне сказали ехать в костюмерный цех хора для примерки костюма. С какой гордостью и радостью я входил в этот цех! Разве мог я себе тогда представить, что вот так входить в костюмерные театров я буду всю свою артистическую жизнь. Этот запах нафталина, обуви и ткани я чувствую во всех странах и городах, где мне приходится подбирать или шить костюмы к спектаклям и концертам…

А тогда я был счастлив и находился где-то на седьмом небе, но тут же кубарем слетел вниз, услышав одну-единственную фразу главного костюмера: «У! Какой же ты большой, не по возрасту! У нас такого размера нет…» Вот тебе на! Как же так? Я должен выступать, а без костюма это невозможно. Костюмер сказала, что времени совсем нет и что есть только один выход из положения – это расставить штанишки и нарастить курточку.

Я не знал, что это такое, но, схватив сверток, прижав его к груди, подумал, что моя мама что-то придумает. Как же я испугался и расстроился, когда она сказала, что это сделать невозможно! Что костюм надо обратно сдать. Сдать костюм – это звучало как приговор. Я почему-то подумал, что это конец! Конец моим мечтам петь, конец всему тому, что я только и желал в жизни. Как потом я узнал, выражение «сдать костюм» в хоре означало одно – увольнение. Тогда я этого не знал, но уже почувствовал: мои горькие слезы и мольбы убедили маму сделать попытку надставить штанишки лампасами. Как когда-то дедушка называл меня «Генеральчиком», так и сейчас здесь спасение пришло от идеи генеральских форменных брюк.

И вот нам всем раздали пропуска в Кремлевский дворец съездов. На пропуске были символы, обозначения, но самое главное – на нем была написана моя фамилия, а напротив нее, через тире, слово, заветное слово, о котором я и мечтать не мог: АРТИСТ.

До того дня, когда начались репетиции праздничного правительственного концерта, в Кремлевском дворце съездов я был раза два, не больше, на Кремлевских новогодних елках. Мне казалось, что это огромное сооружение в центре Кремля было каким-то живым организмом, всасывающим в себя огромное количество родителей с детьми и изрыгающим их обратно с красивыми праздничными новогодними подарками. Я никак не мог подумать, что на годы вперед это место станет для меня местом тяжелой, чаще всего изнурительной работы. Научит меня терпению ожидания очереди своего номера, многократного повторения своих номеров, и еще – ждать, ждать, ждать… Огромные расстояния, которые мне пришлось преодолевать внутри этого здания, были сравнимы с марафонской дистанцией. Приходя домой после таких репетиций, я буквально валился с ног.

Помню, как сейчас: именно на том памятном для меня концерте я впервые увидел Иосифа Кобзона, вот так рядом, спокойно ожидающего своей очереди. Он был весь погружен в предстоящее выступление, а я краем глаза посматривал, что и как он делает. Мне сразу показалось тогда довольно странным, что он все время стоял, хотя за кулисами в ряд было расставлено множество стульев. Он внимательно слушал, что происходило на сцене, смотрел за дирижером Силантьевым, великолепно управляющим эстрадно-симфоническим оркестром Гостелерадио СССР.

Ничего не ускользало от моего взгляда, я как губка впитывал каждое мгновение, происходящее за сценой. И вот помощник режиссера скомандовал. За кулисами поднялась суета, откуда-то сзади стали выезжать станки для хора, и мы по заранее оговоренным маршрутам двинулись на сцену. Боже, как же это было красиво! Огромный зал, в котором никого нет, зато на сцене творилось столпотворение, техники что-то собирали, художники что-то дорисовывали, световики что-то регулировали…

Но это длилось совсем недолго, вдруг раздалась команда к началу, и все стихло. Я даже услышал взмах дирижерской палочки, из-за кулис в центр сцены вышел ровным шагом Кобзон, и мы запели, я даже помню что – это было известное произведение того периода «Во имя жизни». Сам прогон песни занимал очень непродолжительное время, однако в день таких прогонов могло быть от двух до пяти. И все должны были быть на месте, будь ты Кобзон или маленький солист детского хора. Разницы не было, работали все на равных. В этот раз мы пели живьем, потом на некоторых концертах в Кремле и в Концертной студии Останкино мы заранее записывали фонограммы. Как мне потом объяснили, это делалось для того, чтобы на правительственных и телевизионных трансляциях не было никаких сюрпризов. Для этого в Кремлевском дворце стояло сразу два магнитофона. Они запускались одновременно, и если с одним что-то случалось, то подстраховывал другой. Магнитофоны были ленточными, а с пленкой советского производства могло быть всякое.

Целую неделю длился репетиционный процесс, сменялись декорации и выступающие, все происходило калейдоскопом, но без суеты и паники. За эту неделю я перезнакомился и повидал всю элиту нашей классической и эстрадной музыки. Теперь я смело мог сказать, что я артист самого популярного детского хора в СССР.

Закончились бесконечные репетиции, утомительные ожидания, и наконец настал день концерта. Концерт в Кремле – дело ответственное всегда, а тем более на праздновании юбилея ЦК КПСС. Будет присутствовать все Политбюро. Больше всего меня беспокоило не то, как мы будем петь и выглядеть, об этом с моими многоопытными друзьями и коллегами по хору я не переживал. Меня мучило, увижу ли я Генерального секретаря ЦК КПСС, руководителя нашей страны Леонида Ильича Брежнева. Какой он на самом деле? Каждый мальчишка и девчонка Советского Союза знал руководителей страны в лицо. Их портреты всегда нас встречали во всех школах и клубах. И вот сегодня я увижу его вот так близко, сидящим в зале среди публики.

Я приехал на концерт пораньше, примерно за час до назначенного нам времени. Учитывая, что нас звали заранее, у меня было довольно много свободного времени для того, чтобы подготовиться и по обыкновению утешить свое любопытство, рассматривая, как расставлены все декорации, как всё, над чем работала толпа режиссеров и техников, воплотится в жизнь. У меня был пропуск, дающий право проходить за сценой, однако на репетиции его никто не спрашивал. Сегодня же, в день выступления, на каждом входе стояли люди в серых пиджаках и проверяли у всех эти пропуска. Я понял, что все уже давно началось, концерт – это лишь продолжение праздничного вечера, в начале которого по традиции проводилось праздничное заседание ЦК КПСС.

Я прошел за кулисы, где начиналась подготовка к концерту. Меня пропустили без лишних вопросов. Я смело пошел просто посмотреть, хотя помнил требование Попова лишний раз не болтаться за кулисами. Однако было просто невозможно устоять от искушения полюбопытствовать и посмотреть, как там все, что показывают по телевидению. Но моему разочарованию не было предела: всё уже закончилось и все ушли. Лишь огромная толпа рабочих быстро и слаженно занималась монтажом концертного оборудования и уборкой трибун и стульев, на которых только что сидели руководители СССР.

Я развернулся и уже было пошел обратно в сторону комнат, которые были специально отведены под гримерки артистов. Но меня кто-то окликнул по имени. Это был приятный и знакомый мне с детства голос друга моего отца Евгения Андреевича Ситникова, он был удивлен, увидев меня, не меньше, чем я. Я помнил, что папа говорил: дядя Женя обеспечивает безопасность руководителей страны, поэтому мое удивление быстро сменилось обычным состоянием любопытства. За ним шла довольно многочисленная группа людей, которые постепенно подходили к нам.

– Что ты здесь делаешь? – спросил дядя Женя очень строго, я никогда не видел его столь суровым и сдержанным. Когда он приходил к нам в гости, то был весел и общителен, а тут просто не узнать.

– Я сейчас буду выступать с хором, – немного стушевался я, но тут же, придя в себя, громко и четко произнес: – Мы с хором поем вместе с Кобзоном песню «Во имя жизни»!

Группа людей, которая двигалась к нам навстречу, поравнялась с нами и остановилась. Все слышали мое гордое заявление, и один из них, очень знакомым тембром и манерой для всех жителей страны и мира, сказал:

– Песня хорошая, с удовольствием послушаем, – и потрепал меня по голове.

Этот человек и группа его сопровождавших продолжили свой путь. Дядя Женя подмигнул мне и пошел вместе с ними. Вернувшись после концерта домой, я не успел еще снять свое пальто, когда на меня сразу от мамы и отца обрушился град вопросов: «Ну, как он? Какой он в жизни – Брежнев?»

Удовлетворение от концерта сменилось большой чередой обычных для хора, но непривычных для меня репетиций, концертов, съемок и записей. С каждым днем мой интерес к тому, что я делал, не угасал, наоборот, мне еще сильнее хотелось петь и выступать.

Первая фондовая запись

Государственный дом звукозаписи, или в просторечии ГДРЗ, на улице Качалова сегодня не только сменил свой адрес, но и вообще перестал существовать. А еще недавно это были самые лучшие звукозаписывающие студии страны, где создавались все шедевры классической и эстрадной советской песни, записывались аудиоспектакли и программы совершенно разных жанров и направлений.

Мое первое знакомство с этим зданием и студиями произошло практически сразу после начала моего пути в Большом детском хоре. Даже судя по названию, вначале стояло радио – Большой детский хор Всесоюзного радио и Центрального телевидения, становится ясно, что огромное количество времени хор проводит на записях. Записей было много – и для фильмов и телепрограмм, для кино и для пластинок. Студия номер один меня поразила своими размерами! Огромный концертный зал с хорами и даже местами для слушателей. Только от концертного зала она отличалась многочисленными микрофонами и огромными тяжелыми двойными дверьми с резиновыми уплотнителями. Все было отделано деревом и какими-то панелями. В этом здании было множество этажей. Потом я познакомился и с детской редакцией и редакцией «Театр у микрофона», что называется, обпел все студии и залы.

Меня сразу поразило большое количество людей и коллективов, сменявшихся один за другим, каким-то неведомым образом строго по минутам. Войдя в здание, на посту у милиционера, проверявшего наши пропуска и документы, я сразу же столкнулся с Леонидом Утесовым. Он уже был глубоким стариком, однако не узнать его было невозможно. Да, я понял сразу, что попал в центр радиовещания страны. Еще раз скажу, к нам никто и никогда не относился, как к маленьким и неразумным детишкам. Практически все музыканты страны считали за огромное счастье сделать здесь свои записи, а исполнители боролись за право записываться здесь. Для нашего коллектива это было привычное место работы, я бы даже сказал – отчий дом, где музыка и творчество тесно переплеталась с историей.

Первое свое знание об истории ГДРЗ я получил от нашего звукорежиссера, присевшего в перерыве рядом со мной. Он, глядя в мои постоянно удивленные глаза, рассказал мне, что именно из этого здания проводили радиовещание во время Великой Отечественной войны. А в одной из студий записывался и вел трансляции самый знаменитый диктор СССР Юрий Левитан, чей легендарный голос объявил о начале той войны и ее окончании. В другой студии свой рабочий кабинет организовал Лаврентий Берия, правая рука Сталина. Здесь же рядом, в маленькой студии, записывали мою любимую программу «Радионяня». Что ни дверь, то история радиовещания страны…

Этот рассказ прервал главный дирижер оркестра Гостелерадио Юрий Васильевич Силантьев. И началась очередная работа. Первая запись мне запомнится надолго, не только потому, что я прикоснулся к истории. Это была моя первая работа в составе хора с композитором, известным на всю страну. Юрий Чичков приходил к нам на репетиции своих песен, и именно он присутствовал на записи своей песни «Детство – это я и ты», ставшей моей первой фондовой записью в жизни. Я тогда и представить себе не мог, что именно композитор Чичков будет вести на радио вместе со мной программу о детях и музыке, что вместе с солисткой Леной Могучевой я буду исполнять и записывать его песню-хит «Наташка-первоклашка».

Но все это будет потом, а пока я наслаждался первым в моей жизни днем работы с записью произведений, остающихся на века.

Первые гастроли

Что греха таить, мы все, да и вся страна, знали, что дети и солисты Большого детского хора Всесоюзного радио и Центрального телевидения СССР – самые востребованные исполнители в стране и в мире. А потому зарубежные гастроли – это обычные будни маленьких артистов. Что такое в СССР были гастроли за рубеж, рассказать сегодняшнему мальчику или девочке практически невозможно. Для этого надо вспомнить тотальный дефицит, не только пронизывавший всю экономику советской страны, но, самое главное, знатно обосновавшийся в сознании каждого советского гражданина с малых лет. Когда для малыша с детства встает вопрос: где взять одежду, где взять что-то еще… Я не говорю о каких-то экзотических продуктах или одежде известных модельеров. Нет, в стране не было ничего, кроме ортопедической обуви и спортивных треников с уже вытянутыми коленками на фабрике, их производящей.

Именно поэтому, когда я услышал в списке на зарубежные гастроли свою фамилию, первая моя мысль была: а в чем я поеду? Я упомянул списки – да, именно так, не все ведь ездили на гастроли, не все выезжали с коллективом за рубеж. Это был костяк избранных надежных ребят, трудяг, способных выдержать нагрузку, с которой иные взрослые не могли справиться. Попасть в их число было особой удачей. Это было в большой степени признание твоего таланта и мастерства.

Вопрос внешнего вида для меня всегда значил очень много. Выйти на улицу неважно одетым или непричесанным для меня было невозможно. Я не мог носить что-то из одежды, если видел эту вещь на ком-то другом. В то время это выглядело большой блажью, но по-другому у меня не получалось. Сразу терялась уверенность, приходило полное ощущение беспомощности. А теперь представьте себе, как выйти на улицу за рубежом, где, как я был уверен, на нас обратят самое пристальное внимание.

Так я думал не один. Руководители комсомола из ЦК ВЛКСМ тоже об этом сообразили и распорядились, чтобы нам дали доступ в «закрома родины», то есть в обычный ЦКовский магазин-распределитель дефицитной одежды. Все было по классику сатиры Михаилу Жванецкому. Глаза разбегались от изобилия товара на полках, здесь была одежда западных брендов, но нам дали четкое указание выбрать себе только кроссовки и что-то еще из верхней одежды. Не подумайте, что давали это бесплатно, нет, конечно, за все надо было платить. По государственным расценкам, но все равно недешево. Однако обладание парой дефицитных кроссовок Puma привело меня в неимоверное возбуждение и придало мне уверенности в завтрашнем и, тем более, сегодняшнем дне.

Мы собирались выехать в Турцию на музыкальный международный детский фестиваль, в ее столицу – Анкару. Подготовка была долгой, разучивали новую программу, с переводчиками оттачивали турецкий репертуар. Разумеется, мы готовили национальные песни на турецком языке. Разве мог я себе даже на секунду представить, что текст песни, нам всем долго не дававшийся, в который мы вгрызались упорно и долго, пригодится мне гораздо позже при выступлении перед руководителем Турции Реджепом Тайипом Эрдоганом.

Но это будет впереди, а пока я испытывал непередаваемые ощущения предвкушения первого выезда за железный занавес. Нас всячески инструктировали, чтобы мы вели себя скромно и не вступали в сомнительные разговоры и общение. Что должны ходить все вместе и т. п. После многодневных репетиций и подготовки мы получили заграничные паспорта и собрались на выезд.

Международный аэропорт «Шереметьево-2» представлял в ту пору остров иностранной жизни в центре СССР. Здесь все было не по-нашему, и даже запах был какой-то необъяснимо загадочный. Пахло дорогими иностранными сигаретами и духами. Может быть, это пахло свободой. Людей в аэропорту было немного, да и кто там мог находиться? Только МИДовские работники, сотрудники КГБ да иностранцы, вылетающие от нас и прилетающие к нам.

Мы быстро прошли паспортный контроль, немного задержались на таможне и довольно скоро оказались в самолете. Наш Ту-134, резво разбежавшись, взял курс на Анкару. Во время полета нам выдали краткий разговорник, напечатанный на машинке и содержащий около 20 словосочетаний на турецком языке с русской транскрипцией. Запомнил я только одну фразу: «Alхşveriş Yapalхm» («Пойдем делать покупки»), потому что мы уже заранее знали, что каждый из нас будет жить в турецкой семье. Мне представлялось это очень интересным и забавным, и я не обманулся в своих ожиданиях.

В моем представлении Турция была страной XIX века из фильма про адмирала Нахимова. Из него я помнил, что турки ходят в чалмах, все удивительно смуглые и курят большие трубки. Всякая подобная чепуха стояла у меня перед глазами ровно до того момента, когда наш самолет приземлился в очень красивом и ультрасовременном аэропорту Анкары. Полнейший шок я испытал, когда увидел красивых светлолицых людей, прекрасно одетых и радостно нас встречавших. Я все ждал, когда же придут турки, но оказалось, что эти милые европейского вида люди и есть те самые турки.

Разумеется, первым делом нас завезли в посольство, строго-настрого запретили дискредитировать звание советского ребенка и распределили по семьям. Я попал в прекрасную молодую семью с сыном, практически моим ровесником. Они посадили меня в свой автомобиль, и мы поехали к ним домой располагаться.

Фестиваль прошел замечательно, было огромное количество детских коллективов, мы выступали на стадионе. Это все чем-то напоминало большую спортивную олимпиаду. Потом нас повезли выступать перед президентом Турции, где произошел очень забавный эпизод. Нас тщательно инструктировали, что мы должны быть аккуратными, что дворец президента напичкан всякими ценностями и ни в коем случае ничего нельзя трогать руками. И вот нас провели в роскошный зал, где сидело руководство Турции, и началось выступление нашего хора.

Пока мы пели, я обратил внимание: пол в зале сделан из красивейшего паркета с нежным лаковым покрытием и вставками из перламутра. Однако я помнил одно из выступлений африканского детского танцевального коллектива, когда они выступали на стадионе, где ловко и громко в танце били настоящими серпами об пол. Это было очень громко и эффектно, и первая мысль, пришедшая мне в голову: а как же эти ребята будут танцевать здесь? Я подумал, что они будут исполнять другой номер. Я даже в этом не сомневался.

Когда мы выходили выступать в зал через импровизированные кулисы, то краем глаза увидел, что за нами стоят как раз эти африканские танцоры. И не успели мы выйти из зала, как я услышал звук металла об пол, поразивший меня на стадионе. Я увидел огромные, навыкате, глаза местного администратора, выводившего коллективы, и раздался его душераздирающий стон. Удержаться от смеха я не мог. Обернувшись, я увидел, как смеялись практически все наши. Уверен, старинный паркет пришлось полностью заменить и кто-то поплатился за свою халатность.

Но мне это было уже неинтересно, я помнил, что перед отъездом на концерт моя турецкая семья договорилась со мной, что мы «Alхşveriş Yapalхm» («Пойдем делать покупки»). Денег карманных нам выдавали совсем немного, поэтому я очень хотел правильно ими распорядиться. Но в семье, узнав, сколько денег нам выдали на поездку, попросили меня спрятать их в карман. Я догадался, конечно, что они хотят сделать мне подарок, но вот так, стать моим кошельком – этого я не предполагал. Думаю, они заметили, что я мальчик скромный. Наверное, я им понравился. Мне хочется думать, что это так, потому что от их семейства я сам был в восторге.

Мы приехали с ними в место с множеством маленьких магазинчиков и лавочек. Они подвели меня к прилавку с одеждой и предложили выбрать то, что я хочу. Конечно, я, как сознательный пионер, воспитанный в духе моего дедушки – одного из руководителей аппарата ЦК КПСС, не мог попросить купить мне что-то. Я сразу представил, что могут мне сказать, и не только Виктор Попов и все в хоре, а прежде всего дома: «Ты что, побирушка?» И это, наверное, самый ласковый из тех эпитетов, какими меня наградят. И я скромно указал пальцем на платок, который думал привезти своей маме. Мои турки громко рассмеялись и заставили меня померить самый дорогой из находившихся на витрине джинсовый костюм Levis. Понять, что такое костюм Levis в начале 80-х годов, сейчас человеку, не жившему в то время, невозможно. Укладывая этот костюм в чемодан, я ощущал, что словно бы погружаю в него роскошный мопед «Рига», или еще что-то подобное, одним словом – мечту каждого советского школьника.

Чтобы понять, что дала мне та поездка для будущей моей творческой жизни, я расскажу одну удивительную историю, приключившуюся со мной в 2010 году, через много лет после описанных детских гастролей. Этот год был памятным не только мне, но и всем москвичам и гостям столицы из-за ледяного дождя накануне новогодних праздников. Именно в это время я должен был вылетать на концерт в Турцию с президентским оркестром Турции и его главным дирижером, заместителем министра культуры Турецкой республики. Концерт важный и пафосный, но погода внесла свои коррективы. Мой вылет был на грани срыва. Что творилось в Шереметьево, знает только тот, кто там был. До драки не дошло только благодаря милиции.

И мне в очередной раз повезло. Один из милиционеров узнал меня и предложил мне вернуться домой, а не ожидать, как все, в аэропорту на полу и своих чемоданах. Я вернулся домой, лег спать, но вскоре меня разбудил звонок из посольства Турции. Оказалось, что они специально отправили самолет, на котором я могу долететь до Анкары. Вернулся снова в аэропорт, и, пробившись буквально к самолету, мы вылетели, хоть и с опозданием на несколько дней, но должны были впритык успеть к концерту.

И вот тут в самолете мне предложили спеть популярную турецкую песню, естественно, на турецком языке. Устроители планировали, что у меня будет время разучить ее перед концертом, а вот тут из-за форс-мажора просили меня посмотреть ее в самолете и попытаться хоть немного запомнить. Они говорили, что в зале будет сам премьер-министр Турции Эрдоган. И это был бы огромный подарок с моей стороны и знак уважения и т. п. Но всем было понятно, что выучить такую песню на чужом языке просто невозможно. Да, так я им и сказал, это невозможно, но я попробую. Потому что краем глаза я увидел название песни – это та самая турецкая песня, над которой мы с Большим детским хором бились, осваивая непростое турецкое произношение. А каждый знает: что заучено в детстве, забыть практически невозможно.

Именно это и было со мной. Этот текст я помнил наизусть, так же хорошо, как стихи Пушкина из школьной программы о памятнике нерукотворном. Но я же артист! Разве мог я согласиться сразу и сказать: да это ж песня моего детства! Нет, конечно не мог, поэтому, взяв большую паузу, я погрузился в самолете в выучивание «сложнейшего» текста. Главное не заснуть, а то некрасиво получится, размышлял я и продолжал держать бумагу с текстом у своего лица, стараясь подавить надвигавшуюся зевоту. Но все мучения до этого, которые предшествовали моему вылету, все-таки оказались сильнее меня, и я погрузился в богатырский сон до самого прилета…

Конечно, увидев, что я уснул, организаторы не решились меня будить, но для себя решили, что их номер с моим пением турецкой песни не пройдет. Поэтому их ждало огромное удивление, когда на сцене я запел наизусть эту песню, да еще с выражением и мимикой, которую нам долго вбивал руководитель Большого детского хора Виктор Сергеевич Попов. Так что его мучения и труд воздались сторицей – в моем лице. И большой благодарностью руководства Турции в адрес России. Добавлю, что и расходы по этой же причине они понесли больше, ведь я выступал именно на том же стадионе имени Ататюрка, на котором выступал в детстве. И еще с детских времен запомнил количество мест на стадионе. А это количество в моем контракте и гонораре за выступление значительно отличалось от того, что я помнил и что было на самом деле. Поэтому мои требования о повышении гонорара были приняты сразу. Спасибо детскому хору!