Текст книги "Певец, которого все ждали. Путь к вершине"

Первые гастроли в СССР

По возращении в Москву наша работа продолжалась все в том же ключе. Репетиции, школа, дом, репетиции, школа, репетиции, концерты… Все это проходило так же – да не так.

А что не так, можно понять хотя бы потому, в каком костюме я пришел на классное собрание в своей обычной средней московской школе. Конечно же, появился я, одевшись в тот самый замечательный костюм Levis. Наверное, нет смысла писать, что по всем предметам у меня сразу средний балл уменьшился. Да, разумеется, все как в кино. Помните фильм «Старый Новый год»? «Моя Ольга Борятинская одета лучше меня! А в журнале у нее одни двойки!..» Приходилось терпеть и придирчивое отношение учителей, и насмешки в свой адрес, и обидные прозвища, как, например, «Певчий дрозд».

Никто мне так и не смог ответить, почему же многие так не любят чужой успех. А ведь все очень просто: своим возвышением мы унижаем других! Даже если это возвышение является заслуженным результатом твоего большого труда. И все, кто окружал меня тогда в школе, – и учителя, и ученики, – старались изо всех сил убедить меня в том, что я обычный, такой же, как они. Шутками и насмешками, критикой и недоверием, обесцениванием, манипуляциями меня пытались схватить и держать. Придержать так, чтобы я не смог вылезти наверх. Но все это было напрасно, все разрушалось моим главным оружием – любовью к музыке, пением и гастролями. А они стали всё чаще и чаще.

В СССР было принято, что ни один творческий коллектив или исполнитель не могли постоянно бывать в зарубежных поездках. Наши пути должны были меняться и довольно радикально! Поэтому после Турции мы сразу направились… в Сочи? Нет, мы полетели в Норильск. Трудности гастролей и не слишком комфортные, скажем откровенно, бытовые условия не могли заглушить радость встречи с обожавшей нас публикой. Концерты, когда люди стояли в проходах и овациями заставляли тебя петь еще треть программы на бис. Все это было для меня главнее и важнее 50-градусного мороза, встретившего нас в аэропорту Норильска. Разбитые клубы, площадки на производственных предприятиях – все было в довольно плачевном состоянии.

Я искренне сейчас удивляюсь, что тогда мы все не болели респираторными заболеваниями. Несмотря на сквозняки заводов, мы не уходили после концерта с соплями. Может, это оттого, что энергия и желание, драйв и увлеченность не могли дать возможности болезням приблизиться к нам? Возможно, и так, сейчас не проверишь. Сегодня знаю на сто процентов: расслабленность всегда дает возможность болезни захватить тебя.

А мы тогда не расслаблялись. Виктор Сергеевич Попов никогда бы нам этого не позволил. Он и сам всегда был в тонусе и нас держал в драйве постоянно. Нельзя сказать, что он нас эксплуатировал или проявлял какие-то тиранические наклонности. Нет, такого не было, его пресловутая строгость всегда соседствовала с отеческой заботой. Он всегда следил за каждым из нас, за нашим психологическим состоянием, за атмосферой в коллективе.

Конечно, когда это большой коллектив, без помощников такое сделать сложно. Поэтому у него были два доверенных хормейстера, на которых он всегда мог положиться. Это были люди узконаправленного внимания к коллективу. Проявлялось это в мелочах. В один из приездов в Ленинград (ныне Санкт-Петербург) нас перед концертом расселили в детский интернат с очень жалкими условиями. Что греха таить, тогда, как и сейчас, быт детских учреждений не блистал удобствами. Приездом и расселением по его поручению руководили хормейстеры. Он же, приехав и увидев, в каких жалких условиях мы оказались, сразу поехал в горком партии, откуда за нами выслали автобус и всех перевезли в гостиницу «Октябрьская».

Попов заботился о коллективе, как о своем родном организме, который не должен его подвести в самый ответственный момент. Это можно назвать как угодно, но мы, дети, после таких случаев готовы были на сцене жизнь за него отдать. Что, в общем, не было большим преувеличением. Об эпизодах реального детского артистического мужества я расскажу, когда дойдет очередь до рассказа о моей самой любимой и незабываемой поездке в Японию.

Из той первой поездки в Свердловск я запомнил потрясающих людей, стоявших у раскаленных доменных печей, сильные морозы и то, что впервые на концерте Виктор Сергеевич доверил мне сольно спеть сразу две песни! Я был очень рад, что это произошло не в Москве, здесь на гастролях было проще. Нет, ответственность была огромная, страх и напряжение колоссальные, но все-таки это не Кремль и не Колонный зал Дома Союзов. И это было, несомненно, легче для детской, еще неокрепшей психики. Возможно, что именно поэтому мое первое сольное выступление я хорошо не запомнил. В памяти осталось только одно, то самое первое в Москве, сразу же после выхода на сцену Муслима Магомаева.

Мое первое сольное выступление

Для того чтобы начать рассказ о том, самом значимом для меня дне, я сразу опишу то место, где это выступление должно было состояться. Самым моим первым выходом на концерт в жизни был мой поход с дедушкой, примерно за год до моего поступления в Большой детский хор. И этот наш с ним поход состоялся именно в Колонный зал Дома Союзов.

В 1784 году московское дворянство купило для «Благородного собрания» дом князя В. М. Долгорукова-Крымского, что стоял на месте рыбных лавок Охотного ряда. В 1784–1790 годах зодчий М. Ф. Казаков расширил здание и изменил его планировку. Так на месте внутреннего двора появился Колонный зал. Здесь проходили дворянские собрания, приемы высоких гостей, балы и маскарады, слава о которых доходила до Петербурга. Колонный зал был и крупнейшей в России ярмаркой невест. В Благородном собрании была своя библиотека. Ставили здесь и спектакли, на одном из них юный Лермонтов играл астролога. Но здание Благородного собрания повторило судьбу многих московских домов: в 1812 году оно обгорело. Ради извлечения прибыли здание облепили неказистыми лавками, и со временем оно утратило изначальные черты. Колонный зал Благородного собрания был огромным: он вмещал более 500 пар, имел высоту 14,5 метров и прекрасную акустику. Плоский деревянный потолок играл роль деки, отражающей и усиливающей звук на уровне лучших оперных театров мира. При этом во время строительства Матвей Казаков не использовал никаких специальных физических приборов. Не удивительно, что дом Благородного собрания превратился в настоящую филармонию, и европейские знаменитости стремились выступать именно в Колонном зале. В Европе тогда говорили, что нет зала лучше.

А 4 марта 1856 года император Александр II произнес в Колонном зале историческую речь о необходимости освобождения крестьян от крепостничества. В 1903–1908 годах дом Благородного собрания надстроили третьим этажом и немного изменили фасад по проекту архитектора А. Ф. Мейснера. Главным украшением Колонного зала стали 28 колонн (9,8 метра в высоту). Отсюда и его название.

После Октябрьской революции здание передали профсоюзам. С 1935 года в Доме Союзов начали проводить детские «Новогодние елки». А на смену дворянской библиотеке пришла рабочая библиотека-читальня имени Максима Горького. 23–27 января 1924 года в Колонном зале Дома Союзов прошло прощание с В. И. Лениным. После этого Колонный зал часто служил местом прощания народа с умершими советскими государственными деятелями. Здесь же прощались со Сталиным, здесь же будут прощаться и с Брежневым. В Колонном зале Дома Союзов проходили съезды Советов и профсоюзов, отчетные партийные конференции Московских городских и областных организаций КПСС, союзов писателей и композиторов, отборочные туры музыкального конкурса им. П. И. Чайковского. А также значимые для страны музыкальные концерты с прямыми трансляциями и в записи – на радио и на телевидении.

Обо всем этом мне рассказал дедушка. Он бывал здесь сам на концертах и даже в комнате Сталина. Но лучше бы я этого не помнил. Эти стены давили на мою детскую неокрепшую психику, и все мои многочисленные выступления в этих стенах сопровождались огромными психологическими преодолениями. Только совсем недавно, выступая на одном из концертов в этом зале, я смог справиться со своим детством и получить огромное удовольствие от выступления и общения со слушателями. Тогда же все было совершенно по-другому.

Никогда не забуду служебный подъезд, смотрящий своими старинными дверьми прямо на выход из метро «Площадь Революции». Несколько шагов через улицу – и ты среди звезд. Да, это было именно так: концерты, посвященные партийным праздникам, наполняли разными исполнителями, но всегда по одному и тому же принципу. Сначала классика, потом эстрада и другие легкие жанры. Мне это запомнилось с детства, сейчас я практически уверен: это далеко не самая плохая идея проведения торжественных мероприятий.

Войдя с улицы и уткнувшись в спины взрослых, ожидавших своей очереди распределения по гримерным, я поднял глаза и обнаружил, что стою нос к носу со Светланой Моргуновой. Тогда еще молодая и яркая ведущая Центрального телевидения вместе с Игорем Кирилловым очень часто вела подобные мероприятия. Не узнать ее было невозможно, к тому же она вела еще и детскую программу «Спокойной ночи, малыши», а это была моя самая любимая передача, особенно если там показывали смешные польские и чешские мультфильмы. Хорошо, что подошли наши девочки, а то я бы еще долго стоял, рассматривая вновь прибывших Льва Лещенко и Аллу Пугачеву.

К сожалению, как и все советские мальчишки из семей, не имевших отношения к искусству, я не знал в лицо ни дирижера Евгения Светланова, ни скрипача Давида Ойстраха, ни поэта Андрея Вознесенского, ни балерину Майю Плисецкую в неизменном сопровождении композитора Родиона Щедрина. Это уже потом я стал понимать, кто окружает нас, маленьких артистов хора Всесоюзного радио и Центрального телевидения. Вначале же мне это было просто невдомек.

Тем более что все мои мысли и переживания были направлены на то, что именно сегодня, здесь, всего лишь через пару часов мне, Диме Галихину, предстоит выйти на сцену Колонного зала и, глядя в глаза переполненному залу и в объективы телекамер, спеть свой сольный номер.

А номер этот был непростой. Песня «Наташка-первоклашка» уже звучала в репертуаре хора, но после того, как мой предшественник, а в дальнейшей жизни хороший товарищ Сережа Парамонов спел ее на радио, мне предстояло вместе с замечательной и талантливой Леной Могучевой впервые исполнить ее в виде дуэта. Лена к тому времени уже имела достаточный опыт, песня «Пропала собака» в ее исполнении стремительно набирала популярность. Поэтому и на репетициях, и при разучивании материала у меня, как это нечасто бывает в артистической и вокальной среде, не было никакой соревновательной ревности. Скорее, мне очень хотелось сделать так, чтобы Попов, Лена и весь наш хор поняли, какой я ответственный товарищ, как мне присуще чувство локтя… ну, и прочий бред, внушенный советской пропагандой, даже сегодня очень мешающий мне в моем творчестве и жизни.

Гримерные в Колонном зале огромные, они какие-то большие, как и все в этом зале. И за счет своих перегородок они создают ощущение сплоченного коллектива находящихся здесь артистов. Хотя есть двери, и все, вроде бы, находятся отдельно. Но стены, не доходящие до высоченного потолка, обрывались, и то воздушное пространство, что находилось над ними, объединяло всех. И звезд первой величины, и детей, только вступающих в этот сладостный мир самого верха советской культуры.

Приходить раньше на концерты и репетиции было хорошим тоном. Все приезжали заранее, настраивались и выполняли четко свою работу, хотя, может, так было только на правительственных концертах? Возможно, тем ни менее, эта привычка, доставшаяся мне еще от Виктора Попова и потом подкрепленная Павлом Лисицианом (моим первым педагогом), часто меня выручала.

Был один забавный случай, произошедший со мной, уже приглашенным солистом оперных театров. Необходимо было приехать для выступления в Саратовский оперный театр. Мне дали возможность самому выбрать себе транспорт и маршрут, поэтому я решил приобрести билеты на поезд (его я очень люблю). Время было, а проехать ночь в красивом поезде с хорошим попутчиком огромное удовольствие. Поэтому я решил приехать на день раньше, чем приглашали, и подготовиться к выступлению, чтобы быть полностью сконцентрированным на музыкальном материале. И вот, приехав в город, выйдя из здания вокзала и не найдя встречающих, мне пришлось все-таки позвонить администратору, сказать, что я приехал. Она в ответ всполошилась, сказала, что машину отправили к московскому поезду и что водитель меня ждет. Но я никого не видел… а тут вдруг звонок от водителя, он спрашивает: где вы? Я отвечаю, что на платформе у поезда, он говорит, что тоже на платформе. Мы долго выясняем, кто, где и у какого вагона стоит, но никак не можем друг друга понять. Затем я догадался назвать номер своего поезда… и тут воцарилась мхатовская пауза. Водитель почему-то перешел на шепот и спросил меня: «Дмитрий, а вы в каком городе?» Как, удивился я, что значит, в каком городе, – в Самаре, конечно, где же еще?! А он мне в ответ: так мы вас ждем в Саратове!.. И тут я начинаю нервно и громко хохотать, потому что понимаю, что совершил огромную и непростительную ошибку. Когда же мы стали разбираться с администраторами, как такое могло произойти, я понял, что эти два названия городов в моей голове всегда были объединены. Но все-таки я приехал раньше срока, поэтому взял себя в руки и говорю: вы не волнуйтесь, я возьму такси и доберусь, тут, наверное, недалеко. Мне в ужасе отвечают, что расстояние около 500 километров. Я сразу же взял такси и вознес благодарственные молитвы Попову, который с ранних моих лет приучил меня приходить и приезжать раньше намеченного времени.

Но эти города и собственные гастроли были еще слишком далеки и туманны, сейчас же мне предстояло вместе с Большим детским хором и оркестром Гостелерадио СССР выйти на самый мой первый, ответственный, сольный выход. Как сейчас помню: на этом концерте мы пели все хиты наших детских композиторов. Ну, а раз хиты, то куда уж без любимца публики В. Шаинского и его «Пусть бегут неуклюже…». Вот и он здесь, тоже готовится к выходу за кулисами, но его выход был после меня, поэтому композитор спокойно стоял и разговаривал с только что приехавшим Кобзоном, который подошел к Моргуновой уточнить свой порядковый номер.

А Владимир Яковлевич, увидев мое жуткое волнение, подошел ко мне. Мне казалось, что я вел себя спокойно и достойно, внутри же у меня все трепетало от страха. Он обнял меня и, прижав к себе, заговорил тихо на ухо. Его голос был абсолютно серьезным, но глаза блестели от смеха. Он сказал мне: «Зайчик, ты очень красивый мальчик и замечательно поешь. Но помни, что у зайки должны трястись ушки, а не ножки!» И только тут я заметил, что даже через брюки кримпленового костюма было заметно, как мои колени ходили ходуном, а мелкая дрожь передавалась всему телу и потом возвращалась в ноги с двойной силой. Я с ужасом представил, как бы это все смотрелось из зала, если бы Владимир Шаинский не привлек мое внимание. Мне даже как-то стало легче, во-первых, от того, что мой любимый композитор меня поддерживает, а во-вторых, от того, что теперь все мое внимание было направлено только на одно: на контроль за своими ногами!

Колонный зал всегда был, есть и останется единственным залом с люстрами на сцене. Красота зала, свобода и легкость, которую ощущаешь, находясь в нем, так же широко и без исключений настраивает всех присутствующих на торжественный лад, вне зависимости от программы на сцене. Я это замечал своим детским изучающим взглядом, внимательно присматриваясь и к публике, сидящей в зале, и к артистам, подходившим за кулисы слева от оркестра. Они как будто торжественным маршем выходили на сцену, независимо от того, что исполняли. Насколько же был серьезен Эдуард Хиль, готовившийся петь «Потолок ледяной», песню, давно переделанную советским народом на шуточные куплеты! Поэтому торжественно чеканя шаг, я вышел на сцену, после того как услышал свою фамилию, красиво произнесенную Светланой Моргуновой, для исполнения моего первого номера в этот вечер. Песня «Учил Суворов» была патетической и пафосной, написанной в маршеобразной форме. По залу пронесся одобрительный гул, и я понял, что этот вечер сегодня мой. Что публика сегодня будет смотреть не на Кобзона и Пугачеву с Лещенко, а на меня, солиста Большого детского хора Всесоюзного радио и Центрального телевидения СССР.

Моя первая съемка в концертной студии Останкино

Телерадиокомплекс, где проходили эти съемки, был возведен, как и многое в Москве того периода, к Олимпиаде-80. Он был зданием ультрасовременным, построенным западными специалистами по западным же проектам. И уже, наверное, только поэтому, входя в него, ты ощущал себя где-то за рубежом.

Народу было не очень много, но всегда надо было быть готовым к встрече с самыми известными всей стране людьми. Что-то мистическое и загадочное, по моему мальчишескому мнению, происходило в этих стенах. На входе стоял благообразного вида милиционер, проверявший заблаговременно оформленный пропуск. В этой четкости и аккуратности был какой-то особый шик, утерянный нами сегодня. Почему утерянный? Наверное, из-за того, что я с тех пор никогда не встречал на том же телевидении милиционеров, четко запоминавших, кто и когда приходит. Проблем с проходом без пропуска тогда у меня никогда не возникало. Я проходил всегда и как-то раз даже поинтересовался у милиционера, идя без пропуска: почему он пропускает меня? Он мне спокойно ответил: «А для чего я здесь? Именно для того, чтобы четко помнить, знать и понимать, кто, куда и когда приходит и уходит».

Из того первого дня в Останкино в памяти осталась именно эта атмосфера самого телецентра и… ужасающей силы хлопки разрывающихся ламп прожекторов. Здесь мы снимали и новогодние программы, записывали новые песни композиторов. Много было всякого другого. Запомнилось только, что вначале ты долго записываешь фонограмму, тебе выставляют микрофоны. И ты поешь здесь же, хотя чаще мы записывали их в ГДРЗ на улице Качалова. А потом усиленно, с особым усердием ты пытаешься попасть губами в свою же фонограмму. Удовольствие сомнительное, и я не скажу, что это было интересно. Это и была та самая рутинная работа. Потому что все то, что отснимали, я почти никогда не смотрел. И времени не было, а потом нам никто и не говорил, когда именно будут показывать. Когда поставят в эфир, тогда и поставят. Разве что с новогодними программами дело обстояло совсем по-другому, но смотреть себя в Новый год – это чересчур! Должен же быть расслабляющий праздник и отдых!

Мой первый гонорар

Нам всегда во всех зарубежных, но только в зарубежных, гастрольных поездках платили командировочные. Суточные или командировочные – разницы никакой. Это были такие копейки, что даже нам, тогдашним мальчикам и девочкам самого главного из выездных детских коллективов, это казалось крохами. Например, поездка в Японию на 1,5 месяца с гастрольным планом в 15 городов, с выступлениями на многотысячных стадионах, нашему государству обошлась по 24 доллара США на нос одного ребенка. Про взрослых не знаю, конечно больше, но вряд ли намного.

Свой первый гонорар я получил за запись новогоднего телевизионного ревю на Центральном телевидении «Зимние акварели» с артистом Владимиром Качаном – огромные 37 рублей. Конечно, это не те рубли, что сейчас, и такой гонорар был скорее исключением. В остальном все было по-честному, то есть бесплатно. Бесплатно для государства, для моих же родителей это стоило денег, хотя бы на карманные расходы, походы в телевизионный буфет и т. п. Так что пели мы бесплатно и даже за свой счет, делали так, что страна нами могла гордиться. Ну, зато дети не слонялись по подворотням! А слонялись по коридорам Останкино, Шаболовки и Большого театра СССР. Хм, какие же мы стали меркантильные, все считаем, тогда я об этом не думал…

Запись того самого ревю в архивах Центрального телевидения я так и не нашел. Помню только, что оно вышло на телевидении в предновогоднюю ночь 1981 года. Играл там другой мальчик, но пел моим голосом. Почему меня не стали снимать, я не знаю, видимо кастинг был проведен заранее, но у выбранного мальчика слуха не было вообще. Менять главного героя – это дополнительные согласования, поэтому я только лишь записывал за него все музыкальные фрагменты, а так как музыкальное ревю – это своего рода советский предшественник мюзикла, то практически все поется и распевается. Поэтому я полностью записал всю мальчишескую роль.

Как сокрушалась помощник режиссера, очень приятная женщина, что не может снимать «такого красавчика» – так она меня называла. А мне было все равно, главное, что я пел, работал в студии с замечательным Владимиром Качаном, человеком обаятельным, музыкальным и очень коммуникабельным. Вообще чопорных и надменных людей из звезд того периода я не помню, все были открытыми и общительными людьми. Сложнее было общаться с администраторами и техниками, но, если разобраться, в этом не было их вины. Зачем технику общительность или зачем администратору любезность? Они не обязаны подбирать слова и выражения, или должны? Не знаю, тогда я наслаждался общением с нашими выдающимися артистами и певцами, а все остальное было не важно.