Текст книги "Коллекционер (сборник)"

– Знаешь, Шплинт, я чуть не обделался. Адреналин просто зашкаливает! А это кто (кивок в сторону улыбающегося качка в наколках), настоящий урка?

– Нет, Колян, бери выше – Сергей Безруков, народный артист России!

– Спасибо, что живой…

– И я о том же…

Приметы времени

(история периода второго танкового пришествия)

Сбербанк. Филиал. Тот самый филиал, в котором аккумулируется моя зарплата. С тем, чтобы потом исчезнуть, раствориться, растечься в руслах многочисленных обязательных и необязательных платежей. Чтобы просочиться между пальцами ускользающими обещаниями социальных накоплений.

Сбербанк. Филиал. Вид сверху. Вот она – моя лысеющая голова, прикрытая шапкой из норки. Какой это я по счёту в окно № 4? Да-а-а, ещё не скоро служительница Мамоны (в другой версии – Маммона) осчастливит мою голубую книжицу своими окольцованными, как у дикой голубки, попавшей к орнитологам, лапками. Голубка и контролёрша провинциальной сберкассы (ныне – филиала Сбербанка) – странное ассоциативное сочетание, не находите? Хотя… В наше-то циничное время… Разница только в материале, из которого сделаны украшения. Да, пожалуй, что ещё и отношение к ним – кольцам – у этих особей женского пола, не похожи.

Голубка, впрочем, не любит (да, в принципе, и не умеет в силу своего далеко не аристократического происхождения) рассуждать о подобных тонкостях. Она просто подчиняет свою крысиную натуру летающего падальщика инстинктам, которые вложил в неё Создатель. А вот у контролёрши в оболочке симпатичной шатенки средних лет, разведённой и «пока в поиске» всё обстоит не так просто. Она успевает оценить краем глаза кредитоспособность и перспективность очередного клиента (пенсионеры и женщины не в счёт), с тем, чтобы как можно изящней продемонстрировать свой идеальный маникюр цвета тёртой моркови и те самые кольца, о которых упоминалось выше (причём оба безымянных пальца совершенно свободны от благородных оков, заметьте себе в органайзере, господа холостяки по недоразумению). О холостяках по убеждению речи здесь не идёт.

И тут!

Взгляд шатенки упирается в мужское лицо землистого оттенка с нахлобученной на распростёртые над стойкой уши-крылья изрядно вытертой кроличьей шапчонки. От человека, который достиг заветного оконца, исходит запах несвежего мазута и пропотевших байковых портянок. Интерес к очереднику со стороны сидящей по ту сторону административного барьера красотки теряется. Утрачен блеск в глазах, растворён в равнодушной серости зрачка. Ещё один бесполезный клиент: ничего для души, сплошная канцеляристика. Взгляд контролёра в женском симпатичном обличье гаснет, как фары дальнего света при въезде в населённый пункт. Дама опечалена. Она просто исполняет свой служебный долг. Без души, без выдумки, без затей… Да-да, а что вы хотите от женщины в поиске?

Кроме драной шапки с остаточными признаками позавчерашнего социализма, на странном клиенте надета кожаная курточка на «рыбьем меху» из натурального дерматина – культурный слой толково осёдланных во время перестройки цыган, вмиг научившихся кроить «первосортную» одежду из лоскутов, здесь расстарался не на шутку. Дополняют картину ватные штаны с претензией на синтепоновые изыски современных туристов. А на ногах… Что же у него на ногах? Дайте-ка, гражданка, я взгляну в начало очереди. Не бойтесь, я всё понимаю, оттеснять вас в стиле спецподразделений не стану. Мне бы только рассмотреть… Так и есть… Валенки с калошами…

… дядя Саша круглый год носил серые валенки-самокаты на резиновом ходу. Только на особо ответственные работы он доставал из загашника казённые кирзачи и шёл творить нечто такое, что обычному пролетарию запрещала его сильно завышенная (по марксовой теории) самооценка…

Всматриваюсь. Так и есть. Это, несомненно, дядя Саша, Александр Ефимович, если угодно. Что он там пытается рассказать внезапно озверевшей контролёрше?

– Вы хотите счёт открыть (стальная нить в сердцевине интонации)?

– Ты, это… девонька… Мне того… Соопчили, десять рублей заплатишь… Тебе книжку дадут… Туда мы твою зарплату и внесём… Я не в курсе дела… Я же на котельной… Мне, как скажут… Вот и Васька говорит, что десять рублей только…

Руки дяди Саши, изъеденные временем, непосильным грязным трудом и разными химическими соединениями, органического и неорганического типа, сиротливо сжимают видавший ещё Ельцина на танке «червонец». Клиент всем своим видом извиняется, что дурно пахнет, что жизнь у него не сложилась, что вообще появился на свет.

Знаете, есть такой тип социально не защищённых людей, которые не могут постоять за себя, за свои интересы, а держава величаво рассуждает о правах нереально усреднённого человека «среднего класса», каковому подлые налоговые органы мешают покупать нефтяные вышки, футбольные команды и членов правительства. Ей, державе, уже который президентский (ранее – генеральносекретарский) цикл – круглый год – не с руки понять и проникнуться проблемами людей, у которых потрескавшиеся ногти, непрезентабельный вид, хроническое отсутствие уверенности не то, что в завтрашнем дне, но и сегодняшнем вечере. А за плечами – вереница серых (в лучшем случае) лагерных лет по малолетству за придуманные грехи родителей.

Контролёрша чеканит отшлифованные фразы из арсенала бывалого финансиста, закалённого в боях с обнаглевшими вкладчиками:

– Если я правильно поняла, вам нужно открыть счёт «до востребования» для получения заработной платы?

– Девонька, милая… Мы же не в курсе дела… Васька сказал, что только десять рублей подать нужно… Я вот принёс… Возьмите, будьте добры…

– Вам нужно открыть клиентский счёт! – звучит будто бы хлёстким выстрелом в морозной тишине застывшего в полудрёме кедрача.

Железный голос контролёра приводит дядю Сашу в состояние непредумышленной робости. Он не умеет бороться с хамством, завёрнутым в глянцевую оболочку служебных инструкций. Он готов бросить всё, вплоть до десяти рублей, хотя купюра ему сейчас дороже всех родных и близких, она – будто артефакт, оставшийся от быстро утраченной стабильности.

Стойте.

Дороже родных и близких? Впрочем, и нет их у дяди Саши. Давно нет. Нет, в принципе. Он один на всём свете. О д и н! Вы знаете, что такое быть совершенно одному в этом жестоком мире? Одному абсолютно… Когда тебе уже восьмой десяток, пенсия незаслуженно мала, а состояние души, как у ребёнка шести неполных лет. Знаете?

Людей, подобных дяде Саше, называли раньше блаженными. И теперь через них просто перешагивают, не называя никак. А ведь ещё не так давно всё было иначе.

* * *

В 1993-ем году, весной, случилось мне попасть в довольно неприятную ситуацию. Фирма, в которой я работал начальником отдела автоматизации производственных процессов, ликвидировалась в связи с тем, что её учредитель и мой добрый друг Дима уезжал из города, а взвалить на себя все его обязательства желающих не нашлось.

Итак, я оставался один. Без работы, без друга, без определённых планов на ближайшую пятилетку – срок глубоко забитый в моё подсознание не иначе как молотом рабочего со знаменитого памятника скульптора Веры Мухиной. Кому, скажите на милость, нужны старые заскорузлые инженеры по специальности «системотехника», когда кругом полным полно молодых беспринципных «падших ангелов» от так называемой информатики? И что это за наука такая? Не представляю до сих пор. Информационные технологии – понятно, вычислительные системы и системы связи – тоже. Информатика же норовит объять всё это и ещё немного добавить от дилетантского представления о машинных кодах людей, обученных программированию исключительно в объектно-ориентированных программных средах.

Однако не стану увлекаться техническими подробностями – рассказ мой не о том. Вернусь к ситуации ликвидации предприятия и отъезду друга-директора в Нижний. Новгород, разумеется.

Дима всё-таки оказался настоящим товарищем. Он успел позаботиться о моём будущем, что, согласитесь, по тем расхристанным беспринципным временам становилось уже не естественным проявлением человеческих отношений, а чем-то из ряда вон.

Помню, сидели мы с убывающим в счастливую неизведанность начальником вдвоём за бутылкой разведённого спирта «Royal» и периодически христосовались, будто на Пасху. Прощались, стало быть. После четвёртой Дима уже не мог хранить в себе тайну и решил открыться на пару дней раньше, чем планировал.

– Знаешь, старина, – обратился он ко мне, – я тут намедни дела завершал в конторе довольно солидной. Разговорились с директором. Оказалось, им нужен инженер-экономист, чтобы заработную плату начислять. На компе, в смысле. Прога у них отраслевая. Говорят, ничего себе – вполне сносная, без особых глюков и перенастраиваемой структурой. Почему их рядовой экономист не устраивает? Так ведь нужно ещё и сопровождением программы заниматься и пяток компьютеров заодно обслуживать по «железной и мусорной части» («мусорной частью» Дима называет всё, что связано с программным обеспечением). Тут обычный экономист не потянет, а инженер, вроде как – в самый раз. Я вот про тебя и вспомнил. Ну, в смысле, кандидатуру твою предложил. У директора возражений не оказалось. Так что – готовься к бою.

Дима наполнил стаканы чем-то упоительно королевским и крепким, как псевдоним одного пролетарского писателя из города, куда, собственно, мой бывший начальник и отбывал к концу недели.

Перевод стаканов из положения «брутто» в положение «холост» произошёл брутальным порядком – без пафоса тостов и клятв о вечной дружбе. Каждый из нас думал о своём, но я очень подозреваю, что об одном и том же.

Ночью Дима уехал.

Вот так я и попал на домостроительный комбинат с лёгкой руки своего незабвенного друга.

Извини, дядя Саша, что так долго ждал этого момента – когда я изложу, наконец, предысторию нашей встречи.

* * *

На комбинате осваиваться пришлось недолго. Коллектив принял меня хорошо, и дело завертелось. Через два месяца я уже знал не только «людей из конторы» (так, наверное, везде на постсоветском пространстве величают административно-управленческий аппарат), но и специалистов из цехов основного и вспомогательного производства. Меня тоже начали узнавать. Кое с кем из людей пролетарских профессий пришлось столкнуться поближе. Одним из моих знакомцев и оказался дядя Саша.

Александр Ефимович, так полностью значился слесарь-сантехник общетехнических работ на комбинате, был человеком нелёгкой судьбы. Родился он в семье политических ссыльных, которые обосновались близ Воркуталага в самом начале войны. Хотя такое понятие, как «обосновались», здесь, пожалуй, будет неуместным. Куда им предписано было поселиться, туда они и не замедлили. Маленькому Саше как раз пора было идти в школу, но для детей «врагов народа» в этом месте полагалось только научиться ставить подпись, разумею, под будущими протоколами, и считать до двадцати пяти, чтобы зазубрить раз и навсегда утверждённый свыше срок «социальной защиты» державы от собственных граждан.

Родители дяди Саши умерли в относительно молодом возрасте. Оба сильно простудились во время транспортировки ссыльнопоселенцев – малой скоростью и в продуваемых вагонах; транспортировки через брюхо Большеземельской тундры, а не «вдоль по Питерской», да с колокольчиком, как вы понимаете.

Взрослые не убереглись и умирали после прибытия от воспаления лёгких, а вот мальчику ничего не сделалось. Наверное, мама согревала его своим теплом родительской любви, а, может, просто детей тогда одевали во всё, что придётся, пренебрегая собственным здоровьем. Так или иначе, но вскоре оказался дядя Саша – тогда просто Сашок-лопушок – в специализированном интернате, где ему пришлось своим беспримерно жестоким детством отчитываться за, так называемые, «грехи отцов». С раннего возраста он привык не роптать, не жаловаться на судьбу, и никого ни в чём не винил. Ни тогда, ни спустя десятилетия.

Дядя Саша с малых лет приучился к тяжёлому физическому труду. Никаким не гнушался. Наоборот, даже находил нечто приятное в том, что может работать там, где другие отказываются. Всё самое грязное и неблагодарное – это его, дяди Сашино, дело. На подобных безответных мужиках держится земля, и вращается без скрипа вокруг своей оси, и никто не понимает, отчего так происходит. Будто само собой.

Со времён ссылочных минуло много времени, но к дяде Саше клеймо бывшего заключённого прицепилось и никак отпускать не хотело. Учиться ему не приходило в голову, поскольку, сами посудите, парню уже под двадцать, а он читает практически по складам. Стыдно в вечернюю школу с таким-то багажом и ярлыком «сын врагов народа». Получить профессию в результате этого дяде Саше не давали, кивая на низкий образовательный уровень и тёмное прошлое. О каком ПТУ речь, если парень подписываться с трудом научился. А что руки у него золотые, так ведь не бриллиантовые!

Вот и сделался Александр Ефимович вечным слесарем-сантехником на подхвате, для выполнения, так сказать, экстренных (и самых грязных) работ с вечным третьим разрядом, размазанным по безразмерному стажу, который, впрочем, документально подтверждён был на весьма незначительную свою часть.

Семьи у дяди Саши не имелось, не удалось завести. Я даже подозреваю, что за всю свою жизнь Ефимыч, как называли его некоторые комбинатовские, так и не познал любви женщины.

На ДСК дядя Саша работал уже лет с десяток до моего туда прихода. За это время он сделался неотъемлемой частью комбината, его визитной карточкой. Начнём с того, что сначала Александра Ефимовича поселили в общежитии. Но он оттуда сбежал, не прожив там и месяца. Чувствуя беззащитность этого большого, наивного, как ребёнок, своего рода романтика, его принялись третировать местные «чуваки по понятиям». Дядя Саша в одночасье лишился своей первой заработной платы, обзавёлся огромным фингалом под левым глазом и сделал выводы. Сделал и приступил к строительству собственного жилья.

Он выкопал землянку, примерно такую же, в которой жил на поселении с родителями. Производил свои работы Ефимыч очень долгими летними ночами, которые «люди с материка» привыкли называть полярными, в отличие от «белых» с грязно-серым отливом ночей Питерских. А трудился дядя Саша ночью, чтобы никому из начальства на глаза не попадаться. Спал же он до завершения строительства в кандейке, где уборщицы хранили свои вёдра и тряпки, примостившись на деревянной лавочке, со старыми ватными штанами под головой. Работяги, несомненно, знали о проводящихся на комбинате несанкционированных работах, но директору никто из них доложить не решился. Жалели Ефимыча.

Место для землянки дядя Саша выбрал замечательное, рядом с теплотрассой. Если зима не очень суровая, то вполне можно было обойтись без дополнительного печного отопления. К строительству землянки дядя Саша относился со всей серьёзностью, с каковой и полагается возводить фортификационные сооружения. Не зря же говорят в британской глубинке: «Мой дом – моя крепость!»

И вот, когда уже новоселье стало невероятно близким, директор обнаружил непорядок на вверенной ему, практически ещё не акционированной территории. Проект дяди Саши оказался под угрозой. Великая сила в лице ретивой административной тройки нависла над согбенной спиной Александра Ефимовича, не успевшего замаскировать одну из стен землянки аккуратно нарубленным дёрном из окрестностей комбината. Директор сощурил коварный глаз опытного аппаратного игрока и осведомился, чего, дескать, слесарь дядя Саша тут развёл земляные работы, вроде крота, если у него на руках ордер на право жительства в трёхместной комнате общежития.

Ефимович выдохнул обеднённый кислородом северный воздух, словно собирался выпить что-то очень крепкое и противное, и начал:

– Так ведь, Митрич… Мы это, не в курсе дела… В общежитии совсем немочно жить… Грабят старика… А тут… Такая штука, оно полезно… Опять же, ежели авария, какая случится… Я рядом окажусь. Мы же не в курсе дела…

Вся административная решимость управленцев осыпалась, натолкнувшись на нехитрое и, в общем-то, далеко не красноречивое объяснение. Так дядя Саша стал землянковладельцем, незаконно арендуя у государства с десяток квадратных метров суглинистой почвы методом самозахвата.

Директор закрывал на это вопиющее безобразие глаза, а совет акционеров, который появился несколько позже, шёл у него на поводу. Хотя, как мне кажется, порядок следования на поводу разумнее было бы сменить, ведь всегда же легче вести за собой одного человека, чем целый совет. Мне, конечно, могут возразить, что, мол, смотря – какой совет, смотря – какой директор… Однако же, этак мы сейчас углубимся в дебри софизмов, так и не дослушав историю дяди Саши. Не хочу уходить от основной темы.

Короче говоря, Александр Ефимович зажил почти настоящей человеческой жизнью. У него появилось собственное жильё, о котором ему грезилось более полувека. И даже то обстоятельство, что общежитие комбината было передано на баланс коммунальных служб города, и дядю Сашу оттуда выписали, как «фактически не проживающего», не могло огорчить свеженького нувориша по части недвижимости. И действительно, попробуй эту землянку сдвинуть без помощи специальной техники. Запакаешься! Дядя Саша строил на века, фундаментально возводил, не так, как гастарбайтеры, согнанные для сооружения Вавилонской башни.

Я бывал в землянке у Ефимыча не раз. Удостоился. Не всякого дядя Саша допускал в святая святых. А мне вот открыл тайну «пещеры Али-Бабы». Не знаю, что тому послужило причиной. Не знаю. Но хотелось бы верить, что он не ошибся в выборе человека, с которым можно разделить радость счастливого владельца недвижимости. Почему назвал я скромное жилище слесаря-сантехника на самых грязных работах пещерой Али-Бабы? Да, оттого, наверное, что там были такие сокровища, которых нельзя обнаружить больше нигде в наше время. Посудой дяде Саше служил старый армейский котелок со следом от пули и металлической клёпаной латкой на этом месте, две тарелки, изготовленные из банки, в которой некогда квартировала прессованная китайская свинина «Великая стена», оловянная ложка времён царя Гороха, самодельный нож с зековской наборной ручкой и маленькое ситечко для заварки чая с присадками благородства на потемневших от времени аргентумных боках.

Спал дядя Саша на где-то найденной панцирной сетке, установленной на деревянные колоды из четвертованного деревянного кругляка, дождавшегося встречи с топором. На сетке лежал вполне сносного вида матрас, укрытый застиранным солдатским одеялом и двумя половинками фуфайки. Сшитые вместе рукава заменяли подушку, а фуфаечной спиной дядя Саша, по-видимому, закрывал ноги холодными ночами.

Что ещё было в этом жилище? Попробую вспомнить. Так… Две табуретки, самодельный столик из многослойной фанеры. На столе стояла керосиновая лампа и лежала пачка газет не первой свежести. Наверное, дядя Саша забирал их, когда уборщица выкидывала старую прессу в мешок для мусора. О том, чтоб Александр Ефимович договорился с директорским секретарём по поводу газет, я даже не упоминаю. Вряд ли бы он осмелился. Итак, керосиновая лампа и газеты… Здесь-то, наверное, дядя Саша и посадил своё зрение, тренируясь в чтении на лексике постперестроечных лозунгов и беспринципного «либерального» вранья.

На земляной стене висел изрядный осколок когда-то большого зеркала. Вернее, не висел, а был попросту вмурован в земляную плоть стены. Что ещё? Что-то же было ещё… Ах, вот. Как я мог забыть… На столе в скромной самодельной рамочке стояла довоенная фотография с обскубанными пожелтевшими краями. Молодой человек в косоворотке, рядом женщина в нарядном платье и шляпке. На руках у неё сидит мальчик в матросском костюмчике, как было некогда модным… Эта фотография, скорее всего, являлась единственным звеном, которое связывало дядю Сашу с прошлым.

Был ли он счастлив тогда, в том, уже неблизком 93-ем году? Пожалуй, что да. Дядя Саша ощущал свою необходимость на комбинате. Кто, кроме него, полезет чистить канализацию по мизерным расценкам, кто безропотно поднимется в ночь-полночь для разгрузки цемента, не требуя оплаты сверхурочных?! Нет таких дураков. Дураков, дураков… Помилуйте, дядя Саша дураком себя не считал, да, собственно, и не был им. Он просто любил жизнь. Даже такую скудную, аскетичную, полную лишений и преодолений. Он наслаждался каждой секундой скромного своего бытия, которое приносило пользу, пусть абстрактному, но человеку с большой буквы «Ч». Дядя Саша, как мне кажется, верил в это, а иначе просто не мог. Пафосно звучит? Быть может, но в моих словах нет и намёка на попытку что-то приукрасить. Факты, одни только факты.

Александра Ефимовича на комбинате называли Ночным Директором. Заслуженно называли. Хотя в штате числился сторож и, как вы понимает, не один (чтобы круглосуточную вахту нести), но все они, эти осколки перестроечной вседозволенности и неверного понимания свободы (мне разрешено всё, остальных – на хрен!) не стоили ломаного гроша по сравнению с тем гражданином, каковым являлся недавний узник совести, а ныне – слесарь-сантехник с робкими проблесками домовладения в добрых выцветших глазах.

Дядя Саша был знаком не только с каждым работником комбината. Он на запах мог запросто определить всякую крысу, которой хоть единожды доводилось пробежать по тому или иному цеху основного производства. Шаркающие валенки на резиновом ходу наводили панику не только на грызунов. Тараканы мигом разлетались по углам, едва только дядя Саша начинал свой разгон из другого конца коридора. Заметьте, делал всё, что связано с охранными функциями, дядя Саша абсолютно бесплатно. Он просто так жил. Начал ощущать себя в зоне человеческого общения полноценной личностью, впитал нутром законы странного сообщества, переиначивал на свой лад и всю жизнь старался утвердить простые и доступные представлениями о чести и долге, которые были мало кому понятны.

Летом, большую часть осени и вторую половину весны дядя Саша привык жить под теплотрассой в своей замечательной землянке, которой он гордился, как ни один «оскароносец» не гордился премией Американской Киноакадемии со времён её образования.

Да, а зимой дядя Саша считался уже вполне полноценным Ночным Директором. Почему так? Просто Александр Ефимович временно на период больших морозов переселялся ночевать внутрь здания управления. Конечно же, ничего порочащего моральный облик почти советского человека в это неурочное время дядя Саша себе не позволял. Просто спал либо в архиве с бумажными артефактами полувековой давности, либо в раздевалке цеха железобетонных изделий. Первые люди на комбинате, появляющиеся раньше всех, уборщицы, как правило, всегда интересовались у него, что же нового случилось в час выхода из тени не только нечисти, но и вполне честных грызунов, негласно находящихся на иждивении у государства и его граждан. И всегда получали неизменный ответ, что-то вроде: «Тут они эт-та… воопче-то, не в курсах, что по коридору нельзя… пусть себе гуляют, не в лагере же».

* * *

Однажды, когда на улице стояли зимние холода, своею обыденной стылостью повседневно приводящие население в деловое состояние «измотанный полярной ночью северянин», не теряющий боевого духа дядя Саша отличился весьма знатно. В тот февральский (по другим данным – январский) вечер Александр Ефимович решил отметить очередной юбилей гранённости «стакана русского, самородного, парадного, государством не упразднённого». С этой целью он предложил сторожу Хабибуллину, с которым водил некое подобие общегражданской дружбы, присовокупить свои церберские усилия к потугам самого дяди Саши, и осуществить праздничное целование портрета Всенародно Избранного с обмусоливанием и надлежащим пиететом. Сторож Хабибуллин оказался человеком не только сговорчивым, но и до крайности безрассудным.

Так или иначе, следующее утро застало наших героев в кабинете директора комбината, почивающими на столе для проведения планёрок и заседаний совета учредителей акционерного общества ОАО ДСК «Леспром» в позе «козырный валет в телогрейке кроет пикового короля через мантию овчинного полушубка». При этом следует отметить, что, хотя генеральный директор и не стал первым в череде увидевших вопиющее безобразие у себя в кабинете, но его сей факт почему-то расстроил больше всех. То ли он был настоящим патриотом предприятия, то ли просто не выспался. Достоверно мы этого не сможем узнать никогда. Вот и не станем, пожалуй, умничать. Пусть всё случится, как положено в современной сказке, а не в хронике социалистической стабильности.

Дядя Саша был немедленно лишён месячной премии и 13-ой зарплаты авансом. Хабибуллина лишили всего вышеназванного ещё раньше, лишили за неумеренное употребление неуместных жидкостей, противоречащих званию сторожа и гражданина в одном коктейльном стакане. Причём – обычно производил сторож свои неадекватные возлияния прямо на рабочем месте. Так что после оглашения приговора Хабибулин чувствовал себя победителем. Ещё бы, как он красиво надругался над мебелью директора, прежде чем отбыть в славные ряды советских (ну, да, пока ещё советских) пенсионеров! А дядя Саша всё никак не мог понять, за что его наказывают… Он твердил свою неизменную молитву: «Мы же… это… не в курсах мы. А тут тепло было…»

Но простым выговорешником и материальным кнутом дело не ограничилось. Дядю Сашу заставили писать объяснительную, мол, как он докатился до директорского кабинета в таком непотребном виде. Бывший сторож Хабибуллин писать ничего не стал, он уже обмывал свою первую пенсию в разгар рабочего времени, которое для него таковым уже не являлось. Крайним остался дядя Саша. С его любовью к русскому письменному, умением держать ручку в заскорузлой пятерне, это было задачей почти невыполнимой. Но на помощь пришли твёрдая воля Александра Ефимовича, живой природный ум и некоторые литературные способности, которые он долго скрывал где-то у себя в землянке.

Объяснительная получилась развёрнутая, на нескольких листах. В ней дядя Саша отразил своё понимание развития Вселенной, Солнечной системы и конкретного домостроительного комбината. Последнее – как частный случай эволюции производственных отношений, это вы верно предположили. Причём писал мой герой, не утруждая себя знаками препинания и другими малозначительными для большого писателя тонкостями. Трудился он над документом долго. Но зато потом и читателей у дяди Саши нашлось довольно.

Не стану выдумывать, как там конкретно было изложено в знаменитой служебной записке от дяди Саши, а попробую передать её суть, каковая до сих пор живёт в уголке моей памяти, предназначенной для ностальгических употреблений предновогодними вечерами под скрип половиц, по которым ступает Рождественская сказка.

На основании письменных показаний дяди Саши мы с вами сможем составить целостную картину происходившего на комбинате тёмной зимней ночью, когда сторож Хабибуллин злоумышленно оставил боевой пост, поддавшись «…тлитворнаму влеянию западнаго стиля жизне…» Это не я придумал, это так дядя Саша написал.

Сначала ночные работники пили портвейн. Его было прикуплено вполне замечательное количество на только что полученную заработную плату. Пили в «гримёрке для уборщиц», как бы выразился мой друг Димка, если бы я дал ему слово в этом месте повествования. Дядя Саша и сторож Хабибуллин сидели на одной скамье и, наполнив гвардейские гранёные стаканы на две трети, выпивали без затей и выдумки. Вскоре творческое начало в дяде Саше возобладало, и собутыльники принялись пить, что называется, по делу. То есть, употребляли «слёзы португальского Мичурина» (проще говоря, портвешок) уже не просто так, а «с поводом». Думаете, с поводами в тесном помещении, где хранятся вёдра и тряпки не очень? Для вас, может, и так. Но не для дяди Саши. Почти ручные тараканы помогли ему в этом. Дрессура по методике династии Дуровых не прошла даром!

Теперь нечаянные ночные собутыльники употребляли напитки следующим образом. Дядя Саша сажал таракана в пустой спичечный коробок и поднимал тост «за отъезд». Выпивали. Потом Александр Ефимович щёлкал чёрно-жёлтым ногтем по коробку, отправляя путешествующее насекомое вдоль по длинной скамье. Хабибуллин ловил импровизированную дорожную карету, и собутыльники пили «за приезд».

Дядя Саша привносил всё новые и новые нюансы в этот вечер торжества созидательной мысли. Вскоре в каретах ездило уже не по одному пруссоватому вояжёру, а сразу несколько. И, конечно же, с подачи дяди Саши, беременных дам в хитиновой оболочке тараканы-джентельмены пропускали без очереди. Тогда дядя Саша вставал и пил с локтя «за отъезжающих дам-с». Не верится? Директор с главным инженером и секретаршей тоже не верили, но в объяснительной химическим по тетрадному (в линеечку) так и было написано: «…женчин превичали пагусарске».

Чуть позже Ночной Директор соорудил целый поезд из трёх вагонов, соединённых между собой канцелярскими скрепками. Представляете, себе эту картину? Портвейна-то было много. Дальнейшие события, пожалуй, истолкует выдержка из объяснительной дяди Саши. Вот она:

«… кагда пили за приесд ф дисятый рас мне стала плоха и я решыл паспать праснулся в кабенете деректара там было хорошо и хабебулин пренес откуда небуть бутылку спирта раяль…»

За «роялем» дышалось не так весело. Бельгийский производитель не сильно-то разбирается в вопросах поднятия тонуса и боевого духа. А о насыщенной путешествиями жизни рыжих прусаков почти домашней породы и вовсе не слышал.

И тогда…

…партнёры включили радио, поскольку темы для задушевных бесед исчерпывались со скоростью курьерского поезда, а тараканы уже все добрались к месту следования. Подумайте сами, какие могут быть общие интересы у скромного безответного и безотказного Александра Ефимовича и нагловатого в своём невежественном подходе к жизни сторожа Хабибуллина.

Тем временем, по местной программе кто-то из депутатского корпуса «малого уездного совнаркома» делился с радиослушателями проблемами ипотеки, строительства жилья и сложностями на вторичном рынке квадратных метров с удобствами. Он говорил что-то вроде: «Нам катастрофически не хватает жилья!» Дядя Саша был согласен вполне, вспоминая свои апартаменты рядом с теплотрассой, поэтому утвердительно покивал большой, как у облезшего дога, макушкой.

Но сторож Хабибуллин перевернул всё с ног на голову. Он приоткрыл свой уже заснувший было правый глаз мозолистыми пальцами, сделал вид, что находится, по меньшей мере, на плановом совещании в МВД, и вывалил в удушливый от давно немытых тел воздух директорского кабинета:

– Чего-чего, а жулья у нас хватает! Так что, извини-подвинься, господин Замудённый, с катастрофами покуда обождём-с.