Текст книги "Форт Росс"

Они опять помолчали. Наконец Кусков решил взять инициативу в свои руки:

– Ну, а теперь выкладывай, что случилось? Ведь не за лозой же ты приехал?

Лицо дона Луиса вновь помрачнело.

– Ты прав, друг, не за лозой… Тут дело очень неприятное… Не знаю даже с чего начать… Пожалуй, начну с конца… Тут на базаре в Монтерее заметили неизвестных людей… – нерешительно начал дон Луис.

– Ну и? – подбодрил его Кусков.

– Так вот, при дворе висероя считают, что это ваши… – закончил наконец дон Луис.

– Конечно наши. И разрешения на то, и бумаги соответствующие подписаны вами же, благородный дон Луис. Вы никак запамятовали? То ж Савелий с братом, торговые эмиссары наши! Как и договорено, раз в четыре месяца…

– Да нет, брат, – с вздохом опять перебил Кускова дон Луис, – об этих я не говорю. Они-то под присмотром… Я говорю о других… Это были чужие!

– Благородный дон, мы знаем друг друга много лет и всегда хорошо, честно друг к другу относились, так? – Кусков внимательно смотрел испанцу в глаза. Тот хмуро кивнул в ответ. – Так вот, поверь мне на слово – если бы кто из наших ушел без ведома, вы бы первый узнали об этом! – твердо заявил Кусков.

Но дон Луис продолжал неуверенно переминаться с ноги на ногу. Наконец, видимо не подобрав убедительных слов на русском, он перешел на испанский.

– Дон Иван, я не собираюсь оспаривать вашу искренность. Прошу только понять, как строги испанские законы. Вы знаете, что вся территория от Сан-Франциско и до Сан-Диего закрыта для иностранцев. И я поставлен следить за строгим исполнением монаршей воли. Вы знаете, мне и так нелегко отбиваться от нападок врагов. Меня и мою семью многие давно обвиняют в излишней симпатии к русским.

– Знаю, все знаю, дорогой друг, – покачал головой Кусков. – Но уверяю вас – у меня все души наперечет. Вы же знаете – у нас и так не хватает работников. Если бы хоть один пропал, уже было бы ощутимо. Нет… Нет, это невозможно! А почему они, собственно, решили, что эти «чужие» наши?! Ведь вы тоже так думаете, дон Луис, иначе бы не приехали? – перешел в наступление Кусков. – Может, это дезертиры с какого-то корабля? Нужно выяснить, кто заходил в последнее время…

– Сначала мы тоже так думали, – тихо, но уверенно прервал речь Кускова дон Луис. Было видно, что ему чрезвычайно неловко уличать друга в неискренности, – но индейцы слышали на базаре, как они говорили по-русски!

Кусков замер, уставившись на дона Луиса. Постояв немного, он вновь молча двинулся вдоль дороги. Испанец сконфуженно последовал за ним.

– Вот лукавый попутал! – в сердцах пробормотал Кусков. – А сколько их было, этих чужих-то?

Вместо ответа дон Луис выставил три пальца.

– Трое?! – воскликнул Кусков, – Нет, ну ладно бы еще один! Я мог бы не углядеть! Болеет человек или что. А тут – целых трое! Нет, это совершенно невозможно!

– Увы, мой друг, увы, – покачал головой дон Луис. – Двое мужчин и с ними… индианка.

– Что?! – Кусков даже остановился, демонстрируя неподдельное изумление, – А индианке-то зачем бежать? От кого прятаться?! Что-то наплели-напутали ваши монтерейцы. Вы сами-то верите? Вдруг это наши недоброжелатели козни против нас плетут? Оговорщики!

– Не знаю, дорогой дон Иван, – отозвался испанец, – все может быть. Я теперь ни за что поручиться не могу. От прямого обвинения нас с вами пока спасает лишь одно обстоятельство… Дело в том, что по-английски они тоже разговаривали, а это похоже уже на козни британцев. Ведь ни для кого не секрет, что в нашем крае все, включая индейцев, говорят только на двух языках: русском и испанском, английского никто не знает… А тут индианка да вместе с ними по-английски! Бред какой-то!

В задумчивости друзья вновь зашагали вдоль дороги. На этот раз молчание было долгим. Наконец Кусков обернулся к дону Луису. Взгляд его был серьезен.

– Хорошо, дон Луис. Разрешим сию загадку. Вы даете мне разрешение на марш поискового отряда, а я вам обещаю, что мы изловим сих странных людишек. Идет?

Вернувшись в крепость, Кусков с доном Луисом сразу же устремились к комендантской избе.

– Завалишина ко мне! – с ходу крикнул Кусков.

Пока испанцы седлали лошадей, на бегу застегивая мундир, примчался Завалишин в сопровождении прапорщика Прохора Заборщикова.

– Ну что ж, господин лейтенант, – повернулся к нему Кусков. – Видно, быть по-твоему. Подымай своих гардемаринов, Дмитрий Иринархович. Получаешь боевое задание, каковое мы с доном Луисом доведем до тебя на построении всего отряда. А ты, Проша, сбегай-ка, мил друг, к нашим виноградарям. Пускай выберут черенки лозы да передадут людям сеньора команданте. Только смотрите там – чтоб не посохла в дороге!

Глава четвертая

Лета 1825-го, декабря 13-го. Санкт-Петербург.

Дом Российской Американской компании.

За день до восстания

Плотно прикрыв за собой дверь в кабинет, Кондратий Федорович Рылеев вышел на лестницу. В вестибюле неторопливо прохаживался в ожидании незнакомый господин неопределенного возраста. Что-то в облике незнакомца сразу же показалось Рылееву странным. Вот только что? Рылеев никак не мог определить… На господине была дорогая фрачная пара. Воротник накрахмаленной белоснежной сорочки впивался в его мускулистую шею… Ага, вот оно! Фрачная пара ранним утром! Никто не наденет фрак утром. Ты можешь оказаться в нем утром, возвращаясь домой после бала, например. Кондратий Федорович и сам не раз оказывался в такой ситуации. Но вот в том-то и дело, что незнакомец не выглядел так, как если бы где-то задержался. Напротив, создавалось впечатление, что он эту свою фрачную пару только что надел. Странно… На могучие плечи незнакомца был накинут черный плащ на меховом подбое. Несмотря на гражданское платье, его статная фигура говорила о военной выправке. Вообще, Рылеев готов был поклясться, что незнакомец из полиции. Если бы не плащ… Мех подбоя был очень дорогой. «Вряд ли жандармерия будет разгуливать в таком облачении», – подумал Кондратий Федорович.

В руке странный господин держал черный атласный цилиндр. На широком бобровом воротнике плаща искрился тающий снежок.

«Из полиции все же, – решил-таки про себя Рылеев, – по поводу журнала, наверное…» И, стараясь держаться как можно независимей, произнес вслух:

– Надо же… Я и не заметил, как снег пошел!

Сбежав по лестнице, Рылеев остановился перед незнакомцем, приветствовав его легким кивком.

– Итак, чем обязан визиту, господин… – Кондратий Федорович сделал паузу, вопросительно приподняв бровь. Но незнакомец представляться не спешил. Вместо этого он с интересом смотрел на Рылеева. «Как на экспонат в кунст-камере, – пронеслось в голове у Кондратия Федоровича. Однако взгляд посетителя был спокойным и уважительным. – Нет, не из полиции…» – опять засомневался Рылеев. Он уже открыл было рот, чтобы повторить незнакомцу свой вопрос, как тот наконец заговорил. Слова он произносил медленно, будто вслушиваясь в их звучание.

– Кондратий Федорович Рылеев… как странно… вы мне представлялись гораздо старше, – вдруг ухмыльнулся незнакомец.

«Точно не из полиции, – окончательно заключил Рылеев, в котором, по мере того как самые страшные предчувствия отступали, начинало закипать раздражение. – Какая наглость, однако!»

– Кто вы? – резко спросил он вслух.

Ответ незнакомца превзошел все его ожидания.

– Это неважно. Вы меня больше не увидите. Но уверяю вас, информация, которую я имею честь вам сообщить, заслуживает вашего внимания.

Произнес это незнакомец таким тоном, что если еще секунду назад Рылеев готов был указать ему на невоспитанность, а может, и на дверь, то сейчас внутреннее чувство подсказывало ему, что тот имеет полное право на такое поведение. Однако сдавать позиции без боя Кондратий Федорович не собирался.

– Вполне вероятно, – холодно сказал он, – но вынужден вам заметить, что без доклада я не принимаю. Потрудитесь оставить вашу визитную карточку с указанием интересующего вас вопроса, и вас известят, когда я смогу вас принять. Сегодня, право, я очень занят…

– Кондратий Федорович, – вдруг как-то совершенно неофициально, почти задушевно, проговорил странный посетитель, – это касается… м-мм… Как бы это поточнее выразиться?.. Завтрашних событий…

Рылеев побледнел и незаметно, по крайней мере так ему хотелось думать, оперся о небольшой столик. Мраморная столешница была холодной, как и пот, выступивший на его ладонях. «И все-таки предчувствия оказались верными», – печально подумал он.

– Вы из полиции? – сказал он вслух. Голос его предательски дрогнул.

Его предположение почему-то страшно развеселило незнакомца. Остававшийся все это время серьезным и даже глядевший на Рылеева с какой-то жалостью, – Кондратий Федорович все никак не мог подобрать слово, и вот оно, наконец, само всплыло в сознании, – незнакомец вдруг расплылся в улыбке и даже хихикнул.

– Из полиции? Ха-ха-ха! Да нет, не из полиции. Хотя в каком-то смысле… Ха-ха-ха! Но – нет, нет! Я, так сказать, частное лицо. Называйте меня Борисом Борисовичем. Впрочем, и это не имеет никакого значения. Ха-ха-ха!

Незнакомец наконец перестал смеяться. Почему-то Рылеев обратил внимание на его зубы. Они были удивительно белыми и ровными. Кондратий Федорович подумал, что никогда не видел таких зубов.

– Позвольте, э-э… Борис Борисович. Видите ли… Что вы подразумеваете под «завтрашними событиями»? События, кои еще даже не свершились, не совсем правильно называть «событиями», – пытаясь выиграть время, как в горячечном бреду, бормотал Рылеев. Но незнакомец не дал ему договорить. Тихим голосом он начал нараспев декламировать:

 
Уж вы вейте веревки на барские головки.
Вы готовьте ножей на сиятельных князей
И на место фонарей поразвешивать царей.
Тогда будет тепло, и умно, и светло. Слава!
 

К своему ужасу Кондратий Федорович почувствовал, что его лоб стал покрываться испариной. Рылеев оторопело смотрел на посетителя. Ему вдруг стало очень холодно. Ему даже показалось, что это от незнакомца веяло каким-то потусторонним холодом. Рылеев зябко передернул плечами. Не скрывая более своих чувств, он опустился в кресло.

– Но… Как?.. Этого еще никто никогда не слышал… Не читал… Я еще не записал даже… Это… Это еще здесь! – Рылеев постучал указательным пальцем себе по лбу. Он ни к кому более не обращался. Он разговаривал как бы сам с собой, пытаясь найти хоть какое-то объяснение происходящему.

– Наверное, я схожу с ума! Но почему вдруг… Безумие! – Кондратий Федорович с тоской посмотрел в окно. – А ведь до вашего прихода я был более чем уверен, что нахожусь в здравом уме…

Незнакомец пожал плечами, словно ничего неестественного не происходило.

– Господин Сомов также изменился в лице, когда я прочитал ему его же собственные стихи… Надеюсь, Кондратий Федорович, теперь вы верите, что я… м-м-м, более чем хорошо информирован. При этом, положа руку на сердце, я не стану вас заверять, что я вам друг. И все же мы с вами должны переговорить об очень важных вещах, полностью доверяя друг другу.

Рылеев оторвал взгляд от окна и вновь перевел его на загадочного посетителя. На Кондратия Федоровича смотрели серые глаза. В них он снова прочитал интерес и уважение. «Всему этому должно быть какое-то логическое объяснение», – наконец заключил про себя Рылеев. Приняв решение, он резко встал, выпрямился, одернул сюртук и, уже не глядя на незнакомца, проговорил:

– Прошу вас, следуйте за мною.

После чего, уже не оглядываясь, Кондратий Федорович стал быстро подниматься по широкой лестнице. Незнакомец молча последовал за ним.

Глава пятая

Лета 1820-го. Калифорния. Дорога из Монтерея

в форт Росс

На небольшой поляне под тенью вековых секвой горел костер. Заходящее солнце, снопами света пробивавшееся сквозь стволы деревьев, создавало иллюзию чего-то мистического, сказочного. Вдалеке слышался шум водопада.

Фимка прильнул к камере. Напротив него, используя косые лучи солнца как контровой свет, а отблески костра как основное освещение, на поваленном бревне устроился Дмитрий. Одной рукой он держал перед собой микрофон, а другой обнимал закутанную в шерстяное одеяло и прильнувшую к нему Марго.

…На этом мы заканчиваем наш первый репортаж из девятнадцатого века. Если дальше все пойдет, наконец, по плану, а благодаря некоторым с планами у нас не очень получается…

Дмитрий, улыбаясь, покосился на Марго, которая куталась в одеяло и, уютно прильнув к Дмитрию, уплетала огромный кусок пирога.

…то скорее всего завтра мы оставим Испанскую Калифорнию и в районе речки с характерным названием Славянка, коей через двести лет суждено будет называться «Рашен-Ривер», вступим во владения Российской империи!

Дмитрий на секунду замер перед камерой, обозначив конец репортажа. Фимка, досняв «ракорд», опустил камеру.

– И еще надо было бы добавить в тексте, – хихикнул Фимка: – «И если оператор сможет в дальнейшем нормально функционировать как мужчина!»

Все прыснули от смеха, а Марго добавила, счастливо улыбаясь:

– Нечего было на людей бросаться! Тем более когда они из лодки в темноте высаживаются! Еще раз под горячую руку… э-э-э, точнее – ногу, попадешь – останешься без наследников!

Фимка вскочил на ноги и шутовски согнулся пополам, держась руками за пах.

– Может, я уже их лишился. Ой, мне надо срочно проверить!

Новый взрыв хохота был ему ответом.

– Ты лучше, когда мы в следующий раз в нашем времени будем, протектор себе купи, какой футболисты в трусы вставляют. Он тебе еще не раз пригодится, – утирая выступившие от смеха слезы, добавила Марго.

– И желательно с подогревом, – тоже смеясь, подлил масла в огонь Дмитрий, – а то он все время порывается в ледяной воде искупаться!

Хохот, такой необходимый для разрядки после переживаний последнего дня, сотрясал лес.

– Вот и спасай после этого девушек из пиратского плена, – не унимался Фимка, – или что-нибудь себе отморозишь, или с яичницей в штанах останешься!

Нахохотавшись вволю, ребята наконец затихли, обессиленно всхлипывая.

– А вообще, спасибо! – серьезным тоном проговорила вдруг Марго, – Я, конечно, могу и сама за себя постоять, но все равно чертовски приятно, когда тебя спасают. Прям как в приключенческом романе!

Последние слова Марго говорила, уже глядя на Дмитрия, который в ответ тоже буквально пожирал ее влюбленными глазами. У костра повисла пауза. Пофыркивали пасущиеся неподалеку стреноженные лошади. Марго легонько коснулась своими губами губ Дмитрия. Фимка с кряхтением поднялся с земли.

– Я тут пойду, пожалуй, к водопаду прогуляюсь…

Но его уже никто не слышал. Не в силах более сдерживаться, Дмитрий и Марго слились в страстном поцелуе.

Древний лес стоял в своей первозданной красе. Сквозь густую листву пробивались косые лучи солнечного света. Лес, казалось, был переполнен жизнью. Слышался неугомонный треск и щебет его обитателей. Заросшая папоротником тропинка сбегала к ручью, переливавшемуся бликами солнечных зайчиков. Фимка двинулся по ней в сторону, откуда доносился шум падающей воды. В многочисленных заводях речушки, шевеля плавниками, лениво стояла форель. Вода была настолько чистая, что рыбу было видно даже с тропинки. Постепенно скорость воды стала набирать обороты. Это да еще усилившийся шум говорили о том, что совсем скоро поток закончит свой плавный бег. Красота вокруг была такая, что Фимка опять пожалел, что не взял с собою камеру. Но возвращаться к костру ему не хотелось. Через некоторое время лес расступился, и взору открылась удивительная панорама. Лес, по обе стороны речки подступив прямо к обрыву, резко заканчивался, открывая потрясающий вид на долину, которая простиралась до самого горного хребта на горизонте. «Наверное, именно эта долина будет называться когда-то Сономой, – подумал Фимка. – Только леса уже не будет… Эх, надо было все-таки вернуться за камерой!»

Перепрыгивая с камня на камень, Фимка приблизился к самой кромке обрыва. Он даже лег на живот и подполз к самому его краю. Картина, открывшаяся его взору внизу, заставила его замереть на месте.

Водопад был всего метров тридцать в высоту. Он обрушивал воды реки в сформированный им же бассейн. Огромные валуны окаймляли естественный водоем. Чуть расступившийся вначале лес, дав место реке для ее свободного падения, живописно подступал к водоему, в котором плескались русалки.

По крайней мере так Фиме показалось в первую минуту.

Иссиня-черные волосы, украшения из перьев и бисерных нитей, раскосые глаза, высокие скулы, татуированный орнамент на лицах и телах – индианки! Шесть-семь – Фимка никак не мог сосчитать – совсем еще молодых девчонок забавляли себя тем, чем забавлялись бы их ровесники и ровесницы во все времена и в любой стране. Забравшись на огромный валун, выступом нависший над заводью, они с визгом прыгали в воду. Их смуглые мокрые тела искрились на закатном солнце, добавлявшем в окружающую гамму красноватый оттенок. Одна из индианок, на которую Фимка сразу обратил внимание, нырнув в воду, в два сильных гребка переплыла на другую сторону бассейна, выбралась на камни и встала под струи водопада.

Фимка боялся пошевелиться на своем наблюдательном посту. Щеки его горели, во рту пересохло, пальцы судорожно впились в камень. «Не-е… Кажись, с наследниками все будет нормально,» – усмехнулся он про себя и заерзал на камне, поправляя штаны.

Услышать из-за шума падающей воды индианка ничего не могла – скорее, она почувствовала движение. Откинув с лица мокрые волосы, она взглянула вверх и встретилась прямо с Фимкиным взглядом. Девушка на секунду замерла от неожиданности. По-видимому, ничего, кроме восхищения, этот взгляд не выражал, и уж тем более никакой опасности от него не исходило. Придя к такому заключению, индианка озорно улыбнулась и медленно повернулась под струями воды, оглаживая руками бедра. Когда она вновь взглянула на молодого человека, прильнувшего наверху к скале, то даже прыснула от смеха. На парня было жалко смотреть…

Но что это? Его мужской просящее-умоляющий взгляд вдруг изменился. Глаза парня в ужасе округлились, рот открылся, как будто он хотел ей что-то крикнуть. Но главное, взгляд его устремился куда-то за нее…

Инстинкт «дикой дочери природы» сработал быстрее мысли. Без подготовки и раздумий, не оборачиваясь, девушка мгновенно соскользнула в воду. На то место, где она только что стояла, упала грубо сплетенная сеть.

Фимино эротическое оцепенение как рукой сняло! Вскочив на ноги, он во всю глотку заорал: «Сзади!» Правда, как ему показалось, «его» индианка исчезла даже раньше крика. Здоровенный мужик с серьгой в ухе и в ботфортах, неизвестно откуда вывалившийся из-за кустов, чертыхнувшись, подхватил свою пустую сеть и что-то проорал на другую сторону бассейна. Что именно, Фима не расслышал, но то, что фраза была произнесена по-английски, не вызывало сомнений. Дальше все происходило как в каком-то кошмаре. Из всех кустов, окружающих заводь, с гиканьем и воплями вывалила орава головорезов, в которых Фимка к ужасу своему узнал старых знакомых по монтереевскому базару. Окружив голых, визжащих девчонок, они стали грубо валить их на землю и связывать. Пираты не церемонились. Особо строптивые получали удар в лицо и сразу же обмякали в руках бандитов. Последние тоже были разгорячены эротической сценой, которую они, как и Фимка, какое-то время наблюдали. Один из пиратов, схватив связанную по рукам и ногам индианку и перекинув ее через ствол поваленного дерева, пристроился было сзади, но тут же получил удар сапогом по голым ягодицам. Фимка даже не сразу узнал капитана. От его былого лоска и величественности не осталось и следа. Один глаз у него был полностью затекший, рот и нос разбиты, как у боксера после боя. Он в ярости бегал по берегу, держа в одной руке обнаженную саблю, а в другой – длинный кнут, которым время от времени охаживал и пленниц, и своих головорезов.

– Move, move, move! – отчаянно орал он беззубым ртом. – And look carefully! Who finds me that tattooed bitch, will be a rich man![8]8
  Давай, давай, давай! И смотрите внимательней! Того, кто найдет мне ту татуированную сучку, – озолочу! (англ.)


[Закрыть]

Последнее, что успел заметить Фима, – это то, что его «возлюбленной» среди собранных пиратами в кучу визжащих и рыдающих индианок не было. Но насладиться этой мыслью он так и не успел. В этот момент Фимкино сознание выключили ударом ружейного приклада – сзади, по голове.

Глава шестая

Лета 1820-го. Граница Русской и Испанской

Калифорний. Миссия Сан-Рафаэль

У распахнутых ворот испанской миссии, обнесенной высоким каменным забором, сидел караульный солдат. Для чего он здесь сидел, ему и самому было не очень понятно. Что за важность такая – миссия? От кого ее охранять? Индейцы здесь мирные, да к тому же почти все уже приняли христианство. Воров тоже особо не наблюдалось в связи с редкой заселенностью местности. Тех, кто жил на разбросанных по долине фермах и плантациях, тоже знали наперечет – все как на ладони. Были, конечно, еще русские, их новые соседи к северу за рекой, но народ они весьма домовитый, мастеровой, в делах и торговле надежный и в каких-либо непристойностях не замеченный. Да и к тому же нынче у них и своих дел было хоть отбавляй. Территория-то их не меньше испанских владений будет. Правда, приходилось ему слышать возмущенные речи каких-то паникеров, которые упорно сеяли слухи, что уж больно русские разрослись в своих амбициях, что так, мол, и норовят новые земли у испанской короны, да хранит ее Пресвятая Дева, оттяпать. Но в это мало кто верил. Достаточно вокруг оглядеться – вон ее, землищи-то, сколько! Немерено! Да к тому же все пустая. Нарезай себе да возделывай! Чего ссориться? Чего рядиться? Эх, человек, человек – все-то тебе мало!

К старости тянет на философию. А солдат был уже стар. Шутка ли сказать – пятьдесят лет почти! За свою жизнь навидался он всякого. Дома у него в далекой Испании не было, а значит, и возвращаться было особо некуда. Вот закончится служба, можно будет тут и осесть. «А что? – думал старый солдат, покуривая трубку. – Страна не хуже любой другой. Спокойно главное…» Чем-то эта страна напоминала его родную Эстремадуру. За долгие двадцать лет, что он здесь отслужил, никаких тебе военных действий. В основном караульная служба. Красота! Да и кому она нужна, глухомань такая?.. «А может, так при миссии и останусь, – продолжал рассуждать про себя старик. – Здесь-то ведь тоже особо податься некуда. А тут все же под Божьей сенью!»

Солдат перекрестился и сладко зевнул. Ничего, сиесту он завтра наверстает, а дремать он давно уже научился сидя и даже стоя. Если бы еще желудок не беспокоил, да суставы, да зубы… «Но разве так бывает? – успокаивал себя солдат. – Чтоб ничего не беспокоило? Этак ты вроде как и умер уже!» Затрепанный мундир его был расстегнут, голова непокрыта. Он жмурился, подставив изрытое морщинами лицо солнцу, клонившемуся за горизонт. Меж колен, скорее для опоры, чем в качестве оружия, было зажато его древнее ружье.

За стеной, внутри крепостного двора, у одноэтажного домика-казармы отдыхали в тени еще с десяток солдат. Все они немногим отличались от караульного. Дослуживали, дотягивали свою лямку старики, вдали от бурных событий эпохи, на краю империи.

В глубине, через небольшую площадь, напротив ворот, высился храм, рядом домик аббата-настоятеля, а дальше вдоль стен хозяйственные постройки да монашеские кельи.

Четверо монахов-францисканцев в коричневых сутанах, подпоясанных веревками, возились посередине двора. Нынешний аббат-настоятель был прогрессивный – радел за веру, лениться не давал и всегда придумывал монахам какие-нибудь работы после обедни. Чтоб не жирели от лени и безделья. Вот и сейчас он подавал другим пример, силясь приторочить новое колесо к арбе, которую они очень выгодно приобрели у проезжего торговца.

Отряд гардемаринов под командованием лейтенанта Завалишина и мичмана Нахимова бодро спускался с горы. Вдалеке виднелась испанская миссия – цель их дневного перехода. Шли ходко, весело, с песнями. «Засиделись ребята, – думал Завалишин, – понятное дело! – Он и сам был чрезвычайно рад такому повороту событий. – Спасибо тебе, Господи, не оставил раба своего!» – не уставал повторять Завалишин. На губах его блуждала счастливая улыбка. За три месяца пребывания в форте Росс лейтенанту уже приходилось бывать в миссии Сан-Рафаэль, и не раз. С местным аббатом он даже подружился, несмотря на разногласия в вопросах веры. Пару раз у них возник довольно горячий спор, разрешить который удалось лишь при помощи трех здоровенных кувшинов вина. Вино монахи научились делать хорошее. Миссия их была расположена в долине, где был свой микроклимат. Гораздо жарче и суше, чем у прибрежных русских земель, поэтому вино у монахов получалось более терпкое, насыщенное и ароматное. К тому же аббат добавлял еще каких-то трав, что создавало неповторимый вкусовой букет. Именно Завалишин посоветовал аббату попробовать вино продавать – и дело пошло! Наконец-то миссия на собственные деньги достроила церковь, поправила пошатнувшуюся стену, заново побелила монашеские кельи. Завалишин даже пообещал приобрести у аббата партию вина и взять его в далекое плавание домой, чтобы представить в Европе. В общем, Дмитрий Иринархович по праву рассчитывал на радушный прием.

Лейтенант втянул ноздрями воздух. Уже пахло дымом человеческого жилища.

– А что, душа Нахимов, не испытать ли нам сию гишпанскую фортецию на готовность к бою? – вдруг повернулся Завалишин к мичману и озорно ему подмигнул. Настроение у него было превосходное.

Нахимов весело усмехнулся в ответ:

– Это как понимать изволите? Штурмом брать будем? А каторгу отбывать станем здесь же?

– А чего, здесь можно и каторгу, – весело рассмеялся Завалишин и повернулся к браво шагавшему строю:

– Барабанщик – дробь! Отря-я-я-д! В шеренгу-у-у стройсь! Запевала!

Сонную тишину округи рассекла сухая барабанная дробь и звонкий молодой голос затянул: «Гром победы, раздавайся, веселися, храбрый росс…»

Выше взметнулся Андреевский флаг…

* * *

Старик-караульный дремал, пригретый солнышком и убаюканный собственным философствованием. Ему снилось, как он в молодости шел в атаку под барабанную дробь, как было и страшно, и весело, и как очень хотелось по нужде. Поэтому первые несколько секунд старик думал, что он все еще дремлет. На фоне закатного солнца под развевающимся флагом на него шла в атаку вражеская пехота, воздух разрывала барабанная дробь и… и как тогда, опять хотелось по-большому… Дремоту как рукой сняло. Трубка выпала у него изо рта. Старик не мог поверить своим глазам. Над развернувшимся в боевое каре неприятельским отрядом развевался российский флаг! Караульный попытался вскочить, но запутался в ружейном ремне и чуть не упал. Желудок, предатель, как будто только этого и ждал. Воспользовавшись тем, что внимание на секунду оставило солдата, живот издал предупредительный звук, протяжный и фыркающий, и вывалил все свое содержимое прямо ему в штаны.

За долгие годы службы солдат хорошо усвоил две вещи: первое – что коричневыми армейские штаны делали неслучайно, и второе – что бежать лучше в том же направлении, что и неприятель, только гораздо быстрей! Что старик и исполнил, широко выкидывая ноги в разные стороны. К его чести, при этом он попытался закрыть за собой ворота. Но, то ли створки были тяжелые, то ли петли осели и были не смазаны, да только ничего у него не вышло. В конце концов, бросив это занятие, солдат прибегнул к старому, веками проверенному и положительно зарекомендовавшему себя способу сторожевой службы. Набрав в легкие воздух, он изо всех сил заорал: «Караул!»

Вопли старого солдата особого впечатления на гарнизон миссии не произвели. Ветераны, на всякий случай прихватив старые ружья и копья, скорее с любопытством столпились у ворот.

– Русские идут! – продолжал орать старый солдат, указывая на фланг пехоты, который уже вновь перестраивался в походное построение.

Здоровяк аббат, бросив колесо с арбой и растолкав вояк, пробрался вперед. Прикрыв ладонью глаза от солнечного света и посмотрев в сторону приближающейся колонны, аббат наконец изрек:

– Ну, русские… И что ты так разорался, Эрнандо?

Но, оглянувшись на солдат, он вдруг рассердился.

– Вы что, все с ума посходили? А ну, быстро в дом со своими железками! И чтоб как мыши сидели. Запритесь и не выглядывайте! Еще не дай бог русские решат, что мы от них защищаться собираемся. Завоевывать пришли – пусть завоевывают! Русские – добрые. Убивать не станут. Я сам с ними столкуюсь. А вы – марш в погреб! И сидите там, пока не позову…

По-видимому, аббат был в большом авторитете. Приказания его солдаты кинулись исполнять с готовностью и даже радостно.

Отряд российских гардемаринов браво промаршировал в ворота. Во дворе миссии не было ни души. Нахимов поднял руку, и барабанная дробь стихла. Молодежь неуверенно и с интересом оглядывалась вокруг.

– Та-ак… – растерянно произнес Завалишин, – даже мой друг аббат встречать не вышел. Получается – полная виктория, господа гардемарины! Ну что ж, подкрепитесь пока, а мы с вами, мичман, пойдем взглянем – есть ли кто живой?

Пока отряд располагался в тени крепостной стены, дверь храма вдруг отворились и на пороге появился здоровяк-аббат с распятием в руках. За ним показалась процессия из монахов. Заунывно распевая что-то по-латыни, монахи с трагическими лицами двинулись в сторону русских.

– Ба-а… А вот и мой друг! – подмигнул Нахимову Завалишин. Вышел вперед и уже по-испански обратился к святому отцу:

– Авва Антонио, вы никак тут все на тот свет собрались? Уж не от звука ли наших барабанов? – В глазах у него появились озорные искорки. – И что, сразу в рай или все же сначала в чистилище?

Аббат, узнав в лейтенанте Завалишина, заметно приободрился. Но все же взгляд его оставался настороженным.

– О, дон Димитрио! Это вы?! Велик и милостив Господь! Но позвольте, уж не для того ли юный генерал заявился ко мне с целой армией, чтобы продолжить наш теологический диспут?

– Боже сохрани, святой отец! Негоже мне, неразумному, вступать в диспут с мудрейшим прелатом Римской церкви! – в тон аббату парировал Завалишин.

– Вы преувеличиваете, мой юный друг, – притворно-смущенно отозвался аббат, но все же метнул горделивый взгляд на свою разновозрастную паству. Монахи, потупившись, стояли за ним молча.

– Не более вашего, святой отец. Так же, как я далек от чина генерала, вами упомянутого, так и отряд курсантов моих – от армии. Хотя я готов принять слова ваши как комплимент, – с улыбкой поклонился Завалишин. – А где же ваши доблестные гвардейцы, святой отец?

– Они… э-э-э… Они мой, юный друг, на учениях, – нашелся аббат и как-то сразу засуетился: – Да что же мы все на пороге стоим! Пожалуйте в нашу трапезную! Разделите с нами хлеб насущный!

Как и предполагал Завалишин, «разделение хлеба» превратилось в целое пиршество. Стол ломился от фруктов и овощей, и монахи выкатывали уже второй бочонок своего прекрасного вина. Дмитрий Иринархович на это и рассчитывал. Уж больно ему хотелось порадовать своих молодцов домашней едой да вкусным вином после дневного перехода. Монахи, кстати, разводили вино водой, что пришлось по вкусу и завалишинской молодежи. Когда, разомлев и разрумянившись от застолья, все развалились на лавках вокруг длинного стола трапезной, Завалишин наклонился к святому отцу и наконец задал ему вопрос, ради которого, собственно, и завернул к аббату: