Текст книги "Записки городского хирурга"

Циркуль

– Мужчина! Вы слышите меня? Как ваше имя? – казенным голосом спросила молоденькая медсестра у лежащего на носилках человека с закрытыми глазами и вздутым животом, только что доставленного «Скорой помощью» в приемный покой городской больницы.

– Циркуль! – превозмогая боль, с трудом выдавил из себя несчастный, не открывая глаз.

– Что это за такое странное имя? – удивилась девушка, привычным движением поправляя выбившуюся из-под накрахмаленного синего колпака прядь льняных волос.

– А что, не нравится? – скривился тот, чуть приоткрыв угасающие на землистом лице влажные глаза.

– Так, гражданин, вы это бросьте! Здесь вам не тюрьма и не зона! – вспыхнула медсестра. – Извольте нормально отвечать, когда спрашивают, вы все же в больнице находитесь.

– Ничего не понимаю, – растянул собеседник в беззлобной улыбке синюшные губы, сверкнув при этом зубами из желтого металла с въевшимся в них чифирем. – Володя Ульянов, пожалуйста, всем известен как Ленин, Иося Джугашвили – как Сталин, Серега Костриков – как Киров, а я чем хуже? Так же все по тюрьмам да по ссылкам кочую еще поболе, чем сии персонажи.

– Паспорт у вас есть? – теряя терпение, осведомилась сотрудница приемного покоя, поигрывая желваками на пунцовых щеках.

– Еще не получил, два дня как от «хозяина», – ухмыльнулся бывший зек. – Только справка об освобождении имеется на руках у сестренки, она где-то здесь, со мной ехала в «Скорой».

– Товарищи, кто приехал с этим мужчиной? – закричала медсестра, повернувшись к людям, серой массой толпившихся у входа.

– Я! Я с ним! – подала голос молодая, раньше времени увядшая от непосильной работы и тяжелой жизни женщина, отделяясь от толпы. – Вот его документ! – и протянула вчетверо сложенный лист белой, слегка заляпанной бумаги.

– Наталья, в чем дело? Почему до сих пор не оформляете больного? – строго поинтересовался у медсестры подошедший к ним средних лет уставший хирург.

– Владимир Иванович, да вот больной дурака валяет, не хочет свое настоящее имя говорить, на кого историю болезни заводить?

– Вы в розыске? – без предисловий поинтересовался доктор.

– Да что вы! Он только освободился из колонии, у него и справка имеется! – затарахтела, словно квочка, сестра Циркуля, размахивая бумагой.

– Проничев Владимир Николаевич, – вслух прочитал хирург и внимательно посмотрел на дядьку, – тезка, значит. Так, что за проблема?

– Никаких проблем, начальник. Тридцать пять лет из пятидесяти Циркулем кличут, отвык уж.

– Володя, хватит дурака-то валять! – набросилась на Проничева сестра. – Люди тебе помочь хотят, а ты все гонор свой дурацкий показываешь! Ох, прости господи! Все по тюрьмам да по зонам!

– Как Ленин! – снова растянул в мрачной улыбке свои полумертвые губы уголовник.

– Что беспокоит? – перешел к делу Владимир Иванович.

– Живот болит, рвет часто, – выдавил из себя Проничев.

– А что случилось, когда заболел?

– Недавно съел что-то, видать.

– Не слушайте его, доктор, – затараторила родственница. – Малолетки его какие-то избили, по животу пинали, когда он от вокзала до дому шел. Дал бы телеграмму – мы бы встретили, а он сам поехал!

– Нюра, что ты несешь! – превозмогая боль, приподнялся на локтях Циркуль и с укором посмотрел на сестру. – Говорю, съел чего-то!

– Ох, Вовка, Вовка! – покачала головой Нюра. – Шестой десяток ужо идет, а все свои тюремные замашки никак не оставишь. Владимир Иванович, он все по порядкам зоновским живет! А у них, видите ли, западло считается закладывать. Нельзя говорить, кто его побил, сам должен разобраться! Всю свою жизнь из-за этих понятий и разборок под откос пустил.

– Вы успокойтесь! Я и сам вижу, что его избили: кровоподтеки на животе не скроешь.

– И что с ним?

– Плохо очень дело: тупая травма живота с повреждением внутренних органов, похоже, кишки лопнули, перитонит развился, – нахмурился доктор, закончив осмотр Циркуля. – В настоящее время протекает терминальная фаза процесса. Так, почему сразу не обратились за помощью, а, тезка?

– Док, я всю сознательную жизнь по понятиям живу! Ты знаешь, сколько раз я жизнью из-за этого рисковал, сколько в ШИЗО (штрафной изолятор) и в БУРе (барак усиленного режима) гнил?

Доктор с грустью посмотрел на рецидивиста, с ног до головы покрытого витиеватой татуировкой, и ничего не ответил.

– Я – Циркуль! Меня вся братва в округе знает. Я никогда стукачом не был, – прошептал некогда грозный в определенных кругах Володя Проничев и, обессиленный, упал на каталку.

– Мы его сейчас пару часов покапаем, так как он сильно обезвожен, после возьмем на операцию! – сообщил доктор Нюре.

– Владимир Иванович, ну хоть какая-то надежда есть? – сквозь слезы спросила сестра Циркуля.

– Мы сделаем все, что в наших силах! – уклончиво ответил хирург.

Через два часа отточенным движением Владимир Иванович рассек переднюю брюшную стенку пациента Проничева на две части, развалив при этом православный храм, любовно изображенный на коже пострадавшего, и «вошел» в живот. Как он и предполагал, имело место повреждение кишечника с разрывом стенок последнего. Все внутренние органы плавали в излившихся фекалиях. Операция длилась почти три часа.

– Доктор, ну как? – с мольбой в голосе спросила вышедшего из операционной хирурга сестра Циркуля.

– Нюра, чудес не бывает, – начал говорить Владимир Иванович, подбирая слова.

– А-а-а-а! – перебивая его, заголосила Нюра, осознав непоправимое, и, неожиданно уткнувшись в грудь хирурга, оросила белый халат крупными слезами. – Володя! Володя! – голосила женщина, не скрывая своего горя.

Хирург похлопал покрытой перчаточным тальком рукой Нюру по спине и усадил ее в стоящее неподалеку обитое рваным дерматином кресло. Подбежавшая медсестра подала стакан с водой. Сестра умершего, клацая зубами по стеклу, опорожнила стакан и, прикрыв лицо руками, зашлась в беззвучном плаче.

– Простите, мы сделали все, что могли, – продолжил доктор, – но поймите, его доставили слишком поздно. Были повреждены полые органы, развился каловый перитонит, пришлось удалить полтора метра кишечника. Сердце не выдержало нагрузок. Оно и так у него было довольно слабым, тут еще и перитонит.

– Владимир Иванович, а скажите, его можно было спасти, если бы мы сразу после того, как его отдубасили, обратились? – оторвав руки от мокрого лица и продолжая всхлипывать, осведомилась Нюра.

– Безусловно, чем быстрее к нам доставят такого пациента, тем больше шансов выжить. Два дня – очень много для такого вида повреждения. Удивляюсь, как он терпел? Ведь такая же боль творится, когда содержимое полых органов, в данном случае кишок, в свободную брюшную полость поступает!

– Доктор, он шибко терпеливый!.. Был! – ответила женщина, вытирая слезы с лица поданным хирургом носовым платком. – Очень! Он же мне заместо отца был. Папка у нас рано помер. Володя на пятнадцать лет меня старше, а нас у мамки еще двое. Володя старший. Первый срок получил, когда мясо украл для нас. Он на «колбаске» работал, ему всего шестнадцать годков было. Другие все пропивали, а он в дом тащил, в семью! Судья попалась строгая, не пожалела Володю, семь лет вкатила. Там, на зоне, он и нахватался своих понятий. Как освободился, так, почитай, через месяц и сел по новой. Кто-то ему чего-то не так сказал, он за нож схватился, и новый срок. А после уж и не вылазил из заключения. И мамку без него схоронили! Но нас он любил, не забывал, из тюрьмы даже деньги нам посылал! Такой человек был! Хороший он был, доктор, понимаете?

– Нюра, я все понимаю! Вы рассказывайте, вам выговориться надо, так легче станет! Говорите, я слушаю.

– Так уж и ничего, все сказала. Он на зоне в авторитете был. Мои старшие сестры в люди выбились, техникумы закончили, мужья путевые достались, в Питере живут обе. А у меня муж умер, двое детей на руках. Я на трех работах полы мою, чтоб прокормить их. Но к Володе на свиданку регулярно ездила, передачи отвозила. Он, правда, ругался, говорил, что у него все есть, но я все равно возила, а как же? Брат все же. Сестры поначалу тоже ездили, а потом стесняться стали, что у них брат – рецидивист, перестали навещать. Он потому ко мне и приехал, а не к ним. Вот ведь судьба: на зоне был большим авторитетом, а тут какие-то малолетки отпинали.

– К сожалению, такое бывает. Сейчас много абсолютно отмороженных пацанов развелось. Таким в темном углу не попадайся – убьют! К нам часто их жертв доставляют. Ваш брат, видимо, на таких вот ублюдков и нарвался.

– Наверное, так и было! Стоило столько мучиться в жизни, за понятия свои страдать, чтоб вот так глупо в подворотне смерть принять лютую от сопливых пацанов, которые и не посмотрели, что он авторитет там какой-то…

– Нюра, все мы под Богом ходим. Смерти все равно, авторитет ты или нет, богатый или бедный, мучился в жизни или счастливо прожил, не зная нужды, она приходит и забирает. Перед смертью все равны!

– Да, доктор, тут вы правы. А скажите, когда мы его можем забрать?

– После вскрытия.

– А зачем? Вам не ясно, отчего он умер?

– Нет, мне ясно, но так положено: все, кто в больнице умер, должны быть вскрыты.

– Владимир Иванович, ну зачем еще над мертвым-то издеваться? Отдайте мне его, я похороню хоть по-человечески!

– Хорошо, пройдемте к главному врачу, объясним ситуацию, напишите заявление, что не хотите вскрытия, возможно, и разрешит отдать так.

Главный врач согласился.

Таких немного, но они есть. Чаще встречаются те, что норовят специально, из вредности, отравить жизнь и врачам и своим родственникам. Скандалят, требуют к себе повышенного внимания, хотя мы ко всем стараемся относиться одинаково.

В соседней палате находится больной Заметный, имя-отчества не помню, весьма желчный, недовольный всем старикашка. Год назад у него выявили опухоль толстой кишки. Метастазов нет, размеры ее небольшие, вполне укладывается на радикальную операцию. Он пошел в глухой отказ! Не дам!

У стариков опухоль обычно растет медленно. За год он попадал к нам три раза. Она увеличивалась в размерах, постепенно перекрывая просвет кишки. Привозили с подозрением на кишечную непроходимость. Но после очистительной клизмы ему всякий раз становилось лучше, он просился домой. Все предложения об оперативном лечении попросту игнорировал.

– Вот вам! – орал Заметный, поднося сложенную из пальцев правой кисти фигу к носу дежурного хирурга. – Вот! Видели? Не дам оперировать! Обойдетесь, кровососы!

В это раз опухоль перекрыла полностью просвет органа, разрослись метастазы. Оставалось только одно средство, чтоб облегчить страдания пациента: вывести кишку на переднюю брюшную стенку, сформировать колостому. Выполнять радикальную операцию уже было поздно. Драгоценное время оказалось упущено.

– Коновалы! Им бы только человека угробить! – громко ругался Заметный в палате, меняя очередной мешочек, наполненный калом, у себя на боку. – Сделали из нормального человека инвалида! Что мне, теперь всю жизнь в мешок с…ть? Угробили!

Страдающий много лет язвенной болезнью двенадцатиперстной кишки Василий Бахусов тоже не любил врачей и отказывался от операции. В результате у него сформировалось значимое сужение выходного отдела желудка и принятая пища просто не поступала в организм. Василий похудел на 30 килограммов и напоминал экспонат из анатомического музея. И после этого он не желал оперироваться.

У Бахусова оказалось множество родственников. Люди недалекие, но весьма привередливые. Требовали от нас, чтоб спасали их Васю без операции. Лишь когда стало окончательно ясно, что без операции тут не обойтись, сдались.

– Доктор, если с Васей что-то случится, мы вас по судам затаскаем! – напутствовала меня перед операцией жена Бахусова.

– Если все пройдет замечательно, то мне на вас в суд подавать? – парировал я.

– За что? – искреннее изумлялась супруга язвенника.

– Ну как же, вы меня пугаете судом. У меня руки теперь год трястись от страха будут. Не смогу нормально оперировать. А мне семью кормить надо!

– Доктор, я же фигурально! – смягчилась госпожа Бахусова.

Пациентов не выбирают, но многие из них выбирают нас. И есть за что! Великолепное оснащение, все виды УЗИ и эндоскопии, компьютерный томограф, широчайшие рентгеновские исследования, включая сосудов и сердца, и еще много того, что в обычной больнице отсутствует. И притом все это функционирует 24 часа в сутки!

А какие уникальные специалисты трудятся в нашей больнице! У нас базируются три медакадемии города. Операции на позвоночнике и сосудах шеи и головного мозга стали обычным делом. Резекция желудка, протезирование суставов, искусственная почка, очищение крови от токсинов и многое другое прочно вошли в нашу жизнь.

Но уникальное оборудование и гениальные специалисты блекнут на фоне бестолково организованной работы, обычной человеческой лени и хамства. Обычный человеческий фактор разрушает стройную систему по оказанию экстренной помощи. На этом месте я вынужден сделать лирическое отступление.

Глава 12
О людях и отношениях

Межличностные отношения многое значат, особенно в нашем деле. Как они сложатся в коллективе, так и станешь работать. Влиться в него надо суметь. На первый взгляд видна только верхушка айсберга. Прохаживаешься по коридору, навстречу встречаются разные люди в белых халатах. Пока ты не знаешь их, но, демонстрируя свое воспитание, мило улыбаясь, здороваешься с ними. Они вежливо раскланиваются в ответ. Идиллия. Проблем будто бы никаких нет. Кругом одни добрые и приветливые люди. Но отработав какое-то время в больнице, начинаешь замечать скрытую до сих пор подводную часть этого айсберга.

Я не питал иллюзий по поводу того, что человек в коллективе тебе друг, товарищ и брат. В любом месте обязательно имеются свои группировки, лидеры и аутсайдеры, противостоящие друг другу, чинящие мелкие и крупные пакости. Причин множество, но суть одна: если ты не с ними, то автоматически становишься кандидатом в недруги.

Стараясь не примыкать ни к одному сообществу, тем не менее я сумел приобрести себе «доброжелателей». Всегда нужно помнить, особенно в такой большой больнице, как наша, что и у стен есть уши. Но жаждешь ты того или нет, врагов всегда себе наживешь. Как говорится, всем людям не угодишь. Причем иногда эти причины остаются до конца не ясными.

Была у нас на первой неврологии медсестра Люся Самохвалова. Ядреная девка, кровь с молоком. Сзади мужики идут, облизываются, прожигают сладострастным взглядом налитые аппетитные ягодицы.

Люся носит стринги и короткий белый халатик, откровенно подчеркивающий первозданное великолепие ее анатомии. Но стоит только ей повернуться, закипающая страсть мгновенно улетучивается. Нет, и спереди у Люси не подкачало. Бог одарил ее упругими грудями, приятным лицом, чувственным ртом, голубыми глазами, источавшими женское томление. Но вот нос! Там у Люси произрастала чудовищных размеров бородавка, этакий бурый гриб на ножке, покрытый со всех сторон черными волосами. И чем чаще их Люся сбривала, тем они гуще росли, приумножая лютую ненависть к собственному носу.

К 30 годам девушка окончательно разочаровалась в личной жизни. Все попытки завязать отношения с противоположным полом каждый раз терпели горькое фиаско. Люся оказалась на грани нервного срыва.

Единственное, что могло спасти, – срочная ликвидация прогрессирующей с каждым годом отвратной бородавки. Но и здесь удача не способствовала ей. В частных клиниках запрашивали такую цену, что уж лучше оставаться с бородавкой, чем без штанов. А в нашей больнице никто из хирургов не желал с ней иметь дела. Не знаю почему. Кого она ни просила, все под разными благовидными предлогами отказывали.

– Дмитрий Андреевич, вы не уделите мне пять минут своего драгоценного времени? – когда я остался один, спросила дама с сексуально выпирающими из белого халатика излишествами, медицинской маской прикрывающая нижнюю часть лица.

– Слушаю, вас, Людмила Борисовна, – ответил я, прочитав ее имя на колышущемся от учащенного дыхания бейдже на массивной груди, издалека напоминавшей средних размеров самаркандскую дыню.

– Дмитрий Андреевич, миленький, вся надежда на вас! – взмолилась посетительница, заламывая перед собой руки. – Спасите меня! Умоляю!

– Полноте! Перестаньте! Что с вами?

– Вот! – скинула Люся маску, продемонстрировав непристойное возвышение на кончике носа. – Сделайте что-нибудь! Я вам буду очень признательна.

– Сделаем, – спокойно заверил я.

– Правда? Вы согласны помочь мне?

– Отчего нет? Приходите завтра пораньше, до перевязок. Настрою электронож и добавим вам красоты. Новокаин переносите?

– Доктор, я все переношу! Ради такого случая готова и на живую потерпеть.

– Зачем же? Все сделаем по высшему разряду.

– Дмитрий Андреевич, не связывались бы вы с этой Самохваловой, – предупредила перевязочная медсестра Элеонора Семеновна, когда я сообщил ей о завтрашней операции.

– Почему?

– Да не тот она человек, за которого себя выдает. Тут перед вами – «милый доктор», а за спиной станет говорить, что вы костолом.

– Что же она костолому свою красоту вверяет?

– А у нее выбора нет! Все от нее отказались! А вам больше всех надо?

– Да бросьте вы, в самом деле, Элеонора Семеновна! Она, может, оттого и злая, что бородавка эта волосатая ее с ума сводит.

– Она и без бородавки будет не лучше! Натура у нее такая! Вот потом посмотрите! Я вам точно говорю!

Операция по удалению новообразования носа прошла без сучка и задоринки. Перевязочная медсестра оказалась права.

– Все? Закончили? Спасибо! – буркнула Люся, спрыгнула с операционного стола и… убежала.

– Ну, что я вам говорила? – напомнила Элеонора Семеновна. – Бессовестная она деваха! Даже поблагодарить толком не соизволила.

– Ну, может, от радости, что приобрела неземную красоту, растерялась? – предположил я.

– Совесть она посеяла!

С тех пор Люся преобразилась. Ходила медленно, на высоких каблуках, величаво печатая каждый шаг, похотливо поигрывая при этом развратными ягодицами и «самаркандскими дынями». Лицо, лишенное злополучного выроста, искусно подкрашенное, приобрело надменно-красивый вид. Мужская половина слеталась на нее, словно мухи на мед. А встречая меня, демонстративно отворачивала голову и, не здороваясь, гордо проплывала мимо.

Вскоре Люся пропала из вида. Ходили слухи, что удачно вышла замуж за бизнесмена, лечившего у них в неврологии радикулит. Чем не угодил я мадам Самохваловой? Может, обиделась, что всю бородавку убрал? Надо было оставить фрагмент на память?

На Дальнем Востоке, мне кажется, народ посуровей, но добрее как-то. Исподтишка мало кто действовал, отравляя жизнь. Здесь это сплошь и рядом.

Мало того, в прямом смысле выслуживаются перед начальством. Чинопочитание и лизоблюдство тут в ходу. Трясутся за свой портфель. Далеко ходить не надо. 22 апреля у дедушки Ленина очередная годовщина. Уже мало кто его помнит, из молодежи и вовсе не знают. Спрашиваю дочку нашей сестры-хозяйки, ей пошел двадцатый год, она приходит иногда матери помочь по работе:

– Маша, ты знаешь, кто такой Владимир Ильич Ленин?

– Кажется, это писатель такой старинный! – неуверенно отвечает девушка.

– А что он написал?

– Ну, не помню! Много чего!

С последним трудно не согласиться. В.И. Ульянов-Ленин имеет в активе 55 толстенных томов полного собрания сочинений.

И Ленина забыли, и дела его, и заветы попрали, кроме одного. Коммунистический субботник дожил до наших дней и сохранился почти в первозданном виде. Правда, бревна таскать не требуется, да и слово «коммунистический» отпало, но суть сохранилась. В городе трех революций старые традиции не ржавеют. В конце апреля ежегодно проводят общегородской субботник.

– Завтра все на субботник! – жестко объявил Трехлеб. – Явка всем строго обязательна! Будем убирать территорию! Грабли, метлы и лопаты получите на месте!

– Какой субботник? – подал голос один из хирургов. – Завтра же суббота! Законный выходной!

– Что за беспредел? – вторит ему другой хирург. – Есть дворники, они за это, между прочим, деньги получают! А нам руки надо беречь! Мы ими операции делаем!

– Не явишься на субботник – больше не будешь операции делать! Можешь тогда руки не беречь! – сжал зубы заведующий. – Кому непонятно, могут подойти ко мне в кабинет, объясню индивидуально.

Заведующий вышел из дежурки. Хирурги стали дружно возмущаться, вспоминать Ленина и его соратников, очень часто вспоминая их совершенно непечатными словами.

– А вы что думаете по этому поводу, Дмитрий Андреевич? – поинтересовался Витя Бабушкин.

– Что тут думать? Скверно все это! Согласен с предыдущим оратором. При наличии дворников негоже хирургам руки пачкать. Предлагаю завтра бойкотировать субботник! Кто завтра не придет? Кто «за», подымите руки! – Из десяти хирургов никто руки не поднял.

– Доктор Правдин, – обратился ко мне Леонид Михайлович, – то, что вы предлагаете, это чистой воды саботаж! Так нельзя, право слово! Витя, а ты чего подстрекаешь?

– Я просто спросил, что он ДУМАЕТ по поводу субботника! – стал оправдываться Витя. – Ни к чему я не подстрекаю.

– Так, а чего вы от меня тогда хотите? – вспыхнул я. – Зачем зря сотрясать воздух? Раз боитесь начальства, вперед на субботник! Не надо пустых разговоров!

– А вы не опасаетесь? – сощурился Леонид Михайлович.

– Я – нет!

– И на субботник не пойдете?

– Пойду! Я сегодня дежурю, завтра утром буду в больнице. Я не белая ворона. Раз все выйдут, и я пойду. От коллектива не отрываюсь. А зря языком болтать – последнее дело. Вы же мужики, а не бабы базарные!

На субботнике явка оказалась почти стопроцентная. Не вышли только те, кто находился в тот день на больничном или стоял на посту. Дружно навалились и убрали территорию в течение часа. Накануне дольше возмущались. После уборки поступило предложение отправиться в ближайшее кафе и закрепить субботник дружеским «чаепитием». Я отказался, сославшись на усталость.

Я стараюсь без особой на то причины ни с кем не ссориться. Выступать против коллектива бессмысленно. Затопчут. Проверено веками.

Трудится у нас Олег Маслов, отличный хирург и настоящий человек. Стаж в хирургии больше 10 лет. Оперирует почти все, притом не так плохо получалось. Но однажды Олег решил пойти и поискать правды. Как-то ему показалось, что мало начислили зарплату. Пошел разбираться в экономический отдел, а там тетя главврача всем заправляет. Ругался, грозился, но правду нашел. Выплатили ему недостающие деньги. Затаила та тетя злобу.

Вскоре Маслова увольняют по сокращению штатов. Он подает в суд и выигрывает довольно длительный российский процесс. Восстанавливают в прежней должности и компенсируют вынужденные дни прогулов. А это приличная сумма.

Теперь Олег в вечных дежурантах по приемному покою без права самостоятельных операций. Подступиться к нему не могут: не пьет, не курит, на работу не опаздывает, больные им довольны. Несколько раз приглашали в другие больницы. Отказывается! Жаждет восстановить справедливость. Третий год ждет!

Здесь куда ни плюнь, всюду царит пресловутая клановость. Клан главного врача, словно спрут, опутал все учреждение. Его многочисленные родственники и знакомые заняли основные руководящие посты и внедрились во все основные отделения. Приходится только удивляться: не больница, а прямо семейное гнездо. Обосновались и живут припеваючи. Кто против семьи, тому тут не место.

Задолбали главного врача разного рода комиссиями и проверками. Почитай, каждый месяц чего-то выискивают и проверяют из центра. Доходят, видимо, до старших боссов какие-то сигналы, просачиваются через многочисленные фильтры. Тут же начмед, правая рука главного, по совместительству двоюродная сестра, издает устный приказ: всем сотрудникам в обязательном порядке явиться к ней в кабинет и подписать воззвание в центр о защите любимого руководителя. Чтоб оставили отца-благодетеля в покое. Пошел народ, понурив голову, подписал бумагу. Почти 100 % коллектива свои подписи поставили. И ведь сработало! Отступились, изверги! Свернули проверки! Надолго только?

Пригласили меня как-то на консультацию в эндокринологическое отделение. Там заведующая дюже вредная тетка, Клара Борисовна. Каждый день вызывает к себе на отделение хирурга и где надо, и где не надо. Чаще где не следует. У них полным-полно больных с сахарным диабетом. Сложные пациенты, очень склонные к разного рода нагноительным заболеваниям кожного покрова. То нагноения, то пролежни.

По сути, им осмотр хирурга необходим в плане диагностики или при оперативном вмешательстве (когда требуется вскрыть и дренировать созревший гнойник или иссечь пролежень). А ежедневные перевязки должны осуществлять не врачи-хирурги, а их медицинские сестры. Я сам преподавал в свое время в медицинском колледже хирургию, поэтому знаю, кто и за что отвечает. Но заведующая эндокринной не идет на контакт. Упорно вызывает хирургов на рядовые перевязки, отвлекая нас от важных дел.

Являюсь на перевязку со своим материалом и инструментами в стерильном боксе. Мне помогает молоденькая краснощекая ординатор. Держит вонючую ногу с гниющей стопой. С первого пальца толстой каплей стекает желтый гной. Девушка морщится, еле сдерживает себя, чтоб не вырвало. Брезгливо отворачивается в сторону, поправляя сползшую маску. Мне ее по-настоящему жаль.

– Что ж у вас санитарок-то совсем нет? Все поразбежались? – задаю ей вопрос. – Почему вы помогаете?

– Так моя больная, вот и помогаю, – через силу отвечает девушка. – А санитарок давно нет! Не хотят за копейки вкалывать.

– Плохо! Очень плохо! Главному врачу, похоже, наплевать, что санитарки бегут из больницы. Да и сестры уже на грани, – продолжаю разглагольствовать дальше, не замечая, что ординатор подает мне какие-то знаки. – Экономим на всем! А кадры не ценим! Себе такую зарплату установил, что министр здравоохранения позавидует, а бедным санитаркам урезал. Я их понимаю. Вот и на материале перевязочном экономим. Нам проще хирурга пригласить, чем закупить лишний стерилизатор и установить в вашем отделении. Самим нужно стерилизовать инструменты, перевязочный материал, также как и осуществлять перевязки. Сложного тут ничего нет! Но говорят, рыба гниет с головы! – Тут ординатор наступила мне на ногу. Нарочно!

– Дмитрий Андреевич, вы чего несете?! Тише! Заведующая сзади стоит! – трясясь от страха, шепчет мне девушка.

– Пусть слушает! – прибавляю децибелы. – Мне скрывать нечего! Бардак – он и в Африке бардак! – оборачиваюсь и вижу спину неспешно удаляющейся Клары Борисовны. – В чем дело? – набрасываюсь на ординатора.

– Заведующая все слышала, что вы тут говорили про главного!

– А что, я неправду сказал?

– Да нет! Дело не в этом! Клара Борисовна – родная сестра нашего главного врача, – дрожа от ужаса, еле выговорила девушка.

– Да? А фамилия другая. Хм, а отчество совпадает, – размышляю я вслух.

– Так она же замужем! – подсказывает ординатор. – Фамилию мужа носит.

– Логично, – равнодушно делаю заключение.

– Ой, что же теперь будет?

– А вы-то чего распереживались? Говорил я, мне и отвечать!

– Так я рядом с вами стояла! Ой, что будет!

– Что будет, то будет! Валите все на меня! Довольно причитать! Больную надо оперировать! Сухожилие гниет! Сейчас временную повязку наложим, и надо к нам в перевязочную переправить.

– Ой, что будет! – все бормотала залившаяся пунцовой краской девушка.

– Вы меня слышите? Подавайте в перевязочную! Не знаю, что будет, а бардак уже есть. Сколько лет бегаем к вам через всю больницу на перевязки! Сколько таскаем бедных пациентов туда и обратно, но никому дела нет. Можно же приспособить какое-нибудь помещение у вас на отделении под перевязочную?

Но девушка находилась от меня далеко. Вся погрузилась в нерадостные мысли. Ее собственные проблемы сейчас стояли превыше общественных. Она планировала остаться на этом отделении после прохождения ординатуры. А тут такой конфуз. Стояла рядом, когда, не таясь, озвучивали общеизвестные проблемы в присутствии представителя клана.

Кстати, этот случай не имел последствий. Больную с сухожильным панарицием я удачно прооперировал. Она поправилась. Девушку оставили работать на отделении, и она теперь приглашает хирурга на консультацию практически ежедневно. Дабы не расстроить Клару Борисовну. Со мной не здоровается. По крайней мере, на людях. Шарахается как от чумного.

А персонально мне никто и слова плохого не сказал. Возможно, Клара Борисовна чего-то недослышала или согласилась с моим мнением. А может, она и всегда так думала?

Я поговорил с Ржевым, чтобы он как главный хирург клиники помог организовать перевязочную на эндокринологическом отделении.

– Как вы это себе представляете? – разозлился главный хирург. – Где мы возьмем лишнюю ставку? Где найти помещение? Кто будет осуществлять контроль? Дальше продолжать?

– Игнатий Фомич, работая в отдаленных районах Дальнего Востока, мне приходилось выезжать в такие места, где не было по штату хирурга. Но тем не менее у них всегда под рукой стояла готовая операционная и перевязочная. Хотя они не каждый день ими пользовались. А тут мы практически каждый день перевязки и мелкие операции осуществляем. Негоже больных с эндокринки на хирургию таскать. И нам неудобно, и пациентам в тягость.

– Эка вы, батенька, куда хватили, Дальний Восток! Вы знаете, в каких условиях мне доводилось работать в Афганистане? – произнес полковник медицинской службы запаса.

– А зачем мне знать? Тут не Афганистан, а Питер! И гражданская медицина разительно отличается от военной! Вы пользовали крепких молодых парней, определенных медицинской комиссией годными к воинской службе. А мы тут имеем дело с изнуренными возрастом и кучами сопутствующих болячек пожилыми людьми, многим из которых сто лет в обед. Как тут можно сравнивать? И таскать их взад-вперед не очень-то и гуманно, если хотите!

– Ладно, идите! – скривился полковник. – Что-нибудь придумаем.

Между прочим, пятый год думают. А мы как фланировали на эндокринологию, так и разгуливаем дальше; как возили к нам в перевязочную через всю больницу, так все и осталось. Сами-то они не могут идти.

Российский бардак и клановость, похоже, вряд ли чем искоренишь. Еще Петр Первый пытался вести борьбу с этим злом. Головы рубил направо и налево. Не помогло. Ввел «Табели о рангах». С того дня теоретически мог каждый простой смертный выйти в люди. Действовал кнутом и пряником. Но воз и ныне там.

Приходится заводить личные знакомства и налаживать индивидуальные контакты. А как иначе? Надо моему больному выполнить гастроскопию, желудок глянуть. Звоню в кабинет эндоскопии. Хорошо, говорят, запишем. Приводите через неделю. Как? Что ж он у меня неделю-то делать будет? Не знаем, отвечают, ваши проблемы. Очередь у нас громадная.

– Дмитрий Андреевич, – отвлекает меня от грустных дум Витя Бабушкин, – вы не с той стороны к ним заходите.