Текст книги "Записки городского хирурга"

– Где у вас больная Бочарова? – спрашиваю у медсестры кардиологического отделения, куда эту самую больную определили с подозрением на острый аппендицит.

– Вот там, в пятой палате! – подсказывает медсестра.

– Так, кто у нас тут свеженький? – задаю вопрос, войдя в пятую палату.

– А мы протухшие, что ли? – несется с дальней кровати.

– Доктор, мы не протухшие! Мы тут все свеженькие, хоть нам всем за 70! – хохочет Бочарова, с ней и вся палата. Действительно, развеселые бабульки попались.

Замечательно, когда у пациентов есть чувство юмора. Хуже, когда его нет. И вовсе труба, если напрочь отсутствует.

– Дмитрий Андреевич, вас травматологи желают у себя в смотровой видеть, – заглядывает в ординаторскую медсестра из приемника.

– Чем помочь? – спускаюсь в травмокабинет.

– Непонятный пациент. Упал с лестницы. Ударился головой и плечом, похоже, ключицу сломал. Но нам бы живот исключить!

– Большая была высота? – справляюсь у расположившегося на кушетке пострадавшего, флегматичного мужичка лет 35 с незапоминающейся внешностью по имени Юра.

– Так, со стремянки упал.

– Метра два будет, – подсказывает травматолог.

– Не, больше! – растолковывает мужичок.

– Три?

– Нет, больше!

– Четыре?

– Да больше!

– Что ж у тебя за стремянка такая? Может, с выдвижной пожарной лестницы свалился? – уточняет травматолог.

– Нет, со стремянки! Специальная такая, огромная, ее вдвоем, а то и вчетвером приходится таскать.

– Это где ж такие стремянки?

– Как где? В театре! Я – электрик, лампочки на люстрах меняю!

– И ты с самого верха упал?

– Ну, почти! Голова закружилась, и я вниз скатился. Точно не помню, но, кажись, рукой по дороге цеплялся.

– Покажи живот. Рубашку расстегни! Что за рубец? Не помнишь? Ну что ж! – говорю. – Живот вроде мягкий, но надо ему еще и УЗИ брюшной полости заодно сделать.

– А что такое УЗИ? – интересуется электрик, заправляя рубаху.

– Ультразвуковое исследование живота.

– Так, а что вы у меня в животе смотреть собираетесь? У меня живот не болит. У меня голова болит и правое плечо. Поднять руку не могу.

– Положено так! Вдруг внутренние органы повреждены?

– Доктор, так у меня и органов в животе почти нет, все повырезали.

– Как? Ты утверждал, что забыл, с чем оперировали.

– Ну, не хотел говорить, – замялся Юра.

– Не стесняйся, тут все врачи! – подбодрил его травматолог.

– У меня селезенку убрали, одну почку, метр кишечника тонкого, немного толстого, – начал перечислять электрик. – И еще печень зашивали два или три раза, не помню! Всего семь операций на животе было!

– Это что ж такое с тобой происходило? – присвистнул я. – Все сразу оперировали? Или постепенно?

– Постепенно! Это у меня профессиональное. Сегодня я восьмой раз со стремянки упал.

– Ты хочешь сказать, что каждый раз, когда падал, что-то повреждал? – догадался я.

– Да! Правильно! Когда первый раз я упал, мне селезенку убрали. Второй раз – почку. Потом кишку. Дальше уж и не помню. Каждый раз что-то убирали.

– Еще находили что убирать! – подмигнул мне травматолог.

– Да, – вздохнул электрик Юра. – Последний раз меня в Мариинской больнице оперировали. Хирург, который операцию делал, сказал, что больше уже оперировать нечего: все, что можно было, уже удалено.

– Юра, ты профессию сменить не пробовал? – поинтересовался я у простофили.

– Да, я подумывал уже над этим. Размышляю пока.

– Сколько тебе еще раз надо свалиться с твоей стремянки, что б ты ушел с этой работы?

– Наверное, уже достаточно. Но я подумаю.

В этот раз Юре повезло. Отделался только переломом ключицы. Загипсовали и отпустили домой. Интересно, еще раз полезет на стремянку?

Но такие трагикомедии встречаются не только по вине пациента, иногда и из-за врачей. В конце августа привезли серьезного такого дядьку лет под 50 с ущемленной грыжей. Холеные бакенбарды, гладко выбрит, в мягкой домашней пижаме в полосочку.

– А вы зачем в пижаме приехали? – интересуюсь.

– Так меня оперировать будете! Что ж я, по-вашему, после операции в костюме выходном по отделению стану разгуливать?

– То есть вы уже готовы к операции?

– Естественно! Я 10 лет паховой грыжей страдаю. Но она сильно не беспокоила, а тут месяца два назад болеть стала. К нашему хирургу в поликлинику обратился, он и сказал, что срочно надо оперировать. Я готовился, а тут сегодня видишь как прихватило! Вылезла, проклятая, и не вправляется.

– А раньше вправлялась?

– Да! А сейчас болит! Это я жене решил помочь, на даче ведро воды поднял. Ох!

– Не переживайте! Семен Иванович? – прочитал я на истории болезни имя пациента. – Поможем вашему горю!

– Спасибо, доктор! Вы меня сегодня оперировать станете?

– Да, прямо сейчас! Возьмем анализы, снимем ЭКГ, терапевт и анестезиолог вас посмотрят, и в путь!

– Отлично! Доктор, вы мне сетку только не забудьте вшить.

– Какую? Может, она вам и не понадобится! Это во время операции решим!

– Э, нет! Дорогой доктор, так не пойдет! – погрозил ухоженным пальцем Семен Иванович. – Мне надо обязательно сетку вшить. Я предполагал, что могут возникнуть сложности, и купил свою. Вот! Около 800 евро стоит! – гордо сообщил грыженоситель.

– Вы заранее ее купили?

– Да! Я же готовился на плановую операцию. А тут прихватило! Что ж, вшейте ее сейчас.

– Ладно! – пообещал я человеку в пижаме и взял из его рук дорогущий имплантат.

Чуть погодя меня отвлекли. В тот день я был ответственным хирургом. Внезапно возникла ситуация, что надо срочно было идти и кого-то смотреть. Я передал сетку через медсестру в операционную. Сам я закрутился и совершенно забыл про нее.

Через час пригласили мыться. Оперировали Семена Ивановича под спинальной анестезией. Он все слушал и говорил, но ниже пупка был надежно «отключен». С шутками и прибаутками убрали грыжу. На соседнем столе коллеги с 3-й хирургии спасали какого-то бомжа.

Надо ж такому случиться, что у бомжа, находившегося на отделении с алкогольным панкреатитом, ущемилась паховая грыжа. Так совпало, что оперировали одномоментно двух пациентов с паховыми грыжами.

– О, какая интересная сетка? – донесся до меня голос Петровича, хирурга из 3-й хирургии, спасавшего в этот момент бомжа. – Первый раз такую вижу вживую! Нина Павловна, это нам выдали?

– Не знаю, кто-то принес! – ответила Нина Павловна, операционная медсестра.

Смутное подозрение закралось в меня. Я повернулся и посмотрел на соседний стол. Так и есть! Петрович вшивает в организм бомжа 800-евровую именную сетку Семена Ивановича.

– Дмитрий Андреевич, что-то не так? – заволновался настоящий хозяин сетки.

– Почему вы так решили? – наклонился я над ним.

– Ну, что-то заволновались! Скажите честно, там ничего лишнего не отрезали?

– Бросьте! Ничего! Все идет просто замечательно!

– Вы мне сетку-то не забудьте вшить! Кстати, покажите, где она?

В воздухе повисла гнетущая пауза. Я судорожно соображал, как выйти из этой ситуации. За соседним столом старались не смотреть в нашу сторону. Петрович сообразил, что за сетку он в данный момент вшивал и откуда она взялась в операционной.

– Доктор, покажите мне сетку! – более требовательно продублировал Семен Иванович.

– Вот упаковка от вашей сетки! – спасла положение сестра-анестезист. Она достала из тазика с мусором импортную упаковку из-под дорогой сетки, брошенную туда рукой Петровича, и показала клиенту.

– А где она сама?

– Так Дмитрий Андреевич ее уже вам вшивает, – ответила она за меня.

– Что, Семен Иванович, отрезать и вам показать? Так не верите? – склонился я над больным.

– Почему? Верю! Не надо показывать! Вшивайте!

Я вшил отечественную сетку, закупленную больницей за копейки. Петрович долго оправдывался и валил все на операционников. Те обвиняли медсестру из приемного покоя. Дальше я концы искать не стал. Зачем? Бомж и Семен Иванович исцелились от грыж. Послеоперационный период у обоих протекал гладко.

Семен Иванович долго благодарил, когда выписывался. Мне было перед ним неудобно. Он принял мое состояние за излишнюю скромность.

– Дмитрий Андреевич, вы меня с того света вытащили!

– Вы меня перехваливаете.

– А как вы сетку вшили! Это чудо! Я ее даже не чувствую! Вот что значит Европа! Наша давно бы воспалилась или болела!

– А вы откуда знаете, как наши сетки себя проявляют?

– Так знакомые рассказывают! Экономят все! Правильно говорят, что не надо на своем здоровье экономить! Для меня эти 800 евро что? Тьфу! И для других моих знакомых – не деньги! Мой круг – люди состоятельные, у меня сеть магазинов по продаже сантехники. Вам, кстати, новый финский унитаз не нужен?

– Нет, меня и отечественный устраивает! Что вы про экономных знакомых рассказывали?

– Да что: деньги приличные зарабатывают, а на здоровье экономят. Купили обычную сетку, за копейки, нашу. Думают, мы сетки научились делать. Дудки! Технологии все совдеповсвкие. Снова грыжа у одного вылезла. А у второго и сама сетка выскочила. Не прижилась!

– Не повезло! – печально заметил я.

– Экономить не надо! Вот! – похлопал Семен Иванович себя по паховой области, где находился послеоперационный рубец.

А бомж из больницы сбежал и спасибо никому не сказал.

Тот август оказался урожайным на запоминающиеся события. И все больше трагикомичные. Доставили 75-летнюю старушку с тромбированным геморроем. Страдает своей болезнью давно. Не лечилась толком. Стеснялась. Пациентку зовут Изольда Эдуардовна.

– Что ж вы так себя запустили? – задаю вопрос бабушке.

– Да болезнь нехорошая, – отвечает. – Ни самой посмотреть, ни людям показать!

– Людям не надо! А врачу давно надо было показать. Полечим. Посмотрим. Оперироваться будете?

– Нет, боже упаси! Лечите консервативно!

Поступила Изольда Эдуардовна вечером. Расписал лечение: уколы, капельницы, мази. Под утро, стоня и плача, старушка приползла в дежурку:

– Дмитрий Андреевич, милый! Оперируйте! Нет сил больше терпеть!

– Изольда Эдуардовна, успокойтесь! Сейчас сделают укольчик. Потерпите!

– Не могу! Не помогают они! Оперируйте! Я на все согласна!

Операционники, ясно дело, стали возмущаться. Виданное ли дело: в пять утра геморрой оперировать по экстренным показаниям! Преодолев разумное сопротивление медперсонала, подал старушку на операционный стол.

Несмотря на злые языки, операция прошла быстро. Изольда Эдуардовна осталась весьма довольна.

– Дмитрий Андреевич, что за необходимость такая геморрой по ночам оперировать? – начал утром укорять меня Трехлеб. – Что, для этого дня нет?

– Павел Яковлевич, жалко старушку стало! Там такой махровый геморрой у нее! Жуть! – как мог оправдывался я.

– Махровый геморрой! – недовольно бухтел заведующий. – Я бы понял, если кровотечение геморроидальное сильное возникло бы. А так? Неясно!

– Болело у нее сильно!

– Да, а сейчас, когда задницу разрезали, меньше болеть стало?

– Ну, думаю, не так!

– Ладно, что уж теперь ругаться. Прооперировали и прооперировали. Только на будущее запомните: все острые геморрои оперировать днем! Это мой приказ!

Прошла неделя. Я уж и забыл про тот случай. Приближался сентябрь, вместе с ним и долгожданная учеба. Собирал документы, готовился на месяц покинуть больницу. Как вдруг…

– Дмитрий Андреевич, вы что там с бабушкой сотворили? – задержал меня после утренней конференции Трехлеб.

– С какой? – искренне удивился я.

– Которой ночью геморрой оперировали.

– Не ночью, а утром! – поправил я заведующего. – А что с ней? Опять пришла?

– А она никуда и не уходила.

– Как? Вы ее до сих пор держите на отделении? Я же ей швы из рассасывающегося материала наложил. Они сами отвалятся, дома. Что-то не так?

– Вы там у себя, на Дальнем Востоке, на какие сутки таких пациентов выписывали?

– Как положено. По общепринятым стандартам: после первого самостоятельного стула пациента. У вас по-другому?

– А у бабушки уже неделю после вашей операции стула не было! – констатировал Трехлеб, не удосуживая меня ответом.

– Как? Может, она ничего не ела все это время?

– Да нет! Аппетита у бабки на троих хватит! Но стула не было! Вы ей там ничего не прошили, часом? Ранее утро! Спать хочется! Может, заднюю стенку кишки зацепили в шов. А?

– Не должен вроде! – ответил я, ощущая, как между лопаток тонкой струйкой побежал липкий пот.

– Вроде или все же зацепили?

– Не должен!

– То есть полной уверенности в том, что не прошили заднюю стенку прямой кишки, у вас нет? Я читал протокол операции. Вы оперировали 15 минут. Куда вы торопились? Вас кто-то гнал?

– Я всегда так!

– Не надо! Скорость нужна в другом месте! А здесь важно качество!

– Так качественно все было сделано!

– Качественно? – повысил голос Трехлеб. – А где стул? Идите и разбирайтесь! Вот будет номер, если вы кишку зашили! Позорище!

В расстроенных чувствах отправился на поиски Изольды Эдуардовны. Старушку разыскал в палате. Она сидела на кровати и за обе щеки уплетала пирожки с капустой, купленные в буфете. Поздоровавшись, справился у нее:

– Как у вас дела? Что беспокоит?

– Все неплохо, но не могу целую неделю по-большому ходить. Аппетит прекрасный, болей нет.

Я осмотрел ее на кровати. Худенькая старушка, невысокого роста, но отчего так выпирает живот, как у беременной? А неделю назад выглядела стройной, как кипарис.

– Изольда Эдуардовна, вы тампон вынимали из операционной раны?

– Какой тампон? Не видела я ничего.

– Пойдемте со мной в клизменную комнату. Похоже, тампон провалился вовнутрь. Мигрировал выше.

Как только я извлек из бабушки злополучный тампон, как с шумом и свистом наружу устремился бурный поток газов и отходов ее жизнедеятельности. Еле успел увернуться, а то бы снесло.

Когда все закончилось, я очень удивился, сколько вместилось в такую маленькую старушку. Такого количества г…. не видел ни до, ни после этого случая.

Изольду Эдуардовну в тот же день благополучно выписали домой. Я убыл на учебу. А в мой адрес еще долго нелестно отзывалась сестра-хозяйка, которой пришлось затем, надев респиратор, полдня отмывать комнату для постановки клизм. А всему виной – маленький марлевый тампон в организме пациентки.

Через год история эта почти забылась, а если кто и припоминал ее, то только для смеха.

Глава 16
Учеба. Лирическое отступление

Лето пронеслось так стремительно, что хочется взять и крикнуть: «Остановись, мгновенье!» Но дни неумолимо бегут вперед, и остановки не предусмотрены. Наступил сентябрь. Особых перемен, кроме смены дат, не наблюдалось. Все так же моросил мелкий дождь, а вечные лужи не успевали высыхать. На улице по утрам прибавилось пешеходов. Студенты и школьники приступили к занятиям. Наступил и мой черед пополнять багаж знаний.

Тех сведений, что врач получает в институте, явно недостаточно для должного владения специальностью. После окончания ВУЗа молодой специалист обучается в годичной интернатуре или двухгодичной ординатуре. Если повезет, то и в интернатуре и в ординатуре последовательно. В исключительных случаях врачу удается попасть в трехгодичную аспирантуру, венцом которой является, как правило, защита кандидатской диссертации и в дальнейшем присвоение степени ученой степени кандидата медицинских наук.

Интернатура обязательна. Без нее нельзя получить сертификат специалиста, без которого врач не имеет юридического право оказывать врачебную помощь.

Каждые пять лет врачи проходят специальную учебу – специализацию. Узнают в общих чертах, что нового появилось по их специальности за последнюю пятилетку. В конце занятий сдают экзамен. После успешного завершения процесса им продляют сертификат на последующие пять лет. Это – обязаловка.

Ординатура и аспирантура – дело сугубо добровольное. Официально считается, что врач, окончивший ординатуру, имеет право претендовать на должность заведующего отделением. А врач, проучившийся в аспирантуре, становится кандидатом медицинских наук. Это – де-юре.

Де-факто есть множество примеров, когда заведующий отделением, имея за спиной лишь интернатуру, успешно руководит теми, кто закончил ординатуру, а также кандидатами и иногда докторами наук.

Большой практический опыт нельзя ни в коей мере сравнивать с различными степенями и званиями. Автору этих строк доводилось присутствовать на защите кандидатской диссертации, где вступление звучало примерно так:

– Уважаемые коллеги, в настоящее время в хирургии желудочно-кишечного тракта известно порядка 400 видов швов. Но как показывает практика, ни один из них не является оптимальным. Поэтому мы предлагаем свой шов, который на наш взгляд, имеет значительное преимущество перед остальными.

Дальше оратор на протяжении двух часов доказывает, подводя научную базу, перемежая свой доклад данными клинических и лабораторных испытаний, чередующихся фотографиями, таблицами и диаграммами, почему они считают свой шов лучше остальных, многие из которых известны в практической хирургии более 100 лет.

После непродолжительных дебатов идет голосование членов аттестационной комиссии. Большинством голосов диссертанта утверждают. Остается чистая формальность: отправить документы и стенограмму защиты в ВАК, и через полгода, получив соответствующий диплом, новый кандидат медицинских наук будет козырять своей ученой степенью.

И что? Все тут же кинутся применять новый шов? Возьмут на вооружение 401-й способ сшивания кишок? Да бросьте! Еще не известно, станет ли сам автор ноу-хау применять на практике свои достижения.

Спросите любого практического хирурга: сколько видов швов полых органов он знает? Я вам скажу: 10, от силы 20. А зачем нам больше? Я, пока на той защите не побывал, даже и не догадывался, что существует столько швов. Само собой разумеется, что человек искал в литературных источниках все, что на сегодняшний день известно по его теме. Но не более того. В практической же работе врачами не применятся и десятка швов. Этого вполне достаточно.

В ходе становления хирургии произошел естественный отбор, поэтому прижились только те швы, которые наиболее надежно себя зарекомендовали. В медицине нет надлежащего совершенства, как полагают некоторые обыватели, насмотревшись научно-популярных фильмов и сомнительного рода псевдонаучных передач.

Медицина не относится к разряду точных наук, поэтому ее невозможно поставить в один ряд с математикой, физикой или химией. Это глубокое заблуждение, что врачи могут предвидеть исход заболевания. Врачи осуществляют те принципы и каноны, что выработались с годами практического наблюдения. При любой, даже идеальной в техническом плане, операции существует вероятность развития осложнений. Таких случаев сколько угодно, когда человек умирал накануне или прямо в день выписки. Человеческий организм весьма капризен и тонок.

Огромное количество кандидатских и докторских диссертаций так никогда и не найдет клинического применения, а будет пылиться на полках. Ученая степень кандидата и доктора наук говорит лишь о том, что человек занимался наукой, усидчив и в меру трудолюбив, сумел правильно оформить и защитить написанное. Львиная доля этих трудов – ссылки на предыдущих авторов и литературные источники.

Разумеется, те врачи, облаченные научной степенью, которые сочетают практическую работу с наукой, обладают широким диапазоном знаний. Но таких людей в последнее время становится все меньше.

Куда ни глянь, везде одни кандидаты и доктора наук. Он скальпель толком держать не умеет, но уже кандидат. Кто захочет к такому хирургу на стол попасть?

Обыватель видит, что на кабинете врача написано «кандидат (доктор) медицинских наук такой-то», и думает: к светилу попал! Все знает! А за спиной вся стена завешана разными дипломами об окончании заграничных стажировок и посещений мастер-классов. Одного не поймет посетитель, что наличие цветных бумажек мастерства не прибавит.

Хирургия в первую очередь – мастерство. Хирург должен оперировать каждый божий день. Его рабочее место в операционной! Только развивая мануальную технику, можно стать высококлассным специалистом. Если летчик не летает, он уже не пилот. Если хирург забросил скальпель, он уже не мастер.

На Дальнем Востоке мне приходилось выполнять по 350–400 операций в год. В Питере эта цифра едва дотягивает до сотни. В среднем одна операция в четыре дня. Хорошо это или плохо? Для мегаполиса – просто отличный показатель. Здесь единицы хирургов выполняют 100 операций в год. Обычно 50, иногда меньше!

Оперируют всего несколько человек. Это, как правило, заведующий хирургической кафедры, базирующийся на отделении, доцент и заведующий отделением. Все! Остальные доктора только лечат! Пишут истории болезни, осуществляют перевязки, строчат выписки. Да, забыл отметить! Еще они помогают на операциях в качестве первого или второго ассистента. О каком развитии мастерства может идти речь?

Был такой в Питере известный хирург Горбашко! Его имя до сих пор гремит в наших кругах. Виртуозный оператор! Разработал много новых приемов и операций! Написал по желудочной хирургии пособия, которые являются настольными книгами для каждого хирурга. Но оперировал все сам! Никому не давал в руки скальпель! Самое большее, что разрешал, – ассистировать!

Многие скажут: молодец, правильно делал, что сам всех оперировал! А я возражу. Да, у него получались великолепные результаты. Но, к сожалению, человек не может жить вечно. К большому несчастью, доктора Горбашко уже с нами нет. Остались его ученики, книги, благодарные больные, но руками так никто не работает. Не научил никого оперировать, так как только он сам владел мануальной техникой. Все сам!

Одно дело стоять и смотреть, как кто-то оперирует. Другое – когда ты сам все делаешь, тебе показывают, как ПРАВИЛЬНО надо работать. Это две разные вещи. К сожалению, в большинстве клиник такая система сохраняется и сейчас. Главное – конечный результат. Но вечный ассистент никогда не станет хорошим хирургом, если его не обучать. А для этого ему нужно САМОМУ давать оперировать.

Поэтому у кафедральных работников, даже имеющих степени, шансов научиться оперировать еще меньше, чем у практических врачей. В лучшем случае десяток не самых сложных операций в год – удел ассистента кафедры хирургии. Оговорюсь, не всегда. Но там, где есть маститые хирурги, роль первой скрипки принадлежит исключительно им.

Все многочисленные дипломы в рамочках на стене – лишь немое свидетельство того, что их обладатель ездил (летал) на эти курсы. Там-то 200 % гарантии, что им никто не даст ничего оперировать. Начать с того, что они юридически не имеют права с нашим дипломом выполнять операции за рубежом.

Читаешь послужной список такого доктора: он в год раз по пять на разного рода семинары и курсы выезжает, но руками там не работает. Стоит (сидит) и смотрит, как кто-то что-то делает. В лучшем случае заведут в операционную, дадут в рану глянуть. В худшем – покажут фильм.

Теоретически, может, и получает знания, но в хирургии теория без практики – ноль без палочки. КПД весьма низкий. Есть клиники, которые приглашают иностранных специалистов к себе. Они показывают, как надо оперировать те или иные сложные вещи. Но кто им ассистирует? Корифеи и заведующие. К столу операционному не подступиться, так желающие его облепят, что не продохнуть! Где уж тут суть уловить!

За рубежом принято, чтобы молодые хирурги учились у опытных врачей. К одному приставят двоих-троих, и он их годами (!) натаскивает. Показывает все нюансы, объясняет тонкости своего мастерства. Из них вырастают прекрасные специалисты, которые затем в свою очередь будут учить следующих.

А как обстоит дела у нас? А никак! Если кандидаты наук «висят» третьими ассистентами, то чему может научиться интерн или ординатор?

Вспоминаю, как присутствовал однажды на утверждении кандидатской темы одного молодого детского хирурга. Ему на кафедре, где он работал ассистентом, предложили провести сравнительный анализ традиционной и лапароскопической аппендектомии у детей до семи лет. Иными словами, определить, как лучше оперировать детей до семи лет с острым аппендицитом: традиционным доступом, через разрез, или по-современному – через проколы, глядя в телевизор.

Он стоит, распинается, чем эта тема привлекла его. Спора нет: тема актуальная, тем более, что в Питере практически всех детей и взрослых стараются так и оперировать – лапароскопически. Но одна маленькая ложка дегтя в бочку с медом все же угодила.

– Скажите, коллега, – задает вопрос председатель ученого совета будущему кандидату медицинских наук, – сколько вы лично выполнили операций по удалению червеобразного отростка у детей до семи лет традиционным лапароскопическим доступом?

– Я? – замялся претендент на ученую степень. – Ни одной еще.

– А как же вы собираетесь сравнивать? Где наберете клинический материал?

– По материалам других хирургов. Старшие товарищи оперируют, а я материал собирать буду.

Тему утвердили большинством голосов. Наверное, тот парень защитился. Не знаю, подробности упустил из вида.

Но не все кандидаты медицинских наук такие. Известны примеры, когда кандидатов наук назначали ректорами высших учебных заведений и академий. Сняли настоящего академика, доктора медицинских наук, и поставили кандидата. Разумеется, кандидат вскоре докторскую диссертацию защитил. Но до этого момента руководил и академиками, и членкорами, истинными докторами наук.

А чему удивляться? В наше время все допустимо. Я лично этому факту не удивился. Меня больше другое смущает, что никто из коллег не возмутился и не выступил в защиту снятого академика.

Многие молодые хирурги всеми правдами и неправдами стараются зацепиться за Питер. Еще Викентий Викентьевич Вересаев на рубеже XIX–XX веков в своих «Записках врача» писал: «Врачи не хотят идти в глушь, а хотят непременно жить в культурных центрах». Больше ста лет прошло с написания вышеприведенных строк, но ничего не меняется.

Стоят юные выпускники медакадемий четвертыми или третьими ассистентами на операции и промакают рану салфетками. Возят больных на исследования, таскают грязное белье, суют мочевые катетеры и прочее. Нравится им это? Разумеется, нет! Более того, они ненавидят этот вид деятельности! Им сразу операции подавай! Но оперировать им практически не дают, только грязной работы навалом!

«Почему, ребята, не осваиваете районы, не штурмуете сельскую местность? Там же вкалывать некому!» – осведомляюсь я. – «Мы в Питере, – отвечают, – хотим остаться!» А ради чего остаются? Чтоб театры посещать, выставки, по музеям ходить? Зарываться с головой в библиотеки? Нет! Кое-кто и понятия не имеет, где они расположены. А в библиотеки их и калачом не заманишь. Сейчас у всех Интернет имеется. Даже в карман умещается! Зачем время зря тратить? Вошел и скачал любую информацию.

Я тоже сижу в Интернете и знаю, что хирурги нужны практически в каждом районном центре нашей необъятной страны. От Чукотки до Калининграда одни объявления о том, что требуются хирурги. Чем только не заманивают! И жилье предоставляют, и зарплаты хорошие сулят. Тут еще появилась программа, по которой молодому специалисту, приехавшему в село, выплачивают миллион. Не едут!

Ходили к нам на отделение волонтерами два парня. Оба закончили в Питере двухгодичную ординатуру. Не в нашей больнице. Два года стояли в лапароскопической операционной и смотрели в телевизор. После окончания учебы направили их в Псковскую область. Не в самую глушь, прошу заметить, попали. А там нет такого оборудования. По старинке, через разрез живота, оперируют. Зашли наши ребята в тупик. Не знают, как быть дальше. Не обучены они такой хирургии. Пришлось им обратно в Питер возвращаться и искать по больницам, где традиционно оперируют и учиться позволяют.

В советское время была отличнейшая практика: по окончания института направляли молодого специалиста на три года на село. Есть желание – можешь и на больший срок остаться. Но меньше – боже тебя упаси! Прокуратуру задействовали! Сопли, слезы, но возвращали сбежавших спецов назад. А сейчас? Слово «распределение» стало анахронизмом. Село чахнет, а сельская медицина вымирает.

Я думал, что только на Дальнем Востоке такая петрушка. Ан нет! Стоит здесь, в Европе, углубиться на пару сотню километров, все, приплыли! Цивилизация исчезает.

Вспоминаю пациента с острой кишечной непроходимостью. Был на даче, в Новгородской области. Прихватило! Вызвал «Скорую», привезли в ЦРБ. Пять дней (!) лечили капельницами да уколами. Пару раз клизму поставили. А ему все хуже. Живот, как гора! Пока родственники не настояли и к нам не переправили, все лечили. Оказалось, терапевт лечил. Хирург еще за месяц до описываемых событий сбежал. Он уехал, а больные остались.

При таком подходе к обучению подрастающей смены, что существует сегодня во многих клиниках, не надо ожидать хороших результатов. У врача не вырабатывается клиническое мышление, нет преемственности, отсутствует чувство тканей, так необходимое хирургу. Да и откуда оно возьмется, если и ткани эти молодой хирург наблюдает тогда, когда в основном промокает их марлевой салфеткой и отодвигает металлическим крючком.

У нас так! Вот случись сколько-нибудь неординарная ситуация, и все! Начинаем собирать консилиум, привлекать корифеев! Сами думать не желаем.

Идет операция. Я ассистирую хирургу, воспитанному в этой клинике. Случай сложный, но вполне решаемый самостоятельно. Ответ лежит на поверхности, но оператор чего-то колеблется. Предлагаю свое видение ситуации. Соглашается, но требует пригласить заведующего или главного хирурга. Что они скажут? Если мнения совпадают, то замечательно! А если нет? И профессора ошибаются. Но как сказали, так и делаем. Даже если неправильно. Но ответственность перекладываем на профессора. Тот всегда выйдет сухим из воды.

Многие врачи просто боятся принимать самостоятельные решения. Они в этом не виноваты по большому счету. Их так научили. Сомневаешься? Пригласи старшего товарища, тот скажет, что делать. Даже если он и не прав, то, выполнив указания, можно сослаться на его авторитет.

Тот, кто прошел школу периферийных больниц, приучен мыслить самостоятельно. Там зачастую не оказывалось под рукой всезнающего дяди или старшего товарища. И если принял неверное решение, то сам за него и несешь ответственность. Поэтому десять раз подумаешь, как поступить. И чем чаще думаешь, тем умнее становишься, так как приучаешь себя мыслить. Причем мыслить клинически. А в большой больнице проще. Чего тут думать? Пригласил консультанта, и пускай у него теперь голова болит.

Многие молодые хирурги мне признавались, что они просто боятся ехать в район, так как не представляют себя один на один с больным, опасаются ответственности. В городе угробить больного вряд ли дадут. Даже если и ошибешься, есть кому исправить. А там запросто можно вляпаться в весьма непростую ситуацию. И как из нее выбраться? Тем более, если ты плохо владеешь своим мастерством. И где золотая середина?