Текст книги "Р: Малое стихотворное собрание. Том 2"

Лев Оборин
От составителя: Р

Перед вами второй том «малого» собрания сочинений Дмитрия Александровича Пригова. В предисловии к первому тому мы объясняли, как устроена структура этого собрания: тексты Пригова здесь выделены из авторских циклов и распределены по важным для поэта темам и мотивам. Мы сгруппировали эти темы и мотивы в шесть томов, каждый том – одна буква приговской фамилии. Первый том был на букву П, а этот, второй, – на букву Р: Рутина, Рай, Рок, Родина, Разум.

О Пригове часто говорили как о певце рутины – в том числе он сам. В самом деле, обыденное, повседневное, даже демонстративно скучное в его стихах – постоянный повод для размышлений. Обращаясь к мытью посуды и сопоставляя его со «сложением возвышенных стихов», Пригов как бы разрушает «четвертую стену» между поэтом и читателем. Он не просто отыскивает поэтичное в повседневном – это делалось и до него, – но утверждает, что повседневное и есть поэзия, а человек, приобретающий в кулинарии «килограмм салата рыбного» или устраивающий постирушку, – и есть поэт. Подобно риторическим ходам, никакое бытовое поведение для него не запретно; больше того, бытовой комфорт может восприниматься как привилегия, которого «поэт, гордость России», заслуживает больше, чем «какая-то старая блядь», выволакивающая из-за прилавка «огромный кусок незаконного мяса». Здесь не стоит спешить упрекать Пригова в снобизме: перед нами сложная ироническая конструкция, в которой «возвышенность» поэтического ремесла грубо гасится реальностью советской очереди и советского блата, а поэту недвусмысленно указано его место внутри, так сказать, коллективного тела. Лучшая стратегия, чем возмущение, – анализ этого самого коллективного тела, его функций и инфраструктуры – постоянно, надо сказать, ломающейся: «Ужас весь цивилизацьи / Эта теплая вода / Отключают вот когда – / Некуда куда деваться». Помимо прочего, «рутинные» стихи Пригова – еще и ценное антропологическое/историческое свидетельство о позднесоветской эпохе. И, конечно, Пригов находит способы «взломать» это свидетельство, вплести в разговор о серой норме – аномалию, например заговорив об обычной жизни вроде бы исключительных людей (скажем, летчиков, которые в советское время были окружены романтическим флером) или о быте убийц и маньяков, который они делят с законопослушными обывателями. Кстати, фигуре Обывателя – неприметного человека, обо всем имеющего свое суждение, – будет посвящен раздел в предпоследнем томе нашего собрания.

Раздел «Рай» – пара к разделу «Преисподняя» из первого тома. Разумеется, приговский рай проблематичен. В него трудно попасть (и не факт, что надо; и вообще, для этого нужно сначала умереть). Кое-где лучше, чем в раю. Встреча со старой любовью в раю может быть неприятной: «Узнаем вдруг и отшатнемся / Опознавши друг друга» (вопреки Гейне и Лермонтову). И все же это пространство особое, важное, желанное – в том числе как место, где кончается антропология, вообще человеческое. И при желании можно вообразить себе персональный рай, уже существующий вокруг тебя. Таким амбивалентным раем (здесь хорошо, но здесь и убивают) для Пригова стал его родной московский район Беляево.

К мыслям о прижизненной и посмертной участи близка и тема рока, судьбы, предназначения (раздел «Рок»). Говоря о судьбе, Пригов прибегает к интонациям, которые позволяют заподозрить настоящую, не сконструированную специально искренность: это и патетика разговора о всепожирающем времени, и горечь перед лицом смерти другого человека, и макабрический ужас, когда смерть появляется в стихах как персонаж (Grim Reaper), и даже злорадство. Но судьба у Пригова – необязательно неизбежность. Не всегда это банальный конец, который всех ожидает, не всегда рок связан с другой «приговской» стихией, Рутиной: судьба может быть необычна, фантастична, непредсказуема.

В раздел «Родина» входят самые разные тексты о России, Советском Союзе, об идее родины вообще. Патриотический пафос исключительно питателен для концептуалиста: здесь пародировать не перепародировать, переосмыслять не перепереосмыслить. Родина, страна для Пригова – и метонимия власти (которой будет посвящен раздел в последнем томе собрания), и некая коллективно-единая сущность, вбирающая в себя все приметы пространства и времени, как в большом тексте-каталоге «Широка страна моя родная». Как к этой сущности ни относись, она останется определяющей и для жизни, и для текста. Присутствие карнавального врага – Рейгана ли, Картера ли – придает ей «самость», субъектность. Пригов, впрочем, способен вообразить разные России, которым в будущем придется между собой договариваться – или расходиться в непонимании. Не отсюда ли растут корни «Теллурии» Сорокина, которого с Приговым объединяет не только дружба, но и метод?

Наконец, в раздел «Разум» входят тексты, имеющие дело с положениями философии и логики. Это, возможно, самые абстрактные тексты Пригова, демонстрирующие, однако, его «фирменные», псевдонаивные логические сдвиги. В текстах этого раздела также рассматривается (разумеется, иронически) фигура интеллектуала, а еще – сам процесс мышления. В этих стихах выясняется, что от метафизики до физиологии один шаг – но, по счастью, и наоборот: от физиологии до метафизики. Возможность этого шага-сдвига всегда волновала Пригова.