Текст книги "Мой сенбернар Лондон"

15. Улыбка собаки

Лондон понял, что мы уезжаем с дачи (опять грузчики, опять упаковка скарба!), удивился ли он? Трудно сказать, конечно, принял как данность, «надо, значит надо».

По дороги заехали к Евгении Арнольдовне, чтобы отдать ей кое-что из дачной мебели. Вывел Лондона из машины, дабы он перевел дух. Обратная дорога далась ему еще тяжелее, да и для меня она была весьма драматичной, потому как пришлось вести его в кузове. Сам кузов был очень высокий, Лондону не запрыгнуть, поэтому пришлось поднимать его на руках. Лондон все понял и не возражал, чтобы мне помогли грузчики. Я сидел с ним рядышком в кресле, гладил, успокаивал, а трясло всю дорогу так, что казалось, я сейчас из этого своего кресла катапультируюсь. А Лондону, раз он со мной, ничего не страшно. Если точнее, он может терпеть, вытерпеть страх.

Как только мы с ним оказались на свободе, Лондоном заинтересовался пес из подъезда Евгении Арнольдовны. Лондон, несмотря на всю свою усталость, тут же рявкнул на него. Ну, да, ему иногда приходит в голову немного подоминировать. Собака все ж таки, просто мы иногда об этом забываем. Пес, он вообще-то шел знакомиться, спорить с Лондоном не стал, спокойно так отошел в сторону (если б был человеком, вздохнул бы, пожал плечами), отправился по своим делам.

Скажу несколько слов об этой собаке. Пес, живший на лестничной клетке у Евгении Арнольдовны был довольно-таки большой дворнягой с примесью ньюфаундленда. От высокопородного предка унаследован лишь окрас, он и определил имя, правда, несколько неполиткорректное: Цыган. Но многие звали его Чернышом. А он охотно откликался на оба.

Мы с вами как устроены – любим красивых, умильных, очаровательных. Черныш этими добродетелями явно не обладал. Собака как собака. Когда он приветствует тебя, то не только виляет хвостом, но и обнажает десна. Да так, что видны все его зубы, кривые, если честно, отталкивающие. Не зная, можно подумать, что он тебе угрожает. (Я первый раз так и понял.) А это Черныш вполне по-человечески улыбается.

Он был настолько добродушен, умен, терпелив, что его полюбили все. И было в нем то, что у людей обычно называется «внутренней культурой». К тому же, он знал в подъезде каждого жителя, не будет преувеличением, «в лицо», и радовался каждому, а не только тем, кто его кормил и опекал.

Соседка Галя, в свое время, привела его с улицы. Он был уже взрослый, года три, наверное, как определили по этим его зубам. И что интересно – он совершенно не пуган, простодушен, доверчив, верит, что все люди добры, все – друзья. Будто пришел не с улицы, не с помойки, а с облака спустился.

Ему постелили пальто в углу, поставили миску… что же, статус полудомашней, подъездной собаки. Днем он рыскает по окрестностям, но всегда возвращается к выгулу какой-нибудь домашней собачки (В подъезде две-три семьи с комнатными породами.), держит в уме график. Сценка: переваливается на своих, наверное, все-таки существующих, но невидимых лапках какой-нибудь пекинес, а рядом Черныш, приспосабливается к его шагу, соучаствует.

Однажды, по окрестностям, где обычно и рыскал Черныш, проводили рейд муниципальные живодеры (как это называется официально?) Черныш пойман сетью. Кто-то из соседей увидел и сказал Гале. Та помчалась в распределитель (собачий «обезьянник») его выкупать. Но, оказалось, поздно. Черныш уже сбежал. Галя вернулась. А он сидит у подъезда, ждет, когда кто-нибудь откроет дверь. Так мы узнали, что Черныш решительный, хитрый и верткий. Трудно было заподозрить его в этом, да? Появился шанс на побег – Черныш сумел этот шанс увидеть и реализовать.

С какого-то времени он стал приводить собак, с которыми познакомился на улице. И ладно бы, если сучек – это было бы логично, сказать, рационально. Но он приводил и кобелей. А что такое кобель для однополого его собрата? Конкурент. Он претендует на твою территорию, пищу, самку (пусть, чисто гипотетическую). Поэтому, его надо изгнать, пугнуть так, чтобы и не помышлял возвращаться… А Черныш ведет в свой подъезд, разрешает есть из своей миски! оставляет на ночлег.

Получается, Черныш вышел за рамки собачьей своей природы, трансцендировал саму сущность собаки?! Если спроецировать на человеческое – это Махатма Ганди, Франциск Ассизский, не знаю, как еще назвать.

А так что… бегает по соседним дворам, радуется, если вдруг найдет течный след.

Он приводил в подъезд не более одной собаки. Видимо, понимал, если будет больше – люди возмутятся. Одни псы задерживались в подъезде ненадолго, другие могли под опекой Черныша перезимовать, а один кобель остался навсегда, Черныш поселил его этажом выше. Они постоянно и не общались, каждый лежит у себя, занят своим делом. Но по окрестностям всегда бегали вместе. А на следующий год кобеля сбила машина. Черныш не видел этого, для него его друг просто решил уйти, как до того уходили другие собаки, которых он приютил.

Евгения Арнольдовна, выйдя на пенсию, присоединилась к Чернышу. Речь, разумеется, не об обследовании окрестных помоек, а о прогулках с «домашними собачками». Развлечение все ж таки. Да и нужен повод для ежедневного моциона.

Однажды, на одной из таких прогулок, в Черныша вцепился стаффорд. Хозяин стаффорда занял совершенно нейтральную позицию, дескать, не до суеты ему сейчас. А Черныш уже старенький и зубов нет, ему оставалось лишь громко кричать. Евгения Арнольдовна, она у нас решительная, как говорят дети, крутая, сначала била стаффорда по спине зонтиком (одновременно высказывая хозяину все, что она думает о нем и о его собаке), потом принялась оттаскивать стаффорда за задние ноги, (кажется, повредила одну. Тут уже у хозяина злой псины сразу же пропала вся его неотмирность и отрешенность), а Галя разжимала челюсти носителя одной единственной мозговой извилины палкой.

Когда Евгения Арнольдовна заболела и ей сделали операцию, мы взяли ее к себе. И Черныша я больше не видел. Знаю только, что ему выпала неимоверно, неправдоподобно долгая для большой собаки жизнь. Двадцать лет получилось примерно. Говорят, что он ушел тихо.

В Фейсбуке у меня, в свое время, был небольшой пост о Черныше. Поэт Анна Креславская написала в комментариях: в следующей жизни Черныш родится человеком. Хорошим и добрым. Обязательно.

16. Лондон и ежик

Когда Лондон был маленьким и я выгуливал его в парке… столько счастливого, радостного, мимолетного. Забылось? Наверное. Многое, увы, не удержалось в памяти. Но все ж таки не ушло бесследно – присутствует каким-то образом, живет (бытие забытого?). Накрывшее тебя, не исчезнувшее, накрывающее… можно, наверно, попытаться-назвать «облако счастья».

Сидит подрастающий Лондон (ребенок-Лондон) в рыхлом весеннем снегу, а к нему на цыпочках подкрадывается ворона. Клюнула, точнее, ущипнула за попу и отскочила. Отскочила с ленцой так, вальяжно. Уверена в собственной безнаказанности. Лондон сначала не обратил внимания. Ворона повторила. Ей явно понравилось. Лондон оглянулся, вполне доброжелательно, кажется, понял, что с ним играют, но гоняться за вороной не стал. К вящему ее разочарованию. Не интересна ему ворона, что тут поделаешь. Здесь Лондон, пожалуй, неправ. Мне вот довольно часто бывает увлекательно с птицами. В зоопарке подошел к клетке с грифами. А там еще и ворон. Как увидел меня, спланировал со своей жердочки в верхнем дальнем углу к самым прутьям решетки. Вертится передо мной, всем своим видом давая понять, что его, такого хорошего, доброго, милого, что так несказанно счастлив меня видеть, надо срочно погладить. По глазам вижу, что задумал он какую-то гадость. Но разве мог я его разочаровать? Погладил. Он сразу же прихватил мой палец и нежно так прикусил. Ворон огромный, матерый, старше меня, наверное. И клюв длиннее моего пальца. То есть если бы схватил со всей силы, мог бы меня довольно серьезно травмировать. А он лишь обозначил и сразу же взлетел, вернулся на свою ветку-жердочку, очень довольный, что одержал победу в этой борьбе интеллектов.

Однажды, когда мы гуляли в городском парке, вечерняя была прогулка, вдруг крики ворон, сильнее, чем обычно. Глянул наверх, сотни ворон на верхушках нескольких крон орут, волнуются. К ним слетаются их собратья, не из парка уже, кажется, со всего города. Кажется, у них объявлена тотальная мобилизация. Что такое? Наконец, удалось рассмотреть «что». Сова. Видимо, залетела сюда из леса. Да какая огромная. Неужели, филин? Вороны настроены грозно. А прилетают все новые и новые. Их критическая масса растет. В единстве наша сила, и все такое прочее. И подбираются к сове все ближе и ближе. Сейчас, сейчас уже полетят перья, брызнет кровь. Жалко сову. Она отдаст свою жизнь задорого, но… Вдруг вороны в одно движение и, главное, молча дематериализовались. Все. Ах, да. Да, конечно. Сумерки. Они точно знают, когда сова начинает видеть, так сказать, прозревать.

Сова поднялась в воздух, действительно что-то есть инфернальное в этом ее полете. И в полете, и в исчезновении.

Лондон же остался совершенно равнодушен к развернувшейся на его глазах орнитологической драме. То ли птицы ему неинтересны, то ли все происходило слишком высоко, чтобы привлечь его внимание.

Вскоре, после нашего переезда, когда мы только еще начинали обживать лесопарк, Лондон взял след. Интересно, чей? Движения его стали быстры и порывисты, а морда одухотворенной. Тащил меня за собой так, что уже не хватало дыхания выдерживать этот темп. Когда следопыт-Лондон, пыхтя от нетерпения, привел меня, скажем так, к первоисточнику следа, каковым оказался еж, что тут началось! А еж был такой матерый. Свернувшись в клубок, он стал размером с большую мужскую зимнюю шапку. Я сам такого вижу впервые. В общем, Лондона можно понять.

Лондон тянул на него. И это было то его усилие, когда он включает всю свою мощь, без мысли о том, как бы не перетрудить обожаемого хозяина… А вот уже Лондон потянул на полусогнутых, вот он уже стелется брюхом по земле, как пантера. Если б делал так на наших силовых тренировках – не то что шины от «Камаза», сам «Камаз» утащил бы, наверное. Мне удалось остановить своего монстра в нескольких сантиметрах от ежика. И то, потому только, что на этой прогулке он был в строгом ошейнике и все ж таки слушал мои отчаянные команды. (Команды даже в самой критической ситуации не утрачивали своей легитимности для него.) Ежику самое время откланяться, я и кричу ему, чтоб уходил, пока я еще держу своего зверя. Но ежик верен затверженной за миллион лет своей эволюции программе – лежать, свернувшись клубком, выставить все колючки, какие только есть, и будь что будет. А было вот что: Лондон дотянулся все-таки носом до его колючек. Такого коварства Лондон, похоже, не ожидал. Ах, так! Так, да?! Это нечестно! Нечестно! Сейчас Лондон, отбросив Женевские конвенции, попробует ежика на зуб. Мой организм, видимо, впрыснул себе самому ударную дозу адреналина – на ней я и сумел остановить зверя, да и команды ему я вряд ли когда отдавал столь отчаянно, таким драматичным голосом, что не могло не произвести впечатления на нашу жаждущею крови собачку… И, тем не менее, несмотря на железный ошейник-строгач и законопослушность моего зверя, он умудрился вытянуть мне плечо. Ничего страшного, конечно, но две недели пришлось лечиться. Зато ежик остался цел. Больно, поначалу была довольно-таки острая боль, но меня распирала гордость: из щеночка, у которого были все шансы остаться инвалидом, жалким калекой, мы вырастили целого монстра. Да такого, что мое плечо – плечо человека, что в свое время жал лежа двести кило, не выдержало.

Как только мы вернулись с охоты на ежика, Аня принялась выговаривать виновнику «торжества»: «Лондон! Что ты наделал, неразумный-бессовестный! Не понимаешь разве, что папа нам нужен живой»?! Лондон не понимал. Нет, разумеется, он не против, чтобы «папа» оставался живым и более-менее здоровым, он даже «за», но все наши попытки объяснить милой зверушке, что он чуть не оставил «папу» без руки, успехом не увенчались. Он не видел причинно-следственной связи здесь. Лондону стало грустно и совестно просто от того, что Аня переживает. Но вид кающегося Лондона был слишком большим испытанием для нашей с Анечкой психики… словом, все закончилось обниманием сенбернара.

Две недели ходил на физиотерапию, и требовалось делать некоторое усилие над собой, чтобы не поделиться с медсестрами физиокабинета своей радостью, какого я вырастил зверя. А если б я поделился все ж таки, они бы точно решили, что это у меня посттравматический шок.

С полгода, наверное, он на каждой прогулке все норовил привести меня к тому месту, где и нашел своего ежика. Не след брал, следа, конечно же, больше не было, а вел по памяти именно. Потрясающая память… на те вещи, которые ему интересны. (Если б у него была такая же память на то, что интересно мне!) Я пытался ему объяснить, что он не охотничья собака. Даже показывал ему классификатор пород – книжка у нас дома была такая. Без толку. Лондон полгода все так и надеялся вновь встретить ежа.

Если кошку собака просто гоняет, то на дикую живность именно охотится. Как она чувствует эту разницу? И в чем она для собаки? В деревне Лондон возмущался наличием в пейзаже все той же коровы или, скажем, свиньи. Он возмущался, ругался, очевидно, хотел подраться, но не съесть. Он не охотился на свинью, а вот на ежика… Помню, мне было где-то лет девять, мы с папой гуляли в парке, вечер уже, темнело, так сказать, «воркалось». Вдруг смотрю, собачники как-то разом, не уходят даже из парка, а убегают. Хватают, скажем так, под мышку своих собачек и убегают. А вот и причина – лось. В те времена они нередко забегали сюда из пригородных лесов. Стоит невозмутимый, громадный, а потом он пошел, побежал – ни одно домашнее животное так не может, собачка какая-нибудь, даже маленькая, бежит топ-топ-топ, а тут исполин весом, наверно, в полтонны – и бесшумно, совершенно, будто смотришь его с отключенным звуком, и ни одна травинка не шевельнулась. Два-три шага, и он уже на другом конце парка. Теперь, после истории с ежиком, я понимаю, почему тогда собачники исчезли столь стремительно: они знали, что их боксеры, доберманы, овчарки начнут охотиться на лося, а это будет для них смертельно опасно.

Мы с папой наткнулись на лося в глубине парка, он лег отдохнуть. Все ясно, полежит, а ночью уйдет в свой лес. Папа вздохнул, лишь бы ночью не пришел кто с ружьем. Это тогда так поразило: нет, я, конечно же, знал, что есть жестокость, но знание было абстрактным, в основном из книг, а тут, кто-то из этих улыбчивых людей, что здесь гуляют с детьми или с собаками (кроме них никто же не знает о лосе) может ночью придти и убить?! Спрашиваю папу:

– Зачем?

– Ну, это сложный вопрос, – ответил, отмахнулся от меня папа.

У хорошего моего приятеля была эрделька, и ей повезло однажды – наткнулась в поле на зайчонка. Зайчонку, соответственно, не повезло. Итак, эрделька бежит за зайцем, дабы сожрать, хозяин эрдельки бежит за зайцем, чтобы спасти. Заяц уворачивается от эрдельки, с целью выжить и с тою же самой целью уворачивается и от хозяина эрдельки, осуществляющего спасательную операцию. Зайчик уверен, что человек с собакой заодно, что это тандем, увлеченный загонной охотой. Эрделька, в свою очередь, уворачивается от хозяина, который зачем-то ей мешает, а сейчас вообще не до него.

Приятель мой оценил, насколько бег петлями облегчает зайцу задачу выжить, сохранить себя как вид. И насколько этот же самый вид бега мешает выжить, избежать инфаркта и сохранить свою работоспособность ему. Ну, да, с его-то массой, с его хронической нелюбовью к физической активности во всех ее видах.

Уже несколько раз зубы кровожадной эрдельки клацали у самого хвостика зайчонка. Чудом каким-то мой приятель наконец-то зайчонка схватил. Тот, будучи прижатым к груди и поглаженным, успокоился на удивление быстро. Кажется, понял, что его спасли. Сидел на руках тихо-тихо. А эрделька крутилась вокруг хозяина с самым нахальным видом: «Отдай! Моё, по праву»!

Уже в конце августа, перед самым отъездом с дачи, приятель, на самой кромке этого же поля, на опушке леса встретил довольно таки увесистого зайца. Не исключено, что это тот самый, спасенный. Подрос за лето.

17. Невеста для Лондона

Мы консультировались, нам говорили, что Лондону надо спариться, хотя бы раз. Сие необходимо для правильного физического и духовного его развития. Но было и другое мнение, наш укротитель Юрий на основании собственного опыта (речь, разумеется, о его собаке!) благотворность вязки отрицал вообще. Потому что у его ротвейлера после спаривания никаких изменений не произошло. И, следовательно, Юрий не разделял расхожего представления о том, что после страстного совокупления и сопутствующего ему гормонального взрыва у кобеля начинается бурный рост мускулатуры. Татьяна просто считала, что, повязав Лондона, мы лишь создадим проблемы самим себе. Лондон будет знать, к чему стремиться, почувствует себя обделенным, начнет тосковать. Невинность же обеспечит ему относительное спокойствие. Мы согласились – невинность и неведение залог гармонии. Но, все же, все же, все же… вдруг мы нашему зверю чего-то недодаем?

Сенбернаров довольно-таки мало, поэтому шансы Лондона стать счастливым отцом в любом случае были невелики. Первое предложение поступило от женщины средних лет, судя по голосу (в питомнике ей дали мой номер). Обсудили, кто к кому едет и на каких условиях, затем она как-то так ненавязчиво перешла к рассказу о собственных сексуальных пристрастиях. Я счел за благо закруглить разговор.

Вторая претендентка хотела, чтобы мы с Лондоном приехали к ней. А у нас нет машины. Тащить же нашего пса, при его-то любви (в очень больших кавычках) к общественному транспорту, через весь город, если точнее, за город. После такого переезда от волнений, усталости, стресса он вряд ли сможет осуществить то, для чего его, собственно, и привезли. (Интересно, в такой ситуации, кому было б неловко, псу или его хозяину?) К тому же, полной гарантии, что он придется по сердцу суженой, все-таки нет. Мало ли что там «родители» за нее решили. Соседка по предыдущему нашему дому, у которой некогда был замечательный, монументальный сенбернар, рассказывала: привезла она своего, а избранница, несмотря на блестящую родословную жениха, вдруг почему-то ему отказала. А он-то уже воспылал! У них, видимо, нет такого, чтобы принудить, сделать вид, что понял отказ как кокетство, или же вполне искренне принять ее «нет» за женское «да». От тоски и досады сенбернар пошел и разломал в усадьбе хозяев невесты крольчатник.

Третью соискательницу чрезвычайно волновала финансовая сторона брачного таинства. Отцу (хозяевам отца) обычно положен так называемый алиментный щенок или же стоимость такого щенка. Мне, конечно, удобнее взять деньгами. Но она не согласна. А перспектива оказаться с сыном Лондона на руках меня как-то не прельщала. Нам одного нашего Мишки вот так хватает! И еще попробуй его продай. (Это не о Мишке.) А завести второго сенбернара?! «Боливар не выдержит двоих». В общем, нет ни времени, ни желания возиться со всем этим. Ладно, говорю, давайте бесплатно. Лишь бы Лондону было хорошо. Женщина не только не поверила в мое бескорыстие, но и заподозрила здесь какой-то подвох… Между прочим, она отчасти права – это не бескорыстие, скорее, нежелание загромождать свою жизнь лишними проблемами.

Пару лет спустя появилась новая претендентка. Женщина даже приехала к нам. Я вывел Лондона во двор, на смотрины. «А почему он у вас такой худой»? Я объяснил, что он гладкошерстный, таким быть и должен (смотрите, какой мускулистый!), а предлагаемая ею длинношерстная невеста округлая и упитанная, как ей и положено. И одни щенки получатся длинношерстными, а другие в папу пойдут. (Надо было б ее поддразнить: «А те, кто в папу пойдут, получатся красивыми» – но вряд ли она оценила бы.) Но мои рассуждения ничуть не смягчили солидную, преисполненную самоуважения даму. «Все-таки он у вас какой-то подозрительно худой». Лондон счел критику неконструктивной и рявкнул. «Так он еще и агрессивный! Вдруг щенки будут нервнобольными, вообще бракованными? А нам же надо на выставки»! Все выглядело так, как обычно бывает, когда мама настраивает себя против будущего зятя, который, конечно же, недостоин «ее девочки».

У меня еще была мысль, скажем так, от безысходности: не скрестить ли нашего Лондона с его давнишней подружкой Хильдой. Хильда была английским мастифом. Может, получится новая порода собак? Например, мастбернар, а, может быть, даже сенмастиф, если щенки получатся уж очень удачными. Но, увы, по кинологическим представлениям (предрассудки, да?), их дети будут дворнягами. А такая перспектива хозяина Хильды, при всем его уважении ко мне и к Лондону, явно не прельщала.

У другой подружки Лондона, лабрадора Стеллы, проблем с деторождением не было, хозяева вязали ее применительно к своим хозяйственным задачам. Запланировали они, например, ремонт, нет проблем, родит Стелла десять-двенадцать щенков от жениха с многостраничной родословной и все, можно делать ремонт, может, даже евроремонт. Немецкого дога Багиру делали матерью дважды в год. Тактика хозяев беспроигрышна, логика хозяев проста: щенки второго помета будут несколько ослаблены, следовательно получится больше щенков мраморных (у матери не хватит на всех черного цвета), а мраморный стоит вдвое дороже. Мы, разумеется, против любой эксплуатации. Говорю Мишке, вырастешь, поступай на юрфак, будешь защищать права животных, развивать, создавать(?) эту отрасль права. Правда, очень уж он у нас застенчивый (только дома такой смелый). Представляю, ему выступать в суде, а он скажет: «Папа, а, может, лучше ты сходишь вместо меня»? Ладно, жизнь покажет, а сейчас нам просто надо, чтобы Лондону было хорошо, но что-то пока никак.

Была у Лондона и невеста по переписке. В интернете, разумеется. Скидывала нам свои фото – хозяйка нашла нас в соцсетях, звали хозяйку Вероника Смирнова-Щербатова-Фицджеральд (латиницей) – имя, (точнее, ее псевдоним) здесь немного изменено. Так вот, хозяйка вместе со снимками высылала и художественные тексты о своей Матильдочке. Тексты были столь же длинные, сколь и слащавые. Ничего, ради Лондона потерпим. В конце концов, что нам хозяйка? Нам Матильда нужна, а не Смирнова-Щербатова-Фицджеральд. Удивительно даже, что собачка у нее всего лишь Матильда, а не какая-нибудь «Звезда моих очей» или же «Услада сердца моего». (Слышал раз такие клички на выставке.) Мы уже не в первый раз задаем вопрос «когда»? Хозяйка Матильды начинает переживать о том, как отнесутся к этому наши заводчики, потому что ее Матильдочка такая очаровашка, но без родословной. (Нам показалось, бравирует она этой своей «повышенной ответственностью».) Но, между прочим (тут хозяйка явно подзаводила себя), ее «псинка» куда красивее обладательниц пышных титулов (в такой же примерно тональности преподаватель, не имеющий степени, говорит о своих коллегах, докторах и кандидатах), и опять начинала о достоинствах своей Матильдочки. Отвечаем: мы без предрассудков, и нас ничуть не смущает морганатический брак, мы вообще демократы, но так когда же? Тогда нет проблем, отвечает хозяйка. Замечательно, радуемся мы, так когда? Ой, нам еще немного рано, мы еще раз уточним у доктора… Выждав сколько-то, пишем ей, не пора ли, а то, по нашим подсчетам, ей может стать уже и поздно. Вероника Смирнова-Щербатова-Фицджеральд больше уже не выходила на связь.

– А, может, и не было никакой Матильдочки-сенбернара, – размышляет Аня. – Вполне вероятно, что на самом деле там какая-нибудь такса или коротколапая, бородатая полудворняга. Так и бывает на сайтах знакомств: тебе высылают фотку длинноногой модели на фоне яхты, а на самом деле это тетенька в бигудях, сидит себе за компом в хрущевке.

– Видишь, сынок, – говорю Мишке, – как опасно знакомиться в интернете.

Конечно, «хозяйка Матильды» отняла сколько-то времени, скажем так, паразитировала на нас. Если б мы не знали длительности собачьей течки, этот ее ментальный паразитизм мог бы еще продолжаться. Но, с другой стороны, женщина борется с одиночеством, с пустотой – как может, в меру развития и не слишком хорошего вкуса… не то, чтобы жалко ее (раздражения, конечно, больше, чем жалости), но как-то…

– Что, – говорит Евгения Арнольдовна, – лишили собачку последней радости!

– Все претензии к Смирновой-Щербатовой-Фицджеральд, – отвечает Аня, – кстати, мы ее уже забанили. Мстительной нашей Евгении Арнольдовне сразу же полегчало.

Прошло еще несколько лет. Звонок. Из далекого города. Пожилой, основательный мужчина нашел Лондона по каталогу питомника, оценил его красоту и мощь, проникся благоговением к родословной. Долго, обстоятельно рассказывал о достоинствах невесты. Я переспрашивал, уточнял, даже сомневался. Словом, давал понять – нам далеко не все равно, с кем продолжит свой род наш замечательный Лондон. Это я просто так, конечно, «из любви к искусству». Чтобы сделать человеку приятное, восхищался родовыми и личностными качествами его собачки. А здесь действительно, речь шла о равном, можно сказать, династическом браке. Когда положил трубку, практичный наш Мишка спросил: «А приданное»?

Шутки, шутками, но тут грянул кризис. Тот самый, мировой финансовый 2008-го года. И полет невесты на крыльях любви и Аэрофлота стал для ее хозяина экономически нецелесообразным. А везти ее поездом? Тоже накладно теперь. Да и пока привезешь, течка закончится. Так что под обломками рынка американской недвижимости оказалась еще одна жертва – девственник Лондон. Так и не произошли от него, если вспомнить слова нашего укротителя, разумные собаки.