Текст книги "Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь"

– Офигеть, у тебя приключения… – обомлела Алёна, разглядывая спящего мальчика, обнимающего косматую волчицу, точно любимую игрушку.

Мальчишки Костик, Евген и какой-то рыжеволосый пацанёнок застыли в нескольких метрах в ужасе и, оцепенение победив, принялись звать на помощь.

– Как ты вообще здесь оказался? – задалась Алёна.

– Бежал. И потерялся. Сейчас покажу, – Вова дал летающим песочным часам ход. – Будет не очень приятно. Слабонервных просим не смотреть.

Часы, в миг на ось вращения лес, точно леску, смотав, остановились. Светящиеся гранулы тонкой струйкой полностью пересыпались из одной колбочки в другую и перевернулись, обратный отчёт запустив.

– На самом деле этот день не был каким-то примечательным, – Вова, наклоняя песочные часы пальцем, чуть ускорял канувшее в лету время, и час пролетал за несколько мгновений.

По-быстрому скрученный день включал скуку школьных парт (Вова сидел один – брат приболел и лечился у бабушки под надзором её природно-травяных методов): игру сначала в «квадрат», потом в «навесного» на заднем дворе школы, а после праздные шатания с Евгеном и парой приятелей. (Включая поход в компьютерный клуб, а потом – игру в «ножички» и прочие разнообразные веселья на территории заброшенного и полуразрушенного комбината.)

– Блин, я же, то есть мы, в этой школе учились первые три класса, – ностальгически прозвучал голос Алёны, когда в сматываемых фрагментах мелькнуло знакомое здание. – А потом нас отец в гимназию перевёл. А мне здесь так нравилось…

– Я на этом комбинате тоже с друзьями шатался, – заявил Алекс, решив состроить из себя хулигана. Вышло не очень убедительно.

– А вечером я с родителями пошёл к знакомым, – сказал Вова, сквозь тоску взрослых посиделок, от которой он отгородился найденным старым тетрисом и его геометрическими построениями, добротно скрасившими досуг. – Тупняк для меня, а им весело было. Эх, если б знать…

Вова, не меняя усилия, докрутил августовский день до конца, докрутил до страшных мгновений, рождённых ничего не предвещавшей опустившейся ночью, затянувшей в вязь сонливой тьмы подъезд. Родительские спины, идущие впереди по лестнице. Мамина заколка собрала волосы в опрятную форму. Родной этаж и перегоревшая лампочка, предательски спрятавшая убийцу в полутьме. Два выстрела. Дымящееся чёрное жерло пистолета перед глазами. Щелчок. Осечка. Патрон в руке. Кровь на полу. Последние вздохи. Соседи. «Скорая помощь». Белые простыни. И Вова, выбежавший в ночь и бежавший куда-то, пока не иссякли силы. Выжженные на сердце воспоминания.

– Вот так я и заблудился в лесу. В общем, ничего интересного, – буднично заявил он, явно эти фрагменты в памяти прокрутив тысячи и тысячи раз.

Ребята в немом ужасе наблюдали за бегущим впотьмах по чаще мальчиком, пока тот не встретился с горящими глазами волчицы. И едва она подступила к маленькому человеку вплотную, Вова раскрутил часы вперёд, в будущее, будто историю на самом интересном моменте оборвав.

Ребята открыли глаза у бабушки дома. Остывший чай. Тиканье пульса настенных часов. Старая кошка высокопарно вылизывала себя, властно развалившись на ветхом кресле. Отрывистый (набегами) топот нот нежданного-негаданного дождя, выпавшего из скроенных наскоро лоскутов пасмурного, но с частыми просветами неба, плёл размытую сетку капель на окнах и ловил в них остроту мира.

Эмоции увиденного в чужой памяти должны были, сообразно снам, быстро из головы выветриться, не оставляя следов на чувствах, сохраняя лишь скучную наготу фактов. Должны были, но этого не сделали.

– Теперь точно нужен перекур, – предложил Евген, вставая из-за стола.

Вова и Костик встали следом и отправились дымить на лестничную клетку. Алекс остался, хмуро пил чай и смотрел в окно. Алёна ушла на кухню, чтобы выпить воды из некрасивой эмалированной чашки. Воспоминания были слишком реальны и невольно проецировались на смерть её с Алексом родителей, которую она не видела и о механике которой боялась даже думать вслух. Но теперь пришлось.

Баба Тома быстро иссмолила папиросу как раз к возвращению с лестничной клетки не унывающих парней.

– Твоя очередь, Костя, – тепло, породному, передала эстафету часов бабушка. – Что-то мне подсказывает, что именно твои воспоминания самые важные, потому что ты самый внимательный и любознательный, больше сконцентрированный на мире, чем на себе. Ты не упускаешь деталей, а дьявол кроется именно в них.

– Ну… – сделавшийся вмиг чрезмерно серьёзным Костик сделал жест, но оборвал его. Долго чесал затылок. Потёр острый нос. Прикусил губу. Начал говорить слово, но отгрыз от него половину. Снял с рукава рыжую нитку и бросил на пол. Думал, всё не зная, как сказать то, что сказать хотелось. То, что нужно было сказать.

– Мы вроде узнали достаточно, – выдавил он наконец, прекрасно осознавая безрезультатность предыдущих попыток.

– Что так? – кольнула глазами Алёна, неубедительно улыбаясь и пытаясь любым, даже самым глупым разговором отвлечься от тяжёлых раздумий. – Боишься, что мы увидим твой первый поцелуй с одноклассником?

Излишне серьёзный Костик никак не отреагировал на плоскую шутку, а просто передвинул к себе часы, протянув приглашающе открытые ладони для погружения в своё сознание. Притомившиеся путешественники в память вновь взялись за руки, уже без огонька, но с тлеющим запалом.

Сознание Костика встретило вероломно вторгшуюся компанию других сознаний неприветливой, прохладной, но живой полутьмой. Она вязко илилась вокруг ног, любопытно обволакивала руки и как будто смотрела изнутри, но не конкретной точкой, а сразу всем своим бесплотным естеством, всем конечно-бесконечным объёмом, принюхиваясь к каждому. И спустя какое-то время мгла сознания, в чужаках определив своих людей, прояснилась. Исключение составил Алекс – чёрное облако пленило его, не выпуская. Структурно сознание Костика излилось в нечто понятное: сквозь плавные переливы полутьмы, оставившей себе половину «небес», распростёрся широкий коридор с бесконечным множеством дверей с чётко подписанными табличками – дата и событие. На входе стояла специальная металлическая вешалка неприветливого вида. На ней замерли трёхбалонный ранцевый огнемёт (больше напоминающий акваланг и выдающий в себе огнедышащее оружие длинным шлангом, увенчанным жалом-брандспойтом), чёрные широкие перчатки, защитные очки и автомат Калашникова. В нос ударил стойкий запах гари – совсем не типичное для сознания явление. В предыдущих головах упор делался именно на визуально-зрительную и слуховую части (и осязательную в Вовином), но не здесь. И запах этот задавал много вопросов.

Проекции сознаний покорителей памяти заметных глазу изменений не претерпели. Разве что Алёна сделалась (слишком предсказуемо) краше. Однако ощущения, абстрагированные от внешних проявлений, порадовали её.

– Хотела спросить про этот огнемёт, но это ощущение, конечно, нечто… Так вот, что такое настоящая дружба, офигеть… – взволнованно произнесла Алёна, испытав попросту щенячий восторг, пропустив через себя отношение Костика к Вове и Евгену. – Да я готова за вас просто зубами порвать любого!

– Фирма веников не вяжет, – важничал довольный Евген, положив по-свойски руку на плечо Костику.

Алекс все слыша, но ничего не видя, грустно вздохнул, примерив на себя одно из лучших и чистейших проявлений человека – дружбу. Всей своей бестелесной душой он расстроился, придя к больно жалящему осознанию, – настоящих друзей в его жизни не было, также как и он не был ни для кого истинным другом.

– Огнемёт для стирания ненужных воспоминаний, мыслей и снов, – нехотя ответил Костик, прекрасно осознавая неизбежность вопроса. – Справляется чуть лучше, чем автомат. Володя научил. Хорошая практика для тех, кто помнит всё. Но многое хочет забыть.

Ребята бегло осмотрели страшное плотоядное оружие. Все, кроме Алекса. И даже если он что-то и говорил, то мгла пожирала его слова.

– А зачем? Это же опыт, – задалась пытливая Алёна.

– Плохие воспоминания – это якоря, они лишь тормозят и настраивают на неудачу.

– Но так ты стираешь себя. Стираешь свою жизнь, – Алёна всмотрелась в бесконечный коридор дверей, где примерно каждая пятая была сожжена, выжжена дотла или расстреляна.

– Да и хуй с ней. Извините, – обратившись персонально к бабуле, виновато произнёс Костик.

– Крути, Костя! – мягко напомнила о цели визита баба Тома.

– Будет немного неприятно, примерно ближе к середине, – сказал серьёзный Костик, задав вращения колбам песочно-светящихся часов расхлябанно-незаинтересованным движением. – А до и после жизнь отстоится, и мы все привыкнем. Человек ко всему привыкает.

Коридор надвинулся на ребят. Замельтешили фрагменты воспоминаний из открывающихся и приоткрывающихся дверей. Строго линейные обрывки памяти, чёткие открытки из живого прошлого. Те двери, что были дотла обглоданы огнём, позволяли заглянуть внутрь – мёртвая чёрная тишина помещений проносились мимо насторожённо вглядывающихся глаз, обдавая лица лишь усиливающимся запахом едкой гари. Более-менее сносная молодость Костика с, в общем-то, посильным восприятием бытности тягуче сменялась угнетающей беспросветной юностью. Возраст шагнул обратно за отметку в двадцать лет и где-то на границе совершеннолетия нависали и медленно приближались три двери: две настежь открытых и одна закрытая. Из первой двери явственно виднелась белая небольшая, но поразительно яркая вспышка; из третьей двери маячило чёрное, непроглядно пугающее и в то же время страшно манящее широченное пятно – клякса в написанных набело фрагментах памяти. Дверь посередине, несколько вычурная и помпезная, украшенная резными формами дерева и металла, была глухо закрыта. Левая часть её была испещрена ноздреватыми замочными скважинами и обвешана тяжёлыми навесными замками. Из-под неё тонко доносилось какое-то грохотание вод, точно в застенках томился величественный водопад.

И чем ближе были три странные двери, тем плавнее часы замедлялись во вращении. Ребята почувствовали нарастающую хрипящую боль, словно все рёбра сломались разом и вонзились спицами в лёгкие. Нестерпимо заболела душа. Лицо Алекса перекосило, Евген приложил руку к виску, а Алёна присела, держась за живот. И только баба Тома и Вова продолжали стоять стойко. Бабушку не удивить никакими перипетиями суеверной судьбы, а Вова просто спокойно пропускал через себя привычную чужую боль.

– Господи… – сипела Алёна, спроецировав душевную боль на боль телесную. – Как ты живёшь с этим?

– Довольно легко, – Костик, не отвлекаясь, наблюдал за часами, совсем не глядя по сторонам всё медленнее бегущего коридора, – он совсем не хотел смотреть в прошлое. – Сейчас мы вернёмся в нужное время, там будет несколько легче.

Воспоминания, вытекающие тягуче мрачной, мазутной рекой из открытых дверей, всё замедлялись и замедлялись, облепливая ноги ребят забродившей жижей. Первая дверь доползла до ребят и как будто увеличилась в размерах. В ней вспыхнуло на мгновение новым рождением ярчайшее свечение и тут же угасло. Всё внимание на себе собрало вползшее в сознание из третьей двери чёрное, пожирающее любой свет пятно. Страшный холод потянулся когтистыми лапами к странникам памяти. Он окутывал, опоясывал, касался, сдавливал и не отпускал, все прочие воспоминания перепугав, – те быстро вернулись гнить за свои двери.

Часы сделали ещё несколько натужных махов и встали как вкопанные. Движение коридора замерло.

– Это как понять? – Костик перевёл недовольно вопрошающий взгляд на бабушку.

– Кто-то остановил твои воспоминания, – заключила она. – И мы знаем, кто.

Бабушка подошла к по-прежнему сидящей и скукожившейся Алёне и положила свою перепаханную морщинами руку на её плечо.

– Лёля, как ты? Тебе плохо?

– Уже получше. Это простое любопытство взыграло, не удержалась, извините… Просто очень интересно, что это такое, что это за тёмное леденящее пятно, что за чёрная дыра… Это как смотреть в бездну – невозможно оторваться…

Алёна с трудом выпрямилась.

– Это тяжёлое воспоминание, оно как гангрена. Только разъедает душу, – точно диагностировала баба Тома.

– А светлое пятно тебя не заинтересовало, я смотрю. Хочется копаться лишь в грязном белье… – цедил слова сам себе серьёзный Костик, потемнев лицом пуще прежнего и попытавшись снова раскрутить маховое колесо памяти. Но часы не поддались.

– Не получится, – бабушка дважды мотнула седой головой. – Пусть посмотрит, тогда спадёт этот блок.

– А. Ну окей, смотри, раз так хочется, – Костик, нервно кусая губы, напряжённой рукой скосил приглашающий и в то же время осуждающий жест в сторону наползающей без приглашения двери с чёрным пятном внутри.

Мир памяти пошатнулся, пошёл швами. Громадное чёрное пятно, провал в бездну, стало проясняться. Слепок синапсов, лоскуток сознания в виде фрагмента памяти ширился и надвигался целым миром, разверзался тёмными воротами. Из сумрака воспоминаний выплыла нелюдимая осенняя улица, погрязшая в протяжном немом крике ночи и со всех сторон зажатая кирпичными домами без света. Два высоких сутулых фонаря, наклонившись, нарисовали два больших бледных матовых круга. В одном лежало два бездыханных тела, облачённых в чёрные куртки, впитывающие свет. Два ещё дымящихся пистолета в руках. Стреляные гильзы. Кровь. Во втором круге, что в пяти-шести метрах, опираясь спиной на красно-кирпичную стену, сидел юный коротко стриженный Костик, держа рыжую голову убитого друга на своих коленях. Слёзы боли и отчаяния сыпались из его глаз. Кровь тихо сочилась из простреленного чуть выше ключицы плеча. Ствол пистолета, сжимаемого в левой руке, тонко дымил. Казалось, курит.

Алёна, чувствующая вину за крохотный заступ за красную черту чужой памяти, сделала шаг ближе. Закрыла рот рукой, боясь проронить звук и привлечь внимание воспоминания. Следом за ней внутрь прояснившегося пятна вошёл настоящий Костик. Вошёл на свет фонаря. Бросил презрительный взгляд на убитых врагов. Потом пристально, изо всех сил всмотрелся в своё лицо, в лицо себя прошлого, пытаясь увидеть и прочувствовать то ощущение жизни, которое было до.

Ребята обступили его с боков. Евген молча положил руку на плечо другу.

Раненый совсем юный Костик окровавленной рукой вытер слёзы, взвыв. Алёна подошла к нему на расстояние вытянутой руки. Юный Костик посмотрел ей в глаза.

– Кто здесь, блядь?! – хрипло крикнул он, взмахнув пистолетом наизготовку.

Алёна отпрыгнула на пару шагов назад, взвизгнув. Из-за её спины вышел Вова – восемнадцатилетний, коротко стриженный, в чёрной куртке.

– Это я, – сухо произнёс знакомый голос, ещё не преисполненный басом.

Юный Вова обошел тела врагов, поставил рядом бутыль с бензином. Затем он повернулся к ребятам и обвёл их, недоумевающих, глупо таращащихся, суровым холодным взглядом исподлобья.

– Ну и за каким хером ты привёл их сюда? – рявкнул юный Вова Вове постарше. – Вам тут не место.

– Я знаю, мы ищем другие воспоминания, – спокойно ответил Вова взрослый, протянув себе юному пару сигарет.

– А. Вон оно чё. Прикурить дай, свою похерил где-то.

Вова взрослый протянул себе юному зажигалку в металлическом корпусе.

– Да под диваном она валяется, – улыбнулся он.

– Нормальную ты себе тёлу нашёл, одобряю, – юный Вова неприкрыто пошло пробежался по внешности Алёны.

– Да это подруга просто, – заключил Вова взрослый.

Алёна быстро сменила сквозящую оторопь тела на привычное лицо «как ты меня назвал?».

– О, Коди, ты решил вновь на своё криминальное прошлое взглянуть? – юный Вова с посветлевшим прищуром выдохнул дым в сторону ребят, речь свою направив Костику. – Давно не приходил.

И серый сигаретный смог, попав в лёгкие, убеждал, что всё происходит на самом деле. Можешь не верить, дело твоё, но это есть.

– Ты бы поспешил, мне потом пару-тройку месяцев в искусственной коме валяться, – негодовал, скрипя зубами, чересчур серьёзный Костик из будущего, торопя, будто не зная, чем всё закончится. – У меня ещё бок справа прострелен навылет, не забудь перевязать…

– Хорошо. Жекан, привет, тебя с бородой не узнать! – юный Вова коротко поднял руку, улыбнувшийся Евген ответил тем же. – А это чё за типуля? Вы чё там в будущем с мажорами кентуетесь?

Юный Вова с недоверием изучающего взгляда обвёл Алекса, стоящего в облаке тьмы и как-то видя его свозь чёрную непроглядную пелену.

– Потом познакомишься, – грубил Вова взрослый.

– О, бабуля и ты здесь! Охереть у вас тут туса, – юный Вова вырвал взглядом бабу Тому из воронёной темноты памяти. – Слушай, я знаю, что этот тип, – Вова помладше кивнул на Вову постарше, – тебе в будущем много лишнего набазарит, ты это близко к сердцу не принимай. Я знаю, что ты для меня всегда много делала, и я это ценю.

– Хорошо, внук, – тепло отозвалась бабушка поверх, не обращая внимания на хитрую ухмылку взрослого Вовы, – ступай, помоги другу.

– Вован… Помоги… – хрипел в полубреду юный окровавленный Костик. – С кем, блядь, ты говоришь?.. Сука, я же подыхаю здесь…

– Всё, теперь валите нахер отсюда! – гаркнул бесцеремонно юный, нахмуренный Вова.

Вова постарше коротко кивнул. Вова помладше ответил тем же и направился помогать другу, первым делом вставив прикуренную сигарету в его окровавленные губы.

– Крути, – приободрил взрослый Вова взрослого Костика, хлопнув друга по плечу.

Костик настоящего времени коротко посмотрел на убитого друга, рыжеволосая голова которого лежала на коленях у проекции его памяти. Глаза его были мирно, безмятежно закрыты, точно он спит хорошим, добрым сном. Костик обронил скупую слезу, щёку ею обожжа, и раскрутил часы заново.

– Это довольно агрессивные воспоминания. – Он коротко протёр взмокшие глаза. – Не стоит с ними играть в игры.

Чёрное пятно вновь затянуло нелюдимую осеннюю улицу, поглотив Костика, Вову, его убитого друга и мёртвых врагов, выставив ребят обратно в нелюдимый коридор. Картинки хулиганского прошлого быстро засеменили, сменяясь одна другой, точно горящие окна встречного поезда ночью, несколько показушно выкатываясь из раскрытых дверей. Драки, кражи, угоны машин, алкоголь, снова драки, полиция, решётка «обезьянника», воля, иногда школа и тренировки рукопашки со старым тренером в компании Вовы, Евгена и рыжего, потом вновь алкоголь, драки…

Часы замедлились и остановились, яркую пыль времени ссыпав. В этот раз без посторонней помощи нужный день был достигнут: путешественники в прошлое оказались в уютном дворе, стиснутом летом и многоэтажками. Костик-школьник сидел на лавочке, вокруг роилась, сбившись в хищную стаю и угрожающе шелестя матюками, плохая компания.

– Помните о времени, – напутствовала бабушка. – Я домой зайду за папиросами. И перекинусь сама с собой в подкидного. А то последний раз вдрызг проигралась.

Костик наблюдал, как его задирали мальчишки, обступившие его подковой, и как он резко ударил в нос самому главному – рыжеволосому.

– Так ты с ним и познакомился? – спросила с напускной вовлечённостью в голосе Алёна, ощущающая страшную неловкость за остановленное время и бесцеремонно, даже нагло, обнажённые чужие тайны.

– Ну да… – после тягучей паузы выдавил Костик, на котором по-прежнему не было лица.

– Так твой юмор это… Это как защитная реакция? – нерешительно задала первый пришедший в голову странноватый вопрос Алёна, глупо полагая, что человека можно взбодрить словами. Или хотя бы отвлечь.

Костик задумался, всмотревшись в мельтешащие в драке один на один тела и конечности. А после вывел итог:

– Я действительно верю, что смех продлевает жизнь. И я много смешил своих друзей, пытаясь подарить им бессмертие… Но они всё равно умирали. Из тех, кого ты видишь, уже почти никого нет. А кто есть, тот сидит. Один я смог как-то свернуть с этой кривой дороги. В этом Инч помог. Хоть он об этом никогда и не говорит. Потому что он настоящий друг.

– Извини… Я не хотела будоражить такие воспоминания.

Костик сохранил безмолвие, увязнув взглядом в просторе открывшегося прошлого. Алёна стояла рядом, спешно и безуспешно размышляя о том, какие слова уместны для смягчения неприятной ситуации, но больше ожидая, что неловкость рассосётся сама собой. Подошел Вова, почувствовав вполне ощутимое напряжение Алёны и погружение Костика вглубь страшных, давно пережитых и по-хорошему забытых воспоминаний. Небеса за горизонтом начала скрадывать холодная тьма.

– Было, что вспомнить. Будет, что забыть, – Вова по-дружески тепло протянул сигарету Костику. – Это помогает. Стало быть, шрам на плече это не от арматуры. О чём я, конечно, знаю.

Костик принял сигарету и раскурил её, чего не делал с тех пор, как страшные воспоминания прижились в душе окончательно. Но теперь они вновь вспыхнули ярким пламенем и не где-то в недрах души, а явственно ожили прямо перед глазами самым началом, до этого показав печальную концовку. И теперь хотелось только одного – возвести непроглядную дымовую завесу на эти видения, раз жалко выкорчевать, выжечь их из глубин беспристрастно хранящего все воспоминания подсознания. Всё-таки это опыт, определивший вектор всей дальнейшей жизни. Но знакомый яд воспоминаний зазвучал новыми нотами – излишней реалистичностью, выведенной прямым и холодно-расчётливым, точно хирургический скальпель, проникновением в память. Наслоились и чужие взгляды, пущенные против воли в самое уязвимое место «Я» – в момент наибольшей, наивысшей слабости, обнажённой беспомощности.

Никотин медленно делал своё дело. Тьма на горизонте отступала, мир воспоминания не поглотив.

– Что помнишь? Было в тот день что-то необычное? – Вова возвращал внимание компании в нужное русло, озираясь по сторонам, любя и ненавидя то время и зная, что извечно внимательный взор Костика всегда подмечает детали и их производные.

– Когда мы таким образом познакомились, – начал нехотя рассказывать Костик, – то пошли на поминки одного пацана. Это было на девять дней. Пошли пожрать, прикинувшись его кентами. А кентов у него почти не было. И вот там я увидел кое-что странное. Точнее, это вроде бы очень банальная ситуация, но мне на всю жизнь запомнилось лицо человека. Его взгляд. Он стоял и курил на лестнице, ведущей в ресторан, а потом он увидел что-то такое, от чего его глаза налились кровью и буквально вспыхнули, но при этом и умерли. Но только глаза. Он не повел и бровью, ни одна черта его лица не дрогнула, а глаза… Да сейчас покажу, сами увидите. Вон, собственно, мы уже и пошли туда. Сейчас мне вожак этой стаи малолеток покажет свой нож.

Шумная компания дерзких юнцов, облачённых в спортивные шорты и майки, сорвалась с места. Вожак вытер кровь с лица запястьем и шаркнул кровью перед собой, залившись хулиганским хохотом, стаей тут же подхваченным и многократно усиленным. То же сделал и малец-Костик – сплюнул дерзко кровь с разбитых губ, вытер рот кулаком с разбитыми костяшками и посмеялся. Предводитель-воитель ловким движением извлёк из недр адидасовских шорт нож с откидным лезвием и передал его для оценки юному Костику.

– Он мне потом нож-бабочку подгонит, мой самый первый нож, – невесело выдавливал хвастовство Костик.

– Вот откуда у тебя эта тяга к ножам, – догадалась Алёна. – Её твой новый друг привил. А где он сейчас? Вы общаетесь?

Не успела Алёна договорить фразу, как сама сопоставила рыжую шкодную голову юнца с головой, бездыханно и кроваво лежащей на колене Костика на тёмной улице. Алёна беззвучно ахнула и прикрыла рот рукой – молчи!

– Ты уже видела финал нашей дружбы, – выдохнул тяжёлые слова, завёрнутые в грубый табачный дым, Костик.

Перед глазами Алёны вновь замерцало тёмным холодным пятном чужое воспоминание о прожорливой черноте ночи, поедающей убитых людей. И врагов, и друзей.

– Брр-р. Лучше бы мы этого не видели.

– Лучше бы этого и не случалось, – поставил точку Костик.

Ребята шли следом за компанией дерзновенных мальчуганов, впереди у которых была вся криминальная жизнь. Ребята, углубляясь в воспоминание, поражались точности памяти, его бережно хранившей и не упускающей ни единой, даже ничтожно малой детали, равно как и не допускающей ни единого недотошного исправления – простительные неточности были здесь явно неуместны. Но сам Костик изо всех сил старался отвлечься, выйти за пределы смысла, расслабить глаза, замыленные слишком ясной сутью, обратившись за помощью к природе. Зелёный ветер мчал сквозь кроны, листья суматошно растревожив; пересохшие горла луж хранили лишь влажные пятна былого величия; почему-то ещё днём проявившийся месяц активно выедал себе ореол в небесной синеве, взмученной воронками облаков; всполохи простыни доносились с балкона высокого этажа, точно рукоплескал парус; речистый, сварливый пёс стоял и бесцельно лаял в никуда, точно странников в воспоминании заприметив и об этом всей памяти сообщив.

– Вот этот ресторан. Мы остановились покурить за этим углом. А вот мы, юные, тупые и уверенные в себе, в своей вседозволенности, – горько произнёс Костик, точно зная, как сложатся судьбы этих бескрылых ангелов, для которых не хватит адвокатов.

Ребята подошли поближе к группе матерящихся через слово и постоянно харкающих юнцов. Глупости, полные начальной тестостероновой борзости и сквозящие максимализмом и радикализмом, выдували они вместе с кашляющим и хохочущим сигаретным дымом.

– Мама мия, какую же чушь мы несли, – сокрушался Костик, стыдливо прикрыв лицо рукой.

– Да мы в общем-то не так далеко от них ушли в развитии, – выдвинул имеющую право на жизнь гипотезу Евген.

– Времени мало, давай детали, – давил Вова, отодвигая из фокуса эмоциональную, всегда ослепляющую часть, деловую, напротив, вдвигая в авангард.

– Момент. Сейчас я молодой отобьюсь от стаи и выйду к началу лестницы. Тогда и покажу.

Любопытная Алёна вольно выплыла из-за угла, созерцая мир чужой памяти, который существовал сам по себе, не томясь в заложниках у постаревшего времени. На последней ступени широкой мраморной лестницы курил огромный мужчина, облачённый в чёрное. Лик его сливался с мрачным мрамором пролёта в нечто единое и неделимое. Лохматил дымок, тут же порывом ветра выглаженный в ровное волокно. Хмурый мужчина встретился своим колюче-ледяным взглядом со взглядом Алёны, полным жизни и зелени, и всей массой мгновенно провалился в собственную же тень, точно в злонамеренной судьбой под ноги подброшенный люк. Алёна, растерявшись и округлив глаза, запечатлевшие странное по меркам памяти, застыла на месте:

– Что-то я не поняла… У тебя, Константин, вся память излишне живая, я смотрю.

Ребята спешно вышли из-за угла в поисках веской интриги, заданной Алёной. Но ничего, кроме завихрений растворяющихся волокон сигаретного дыма на вершине лестницы, рыщущие взгляды не поймали.

– И? – Застыли в замешательстве разведённые руки ребят.

– Там только что стоял массивный, рослый мужик. Но, увидев меня, он попросту провалился сквозь землю. Буквально. Это не фигура речи, – объясняла Алёна, зашагав вверх по ступеням. – У него такая специфическая внешность, вроде видела и запомнила его, а вроде и нет, он как-то так стоял, что свет почти не попадал ему на лицо. Очень странно всё это…

Ребята следовали за ней по мраморным строчкам лестницы вверх. На верхотуре марша среди странных статуй, будто застывших в крике, осталась округлая тень, осталась сама по себе, ничейная, без тела или предмета её отбрасывающего. Ребята сгрудились над близорукой темнотой круга.

– Ты точно уверена, что здесь кто-то был? – спросил Евген, вкрадчиво вглядываясь в широкий диск черноты.

– Сто процентов.

– А так ли глубока кроличья нора… А вообще странная непредсказуемость твоих воспоминаний настораживает, – почёсывал затылок Вова.

– Ну, как есть… – Пожал плечами Костик.

– Я так понимаю, что ты нам именно его взгляд хотел показать?

Вова наступил на круглую тень, оставив в её центре пыльный след подошвы заодно проверив возможность вторичного проваливания. Тень чужака не пропустила его.

– Ну да, – обернувшись и встретившись взглядом с собой юным и непорочным, немного огорчённо произнёс Костик, надеясь ребят удивить.

– Ладно. Крути обратку, – сказал по-дружески тепло Вова, положив руку на плечо друга.

И Костик облегчённо раскрутил парящие рядом с ним часики. Образы и строения разрушились на глазах, разойдясь обвалом фрагментов в тёмные недра сознания. Память ретиво взметнулась в будущее, коридор с множеством дверей теперь развернув в обратную сторону и чёрное пятно, как и никого не заинтересовавшее белое, в этот раз пройдя без остановок.

– Давай теперь ты, бабушка, – с ехидным тактом басил Вова, несколько поспешно открыв глаза самым первым и золотые часики Алёны к бабе Томе пододвинув.

– От моих воспоминаний проку мало будет, – прохладно ответила она. – Для меня это был самый обычный день. Я провела его с твоим братом. Хотя я понимаю, что ты хочешь, чтобы перед тобой обнажили душу, раз уж все это сделали.

– Умоляю. Можем сворачиваться, про тебя и твоё обозримое прошлое и так всё знаю, – пренебрежительно махнул рукой Вова, явно собираясь встать.

– Да неужели? – сердилась баба Тома, легко попавшись в паутину Вовиной предусмотрительной провокации. – Одна проблема – воспоминаний много, память забита под завязку, придётся смотреть второпях. Поехали.

Ребята, уже определенно устав, но тактично не поведя и бровью по этому поводу, в последний раз взялись за руки и переместились в сознание бабы Томы: пять юных сознаний, имеющих привычные проекции в виде своих же тел и, разумеется, ни малейших изменений не претерпевшие, были по традиции встречены уменьшенной копией сознания бабушки в виде её же тела, в то время как окружающий мир сознания основного предстал некой надмирной, безграничной (как сознанию и положено) сущностью, гармоничной и светлой, роднящей и объединяющей, точно ребята попали в широкий срез тёплого солнечного луча. Компания левитировала в полном созвучии и согласии с миром, любую бренность за скобки вынеся. Обволакивающий лад происходящего нивелировал любые переживания, укрощал нравы, упрощал восприятие, утончал его, подводя под формулу «в жизни всё главное происходит само по себе», которая тут же прописалась в голове каждого из ребят.

– Всё это очень здорово, благодетели и благодатели, мир, космос, катарсис, но время не ждёт, – торопил Вова, паря.

– И мы как будто бы рады. Травим друг друга изысканным ядом… – нараспев сказала баба Тома, раскрыв ладонь, и маленькие песочные часы вспорхнули из её руки, чтобы вновь вернуть ребят на пятнадцать лет назад. – Хорошо, что время не властно над памятью, бессильно над незыблемостью воспоминаний, над их нетленностью…

– Когда-нибудь мы точно приступим, – цокнул Вова себе под нос.

Бабушка кольнула его необидчивым взглядом и раскрутила часы.

Память её полетела с бешеной скоростью. Ухватиться за конкретное воспоминание было невозможно, равно как и попросту понять, что происходило и в какой момент времени. Ясно было только одно: память бабушки совсем не хранила эмоций, или она прятала их на ещё более глубоком уровне. Все многочисленные события её жизни укладывались в канву принятия, лишённую расставленных знаков полярности. Хорошо ли, плохо ли, но всё идёт своим чередом, ровно так, как и должно идти.