Текст книги "Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь"

– Сначала зайду я, побазарю с ним за жизнь. Услышите возню – входите, может, придётся его малость поломать.

Евген притоптывал ножкой в такт музыке по иссечённому тонкими трещинами асфальту.

– Но, думаю, до этого не дойдёт. В идеале, чтобы он увидел Алёну, тогда поймём наверняка, марионетка он или уже нет, – продолжил излагать Вова, собрав всё внимание на себе.

Костик закивал в ритм предприпева, поймав лицом блик открытого вдалеке окна.

– Но это строго добровольно, – закончил Вова, на Алёне взгляд остановив.

Песня сорвалась в припев – ребята в танец, неожиданный, как зима, но с выверенно синхронным началом. Алёна никак не ожидала такого поворота: троица парней секунду назад рассуждала с невозмутимыми лицами, а сейчас люто отплясывала: расправленный Вова крутил головой в такт, руки, чуть согнутые в локтях, над собой вознеся; Костик выворачивал ловкие ноги, вращая ладонями по разнонаправленным орбитам; а Евген двигал большими плечами, очень точно попадая в бит, разбавив движения непринуждёнными взмахами больших кулаков. Алёна, смеясь, присоединилась: танцы и секс – вот для чего человеку даровано тело: танец есть прямое продолжение музыки, её физическое воплощение, её смысл. Музыка без танца пуста и прозрачна, земна и измерима, и лишь в танце она теряет границы, которые в неё не заложены сутью.

Алекс важно стоял поодаль, изо всех сил делая вид, что не имеет ни малейшего отношения к идиотической, отплясывающей компании. Молодой водитель «Скорой», быстро приближаясь к своей машине и ритмично размахивая путевым листом, обвёл танцующих подозрительным взором, хлопнул дверью и помчался на вызов. Музыка стихла. Танцы окончены.

Ребята справились в регистратуре о номере палаты, убедительно прикинувшись друзьями Лёни, что от части было правдой – с Алёной его связывали некоторые взаимовыгодные отношения, к тому же они несколько раз даже перебросились дежурными фразами в момент обмена плоских денег на крохотные пакетики с мирами.

Широкая исхоженная лестница, высокие потолки, белёные известью и мелом, медикаментозный запах, люди в халатах. На нужном этаже прозвучала классическая фраза в исполнении сгорбленной бабки, умело орудующей шваброй: «Куда по помытому?!» – вопрос, вставший в один монументальный ряд с «Кто виноват?» и «Что делать?». Ребята на цыпочках засеменили вдоль стены к нужной двери, всё равно пыльно наследив. Алекс плюхнулся на прагматичную, неудобную лавочку, раскинувшую железные кости неподалеку от палаты, и контролирующе наблюдал за процессом: Вова, не постучав, пошёл на штурм покоев больного в одиночку.

– Как здоровье? – с порога басил он, прихлопнув дверью душеспокойствие Курьера и бегло оглядевшись. Озадаченный Лёня поправлялся в одиночку. Остальные кровати палаты были ровно, по-армейски, застланы.

– А ты кто? – нервно заёрзал по простыне полулежащий Лёня, стянутый на животе многослойной перевязкой, где на беломарлевом небе кровился округлым пятном закат.

– Сосед по планете.

Вова медленно и угрожающе приближался. Курьер приподнялся выше, вес тела переведя на локоть и смартфон отложив, и пристально всмотрелся, вспоминая, недоброе лицо Вовы.

– Я тот, чью машину ты спалил не так давно. Не припоминаешь такого?

– Чё? Короче, если ты мусорнуться решил, то я не при делах, – растягивал и без того вытянутые гласные уральского говора Леня, – я ничё не помню, сам разбирайся, чё твоя шушлайка сгорела. Она ж у тебя стопудняк на газу была, вот баллон и полыхнул. А я чё…

Базарная неряшливость в выборе слов резала слух.

– Ты заднюю не врубай, – напирал Вова, подойдя к койке вплотную. – Что от девушки хотел? И что от торчка-мажора Геры?

Оголённый нерв беседы, к которому нужно было двигаться линейно и пошагово, был Вовой из словесной материи изъят и предъявлен сбитому с толку Курьеру напрямки.

– Да всё как в тумане… – тянул слог Курьер, чтобы выиграть время на обдумывание ответа, быстро распознав в Вове отсутствие связи с органами. – Я сам не принимаю, но как будто приход был. У меня и у всех пацанов с точки. Какой-то коллективный психоз, вообще не одупляли, чё делаем. Поэтому с тем типулей, с Герой, так у них вышло. А я чё-то за… – голос Курьера дрогнул, чуть надломившись. – За Алёной начал гоняться. Думал, пацаны мне чё вкинули в чай, такие лютые кумары… Я бы к ней и пальцем не прикоснулся, она такая… Так-то мы мирные, но тут чё-то неладное случилось со всеми одновременно. Голову потеряли в край. Один из типов наших не так давно ездил на перевал Дятлова, сначала думали, может, из-за него всё это началось, привёз с собой лихо какое… Так вот, чё.

– Мутная история какая-то. Так, а ты типа не при делах по поводу Геры?

– Не при делах, – уверенно изрёк Курьер, мотнув головой.

– Чё за типы?

– Скажем так, коллеги. Торговцы ангельской пылью и прочими волшебными порошками.

– А, барыги. После Геры они в норму пришли?

– Ну да, пришли. Как вы меня порезали, так всех и попустило разом. Теперь все на измене. Думают, всё из-за меня. Залегли на дно, так что не пытайся их искать. Они в этом мастера. Да и крыша у нас мусорская есть, так что…

– Чё, прям вообще без вариантов?

– Брат Алёны знал места и людей. Но он тебе вряд ли теперь поможет.

– А чё так долго лежишь здесь?

– Не заживает рана, вот и лежу, пока врачи голову ломают, чё да как. Как будто пырнули и нож провернули – тогда рана никогда до конца не заживает. Ну ты в курсе. Но тот нож никто не проворачивал.

– Ладно. Сейчас мы тебя потестим. Посмотрим, попустило ли тебя на самом деле.

– Чё? В смысле?

Вова подошёл к белой двери и отворил ее.

– Алён, заходи. Парни, вы пока подождите, – перешёл на полушёпот Вова, Алексом услышанный и интерпретированный в попытку скрыть от него что-то важное. – Коди, держи инструмент наготове.

– Лады, – кивнул Костик, широко улыбаясь и заложив руку под легкую куртку за спиной.

Алёна с затаённым ужасом робко ступила в палату, точно в западню: сейчас верёвка вновь метнётся к её хрупкой шее и потащит, скалясь и шипя, вверх. Алёна долго тупила взгляд в пол, не в силах поднять тяжёлые глаза и посмотреть на некогда знакомого, а теперь убийцу. Она сжала волю в кулак и, вздохнув, сделала шаг вперёд. Курьер, первый раз на памяти Алёны представший без сросшейся с ним панамы (короткие чуть вьющиеся каштановые волосы как будто изменили его лик до неузнаваемости), начал бледнеть, жадно затаращив на неё потрескавшиеся капиллярами округлённые глаза, не говоря ни слова. Он гипнотизировал, манил, завлекал. Кожа его синела, дыхание сипло, жилы пульсировали и топорщились. Алёна сделала шаг назад, Вова стеной встал между ней и Курьером, разорвав их зрительный контакт.

– Пойдём в коридор, – решительно скомандовал Вова, стоя спиной к перепуганной Алёне, загородив её и держа на себе линию неживого взгляда Лёни. – Курьер не прошёл проверку.

В давящем белизной и больничным удушливым запахом коридоре ребята обсуждали дальнейший план. Алекс, разумеется, не участвовал, а лишь гордо наблюдал с расстояния, расставляя мысленные галочки.

– У меня от воспоминаний аж шрам горит на шее… – Алёна украдкой провела по шёлковому ажурному шарфику, скрывающему медленно заживающие рубцы.

– Он говорит, у него тоже рана не заживает, – провёл двоякую параллель Вова.

– Думаю, пациенту нужна ещё одна инъекция волшебным ножом, – предлагал решение Костик.

– Да пиздюлями его раскатать, и норм всё будет, – изложил своё видение почёсывающий сбитые кулаки Евген.

Полная созвучность помыслов ребят, в разные словесные конструкции обёрнутая, звенела однобокостью и банальным желанием причинить другому человеку боль. Пусть и заслуженно.

– Так мы до сути не докопаемся, – протестовала Алёна.

– Он говорит, что их банда, – делился разведанной информацией Вова. – Он и его барыги-кенты. Они завалили Алёниного знакомого, а сам Курьер выслеживал Алёну. Видимо, он связующее звено. Через него кукловод управляет остальными. На Алёну реагирует, как и раньше. Нож не оборвал связь. И, видимо, не оборвёт. Опасность по-прежнему существует.

– А если вогнать лезвие поглубже? – не унимался Коcтик, давя хулиганскую ухмылку и тонко поблёскивающий клинок ножа из ножен вынув.

– В тот раз вроде нормально загнал, – вспоминал меткий, пронзивший ночное зарево, бросок Вова. – Раз рана не заживает.

– Пошли покажем ему нож, посмотрим на реакцию, действует ли он хоть как-то на него сейчас? – грозно предложил Евген.

– Можно я здесь подожду, он такой отвратный, просто жесть… – с абсолютно ощутимым омерзением в голосе противилась Алёна.

– Лады. Пошли пугнём, – Вова резко опустил дверную ручку и сильно толкнул дверь от себя.

Палата встретила их строгой больничной пустотой. Белые подножия простынных холмов с несколькими вытянуто-размазанными каплями крови молчаливо замерли на Лёниной койке. Капельница стояла рядом ссутулившись. Форточка покачивалась на волнах скользкого ветра, ворча. Ребята застыли у двери с глупыми, смятенными выражениями лиц.

– Хера себе, тип кудесник, – Костик обошёл выбеленную палату по периметру, заглянув на всякий случай под каждую койку.

– Чтобы пролезть в эту форточку, ему нужно было быть охуенно стройным, – заключил Евген, осматривая деревянную оконную раму, грубо промазанную белёсой матовой краской с потёками капель.

– Алёна, зайди, удивишься, – Вова по-киношному высунул голову из-за двери.

Алёна, пересилив омерзение, вошла. Удивление быстро сковало страхом. Курьер с верёвочной петлёй в руках теперь может быть где угодно. Даже за её спиной. Жуть медленно и скользко полезла между мурашек.

– Ладно, мы ещё встретимся с ним, – угрожающе произнёс Вова, почёсывая кулак. – Самое главное – всё, что нужно, он рассказал.

Широкая больничная лестница. Здесь блуждал даже не стойкий неприятный медикаментозный запах, а его чистый концентрат, пробуждающий воспоминания об уколах вакцин, сдаче крови и особой мерзости мироздания – стоматологах из девяностых. Ребята спускались вниз, спины их пощипывал саркастичный взгляд Алекса, идущего последним и тихо посмеивающегося разыгранному как по нотам спектаклю.

– А как Курьер нашёл нас в тот раз в Первоуральске? – озвучила внезапный, несвоевременный вопрос Алёна, застыв на одной из сточенных морем людских ног лестничных строчек.

– Или через мысли, или по GPS, – объяснял всезнающий Вова. – А если у хозяина марионеток есть выходы на кое-какое шпионское оборудование, то он, скорее всего, использовал и то, и другое.

– Как избежать этого вновь?

– Выключай телефон. Закрывай мысли.

– Я не умею.

– Там сбоку кнопка, её нужно зажать, потом появится окошко с вариантами. Тебе нужно выбрать «выключение».

– Ха-ха. Я серьёзно. Ты обещал научить, но не научил, – жаловалась Алёна, перепугавшись своей мысленной чистосердечности, обнажающей истину помыслов и пророчащей в будущем много бед в силу своей халатной открытости.

Ребята вышли на залитую свежим солнцем улицу. Вальяжно-нерасторопный Алекс показался спустя минуту, довольный своим безучастным участием. Его бдительность убережёт сестру от глупостей одним лишь его присутствием, одновременно расстроив все планы шайки шарлатанов-экстрасенсов.

– На ближайших выходных займёмся этим, если у тебя будет время, – предложил тактично Вова.

– Ради такого найду и время, и место.

8.

Вова сидел с Алёной на выцветшем разноцветье деревянной лавочки близ бабушкиного дома. Небо застыло в обрамлении соседских многоэтажек. С панелей их грустно смотрели вверх круглолицые антенны и редкие кондиционеры, а деревья плавно раскачивали ветреные прямоугольники окон. В параллели далёких проводов вплелись узелки птичек. Тупые лезвия близоруких, домысливающих взглядов бабулек с противоположной скамейки бесчестили сквозь трепетание взволнованных, поредевших листьев. Вороватый кот сидел неподалёку, широко озираясь на шелест рублёвого пакета. Алекс, с великим одолжением согласившись на копание в памяти, накручивал себя, сидя в отцовском крузаке, стоящем на углу дома, устремляя косые, солидарные с пожилыми, взгляды на парочку, сидящую безнравственно близко друг к другу. Костик и Евген были на подступах, разумеется, опаздывая.

– Не хочешь говорить с бабушкой? – отмахивалась от легкотелых волокон дыма Алёна.

– Я устал от её игрищ, – напоив лёгкие смогом, хмурился Вова. – То она не знала судьбу родителей, то она не знала, что потом случилось с братом, то она не знала, что квартира родителей ушла через вашу фирму. Не многовато ли не знает провидица? Все её слова давно нужно делить на два. А лучше на четыре. Короче, говорить не хочу, но говорить надо.

Из-за угла послышались быстро приближающиеся смешливая говорливость Костика и молчаливое шарканье косолапых подошв Евгена. Ребята скопились у входа в подъезд, церемонно пожимая друг другу руки. Алекс чинно подошёл последним, выказав «приветствие» Вове коротким, но ёмким кивком головы.

Лифт предательски стоял открытым настежь. Вова, зашедший в сырой подъезд первым, спиной почувствовал жар разгорающегося негодования Алёны.

– Лифты опять выключили из-за окончания работ? – занозисто бросила она фразу, которую никто, кроме Вовы, понять не мог.

– Именно так. За мной, – верховодил Вова.

Он ступал первым по ступеням обветшалой лестницы. Шаг правой, шаг левой. Казалось, каждое движение его обременено усилившимся тяготением со стороны Земли, но на ногах повис ментальный груз. А он посильнее чёрствой, отрешённой и излишне предсказуемой гравитации.

Следом за Вовой шла лёгкой, почти порхающей походкой Алёна, соскучившаяся по бабе Томе с её простой сложностью. За ней ступал накрахмаленный, нахмуренный, тяжело пыхтящий Алекс.

– Скажи мудаку, пусть дистанцию держит, он мне на ноги наступает, – зло делегировал свой наказ Вове он, насупив лоб недовольной складкой.

– Коди, не напирай, ты причиняешь неудобства невидимым людям, – тактично попросил Вова, развернувшись вполоборота.

– Так пусть последним идёт, хера он привилегий хочет, если его никому не видно? – гримасничал Костик, чуть сбавив развалистый шаг.

– Потому что он ферзь, а ты нет, – Вова на секунду приподнял уголки губ, подпаливая самолюбие Алекса, всегда ждущее спичку.

– Ферзь – это королева, а я – король, – заявил царским тоном Алекс.

– Шевелите булками, пора бы присесть, – гудел на весь лестничный марш замыкающий короткую вереницу людей Евген, переваливаясь тяжёлой поступью со ступени на ступень и плюхая огромной ладонью по потёртым перилам.

Нужный этаж. Чистая лестничная клетка. Ладно покрашенные стены. Добротная половица, всегда радостная молодым подошвам. Пожилая дверь в бабушкину квартиру, приоткрытая и неспешно покачивающаяся на волнах гуляющего по подъезду сквозняка, низко похрапывала протяжными гласными «а-а-а» – «у-у-у». Рядом с дверной отшлифованной миллионами рукопожатий рукоятью изгибался вопросительным знаком крюк – помощник, придерживающий авоську, пока ключ совершал медленный танец с замочной скважиной.

Вова резко, несколько нервно, отворил дверь настежь и, сделав гусарско-неопределённый жест рукой, вырвавшийся сам собой, – «добро пожаловать», пропускал гостей вперёд. Радостная бабушка, облачённая в чёрную футболку с плейбоевским (но с надписью «плейгерл») кролем, клетчатые шорты и смолящая папиросу «Беломора», душевно встречала и обнимала каждого разувающегося в узкой, залитой тусклым матовым светом и приторным житейским запахом прихожей. Выцветшие до жирной темноты обои презрительно смотрели на молодёжь с высоты прожитых, неободранных лет. Странный одинокий штырь, торчащий из стены (видимо, существующий ради нанизанных на него петличек одежд), всем алюминиевым существом просил насадиться на него глазом. Настенный календарь, украшенный странным изображением вальяжной обезьяны в гавайской рубашке и в солнцезащитных очках на крохотном носу, был раскрыт на девятом апостоле года 2016-го.

– О! Костик! Как ты похудел! Евгеша! Похорошел! Лёля! Ну ты ведь просто цветок из райского сада! Ба! А это, стало быть, сам Александр! Собственной персоной! А я не верила, что ты прибудешь ко мне когда-нибудь! – звенела, точно новая монета, мажорными нотами улыбчивая баба Тома.

– Здравствуйте, я и сам не верил, – угождал почтенным и прикрыто-заигрывающим тоном воспитанный Алекс – так он всегда говорил с прекрасной половиной человечества, безотносительно возраста и социального положения. – Думал, вы живёте в лесу, в шатре, а на столе дымчатый шар.

Хмурый Вова стоял за оббитым порогом, всё не решаясь войти. И не ища зрительного контакта с бабушкой. Не вошел. Закрыл дверь и достал сигареты. Закурил.

Баба Тома проводила гостей в скромный уютный зал, рассаживая их в строго определённом порядке, сделав быструю рокировку стульев:

– Ты сюда, Лёля, Саша сюда, вы, распиз… тьфу, разгильдяи, туда садитесь. Чаёк уже стынет, сегодня каркаде, он же «Цыганская роза», а к нему курабье, – бабушка суетилась, как подобает человеку в возрасте, которого навестила молодежь, суетилась, преисполненная благодатями. У пожилых людей всё в порядке со временем, но большие проблемы с обществом, которое могло бы это время скрасить.

– А Вова где? – Алёна обернулась к замершей тусклой передней.

Но ей отозвался лишь ветерок, раздуваемый мехами сопящей двери.

– Он докурит и подойдёт, – протараторила скороговоркой, махнув рукой, баба Тома, и уселась на свой излюбленный и в то же время не самый удобный стул.

Копилось понятное молчание, в пустоте которого каждый развлекал себя как мог. Евген, не знающий стеснений и социальных неудобств, попивал чай с печеньем, откинувшись во всю спинку. Костик, развалившись на стуле и покусывая губы, смотрел в окно, за которым лился спелый янтарь с крон. Алёна, сидя с безупречной, вытянутой струной осанкой, цокала ноготочком по экрану смартфона, вбросив какой-то письменный прозаичный статус в вечно голодное чрево социальной сети. Алекс, чуть подавшись вперёд и взгромоздив локти на стол, со сдержанной брезгливостью взгляда окинул убогую бытность жилища. От одной мысли, что так можно провести целую жизнь, ему захотелось наложить на себя руки.

– Да брось, Шурен, дело не в том, из каких чашек ты пьёшь, а в том, как ты себя ощущаешь при этом, – по-домашнему тепло произнесла баба Тома, ловя плохо скрываемое изумление на лице Алекса.

– Ну, я бы так не сказал. Мне приятнее, когда я окружён качеством, – честно заявил он, аккуратно ухватившись за петличку-ручку чайной чашки, конечно, не желая даже прикасаться к подобной ветхозаветной посуде, но при этом держа в уме просьбу сестры, быть как можно проще и тактичнее. Тактичнее смог быть, проще – нет.

Каждая вещь, каждый предмет мебели здесь дышали повестью временных бед, а златоликий образчик мышления Алекса презрительно насмехался над надуманностью несчастий, видя в них лишь отсутствие воли, нежелание учиться, закрытость к новому и далее по списку.

– Так воспитан, – продолжил он, всмотревшись в вытянутые лепестки лампового света, разошедшиеся от торшера, горящего и утепляющего дневной свет из окна. – К этому привык. Поэтому, когда окружён теми вещами, которые нравятся, то и ощущаю себя в норме.

Бабушка внимательно внимала речам Алекса – новой птице, никогда ранее не виданной, поющей на заморский лад.

– Ты, как и сестра, очень много думаешь о деньгах. Почему? – спросила порой излишне прямолинейная баба Тома.

– Если самому не думать о деньгах, то у нас есть замечательное государство, которое всегда готово подумать за тебя. Вас устраивает ваша пенсия? – тактичным тоном спросил Алекс, зная, как вести любые денежные диспуты.

Бабушка яро усмехнулась, Костика, вопроса не слышавшего, перепугав.

– Но есть вещи и важнее.

– Это какие, например? – не на шутку удивился Алекс, забористый чай отпив.

Костик и Евген озадаченными взорами сопроводили взлетевшую чашку, запрокинувшую край. Напиток к их удивлению не был пролит мимо, а просто испарился куда-то в небытие.

– Жизнь, Саша, сама жизнь, – бабушка выдохнула философский дым папиросы в сторону, намного больше подразумевая, нежели произнеся вслух. – А религия денег ещё никого не осчастливила. У меня долгая жизнь, я знаю, о чём говорю.

– Ну… – не удовлетворился нераскрытостью ответа Алекс, посчитав слова излишне избитыми и притянуто-умозрительными.

– А как ты себя сейчас ощущаешь? – не унималась пытливая баба Тома.

– Есть определённый дискомфорт, эти двое – сомнительные ребята. Вас я не знаю толком, знаю лишь, что сестра к вам ходила, но зачем, так и не понял. С внуком вашим так вообще отдельная история. Словом, пока не освоился. Но если смотреть в более широком разрезе – в целом нормально. Живу.

Алекс чуть развалился на скрипучем стуле, понемногу осваиваясь.

– Именно живу, ощущаю и…

– Пересматривал намедни по новой «Во все тяжкие», – перебил Алекса Костик, думая, что если тот что-то и рассказывал, то уже давно закончил речь. – Вот серьёзно, ну что за тупая овца, эта Скайлер? Меня ни один персонаж ни одного сериала так не морозил, как эта де курва вида блядуарас.

– Алёна, скажи мудаку, что мы тут как бы общаемся, – пыхтел негативом Алекс.

– Сам скажи, – хихикала Алёна, дуя на чай и брата тем дразня.

– Я пойду за этой Машей с Уралмаша схожу, – обстоятельно пропыхтел Евген, грузно поднявшись, практически восстав, – высвобождённый из-под него стул завизжал всем своим радостным нутром, – а то мы тут до талого сидеть будем на тупняках.

Евген скрылся в прихожей, изо всех сил вдохнувшей, чтобы дать возможность крупному человеку беспрепятственно пройти.

– Похож на гигантского борова, – злоключил Алекс. – Так, сестра, а какой вид коммуникации ты мне предлагаешь для тех, кто меня не видит и не слышит?

– Пиши им в мессенджеры. Или используй «говорящую доску», – Алёна улыбалась бабе Томе, чувствуя в ней что-то родное, какое-то тепло, давно потерянное в не тлеющем забытьи родственных уз. – Вкусный чай. Вкусночай.

Алекс язвительно, с чинной пренебрежительностью, цокнул.

– У меня, кстати, есть «говорящая доска», Лёля, – деловито и в то же время как-то по-детски важничала баба Тома. – Правда, работает так себе, не то, что автоматическое письмо. Как-нибудь попробуем.

– Обязательно, – блестела глазами Алёна, всегда открытая к обыденным странностям экстрасенсорного быта.

Вова с отсутствующим взглядом, наделяя мыслительный процесс вьющейся витиеватостью табачного дыма, неторопливо процедил половину сигареты на лестничной клетке. На грудной клетке дома. Евген стоял рядом. Его сигарета уже истлела на три четверти, будто Вову торопя.

– Чё не заходишь? – разогнал молчаливую полутьму подъезда Евген.

– Не хочу, – сухо ответил Вова, рассматривая огонёк сгорающего табака.

– Тогда стоило ли идти?

– Да сейчас пойдём. Или ты думаешь, что я такой свободолюбивый Тарзан и делаю только то, что мне в кайф?

– Ну мало ли. У вас непростые отношения. Вы вечно в контрах, – заключил Евген, представив Вову и бабу Тому на разных сторонах разведённого и никогда не сводимого моста.

– Так уж сложилось исторически, – буркнул сам себе Вова. – Точнее, мы так сложили. Я просто поднялся сюда и задумался о брате. А было ли хоть слово о его судьбе правдой?

Евген окинул размышляющим взором лестницу, ступени и перила, словно там был ответ, аккуратно сплюнув на пол или сделав вид – дурная привычка в странном, взаимоисключающем сопряжении с желанием оставаться воспитанным.

– Даже хз, Вован. По-моему, ему нет мазы играть в молчанки в своей Америке. Если он реально там. Думаю, всё это муть. Но он бы вышел с тобой на связь при любом раскладе. За столько-то лет. А скорее всего, просто вернулся бы. По ходу ему что-то серьёзное угрожает здесь. Но с хера ли ему одному в таком случае? Тогда уже вам обоим. Может, это продолжение истории с вашими родителями.

– В корень зришь, – Вова сжал губы, пробежавшись по коротко стриженному затылку ладонью, где каждый волосок торчал обдуманной вдоль и поперёк мыслью. – Бабуля снова тумана мне в глаза напускала, а зачем – неясно. А я всегда верил ей, как дебил. Как верный пёс… Знаешь, собаки самые верные. Именно поэтому они на цепи.

– А что ты чувствуешь? Ты же всегда на связи с другими людьми, а что насчёт брата?

– В том-то и дело, что ничего. Пустота. Темнота. По ночам бывают какие-то прозрения, но очень странные. Он вроде бы то рядом возникает, то за сотню километров, то пропадает вовсе… Ладно, – Вова махнул рукой, окурок опустив в кофейную банку. – Всё это – ветер. Пошли.

Он потряс головой из стороны в сторону, резко потянулся, точно собрался драться, и сделал шаг в квартиру.

Всё та же тусклая лампа, горящая здесь ещё с брежневских времён. Пуф, подранный котом Барсиком, преставившимся ещё во времена путча, наглотавшись стирального порошка. Отметки роста на дверном косяке: идущие вровень чёрточки с правой и с левой стороны с датами и прописными «В» и «М», обрываются на 2001-м. Вешалка, купленная у барыг, тянувших всё подряд в клетчатых сумках из Турции во времена первого президента Бори. Три пары икеевских тапок – зелёные, оранжевые и жёлтые. Жёлтые наиболее выдохшиеся. Вова не стал переобуваться ни в одни из них, а пошёл по-простому, в носках, бросив из прихожей взгляд на кухню: на столе томились знойные черносливы и могучие заготовки сухофруктов для компота. В широком плетне корзины спала умудрённого вида кошка, мама Барсика и ещё нескольких поколений Фелис Катус, розданных в заботливые соседские руки по всему району. В зале, помимо компании в центре, рассевшейся за столом и засверливающей Вову взглядами, дремал большой пузатый телевизор, крытый вязью шали, не самого удобного вида диван и кресло напротив выхода на балкон с уютно усевшимся клубком нитей и парой вязальных спиц. Рассаженные по бумажным стенам цветы вились и кружили. На шкафу-«стенке» помимо фотографий и статуэток стоял, чуть подавшись вперёд, точно победитель на пьедестале, подсвечник, выточенный Вовой на школьном токарном станке. Всё как и всегда.

– Бомжур, – войдя в зал, произнёс Вова так сухо, что всем сидящим за круглым столом захотелось пить.

– Буона сера, – ответила баба Тома радушно. – Я же сказала, что ты вернёшься.

– Мы по делу. И только. Я так понимаю, мне сюда? – Вова кивнул на пустующий стул.

– Сюда.

Вова опустился на скрипучую мебель и тяжело вздохнул. Следом на свой стул грузно уселся Евген.

– Итак, вы хотите найти разгадку в прошедших годах, – начала объяснять баба Тома. – Для путешествия в прошлое человеку дарована только одна возможность – его память, равно как и для прыжка в будущее существует мечта, а маяк в настоящем – наша совесть. Правильно используя эту троицу, можно прожить хорошую жизнь.

– Короче, Склифосовский, – торопил Вова излишне закатанными глазами.

– Хорошо, – необидчиво ответила бабушка. – Процесс выкапывания сути из недр памяти имеет свои нюансы. Во-первых, нужно будет по очереди проникать в сознание каждого из присутствующих, а следовательно, вы увидите мир его глазами, что, в лучшем случае, будет несколько удивительным, ведь восприятие другого человека зачастую сильно разнится с нашим собственным.

Ребята переглянулись – Вова с Алёной, Костик с Евгеном, а Алекс смотрел в глаза бабушке, неотрывно внимая её речам, точно могучему коучу, качественно прокачивающему бизнес-скиллы.

– Более того, – продолжила баба Тома, – вы почувствуете истинное отношение к самим себе. Это может оказаться весьма, весьма неприятным. Ещё не поздно отказаться. Подумайте. Во-вторых, есть ограничение по времени. Максимум час на человека.

– А если задержимся? – спросил ответственный к инструктажам Алекс.

– Если задержаться – быть беде. Мы создадим «коллективное сознательное», создадим… Как же это слово… А! Оркестрацию, будь она неладна, сознаний, и в ней будем мысленно тянуться друг к другу, – продолжила бабушка.

– Типа как у муравьёв? У социальных насекомых коллективный разум, – воодушевлённо умничал Костик.

– Что-то вроде того, – мягко кивнула бабуля. – Если задержимся, то наши сознания останутся жить в голове каждого: так получают раздвоение личности или сходят с ума. Слышали про эти истории, где в человеке живёт много личностей? Так вот это как раз последствия…

– Это, скорее, своего рода регрессивная гипнотерапия, – между делом вставил свои пять копеек Вова, – слушайте голос, сильно концентрируйте зрение на нужном предмете, и всё получится.

– У одного типули было двадцать четыре личности, а у нас будет всего пять… Шесть, – заключил неугомонный Костик, взмахнув пересчитывающим пальцем под неодобрительные взоры.

– Да. Мы так шкодили в детстве, – в глазах бабушки мелькнул мимолётный свет воспоминаний о хрустальном детском времени. – Так одна моя подруга, к сожалению, умом тронулась… Так вот. Путешествовать в прошлом через воспоминания можно только в пределах памяти конкретного человека, то есть в Америку попасть не выйдет, – бабуля с иронией складчатых морщинок в уголках глаз посмотрела на Вову.

– Бабка надвое сказала, – саркастично и негромко пробасил Вова, на бабушку не взглянув.

– Можно быть только там, где был человек в то самое время, ощущать то, что помнят его глаза и уши. И в-третьих, чтобы вернуться в конкретный день, нужно перемотать память. Прокрутить всё, начиная с сегодняшнего дня и до нужной даты. Стало быть, все здесь присутствующие увидят, ну и прочувствуют все значимые события, что есть в ваших воспоминаниях за это время. Но и, чтобы найти само событие, нужен некий сигнальный огонь среди событий, прописанных в…

– Ладно, ладно, мы поняли. Давай дело делать, – подгонял немногословно-хмурый Вова.

– Хорошо, – бабушка не стала спорить, вспомнив о своей старческой заговорчивости. – Но я бы предостерегла вглядываться в память друг друга. Это всё-таки слишком личное. Поэтому, по возможности, старайтесь не останавливать часы. Кстати, о часах. Они нам понадобятся. У меня есть старый будильник, но он громоздкий. Можем воспользоваться чьими-то наручными.

– Это делается обычными часами? – искренне, по-детски, удивилась Алёна.

– А зачем усложнять там, где это не требуется? – объясняла опытная в разного рода спиритических тонкостях бабушка. – Важен не инструмент, а метод. А в этом методе всё определяет точка. Это очень яркое эмоциональное событие, хоть и со знаком минус, поэтому память однозначно выведет нас к нему. Это узловой момент, отображённый на ваших линиях жизни. Вас троих, раз родители погибли в один день. А память Кости и Жеки нужно посмотреть, потому что они внимательны и непредвзяты.

– Думаю, обойдёмся без этого. А ваши посмотрим с удовольствием, – хитро улыбался Костик.

– Мои часы остановились в тот самый день, в тот самый час. Это может как-то помочь или упростить задачу? – Алёна расстегнула браслет на запястье.