Текст книги "Кропоткин. Жизнь анархиста"

Так возникли две различные международные организации под одним и тем же названием, которые просуществовали до конца 1870-х годов. Пути государственнического и антиавторитарного (анархистского) социализма окончательно разошлись. И Кропоткину предстояло выбрать ту дорогу, которая была ему ближе.

* * *

Стремясь разобраться, что же происходит в Интернационале, Петр Алексеевич подошел к интересующему его социальному движению как ученый-исследователь. Знакомства с теоретическими работами и политическими декларациями было ему недостаточно: «Какая польза, например, мне знать, что Энгельс построил какую-то утопию или Кабе выражался так-то о будущем обществе?..» – спрашивал он себя[443]443
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 234.


[Закрыть].

Нет, Кропоткину нужно было увидеть, как Интернационал живет и действует, чем занимаются различные его течения, как они работают и что делают на практике, чего хотят и добиваются конкретные люди, готовые воплощать в жизнь высокие идеалы. «Чем больше я читал, – вспоминал он, – тем сильнее я убеждался, что предо мною новый для меня мир, совершенно неизвестный ученым авторам социологических теорий. Мир этот я мог изучить, только проживши среди рабочего Интернационала и присматриваясь к его жизни»[444]444
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 235.


[Закрыть]. В этом отношении, увы, цюрихская группа мало чем могла ему помочь. Она сама была маленькой и почти не имела связей и контактов с местным рабочим движением. Но друзья Кропоткина в Цюрихе поступили честно, посоветовав приезжему самому поехать и познакомиться с различными местными организациями Интернационала в Швейцарии, Франции и Бельгии, причем принадлежавшими к разным направлениям.

Как раз это и нужно было Петру Алексеевичу! Он решил продлить свой заграничный отпуск еще на несколько месяцев, экономно расходуя имевшиеся у него двести пятьдесят рублей.

Проведя несколько дней в разговорах и дискуссиях в Цюрихе, Кропоткин поехал в Женеву. В этом швейцарском городе существовала крупная секция Интернационала, которая придерживалась марксистской ориентации.

«Здесь до такой степени хорошо, что я решительно не понимаю, чего люди, ничем не привязанные собственно к русской почве, киснут в своем противном Петербурге или Москве… – пишет Петр Алексеевич брату. – Женева вообще не отличается хорошим климатом, но к югу от нее, в очень близком расстоянии, растянулся Mt.Blanc (Монблан. – Авт.) и целая цепь снеговых гор, с с[евера] – тоже горы, да и высота значительная; но тем не менее очень хорошо. Сегодня наконец совсем выяснило (так в тексте. – Авт.), и Mt.Blanc показался во всей красоте – весь белый, изрытый, со множеством острых пиков и ребер. Тепло, озеро тихо, совсем весна вполне… Я весь день таскался по городу, набережным и т. п.». В кафе ему понравилось местное белое вино[445]445
  Кропоткин П. А. Письмо к Кропоткину А. А. 4 (21) марта 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1872 [дата обращения: 15.08.2020 г.].


[Закрыть]. Но «страшная дороговизна припасов и квартир» расстраивает[446]446
  Кропоткин П. А. Письмо к Полякову И. С. 31 марта 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1874 [дата обращения: 10.05.2020 г.].


[Закрыть]. Кропоткин продолжает читать, задумывает статью о Парижской коммуне, обрабатывает записи об экспедиции в Финляндию (оправдание своего «ренегатства от науки»). Последний текст – не просто отчет, а работа для себя и близких людей – «обвинительный акт против ученых и науки вообще»[447]447
  Кропоткин П. А. Письмо к Кропоткину А. А. 4 (21) марта 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1872 [дата обращения: 15.08.2020 г.].


[Закрыть].

Идя в революцию, он готовит своеобразное отречение от научной карьеры. В письме к Ивану Полякову, бывшему товарищу по Олекминско-Витимской экспедиции, Кропоткин раскрыл основную идею этого документа. Она заключалась в протесте «против научных занятий, которые в такую страдную пору только отвлекают, никогда потом не возвращая, лучшие силы молодежи»[448]448
  Кропоткин П. А. Письмо к Полякову И. С. 9/21 марта [1872 г.] // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1874 [дата обращения: 8.05.2020 г.].


[Закрыть]. Отвлекают силы от борьбы за лучшее будущее для крестьян, рабочих – людей физического труда, лишенных возможности пользоваться благами образования и получать высокую плату за квалифицированный интеллектуальный труд. Кропоткин осмысливает, каким должен быть максимальный заработок трудящегося человека в современном обществе, основанном на эксплуатации. «60 р[ублей] за 5–6 дней работы не заработок, а процент с капитала вещественного и умственного»[449]449
  Кропоткин П. А. Письмо к Кропоткину А. А. 6 апреля [1872 г.] // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1874 [дата обращения: 5.05.2020 г.].


[Закрыть], – пишет он брату Саше.

С рекомендательными письмами из Цюриха Кропоткин был принят лидерами местной Русской секции Интернационала – Николаем Исааковичем Утиным (1841–1883) и Ольгой Степановной Левашевой (1837–1905). Сын купца-миллионера, Утин участвовал в студенческих волнениях в Петербурге в 1861 году, состоял членом ЦК организации «Земля и воля», эмигрировал и в 1867 году вступил в Интернационал, где вначале сотрудничал с Бакуниным в издании журнала «Народное дело», а затем перешел на сторону Маркса и принялся распространять клевету в адрес Бакунина, лживо обвиняя своего бывшего соратника в том, что тот якобы является агентом царской тайной полиции. Эти выдумки в немалой степени способствовали и обострению личного конфликта между Марксом и Бакуниным. Позднее Утин покаялся перед властями, был помилован императором, и лидер народников Петр Лаврович Лавров (1823–1900) назвал его одним из «ранних примеров крупного ренегатства в рядах русских социалистов»[450]450
  Лавров П. Л. Народники-пропагандисты 1873–78 годов. С. 28–29.


[Закрыть]. Впрочем, Кропоткина уже в 1872 году неприятно поразила показная роскошь утинской квартиры.

В Женеве Петр Алексеевич посещал митинги, которые устраивала организация Интернационала в огромном зале масонского храма, познакомился с активистами профессиональных секций и комитетов, ходил на их собрания, посещал курсы, читавшиеся бывшими французскими коммунарами. Но в первую очередь общался с обыкновенными рабочими, пытаясь понять, чем они дышат и что ими движет. «За стаканом кислого вина я просиживал подолгу вечером в зале у какого-нибудь столика среди работников и скоро подружился с некоторыми из них, в особенности с одним каменщиком-эльзасцем, покинувшим Францию после Коммуны… – вспоминал позднее Кропоткин. – Теперь я мог наблюдать жизнь движения изнутри и лучше понимать, как смотрели на него сами работники. Они все свои надежды основывали на Интернационале»[451]451
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 236.


[Закрыть]. Сила их веры в грядущую социальную революцию, готовность самоотверженно сражаться за торжество своих идеалов потрясли Кропоткина: «Возвратившись в свою комнатку в небольшом отеле возле горы, я долго не мог заснуть, раздумывая над наплывом новых впечатлений. Я все больше и больше проникался любовью к рабочим массам, и я решил, я дал себе слово отдать мою жизнь за дело освобождения трудящихся. Они борются. Мы им нужны, наши знания, наши силы им необходимы – и я буду с ними»[452]452
  Там же. С. 238.


[Закрыть].

Каким контрастом по сравнению с этой бескомпромиссной убежденностью простых тружеников выглядели тактические увертки марксистских лидеров Женевской секции Интернационала! Кропоткина буквально потряс митинг, собранный ими для того, чтобы выразить протест против статьи в газете Le Journal de Genève, в которой сообщалось, что рабочие города намерены устроить забастовку. «Разве в стачке есть нечто преступное?» – изумлялся он. Но еще большее негодование вызвали у Петра Алексеевича объяснения Утина: оказалось, лидеры сочли стачку нежелательной, поскольку она, по их мнению, могла повредить избранию в депутаты кандидата от рабочей партии – крупного женевского адвоката.

Разочарованный Кропоткин заявил Утину, что хотел бы познакомиться с «конкурентами» – женевскими федералистами, сторонниками Бакунина. Утин тоже поступил честно: он вручил Петру Алексеевичу записку для Николая Ивановича Жуковского (1833–1895), революционера, который некогда организовывал доставку произведений Герцена в Россию, а оказавшись в 1862 года в эмиграции, стал одним из первых соратников «пламенного Мишеля» (Бакунина), его товарищем по Альянсу социалистической демократии и Интернационалу. Анархист дружески встретил приезжего с родины и посоветовал ему познакомиться с самой активной секцией федералистов Интернационала – Юрской федерацией. Кропоткин решил ехать в Невшатель и к рабочим-часовщикам Сент-Имье и Сонвиля.

В память ему врезался последний, прощальный разговор с Утиным. Вождь Русской секции Интернационала с грустью сказал Петру Алексеевичу, несмотря на его протесты: «Нет, вы к нам не вернетесь. Вы с ними останетесь и писать мне не будете, а напишете разве "cher[453]453
  Cher – дорогой, любезный (фр.).


[Закрыть] сукин сын"»[454]454
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 239.


[Закрыть].

* * *

Утин оказался прав. Отныне пути Кропоткина и марксистов разошлись навсегда.

В Невшателе в начале апреля Петр Алексеевич познакомился с ведущими представителями бакунистского крыла – бывшим членом Альянса социалистической демократии Джеймсом Гильомом и парижским коммунаром Бенуа Малоном. Беседа с Гильомом состоялась в типографии, где тот работал управляющим и корректором. Кропоткин помогал ему заклеивать конверты, в которых рассылалась местная газета, только что отпечатанная. Потом они еще проговорили несколько часов, прежде чем Гильом должен был вернуться к работе – он редактировал бюллетень Юрской федерации. Подробные и живые рассказы о Парижской коммуне Гильома, а затем и Малона, этого «широколицего, трудолюбивого, слегка поэтического, спокойного и чрезвычайно добродушного революционера», с которым Кропоткин виделся каждый день в его небольшом съемном жилье на склоне горы за городом, потрясли приезжего из России. Он ощущал настоящий гнев, узнавая о зверствах версальских войск и жестоких расправах, а героизм и стойкость коммунаров внушали восхищение[455]455
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 241–242.


[Закрыть]. Эмоциональная связь с этими революционерами и их делом была куда более горячей и полной жизни, чем впечатления от хитроумных политических расчетов их марксистских соперников.

7 апреля Кропоткин отправился из Невшателя в горы Юры, в Сонвилье и Локль: он хотел сам побеседовать с обычными рабочими – членами Юрской федерации. Он радостно переживал пестрое разнообразие альпийской Швейцарии. «Наслаждался и слякотью, и снегами, и переменами, в течение нескольких часов, от виноградников до страны пастбищ, хвойных лесов и наконец снегов…»[456]456
  Кропоткин П. А. Письмо к Полякову И. С. Мжду 10 и 18 апреля 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1872 [дата обращения: 17.08.2020 г.].


[Закрыть] – делился он впечатлениями с Поляковым.

«Здесь, в маленькой долине среди Юрских гор, – вспоминал Петр Алексеевич, – разбросан ряд городков и деревень, французское население которых тогда исключительно было занято различными отраслями часового дела»[457]457
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 243.


[Закрыть]. Рабочие-часовщики разительно отличались от трудящихся, которые были заняты на крупных предприятиях и, как выражались марксисты, «выварились в фабричном котле». Здесь Кропоткин понял, насколько работники, еще сохранившие дух ремесленной самостоятельности и привыкшие самостоятельно распределять свой труд, более свободолюбивы и склонны защищать свои права и интересы – без начальников и приказов, но руководствуясь своими убеждениями. «Юрские часовщики действительно отличаются большой самобытностью и большой независимостью. Но также и отсутствием разделения на вожаков и рядовых объяснялось то, что каждый из членов федерации стремился к тому, чтобы самому выработать собственный взгляд на всякий вопрос. Здесь работники не представляли стада, которым вожаки пользовались бы для своих политических целей. Вожаки здесь просто были более деятельные товарищи, скорее люди почина, чем руководители. Способность юрских работников, в особенности средних лет, схватить самую суть идеи и их уменье разбираться в самых сложных общественных вопросах произвели на меня глубокое впечатление…»[458]458
  Там же. С. 243–244.


[Закрыть] – свидетельствовал Кропоткин.

В одной из часовых мастерских он познакомился с еще одним соратником Бакунина – секретарем Юрской федерации Адемаром Швицгебелем (1844–1895), обсуждал с рабочими проблемы социализма и принял участие в собрании, которое проводилось в одной из деревень, куда, несмотря на слепящий снежный буран в горах, собрались десятки людей со всех окрестностей, чтобы увидеть товарища из далекой России и поговорить с ним. Кропоткину очень хотелось повидаться и с Бакуниным, но тот жил далеко от Юры – в Локарно. Впоследствии историк анархизма Макс Неттлау рассказывал, что это Гильом отговорил Петра Алексеевича ехать к патриарху анархизма, уверяя его, что Бакунин слишком переутомлен борьбой в Интернационале и слишком стар. Сам же Гильом утверждал позднее, что Бакунин сам не пожелал этой встречи, потому что, зная о поездке Кропоткина к Утину в Женеву, счел, будто приезжий из России придерживается чересчур умеренных и даже враждебных ему взглядов. А может быть, Бакунин, обманутый и дискредитированный авантюристом Нечаевым, теперь вообще опасался новичков с родины?[459]459
  Miller M. M. Kropotkin. P. 82–83, 284.


[Закрыть]

Михаил Александрович ошибался! Беседы и дискуссии в горной Юре оказались для Петра Алексеевича решающими. «И когда, проживши неделю среди часовщиков, я уезжал из гор, мой взгляд на социализм уже окончательно установился, – вспоминал он. – Я стал анархистом… Я возвратился из этой поездки с определенными социалистическими взглядами, которых я держался с тех пор, посильно стараясь развивать их и облечь в более определенную и конкретную форму»[460]460
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 244, 245.


[Закрыть].

Пребывание Кропоткина в горной Юре длилось недолго. Судя по его письму Александру, он уже 10 апреля намеревался быть снова в Невшателе[461]461
  Кропоткин П. А. Письмо к Кропоткину А. А. 9 апреля 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1872 [дата обращения: 17.08.2020 г.].


[Закрыть], а оттуда через несколько дней вернулся в Цюрих. Но этих нескольких дней хватило! Анархистское «обращение» Кропоткина произошло на фоне и в атмосфере романтических заснеженных гор, в обрамлении пейзажей, которые многими считаются самыми красивыми в Европе.

Задерживаться в Цюрихе Петр Алексеевич не стал. Деньги подходили к концу, Софья готовилась к университетским экзаменам. Но Кропоткину хотелось еще увидеть, как работает Интернационал в Бельгии, которая была в те годы одним из центров рабочего и социалистического движения. 19 апреля он выехал из Цюриха в Брюссель через Страсбург и Мец[462]462
  Кропоткин П. А. Письма к Кропоткину А. А. 6/18 апреля и 19 апреля 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1872 [дата обращения: 17.08.2020 г.].


[Закрыть]. Прощаясь в Цюрихе, Петр Алексеевич сказал Софье Лавровой: «Я с вами и весь ваш»[463]463
  Сажин М. П. Воспоминания 1860–1880-х гг. С. 84.


[Закрыть].

* * *

В Бельгии Кропоткину удалось побывать в Брюсселе и Вервье. Новые места, новые впечатления. Но он все еще под воздействием увиденного в Швейцарии. Столица Бельгии, «город большущий и самый парадный; но в горах было лучше», – пишет он Полякову[464]464
  Кропоткин П. А. Письмо к Полякову И. С. После 19 апреля 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1872 [дата обращения: 17.08.2020 г.].


[Закрыть]. В Брюсселе Петр Алексеевич погулял по городу и воспользовался приездом, чтобы установить контакты с бельгийской федерацией Интернационала и ее признанным и бесспорным лидером – врачом Сезаром де Папом (1841–1890)[465]465
  Paniagua Fuentes J. Breve historia del anarquismo. Madrid, 2012. P. 54.


[Закрыть].

«Интернационалисты» Бельгии были тем интереснее для новичка, желающего познакомиться с международным движением, что занимали собственную, самостоятельную позицию по многим вопросам, расходясь как с марксистами, так и с бакунистами-анархистами. Подобно последним, они состояли в федералистском крыле Интернационала, но тем не менее еще до раскола сформулировали свое видение, в центре которого находились рабочие ассоциации – профсоюзы. Бельгийцы видели в них не только орудие борьбы с капиталом, но и зародыш, основные ячейки будущего свободного общества. Союзам рабочих предстояло, по их мысли, превратиться в организации свободного производства и обмена, которые заменят собой прежние политические институты государства, образовав единое представительство людей труда[466]466
  Лебедев Н. К. К истории Интернационала. С. 44–45.


[Закрыть]. Такое представление позднее получило название синдикалистского (революционный синдикализм), от французского слова «syndicat» – профсоюз.

Еще одним городом, который посетил Петр Алексеевич в Бельгии, стал индустриальный центр Вервье. В этом районе располагались крупные шерстопрядильные, шерсточесальные и текстильные предприятия и возникло мощное и активное рабочее движение. Созданные там в 1869 году профсоюзы уже в 1871-м смогли добиться сокращения рабочего дня до десяти часов, что по тем временам считалось существенным достижением. И однако же бедность и нищета жизни в этом «городе, который производит на миллионы», потрясала.

В письме к Полякову Кропоткин подробно и с оттенком ужаса описывает существование людей в «красно-черных гробах»: «почти черную улицу, обставленную рядами и рядами либо красных кирпичных фабрик, либо таких же красных кирпичных домов, совершенно похожих на фабрики», грязные, черные окна, скученность, отсутствие свободного пространства, грязно-белые здания, немытые мостовые. Не жизнь, а настоящая тюрьма: «Нигде ни гулянья, ни общего сада в городе. Вот уж действительно тип эксплуатации: тип замечательный, где мастерская для выделки и хранения живых машин является во всей своей наготе. Эти темно-черно-красные дома; эти фабрики с их копотью, треском, грязью, экскрементами по углам и на задворках, – даже ручеек, весьма живописный когда-то, с ребрами сланцев и с крутою горкою по берегу, – и он весь окрашен синькою, весь заполнен экскрементами – и он, и тропинка, ведущая по выходам сланца на зеленую, свежую, цветущую горку, – эти черные улицы с закопченными ребятами и рабочими, и еще более – узкие, узкие закоулки, где на улице бьют масло, где старуха, сидя на обрубке против своей двери, на другой стороне улицы, почти загораживает проход, где наконец помои выливаются перед дверью, эти люди, которые спешат с ношею шпонек на плече, – какое тяжелое впечатление это производит!»[467]467
  Кропоткин П. А. Письмо к Полякову И. С. 2 мая 1872 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters87.htm#y1872 [дата обращения: 17.08.2020 г.].


[Закрыть] Такие картины могли только укрепить в Кропоткине ненависть к социальному строю, который обрекал людей на подобное жалкое существование.

С каким облегчением, вероятно, покинул Петр Алексеевич этот фабричный ад и отправился дальше – долгой дорогой домой. Путь вел через Германию и Австро-Венгрию. Позади остались Вена и Краков – бывшая столица Польши и всего несколько десятилетий назад еще вольный город, который был присоединен к австрийским владениям в 1846 году. Петр Алексеевич вез с собой большое количество социалистической и анархистской литературы, провезти которую через границу легально не было ни малейшей возможности. Не без труда ему удалось найти еврея-контрабандиста: тот организовал переправу груза на российскую сторону, и багаж был вручен путешественнику уже в Русской Польше. Не останавливаясь в Варшаве, Кропоткин на поезде возвратился в Петербург.

11 мая 1872 года «титулярный советник князь Петр Кропоткин» подал в Департамент общих дел МВД заявление об увольнении с государственной службы[468]468
  П. А. Кропоткин на государственной службе. Справка. С. 44.


[Закрыть].

* * *

Новообращенному анархисту, конечно же, сразу хотелось заняться живым делом и воплотить свои убеждения на практике. Вскоре ему представилась такая возможность. Он «поделился с друзьями… книгами и впечатлениями, вынесенными из знакомства с Интернационалом», и университетский друг Кропоткина, Дмитрий Александрович Клеменц, предложил ему вступить в Большое общество пропаганды, более известное как кружок «чайковцев». Клеменц, «развитой, начитанный человек», очень любивший науку, считал теперь, что «стать ученым – значит перейти в стан филистеров»[469]469
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 254.


[Закрыть]. Он оставил учебу, зарабатывал переводами и был тем, кого сегодня называют «социальным активистом». Ему, сыну управляющего помещичьим имением, предстояло превратиться в одного «из самых сильных умов, бывших в рядах русской революционной партии», – великолепного народного пропагандиста, обладавшего живой и своеобразной манерой говорить, человека бескомпромиссно честного, умевшего в то же время одним словом утихомирить самые ожесточенные споры, скромного, готового на любое самопожертвование и риск ради дела, которому он был предан[470]470
  Степняк-Кравчинский С. Грозовая туча России. С. 64–71.


[Закрыть].

Клеменц объяснил Петру Алексеевичу, что отдельные кружковцы склоняются к конституционализму, но все члены – люди, открытые для новых идей и готовые к действиям. Поскольку Кропоткин уже был знаком с химиком Николаем Васильевичем Чайковским (1850–1926) и некоторыми другими членами кружка, то он с готовностью согласился[471]471
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 255.


[Закрыть].

Впрочем, кандидатура Кропоткина первоначально встретила опасения среди некоторых членов группы. Когда Клеменц предложил ее, раздались возражения. Он же родовитый князь! Зачем ему это? Хочет поиграть в демократию?

Волей-неволей такие впечатления просматриваются в воспоминаниях Льва Александровича Тихомирова (1852–1923), товарища Кропоткина по кружку «чайковцев», позднее ставшего одним из лидеров организации «Народная воля». Оказавшись в 1880-е годы в эмиграции, Тихомиров пережил страшную нищету, разочарование в идеалах социализма и в революционной деятельности. Публично раскаявшись в своих статьях и брошюрах, он получил право вернуться на родину и вскоре стал одним из известнейших консервативных публицистов, неистово защищавших самодержавную монархию. «Мне, как и многим из нас, особенно рабочим, льстило знакомство князя Рюриковой крови, настоящего аристократа, бывшего нашим товарищем. Кропоткину совершенно так же льстило знакомство "плебеев"[472]472
  Тихомиров Л. А. Воспоминания. С. 113.


[Закрыть], – вспоминал он. – Еще нужно бы прибавить, что он был изо всех наименее русский человек. Он был европеец с головы до ног и по внешности (светской), и по духу. В нем не было ни искры религиозного чувства, ни добродушия, ни мягкосердечности, ни лени, ни мечтательности. Человек сухой, формалист теории. За то он не был любим, не был товарищ, им только дорожили как умным и образованным человеком»…[473]473
  Там же. С. 115.


[Закрыть]

Вот такой был Кропоткин… Человек-машина, робот революции. Но нет-нет да и промелькнет в этой оценке простое человеческое чувство. Зависть? И образован по-настоящему, состоявшийся ученый, аристократ, богат, знаменит. Не с жиру ли бесится князинька? В Бога не верит! Атеизм для неофита православия и самодержавия Льва Тихомирова – страшный грех. Да еще и «маленькое анархическое помешательство»[474]474
  Там же. С. 126.


[Закрыть], «какие-то бредни сумасшедшего»[475]475
  Тихомиров Л. А. Тени прошлого. Воспоминания. М., 2000. С. 437.


[Закрыть], – отмечает этот психиатр-самоучка. «Вообще, он производил на меня такое впечатление, что этот анархизм у него просто „пункт помешательства“. Во всем остальном это человек умный и способный. ‹…› Говорят, сумасшедшие всегда сердятся, когда их понуждают объяснять свой „пунктик“. Такое впечатление произвел на меня и Кропоткин, во всех других отношениях умный и проницательный»[476]476
  Тихомиров Л. А. Тени прошлого. С. 438.


[Закрыть], – продолжает свои психиатрические этюды Тихомиров. Ну разве может быть аристократ, богатый, блестяще образованный и состоявшийся в жизни, убежденным анархистом? Не иначе как сбрендил, полагает Лев Александрович.

Впрочем, другие «чайковцы» не были согласны с ним. «Незнакомец уже своим возрастом и "окладистою" русской бородой… выделялся между всеми собравшимися. Большой ум и необыкновенная доброта чувствовались в его глубокопроникающих глазах. Было и еще что-то в его наружности, особенно поразившее меня, – что-то такое солидное… уж не профессор ли пожаловал на это собрание революционно настроенной молодежи?»[477]477
  Революционеры 1870-х годов. Воспоминания участников народнического движения в Петербурге. Л., 1986. С. 139.


[Закрыть] Таким его запомнил один из «чайковцев», студент Технологического института Александр Осипович Лукашевич (1855 – после 1907), впервые познакомившийся с Кропоткиным на занятиях того самого рабочего кружка. Ну, профессор, не профессор, а ученый-географ, член Русского географического общества к революционерам пожаловал.

Один из лидеров московских «чайковцев», Михаил Федорович Фроленко (1848–1938), вспоминал о Кропоткине как о человеке необыкновенно обаятельном, добром и располагающем к самому откровенному и задушевному разговору. Более того, Кропоткин, как его описывает Фроленко, это человек, обладающий способностями психолога. Так, он был способен организовать самый откровенный диалог между участниками собрания, дать им возможность открыто говорить о своих проблемах и неудачах: «Молодой, живой, симпатичный, а главное, простой, в высшей мере располагающий к себе. Он как-то сразу заполонил нас своей приветливостью, своим благодушием. Ясно было, что он и умней, и развитей тебя, но это не пугало и не отталкивало; напротив, он так умел подойти к человеку, что даже и я, в то время за неразговорчивость и нелюдимость прозванный кавказским медведем, – тут вдруг разошелся и, не стесняясь, начал высказываться». Фроленко вел занятия с членами одной из рабочих артелей и, видя, что рабочих интересуют почти исключительно вопросы улучшения материального благосостояния и повышения уровня образования, не знал, как быть в этой ситуации. Он и другие московские пропагандисты комплексовали, стеснялись неудач такого рода и не хотели говорить о них. Но не тут-то было! Петр Алексеевич «легко заставил нас все выложить начисто. И, рассуждая об этом в других случаях, мы провели замечательный задушевный вечер: вдруг все почувствовали себя такими близкими, родными, точно мы век прожили вместе»[478]478
  Фроленко М. Ф. Собрание сочинений. Т. II. М., 1932. С. 108–109.


[Закрыть].

Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский (Степняк, 1851–1895) считал Кропоткина прекрасным агитатором, но человеком, совершенно непригодным для руководства подпольной организацией, а особенно – для руководства заговором: «Кропоткин рожден для деятельности на широком поприще, а не в подпольных сферах тайных обществ. У него нет той гибкости и умения приспособляться к условиям момента и требованиям практической жизни, которые так необходимы заговорщику»[479]479
  Степняк-Кравчинский С. М. Грозовая туча России. С. 85.


[Закрыть]. Нет, Петр Алексеевич! Ты хоть и анархист – но не Бакунин с его вечной подготовкой новых восстаний и созданием тайных обществ! И не партизанский командир, как Махно! Зато – «страстный искатель истины, умственный вождь» в науке, в политике, в личной жизни, а когда-то на службе… «Он стремится к торжеству известных идей, а не к достижению какой-нибудь практической цели, пользуясь тем, что имеется под рукою. В убеждениях своих он непреклонен и исключителен. ‹…› Заговор в широком революционном движении – это то же, что партизанство в обыкновенной войне. ‹…› Хороший партизан всегда должен уметь пользоваться и людьми, и минутными обстоятельствами. Для Кропоткина же естественной стихией является война настоящая, большая, а не мелкая, партизанская. Это один из тех людей, которые при благоприятных условиях становятся основателями широких общественных движений»[480]480
  Там же.


[Закрыть], – заканчивает свою мысль Степняк-Кравчинский.

Еще более резко он высказывается о Кропоткине в письме Вере Ивановне Засулич (1849–1919) – революционерке, с 1869 года распространявшей социалистическую литературу среди рабочих и крестьян. В 1878 году она станет известна общественности всего мира в связи с покушением на петербургского градоначальника Федора Трепова. Эту акцию Засулич провела, стремясь выразить протест против нарушения Треповым закона о запрете телесных наказаний 1863 года. По его приказу, только за отказ снять перед генералом шапку, был противозаконно выпорот заключенный революционер Алексей Степанович Боголюбов. В знак протеста тот покончил жизнь самоубийством. А вскоре Засулич стреляла из револьвера в Трепова, тяжело ранив его в живот. На удивление всей России, она была оправдана судом присяжных заседателей и вскоре скрылась, превратившись в одного из лидеров революционных народников.

24 июля 1878 года Степняк напишет ей, что «Петька» Кропоткин «решительно неспособен командовать и еще менее организовать что-нибудь». По мнению Степняка, Петр Алексеевич – выразитель «абстрактной и кабинетной» идеи. Кроме того, «Петька» лишен политической гибкости, «умения применяться к человеку, к настроению минуты и обстоятельствам, которое дает человеку возможность вести множество людей к той цели, которой он хочет». Что тут скажешь? Честен, не склонен манипулировать людьми, говорит, что думает. Да, пожалуй, будь он кандидатом на современных выборах, проиграл бы кому-то, кто способен подлизываться к «дорогим избирателям» и «уважаемым гражданам», говоря им то, что они хотели бы услышать… Не подходил бы он и для телевизионных ток-шоу. Именно поэтому он якобы «не умеет убедить несогласного»: «Может только увеличить рознь между им и собою. У него всегда одно: интерес идей, убеждения, а вовсе не практический результат; о нем он совершенно не думает. Таким образом не создашь себе кружка, не организуешь партии». Но при всем при том Степняк видит в нем сильную личность («большая импульсивная сила»), честного, верящего в свои убеждения человека. И в завершение его выводы о политическом будущем Петра Кропоткина выглядят совсем уж неоднозначными: «Что до меня, то я решительно затруднился бы сказать, будет ли он играть роль в русском движении, т. е. большую, или нет. В нем столько противоположных качеств: великая сила убеждения и полная непрактичность, абстрактность, о которой я говорил»[481]481
  Из переписки С. М. Кравчинского. Публикация Э. Корольчука // Красный архив. 1926. Т. 6. С. 196.


[Закрыть].

Одного из основателей кружка, Марка Андреевича Натансона (1851–1919), смущал его возраст: Петр Алексеевич был на семь – десять лет старше, чем большинство кружковцев. Но Софья Львовна Перовская (1853–1881), инициатор женского кружка самообразования, а в будущем одна из лидеров «Народной воли» и организатор знаменитого «первомартовского» покушения на царя Александра II в 1881 году, взяла Кропоткина под защиту, заявив, что тот молод по духу и мыслям. В поддержку Петра Алексеевича выступил и бывший студент-технолог Николай Аполлонович Чарушин (1851–1937), напомнивший о его заслугах как ученого и путешественника и его контактах с Первым Интернационалом. Кандидатура была одобрена[482]482
  Miller M. M. Kropotkin. P. 90–91.


[Закрыть]. Кропоткина приняли единодушно!

* * *

Отныне кружок «чайковцев» стал для Кропоткина настоящей «тесной семьей друзей»: «Никогда впоследствии я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей, как те человек двадцать, которых я встретил на первом заседании кружка Чайковского»[483]483
  Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 256.


[Закрыть], – вспоминал он. Со многими из кружковцев он сохранил дружбу на всю жизнь.

Что представляло собой Большое общество пропаганды, которое превратилось в крупнейшую революционную организацию России первой половины 1870-х годов? Оно возникло из слияния нескольких петербургских кружков, появившихся после студенческих волнений 1868–1869 годов. Одним из них был кружок самообразования студентов Медико-хирургической академии во главе с Натансоном, Василием Максимовичем Александровым (1849 – ок. 1906), Анатолием Ивановичем Сердюковым (1851–1878) и Николаем Константиновичем Лопатиным (1850–1906). Вскоре к группе присоединились студенты университета и технологи; теперь среди активистов появились Чайковский, студент-технолог Феофан Никандрович Лермонтов (1847–1878), впоследствии поддерживавший связь с бакунистами, Давид Маркович Герценштейн (1848–1916), В. Г. Эмме и Клеменц[484]484
  Троицкий Н. А. Первые из блестящей плеяды: Большое общество пропаганды, 1871–1874 годы. Саратов, 1991. С. 44.


[Закрыть].

Его участники, первоначально придерживавшиеся нигилистических воззрений, стали собирать библиотеку и постепенно эволюционировать в сторону более радикальных социалистических, народнических взглядов. Основными своими задачами кружковцы считали самообразование, сплочение передового студенчества и ведение пропаганды среди трудящихся классов российского общества[485]485
  Miller M. M. Kropotkin. P. 87–88.


[Закрыть]. Таким образом, речь шла о подготовке кадров революционных активистов «партии борьбы» из рядов интеллигенции, которые затем могли бы подготовить рабочих и крестьян к социальной революции. Отвергнув авантюризм Нечаева, молодые люди приняли «Программу для кружков самообразования и практической деятельности». В ней они провозгласили намерение вести борьбу против самодержавия, за «новую форму общественного устроения, основанного на полном самоуправлении, на всеобщем участии народа, мужчин и женщин, в решении общих вопросов, на принципе федеративной республики с девизом демократического социализма». Не считая, в отличие от Бакунина, что русское крестьянство уже готово к революционному восстанию, члены кружка Натансона – Чайковского были убеждены в необходимости широкой пропаганды среди трудящихся. При этом они предостерегали от чистой борьбы за политические реформы и свободы, полагая, что «такой переменой могут воспользоваться так называемые образованные классы, т. е. разного рода буржуа, а народу своей доли придется ждать еще очень долго». Поэтому необходимо способствовать «прогрессивному ходу общества», «растаптывать уважение к отжившим формам и вводить в сознание общества новые принципы», «развивать в нем новые требования истины и справедливости», а когда это сознание укрепится – организовать прогрессивные элементы и низвергнуть старый социальный строй[486]486
  Программа для кружков самообразования и практической деятельности // Каторга и ссылка. 1930. № 6. С. 97.


[Закрыть]. Практическая деятельность кружка сводилась в первую очередь к помощи в организации групп самообразования, налаживанию контактов по стране, для чего в январе 1871 года в Петербурге был созван нелегальный студенческий съезд, и организации «книжного дела», то есть сети распространения революционной литературы в различных городах.