Текст книги "Нести свой крест"

Пахло чистотой и свежестью, а еще к этим запахам примешивался аромат миры и воска, свечи чуть потрескивали и плакали, разогретые горячим пламенем. Высокий священник

проходил меж рядами деревянных скамей, сколоченных из толстых грубых досок,

потемневших от времени, любовно протирая их мягкой ветошью. Спина его сгорбилась, голова уныло повисла, а лицо приобрело землисто-серый оттенок – следствие

беспрестанных страданий и накопившейся усталости. В последние дни он всегда был

один. Один следил за порядком, один вел службу, один обращался к Всевышнему.

Не оставив ни пылинки на последней скамье, он повернулся к алтарю и страдальчески

упал на колени перед распятьем, склонив голову в смиренном поклоне, челом ощутив

холод каменных плит, которыми был устлан весь пол.

– Отче наш…

Вера не покидала его никогда, даже в самые трудные минуты жизни согревала его

изнутри, давала силы и дарила надежду на будущее. Все, что ниспослано свыше, есть

испытание духа и тела, только пройдя через тернии, человек способен переродиться, искупив первородный грех. Но сейчас он был на грани, ему катастрофически не доставало

уверенности, не хватало поддержки в эти решающие дни, когда смерть ходила рядом, касалась его своей холодной рукой. Ему еще неведомо было, как она выглядит, но ее

незримое присутствие всегда чувствовалось поблизости. Образ безносой старухи с косой

прочно засел у него в мозгу.

– Отче наш…

Он терял веру, ощущал, как она растворяется в бытии, уходит, словно песок сквозь

пальцы. Для него, служителя Господа, это было даже хуже, чем смерть. Умирало не тело, умирала его душа. Ведь всю сознательную жизнь с самого далекого детства он веровал, не

было ни дня, когда бы он позволил себе усомниться в правильности избранного пути. А

сейчас терял ту путеводную звезду, что светила ему маяком с самого рождения. Он остро

нуждался в поддержке, и не находил ее, а силы его были уже на исходе.

Осмелев в своей беспомощности, священник воздел глаза на распятье, ожидая ответа, и

долго смотрел в грустные глаза страдальца за весь род человеческий. Так в абсолютной

тишине они глядели друг на друга. Спаситель и его слуга.

Не дождавшись никакой реакции, он с трудом поднялся на ноги, оправив полы черной

сутаны, и медленно побрел к выходу из храма, несколько раз обернувшись к алтарю. Но

Спаситель по-прежнему хранил святое молчание, только глаза его, казалось, намокли и

преисполнились еще большей скорби.

Отворив тяжелые дубовые двери с широкими коваными петлями, священник выжидающе

вышел на порог, подставив лицо теплым лучам полуденного солнца. Сегодня ни свет, ни

тепло не дарили ему былой радости, не порождали на устах улыбку. Чуть сощурив глаза от

яркого солнца, он посмотрел по сторонам, надеясь увидеть хотя бы одного человека, одну

страждущую душу, и позволил себе разочарованно вздохнуть. Улица была пустынна, двери и окна домов заперты, только ветер гонял сор по булыжной мостовой.

Совсем недавно его приход не страдал от отсутствия прихожан, но как только в город

пришла болезнь, их поток иссяк в считанные дни. Поначалу, родственники заболевших

кинулись к своему духовному отцу кто за советом, а кто за исцелением, но, поняв, что ему

не по силам поставить больных на ноги, быстро разуверились и постепенно забыли дорогу

сюда. Страх сковал сердца и умы, посчитав свалившиеся на них беды проклятьем. Многие

предпочли совсем не выходить из дома.

Священник продолжал смотреть по сторонам, размышляя о последних неблагополучных

днях. Что он может противопоставить болезни? Свою веру? Но ее почти не осталось. Как

ни печально, он готов был расписаться в собственной беспомощности, руки его уже

опустились. Разве в таком состоянии способен он помочь своей пастве?

Он взглянул на небо, долго смотрел на яркий диск солнца, пока в глазах не поплыли круги, и, перекрестившись, вернулся в прохладу храма. В его сердце больше не было места

уверенности.

Пройдя между пустых скамей, святой отец вновь застыл перед распятьем, гордо подняв

голову. Он больше не просил и не умолял, не приклонял голову и не падал ниц. У него

внутри боролись две силы – ангел и демон. Они рвали в клочья его душу, нанося

незаживающие раны, доставляя неимоверные страдания, терзали его мысли, каждый

склоняя на свою сторону, но, не добиваясь успеха в делах своих, продолжали истязать.

Однако не могло быть никаких сомнений, что рано или поздно его душа все равно

достанется победителю.

С трудом сдерживая свои душевные страдания, он тяжело вздохнул и вытер тыльной

стороной ладони скатившуюся по щеке слезу. Сил не хватало даже на то, чтобы

разрыдаться.

– Прошу прощения, отче…

Голос вернул священника из мира грез в действительность бытия. Присутствие еще кого-

то кроме него в храме показалось в этот момент чем-то неестественным, сродни чуду. Он

недоверчиво взглянул на распятие и лишь затем обернулся. Плечи его немного

расправились, голова решительно поднялась вверх, дабы вселить в прихожанина веру в

счастливый исход.

На полпути от входа к алтарю в одеянии с широкими рукавами и капюшоном,

подпоясанный веревкой с тремя узлами, стоял монах-францисканец.

– Простите, что потревожил вас, отче, – он смиренно повторил свои извинения, понимая, что отвлек святого отца от размышлений.

Священник внимательно посмотрел на своего гостя.

– Мир тебе, брат мой. Чем я могу быть тебе полезен?

Монах скинул с головы капюшон, обнажив коротко остриженную голову со щеткой

черных волос и явив свету свое лицо. Четкая линия тонких крепко сжатых губ выделялась

на смуглой коже. Холодные оливковые глаза сверкнули неземным огнем в рассеянном

свете храма, заставив святого отца побледнеть. Это был взгляд не человека, а существа, сошедшего извне, обличенного безграничной властью.

– Время подходит, отче… Те, кто дороги вашему сердцу, вскоре обретут свободу и

избавятся от мирских страданий. Помолитесь за них.

Произнеся эти слова, он повернулся и, шурша складками своего плаща, быстрым шагом

направился к выходу.

Священник не стал задавать вопросов, сразу уловив смысл сказанного. Ему неизвестно

было, откуда возник сей посланник, но его устами, без сомнений, глаголила истина. Он

обернулся назад, гневно взглянув на распятие, и кинулся вслед за монахом. Но на крыльце

никого уже не было. Гость будто растворился в полуденном зное. Святой отец метался из

стороны в сторону в поисках загадочного посланника, но улицы по-прежнему были пусты.

Он бросился по булыжной мостовой, хранившей страшные свидетельства беспощадной

эпидемии, в сторону своего дома, позабыв и про службу, и про приход. Несся вперед, не

различая ничего перед собой, перескакивая через тела умерших, распластавшихся прямо

на улице, еще при жизни обезображенные смертельной болезнью. Смерть настигала людей

повсюду, и теперь, боясь покидать свои жилища, люди не торопились хоронить умерших, оставляя их там, где жизнь покинула тело. Выплескиваемые прямо из окон продукты

жизнедеятельности гнили в огромных лужах, распространяя зловоние по всему городу, порождая ужасную антисанитарию, способствующую еще более стремительному

распространению эпидемии.

Город погружался в ад, засыпанный горой изуродованных трупов, разлагавшихся на жаре, источающих смрадные запахи.

Но святой отец не видел этого безумия, сейчас для него существовал лишь небольшой дом

с низенькой дверью и широким окном, в котором живет его семья: жена и двое маленьких

детей. Мальчик и девочка. Божий дар для него грешного.

Не заметив препятствие, он споткнулся обо что-то, и полетел наземь, услышав

пронзительный стон. Городской нищий, закутанный в тряпье, не мог ни подняться, ни

даже проронить ни слова и только упорно мычал, протягивая к нему костлявую руку со

скрюченными пальцами. Черные гниющие пятна покрыли все лицо бедняги, язвы вокруг

шеи открылись и кровоточили. Жить ему оставалось совсем немного.

Не в силах лицезреть муки человеческие, святой отец отвернулся в сторону, лишь осенив

умирающего крестным знамением, и, прихрамывая, побежал дальше. Совсем рядом его

ждет родной дом и заветная дверь.

За очередным изгибом улицы, когда осталось пробежать совсем немного, он совершенно

неожиданно наткнулся на живого, мерно бредущего от окраины, едва не сбив его с ног.

– Простите, отче, – извинился путник, провожая взглядом убегающего священника и

чувствуя свою вину за то, что попался ему под ноги в столь неподходящий момент.

Святой отец внезапно остановился, ноги словно вросли в мостовую, знакомые интонации

возродили в душе недавно забытые чувства. Он пристально оглядел прохожего, смиренно

склонившего перед ним голову. Пыльные одеяния, тяжелая сума, бесформенный картуз, из-под которого выбивались средней длины волосы с проседью, борода с аккуратными

завитыми усами и самодельный посох, вырезанный из толстой палки, призванный

облегчить путнику дорогу.

Спустя минуту немого ожидания, не выдержав устремленного на него тяжелого взгляда, неизвестный поднял свои светло-серые глаза, переполненные безвременной грусти и

мудрости, вызвав тем самым крик удивления и одновременно облегчения у священника.

– Мой дорогой Мишель! – нечаянная радость от встречи затмила на мгновение жгучую

боль внутри. – Неужели это ты?! Ты ниспослан мне небом в эти труднейшие для меня и

для всего Прованса [Прованс (фр. Provence, букв. «провинция», окс. Proven;a) -

историческая область на юго-востоке Франции со столицей в городе Экс] дни.

Несмотря на то, что взгляд путника преисполнен был благодарности за дела былые, сам он

не разделял вспышки радости святого отца.

– Не льстите мне, святой отец, и не обманывайте себя, почем зря, – произнес он в

полголоса. – Вы правы, я – тот самый лекарь, который обязан вам жизнью и готовый в

любой момент отдать вам все, что у меня есть. И если наша встреча сегодня – знак

Провидения, то все же не стоит приписывать мне силы Всевышнего.

Священник подошел и заключил путника в крепкие объятия.

– Ну что ты, Мишель, мой добрый друг. Именно в этот миг ты можешь мне помочь,

именно сейчас… Не стоит терять ни минуты. Все в руках Господа нашего, и именно он

послал мне тебя… Скорей же, скорей!

Он потянул лекаря за отворот плаща, призывая сдвинуться с места и поспешить за ним.

Тот нехотя подчинился, ускоряя шаг, но мало веруя в возможность что-либо изменить. Все

это уже виделось ему не так давно.

Скрипнула дверь, и они вошли в полутемную комнату, где на столе догорал огарок свечи.

Затхлый запах ударил в нос, стоны и детский плач слышались из разных углов.

– Отворите окно, – решительно приказал лекарь, пока глаза привыкали к темноте, – дайте

свежего воздуха. Если в вашем доме, отче, есть еще свечи, зажгите. Пусть будет светло. Не

стоит хоронить живых раньше времени.

По всему видно было, что он окунулся в привычную среду, движения его стали быстры, но

размерены, указания резки и четки. Кажется, весь окружающий мир перестал для него

существовать, сжавшись до размеров небольшой комнаты, в которой оставались только

трое больных: женщина и двое детей, страдающие от невыносимых болей. Он видел, как

жар сковал их тела, видел остекленевшие от мук, одурманенные глаза, вытирая испарину

со лба, чувствовал дрожь в членах.

– Вы ранее показывали их врачу, отче?

Священник отрешенно покачал головой из стороны в сторону.

– О чем ты говоришь, Мишель?! – его страдания за близких были безмерны, так что на

него жалко было смотреть. – В Эксе давно уже не осталось врачей: одни из них умерли, другие, я думаю, так же больны, а здоровые поспешили покинуть город раньше,

испугавшись смертельной болезни.

– Люди трусливы, – резюмировал Мишель, промывая гноящиеся язвы маленькому

мальчику, бьющемуся в бреду. – Но может быть это и к лучшему. Я согласен далеко не со

всеми методами, применяемыми моими коллегами в процессе лечения.

– До последнего дня нам помогала одна добрая прихожанка, взвалившая на себя уход за

больными, дав мне тем самым возможность продолжать службу в храме и молиться, -

пояснил святой отец, поднося лекарю чистую воду, – но и она решилась оставить нас… Я

не могу судить ее за этот поступок.

Наложив на лоб мальчику холодный компресс, лекарь перешел к другому ребенку –

маленькой худенькой девочке с небывало выразительными глазами и густыми волосами.

– Она удивительно похожа на вас, отче, – Мишель улыбнулся едва заметной улыбкой, погладив девочку по голове.

Еще какое-то время он потратил на осмотр девочки и ее матери, а после того, как закончил

элементарные процедуры, выложил на стол пригоршню розовых пилюль и встал, воздев

руки к небу.

– Все в руках Господа, – он вздохнул, подходя к открытому настежь окну. – Их состояние

очень тяжелое.

– Неужели больше ничего нельзя сделать, Мишель?! – священник пододвинулся к нему

вплотную.

Лекарь не двинулся с места и только развел руками.

– Мы всего лишь люди, отче. Вы – святой отец, а я – всего-то грешный странник, которому

довелось стать лекарем. Молитесь, отче, молитесь…

Святой отец схватил врача за плечи и с силой встряхнул, неистово закричав прямо в лицо:

– Ты хороший врач, Мишель! Лучший из всех, кого мне довелось встретить на белом

свете! Всевышний даровал тебе редкую способность врачевать, наделил чрезвычайной

мудростью. Так помоги же мне!

Ни один мускул не дрогнул на лице лекаря, ни одним движением не выказал он

возможного возмущения, только стоял и смотрел в глаза священнику, не проронив ни

слова. Устыдившись внезапной вспышки гнева, святой отец опустил руки, понурил голову

и отшатнулся в сторону, в одно мгновение став не человеком, а тенью.

– Ты, и правда, лучший доктор, Мишель, – бессильно прошептал он едва размыкая уста, – я

видел, как тебе доводилось ставить на ноги безнадежно больных. Я видел, как ты излечил

многих в Ажане [Ажан – город в регионе Аквитания, Франция, расположенный на берегу

реки Гаронны у подножия 162-метрового холма Эрмитаж, в котором в 1537 г. разразилась

страшнейшая эпидемия чумы]. Ты творил чудеса, Мишель. Ты осмелился вступить в

схватку со смертью, и ты смог победить ее. Я видел это… – из его глаз полились слезы, он

молил только об одном: – пожалуйста, сотвори вновь чудо. Твои волшебные пилюли

делают слабых и умирающих сильными и здоровыми. Так дай же нам больше пилюль!

Мишель отвернулся от собеседника и долго глядел на улицу, храня молчание и нервно

теребя бороду. Святой отец не отважился нарушить тишину, в которой слышны были

только стоны и стенания.

– Я не чудотворец, отче, – Мишель говорил так же тихо, – и пилюли мои не волшебные. Это

всего лишь лекарство. Там, в Ажане, я помогал нуждающимся и бесстрашно боролся со

смертью. Мне, правда, удалось излечить сотни людей, но я не был способен вырвать у

смерти свою семью. Я потерял их всех в один год, сразу. – Он вновь повернулся в комнату, глядя на больных.

Святой отец перехватил его взгляд и сразу понял ту борьбу, что происходила сейчас в душе

у лекаря. Во время эпидемии чумы в Ажане ему довелось похоронить горячо любимую

супругу и двух очаровательных ребятишек, и сегодня эта картинка ясно встала у него

перед глазами, служа немым напоминанием, если не укором из прошлого.

– Неужели уже ничего нельзя сделать? – обреченно спросил священник.

Мишель пожал плечами.

– Нам остается только ждать и надеяться на чудо, – он поднял указательный палец вверх, акцентируя внимание на последующих словах, – прислушайтесь, отче – им уже легче. Их

дыхание ровнее, и стоны почти прекратились.

Взяв в руки огарок свечи, священник прошел по комнате, подойдя к жене и детям, забывшимся тревожным сном, прикоснувшись губами к каждому и каждого погладив

ладонью по щеке, ощутив сильнейший жар, мучивший их. Сейчас он готов был отдать

свою жизнь, лишь бы дорогим его сердцу людям стало немного лучше.

Усевшись за стол, он прочитал несколько молитв, а затем взглянул на своего друга.

– Я не видел тебя с тех пор, как ты покинул Ажан. Что с тобой сталось, Мишель?

Лекарь не торопился с ответом, будто переживая заново все события, произошедшие с ним

за последние несколько лет. На его лице блуждала ироничная горькая ухмылка.

– Я всю жизнь воевал с чумой, отче. С переменным успехом продолжались наши бои.

Иногда я побеждал ее, а часто она одерживала верх. Но тогда, в Ажане, она нанесла

сокрушительный удар, и я безоговорочно проиграл, положенный на обе лопатки. Когда на

лицах близких я увидел вдруг зловещие пятна, я понял, что опоздал, опоздал на целую

жизнь. Это была расплата за то недолгое счастье, которым я мог наслаждаться в их

обществе, и чудесный дар врачевания. А после того, как я похоронил их, люди перестали

верить мне… даже те, кого я вырвал из цепких лап черной смерти. Меня, Мишеля де

Нотрдама, обвинили в шарлатанстве и даже постарались уличить в ереси… Отче, вы были

единственным, кто встал на мою защиту перед судом Святой инквизиции, кто отважился

подставить свое плечо, не отрекся от меня в критические дни, испугавшись гнева

церкви… Я только вам обязан тем, что и сегодня могу смотреть на звезды, ходить по

тверди земной и продолжаю избавлять людей от болезней. – Он с благодарностью припал

губами к руке святого отца, – мой главный бой с чумой еще впереди. Я это знаю, и я это

вижу… – На последнем слове он осекся, не решившись раскрывать тайну своих видений

служителю церкви, дабы не вводить того в искушение. – После того, как вы помогли мне

бежать из Ажана, у меня оставался только один выход – покинуть границы родной

Франции. Долгое время я скитался по землям Италии и Германии, получив возможность

переосмыслить свою жизнь, пока судьба не заставила меня вернуться… Сначала в

Марсель, а теперь вот в Экс…

– Церковь не считает тебя еретиком, Мишель, – постарался успокоить своего друга святой

отец. – Обвинение, предъявленное тебе, строилось лишь на наветах и не выдержало

никакой критики.

– Я знаю это, отче, – Мишель де Нотрдам уверенно кивнул головой, – теперь я знаю все.

Спасибо вам за поддержку и понимание.

Он встал из-за стола, накинул на плечи свой запыленный долгими странствиями плащ, взял в крепкую руку толстый дубовый посох.

– Ты уходишь, Мишель?

– Да, отче. Я сделал все, что мог, мне надо продолжить свой путь, – лекарь подошел к двери

и, взявшись за кованое кольцо ручки, взглянул неповторимыми светло-серыми глазами на

больных, а затем посмотрел на священника, – молитесь, святой отец. Ваша сила в молитве!

Когда затворилась дверь, святой отец упал на колени, сцепив руки перед собой. Он взывал

к Господу, видя его лик перед глазами. Нервно трепетало на ветру пламя горящих свечей, источая восковой аромат, солнечный свет нещадно жег пустынные улицы. А он стоял

посреди комнаты перед Всевышним, забыв о времени и пространстве, обо всем кроме

своей семьи, и неистово повторял слова, дарующие спасение. Его мышцы напряглись до

боли, сухожилия превратились в натянутую до звона тетиву лука, голосовые связки стали

подобны струнам древнегреческой арфы. Его голос, преобразившись из шепота, гремел, эхом

отдаваясь в углах комнаты, стремясь быть услышанным в небесах. Он просил, умолял, кричал

и неистовствовал, негодовал и любил одновременно, отдавался не разуму, а чувствам. И когда спустя много часов, обессиленный опустился на пол, то звенящая

тишина поразила его. Наступила ночь, а он и не заметил, свечи уже догорели, и в

поглотившей его жилище темноте не было слышно ни звука: ни стона, ни хрипа, ни

вздоха.

Внутри у него все похолодело. Святой отец с трудом поднялся, опираясь на поражающий

своим скрипом стол, чувствуя, как холодный пот заливает его глаза и струится по щекам.

Нащупал задутую сквозняком свечу и постарался зажечь ее.

– Анатолий… – как сквозь туман донесся до него слабый голос жены.

Он кинулся к ней, поставив свечу в изголовье кровати, и взяв в руки горячую ладонь

супруги, с неимоверной лаской припал к ней щекой.

Боль отступила, и женщина вяло улыбнулась, глядя на своего мужа, представлявшегося ей

сейчас еще более благочестивым и более красивым, чем раньше. Ей невидны были его

серые от усталости круги под глазами, впалые щеки и дрожащие губы. Она чувствовала

его сильные руки, сжимающие ее ладонь на смертном одре, и светлую безгрешную душу, в

которой цвела любовь и добродетель.

– Спасибо тебе, Анатолий…

Святой отец скорее догадывался, нежели слышал ее слова.

– Наши дети уже свободны… они не болеют больше… и теперь они счастливы…

Он посмотрел в сторону, где спали его сын и дочь, рванулся было к ним, но неведомыми

силами жена удержала его возле себя. Она разразилась сильным кашлем, вздрагивая всем

телом, но не выпуская рук своего супруга, и когда святой отец отнял от ее рта носовой

платок, то увидел на нем пятна кровавой слизи.

Стараясь не причинять боль, он склонился над ней и нежно обнял, плечи его затряслись в

рыданиях, а из глаз полились слезы.

– Не плачь… – прошептала она, – ты должен быть сильным… Не переживай за нас… нам

уже хорошо и покойно… Мы всегда будем с тобой. И в беде, и в радости… покуда ты

будешь нуждаться в нас… – она тяжело вздохнула и вновь закашлялась. – Не плачь, Анатолий, мы любим тебя…

Ее глаза, казавшиеся только что живыми, угасли, дыхание участилось, прерываемое

свистом и грудными хрипами.

– Спасибо тебе, Анатолий… за все…

Последний предсмертный вздох вырвался из легких, и женщина затихла. Веки опустились, словно закрылись

врата жизни. Казалось, что язвы на ее теле побледнели и зарубцевались, морщины на лице расправились,

а мертвенно-бледная до этого кожа даже приобрела

здоровый оттенок.

Святой отец прислушался. Кроме него в доме больше никто не дышал. Протянув руку, он

зажал большим и указательным пальцем фитиль, нисколько не почувствовав боли, загасив

пламя свечи.

Тьма воцарилась вокруг. .

СНОСКИ:

* Прованс (фр. Provence, букв. «провинция», окс. Proven;a) – историческая область на

юго-востоке Франции со столицей в городе Экс.

** Ажан – город в регионе Аквитания, Франция, расположенный на берегу реки Гаронны у

подножия 162-метрового холма Эрмитаж, в котором в 1537 г. разразилась страшнейшая

эпидемия чумы.