Текст книги "Лисья Честность (сборник)"

Здесь Саша быстро идёт в направлении кухни, и набирает полные руки бокалов, и какое-то время стоит ещё, приводя лицо в порядок, а после входит в гостиную, расставляет чёртовы бокалы на столе, садится, улыбается гостям и пытается поймать ускользающий хвост разговора.

В это время он щелчком выбрасывает недокуренную сигарету куда-то вниз, в зелёные кроны деревьев, и пока Алиса смотрит на россыпь искр внизу, тихо закрывает за собой балконную дверь. В гостиной он садится рядом с женой и чувствует, как она, не прерывая разговора, незаметно сжимает его плечо.

Алиса стоит на балконе ещё какое-то время, затем достаёт из пачки ещё одну сигарету и щёлкает зажигалкой. Когда она возвращается в гостиную, Саша поднимает на неё глаза и почти незаметно улыбается ей.

Ловушка

Ловушка, захлопнувшаяся над её подругами в восемнадцать, миновала её одну – удивляясь, она наблюдала за тем, как её красивые неглупые девочки одна за другой, как будто торопясь, выхватывают из бессмысленной толпы ровесников любого, первого, и начинают увлечённо играть с ним в семейную жизнь – ни одной яркой истории, думала она, какие-то дурацкие, нелепые суррогаты, они ведь не могут всерьёз считать, что именно это – настоящее? Она вежливо бывала на свадьбах, аккуратно, чтобы никого не обидеть, произносила банальные поздравления, подписывала открытки, незаметно уклонялась от летящих букетов, улыбалась, но не испытывала ничего, кроме досадливой неловкости.

С той же неловкостью она наблюдала за тем, как они дурнеют, беременеют, рожают, изредка бывая у них и принося обязательные мягкие игрушки и шоколадки, пыталась нащупать темы для разговора, вглядывалась в лица – и не узнавала, как будто их выдернуло в какую-то параллельную реальность. Постепенно ей стало понятно, что им гораздо проще друг с другом, – её пугали и раздражали их капризные, требующие постоянного внимания младенцы и мужья, и это раздражение не всегда удавалось скрыть; постепенно у неё возникло чувство, что она осталась одна. Наверное, это было и грустно, и странно, и несправедливо, но её не оставляло ощущение, будто она выиграла в какую-то лотерею, о которой другие не знали, – никто не торопил и не подталкивал её, родители, напротив, были рады её как будто продлившемуся детству, она не спеша ходила на лекции, в кино, на свидания, была уверена, что всё самое главное случится с ней когда-нибудь, позже, и была абсолютно спокойна.

Ей всегда было очень просто с мужчинами – тонкая, насмешливая, безразличная, она в любой компании привлекала к себе внимание, ей никогда не приходило в голову щадить их самолюбие, как-то сглаживать углы, чувствовать себя обязанной – она с лёгкостью принимала от них подарки, ухаживания и опеку, их попытки произвести впечатление казались ей прозрачными и забавными одновременно, в любых, даже вполне романтических ситуациях она как будто оставалась снаружи и чуть сверху, ей было даже жаль, что не с кем на минутку отбежать в сторону и немного посмеяться. Мама как-то сказала ей – малыш, такое ощущение, что, когда молоденьким девочкам раздавали розовые очки, тебе они не достались – в целом, я рада, я только надеюсь, что это не сильно помешает тебе в жизни.

У неё было пять любовников – сначала, подряд, два мальчика-ровесника, которые быстро надоели ей своей незамысловатой преданностью и нытьём и потому не оставили ни сожаления, ни приятных воспоминаний; потом один модный журналист от шоу-бизнеса – он был не очень молод и не очень, в общем-то, хорош собой, зато язвителен, остроумен и изобретателен в постели – какое-то время ей льстило его внимание, нравилась лёгкость, с которой он организовывал гостиничные номера на несколько часов, пока она рассеянно курила, рассматривая рекламные брошюрки на стойке, – он, правда, довольно быстро охладел к ней, но она совсем не переживала, потому что совершенно не влюбилась; четвёртый – преподаватель в институте, которого она соблазнила сама – из любопытства, заметив, как он путает слова и сбивается во время лекций, встретившись с ней взглядом, он был старше её всего лишь лет на семь, немного заикался и оказался неожиданно темпераментным любовником – в тот единственный раз, когда они занимались любовью в его заваленном бумагами кабинете, он даже не заметил, что со стола, на котором все происходило, упала и разбилась настольная лампа. Пятым был муж одной её приятельницы – достаточно дальней, чтобы не чувствовать себя виноватой, но знакомой настолько, чтобы можно было изредка пересекаться в общих компаниях, вести ничего не значащие разговоры, снимать туфли под столом и незаметно гладить его босой ногой, позволять наспех целовать себя на балконе, испытывая щекочущее чувство опасности. Встречи с ним наедине были, к сожалению, не настолько же увлекательны, и когда он вдруг заговорил о том, чтобы оставить жену, она быстро бросила его.

В этот момент мыльные брачные пузыри её подруг один за другим полопались, и те стали возвращаться к нормальной жизни – похудевшие, помрачневшие, они, казалось, по одной всплывали на поверхность из глубины. Она радовалась их возвращению, но они опять оказались все вместе – и как будто отдельно от неё, принялись исправлять ошибки, зарабатывать деньги, пристраивать детей в садики, она опять чувствовала себя лишней, когда через её голову они об этом рассказывали, ей даже почему-то скучно было говорить с ними о мужчинах, на которых они набросились, будто бы что-то навёрстывая, с таким же жаром, ей был непонятен этот неумеренный азарт, эта спешка, как будто все необходимо успеть в ближайший год – она как раз заканчивала свою неторопливую учёбу и так же спокойно раздумывала о том, что стоило бы пойти работать – было бы приятно ходить на службу в какой-нибудь маленький офис, купить несколько строгих брючных костюмов и шёлковых блузок, что-нибудь тихое, без авралов и переработок, – мысль была несрочной, её родители были щедры, а разные милые мелочи с радостью брали на себя мужчины, с которыми она встречалась.

Именно в этот момент она вдруг решила выйти замуж. Он ничем не отличался от остальных – был не красивее, не умнее и даже не успешнее, но ей понравилось спокойствие, с которым он за ней ухаживал, надежная регулярность их встреч, внимательная немногословность, с которой он слушал её, когда она за ужином, размахивая руками, полчаса пересказывала сюжет понравившегося фильма, его как будто никогда не задевала её обычная насмешливая манера разговаривать, он не предъявлял к ней никаких требований и не заявлял никаких прав на неё, она была благодарна ему за то, что он был неизменно сдержан, не терял голову и не заставлял её чувствовать неловкость, которую она часто испытывала с другими, – её давно перестало забавлять, когда взрослые, неглупые, симпатичные ей люди вдруг, захлебываясь эмоциями, начинали произносить банальности и вели себя как школьники. Она встречалась с ним чаще и чаще, а когда, спустя полгода, он так же спокойно заговорил с ней о замужестве, она неожиданно легко и сразу согласилась.

Если родители или друзья и были удивлены тем, что из множества мужчин, окружавших её, она выбрала именно этого, ей об этом не сказали. У неё никогда не было привычки откровенничать с кем бы то ни было, поэтому она не ждала ни одобрения, ни вопросов, его приняли – и этого было достаточно. Довольно быстро она поняла, что его немногословность вызвана тем, что ему, как правило, просто нечего сказать, он был почти незаметен как в компании, так и дома, у него не было никаких особенных увлечений, иногда ей казалось, что, когда она выходит из комнаты – он исчезает и появляется вновь только с её возвращением. Тем не менее в компании её шумных, язвительных друзей он редко вызывал на себя огонь насмешек – возможно, потому, что почти никогда не заговаривал сам, если к нему не обращались, а если ему и случалось, вдруг оживившись, во внезапно наступившей тишине ляпнуть какую-нибудь глупость, – он же первый миролюбиво посмеивался над собой и никогда ни с кем не спорил. К нему быстро привыкли и относились мягко и с симпатией.

Всё это нисколько её не расстраивало. Он небыстро, но настойчиво делал карьеру, что позволило ей выбрать приятную, несуетливую и почти не оплачиваемую работу в маленьком издательстве одного из приятелей свёкра. Муж с одинаковой лёгкостью отпускал её одну, если ей хотелось пообщаться с друзьями без него, или отправлялся с ней и просто незаметно присутствовал где-то поблизости, – ей и в голову не пришло бы ждать от него остроумных реплик или переживать из-за его пассивности, он не мешал ей вести себя так, как ей хочется, она была свободна. Эта свобода была самым ценным её приобретением – от неё ничего больше не ждали, не нужно было ничего никому доказывать, она могла просто быть, жить так, как ей хочется, – в то время, пока вокруг всех остальных постоянно бушевали какие-то невероятные штормы – мучительные разводы, вынимающие душу любовные истории, карьерные трагедии, банкротства, – она всего лишь наблюдала за этим со стороны, неомрачённая, как за остросюжетным сериалом.

Она была настолько безмятежна, настолько уверена в прочности своей вселенной, что не сразу поняла истинную причину частых визитов автора книги, которую она редактировала, – вопреки обыкновению, книга ей понравилась, ей было интересно поговорить с ним, она предложила пообедать вместе, – и спустя несколько минут они уже шли через маленький пыльный сквер, а ещё через полчаса – ещё даже не успели принести салат – она вдруг обнаружила, что совершенно не хочет есть, что говорят они вовсе не о книге, и что она неожиданно для себя краснеет под его прямым взглядом. Так же неожиданно для себя самой спустя несколько дней она обнаружила себя в его постели – это было удивительно ещё и потому, что он, казалось, не приложил к этому никаких усилий, она не успела поймать его ни на одной из тех плоских прозрачных уловок, которые так всегда её смешили, все, что он делал, всё, что он говорил, было хорошо, уместно и доставляло ей удовольствие, какое-то время она ещё сопротивлялась и по привычке искала в нём недостатки, над которыми можно было бы посмеяться, и с тревогой обнаружила, что он кажется ей безупречным.

Предоставленная свобода очень ей пригодилась – она не давала себе труда придумывать объяснения, когда они были вместе, отключала телефон или просто не брала трубку, она отставила в сторону подруг, бросила любимые прежде прогулки по магазинам и при любой возможности набирала его номер, чтобы условиться о встрече или просто переброситься парой фраз. За несколько месяцев они объездили дюжину гостиниц – ей было жаль тратить время на ужин, и, проголодавшись, они просто заказывали еду в номер, в перерывах между любовью ели в постели, отпивая по очереди вино прямо из бутылки. Она подняла бы на смех любого, кто ещё недавно предположил бы, что она, безмятежная, насмешливая, способна выучить все родинки на его теле, перечитывать его короткие нежные сообщения в памяти телефона, что ей покажется символичным, что её маленькая машинка – вдвое меньше, чем у него, – при этом такого же цвета, что она будет проводить время, набивая в Яндексе его имя, и жадно вчитываться в любые упоминания о нём.

Он часто ехал за ней следом до самого её дома, разговаривая с ней по телефону, поставив свою машину в гараж, она перебиралась к нему, и они проводили ещё полчаса или час вместе, скрытые за затемнёнными стеклами. В один такой вечер, опустив стекло, чтобы выбросить сигарету, она вдруг увидела мужа, стоящего прямо возле машины, – и, вместо того, чтобы испугаться, неожиданно для себя рассердилась оттого, что её так глупо поймали, – представив со стороны, как она выглядит – измятая блузка, волосы в беспорядке, она мгновенно почувствовала, как неуместно было бы сейчас придумывать причину, по которой она могла оказаться в машине с этим мужчиной, и сказала только – что ты здесь делаешь? Ему никогда не давались ловкие фразы, он внимательно посмотрел на неё и коротко – на её спутника, молчавшего рядом, наморщил лоб, но так ничего и не произнес вслух, и тогда она сказала – иди домой, я сейчас поднимусь, и, увидев, что он по-прежнему стоит и не двигается с места, повысила голос – иди домой, и тогда он повернулся и пошел к дому, а она смотрела ему вслед, возмущённая нелепостью того, что только что произошло с ней.

Скандала не получилось – она не стала отпираться и призналась, к её удивлению, муж, в наивности которого она была так уверена, рассказал ей, что знает обо всём уже какое-то время, прочёл сообщения в её электронной почте, навёл справки о её любовнике у свёкра – пока он говорил, он ни разу не взглянул на неё, а ей вдруг стало ясно, что в её тайну посвящены все – родители мужа, её родители, хозяин издательства – друг семьи, слушая его, она думала о том, в какую пошлую и глупую западню она попала, и у неё стало горько во рту. В конце этого короткого, тихого разговора муж сказал, что готов дать ей время разобраться во всём, собрал небольшую сумку и уехал к родителям, оставив её одну.

Началось странное время – зная, что все посвящены, она ожесточилась и отказывалась обсуждать ситуацию с мамой, подругами или коллегами на работе, ей так не хотелось примерять на себя смешную роль источника для сплетен и разговоров, каждое утро она приезжала в издательство, ни с кем не разговаривала, одна ходила обедать, вечерами иногда она встречалась с любовником, и редко – с мужем. Любовник был встревоженно нежен, но не настаивал на подробностях и, услышав от нее, что всё в порядке, успокоился, по какой-то причине она ни разу не смогла предложить ему провести ночь у неё, в пустой теперь квартире, и они по-прежнему прощались возле её подъезда. Муж говорил с ней тепло и участливо, интересовался её делами, но никогда не приезжал домой, приглашая её поужинать где-нибудь в городе, – она заметила, что он осунулся и как будто потемнел, и её сердце сжималось от жалости, но когда он изредка спрашивал, что им делать дальше, она не знала, что ему ответить, и просила дать ей больше времени.

Решать, собственно, было и нечего – она поняла вдруг, что никаких перемен ей не нужно, что ей не хочется цирка с разводом, с каким-нибудь разделом имущества, не хочется возвращаться к родителям, больше всего ей хотелось бы все оставить, как есть, не принимая никаких решений, но спокойствие ушло, время превратилось в сжатую пружину, все чего-то ждали от неё, но никто ничего не предлагал ей, а она давно определила для себя правило – никогда и ничего не решать, не брать на себя ответственности, не принимать участия в этой общей суматохе постоянного мучительного выбора и тянула время, и сердилась на них обоих – на одного за его покорную готовность ждать, за то, что, несмотря на эту покорность, он рано или поздно примет решение сам, – и это может быть не то решение, которое ей понравилось бы; на другого – за то, что он не помогает ей, не подталкивает, не принимает решения за неё. Они по-прежнему занимались любовью и много разговаривали, но что-то неуловимо изменилось – ушла какая-то лёгкость, виной тому была, возможно, и её теперешняя озабоченность, и то, что он был раздражён, – его книгу после непродолжительной и невнятной заминки отказались издавать, и ему казалось, что это произошло не случайно, а в наказание, и он много говорил об этом.

Постепенно, со странным облегчением она стала замечать, что его безупречность как-то потускнела, что её начинают раздражать его словечки и маленькие привычки, она уже не так поспешно брала трубку, когда он звонил, и не говорила с ним часами, какое-то время секс с ним по-прежнему был незаменим и важен для неё, но и это происходило всё реже, в один из дней вместо любимой гостиницы он привез её в пустующую квартиру своего приятеля, где прямо на пороге спальни, оглядев чужие вещи и подозрительное постельное бельё, лежащее стопкой на краю кровати, она вдруг поняла, что не хочет оставаться ни минуты с этим посторонним мужчиной, ищущим штопор на чужой кухне, выдавила из себя какое-то невразумительное оправдание и сбежала так поспешно, что застёгивала пряжки туфель уже в лифте.

Какое-то время она ещё жила одна, по инерции, понимая, что решать уже ничего не нужно – все разрешилось само собой, и к концу лета согласилась на несмелое предложение мужа лететь с ним в отпуск, после которого они оба вернулись домой и стали жить дальше в точности так, как жили раньше, словно не было этой странной, нелепой и неприличной истории, и ни она, ни муж, ни даже родители и друзья никогда ни словом не вспоминали об этом.

Женщина в его доме

Он хотел бы видеть её чаще – каждая встреча наполняет его даже не радостью, а каким-то торжеством – выходя от неё, он чувствует себя другим человеком, господи, бывают же такие женщины, кто бы рассказал об этом раньше, столько времени потеряно зря, не мальчик уже, казалось – всё видел, всё попробовал, женат второй раз, и ведь никакой горечи, никакого сожаления – пускай раз в месяц, не чаще, чёрт с ним, просто знать, что она где-то ходит, дышит, закрыть за собой дверь и сразу же, немедленно, представить, как она идёт от входной двери обратно, в глубь просторной, полупустой квартиры, – её так и не удалось убедить добавить мебели, только самое необходимое, не надо мне никаких шкафов, люблю пустые белые стены – босиком, длинные, узкие ступни на прохладной плитке, улыбается чему-то своему, садится у окна, закуривает сигарету – он уверен, она смотрит ему вслед – ну хорошо, может быть, не вслед, может быть, просто смотрит в окно, иногда ему кажется, если бы не этот эркер, возможно, ничего бы этого не было, смешно, поймать счастье на вид из окна, она уж точно могла бы найти что-нибудь лучше, шикарнее, а увидела окно – и осталась, кто бы мог подумать, ему всегда казалось – это так непрактично, столько стекла, вечно оттуда дует, а ей нравится, сидит на подоконнике, прислонившись лбом к стеклу, выпускает горьковатый дым – она часто так делает, даже когда он рядом, – смотрит в окно, курит, и он чувствует на себе этот взгляд, пока идёт к машине, и даже походка его меняется.

Этого тёплого чувства, этой наполненности хватает ему на неделю-полторы, а потом ему хочется хотя бы позвонить ей – услышать медленный, ленивый голос в телефонной трубке, говорить о чём угодно – просто чтобы заставить этот голос звучать подольше, представлять, чем она занята, от чего он её отвлек – она сидит на этой своей большой кровати, зажав трубку между плечом и ухом, наклонив голову, оливковые тонкие пальцы ног на белом покрывале, и неспешно наносит лак цвета спелых томатов – но он никогда не звонит ей, звонки между встречами не приняты, как и эти разговоры ни о чём, он боится показаться стареющим сентиментальным дураком, ведь не скажешь – нет, ничего не нужно, просто снег сегодня с утра падал густыми хлопьями, стало холодно и захотелось убедиться, что всё по-прежнему, ничего не изменилось, и мы увидимся через пару недель.

Ещё через неделю этот голод, эта пустота становится все сильнее, он начинает считать дни, смотрит на календарь, наспех глотает свою обычную, повседневную жизнь, работа, взрослеющие дети, встречи с друзьями, в общем, он всем доволен, всё благополучно, он состоялся, ни о чём не жалеет, вот только за неделю до встречи он начинает готовиться и предвкушать, и волнуется, и даже, чёрт возьми, думает, что надеть, – приехать с работы, не снимая костюма, галстук, рубашка с жестким воротничком, жена всегда говорит, что он хорош в джинсах, уже тысячу лет ему всё равно, как он выглядит, как мальчишка, честное слово.

Он звонит ей только однажды – подтвердить встречу, и всякий раз почти ожидает, почти готов услышать отказ, хотя имеет право на эту встречу, всего одну, ведь он не жаден, он терпеливо ждал весь месяц, не спрашивал, чем она была занята всё это время, о чём она думала, с кем встречалась, на кого смотрела, он признаёт эту её отдельную от него жизнь, ему нужен всего лишь небольшой отрезок её времени, иногда больше, иногда меньше – временами ему кажется, она из вежливости терпит его присутствие, ждёт, пока он уедет, а порой он уверен, что она ему рада, он пытается определить, ждала ли она его, готовилась ли к его приезду по тому, как она одета, – и теряется, что значат эти босые ноги, небрежность или интимность, она открывает ему сонная, чуть встрепанная, а в другой раз подведённые глаза, духи, и нельзя спросить, вернулась ли она откуда-то только что, или это для него, и что именно адресовано ему – ленивая, нежная, босая или острая, чужая, собранная, к тому же, сам он не знает, что ему нравится больше, – обычная простудная припухлость на розовой верхней губе однажды лишила его сна на неделю – он набирает номер, слышит в трубке её неторопливый голос и задает один вопрос – я приеду завтра?

Она кладёт трубку, морщит нос и говорит – чёрт, завтра опять двадцать третье, скорее бы уже переехать, может быть, ты наконец приедешь пораньше с работы, я замучилась встречаться с ним сама, в конце концов, мы оба снимаем у него квартиру, вечно он сидит целый час, несёт всякую ерунду, он так на меня смотрит каждый раз, мне даже неуютно.