Текст книги "Строптивая"

ГЛАВА 15

– Дадли, пожалуйста, выбросите пионы, что стоят на столике в верхнем холле. Там полно опавших лепестков, – сказала Паулина на следующее утро, стоя на верху лестницы.

– Хорошо, миссис Мендельсон, – ответил Дадли, взбегая по ступенькам.

Дадли очень ценил свою службу у прославленной семьи Мендельсонов и хотел, чтобы его служба продолжалась как можно дольше. Среди слуг известных домов города не было секретом, что Дадли за свою работу получает намного большую зарплату, чем они, отчего в кругах домашней прислуги он был возведен в ранг знаменитостей. Он знал, что устраиваемые много лет приемы у Мендельсонов посещают самые известные и влиятельные гости, и ему льстило, что многие из них называли его по имени, особенно несколько бывших президентов страны, которые были постоянными посетителями в доме. Мерилом высшей степени доверия, с которым Жюль Мендельсон относился к нему, было то, что только ему, и никому другому, разрешалось вытирать пыль с картины Ван Гога «Белые розы», поскольку она была самым любимым приобретением среди произведений искусства, заполнявших дом.

Когда Паулина спустилась вниз, чтобы позавтракать с Жюлем, она была одета в дорожный костюм из твида. Норковое манто, которое она носила только на Востоке, лежало на позолоченном стуле в парадном холле. Размер двух ее чемоданов, которые Дадли принес сверху, говорил о том, что она планирует короткую поездку. В руке Паулина держала лист бумаги с перечнем того, что должны делать слуги в ее отсутствие.

– И вот что, Дадли, я забыла сказать Блонделл, что туалетная бумага в ванной комнате мистера Мендельсона должна быть белая, а не розовая. Проверьте, чтобы она поменяла ее.

– Да, миссис Мендельсон, – ответил Дадли.

Жюль, услышав, что Паулина спустилась вниз, вышел из библиотеки, где он вел переговоры по телефону с разными конторами, принадлежащими ему, поджидая жену. В руке у него была чашка кофе.

– Куда ты едешь? – удивленно спросил он, увидев чемоданы и ее дорожный костюм. Он ожидал увидеть ее в прозрачном неглиже, которое она предпочитала носить дома по утрам.

– Собираюсь на несколько дней на Восток, навестить папу, – ответила Паулина.

– Он болен?

– Не больше, чем обычно, но я не видала его несколько месяцев, и, думаю, сейчас самое подходящее время.

Накануне вечером он не слышал от нее об этих планах.

– Когда ты решила это?

– Ночью.

Он повернулся и направился в библиотеку.

– Я распоряжусь, чтобы тебе подготовили самолет, – сказал он.

– Нет, нет, не беспокойся. Я уже сделала распоряжения через мисс Мейпл, – сказала Паулина. – Самолет доставит меня в Бангор и тут же вернется, чтобы ты смог вылететь в Форт-Уорт на встречу с работниками музея сегодня вечером.

– Ты очень деловая, Паулина, – сказал он.

– Ты говорил мне это вчера вечером, Жюль.

– Ты позавтракала?

– Конечно, нет. Я думала, что мы назначили свидание за завтраком.

Жюля беспокоила ее холодная деловитость. Он привык видеть свою жену другой, мягкой и уступчивой, и растерялся перед ее холодностью. Идя впереди Жюля, она пересекла холл и вошла в «комнату восходов», которой они никогда не пользовались для завтраков, поскольку свои утренние часы они проводили по-разному. Паулина оценивающе посмотрела на стол и кивнула. Ее письменная инструкция Блонделл, написанная ночью, была выполнена точно. Стол был накрыт скатертью от «Портхолта» с такими же салфетками. Свежесрезанные розы из ее сада стояли в низкой вазе в центре стола. Ее любимый минтонский сервиз с узором, передающим утреннее сияние, сервирован на двоих. Утренние газеты из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса стопкой лежали на боковом столике. Даже при том, что в ее жизни начинался разлад, ни одна деталь в хозяйственном распорядке дома не казалась ей недостойной внимания.

Жюль наблюдал за ней. Потом сказал:

– Выглядит очень красиво.

– Так и должно быть, не правда ли? – ответила она.

Дадли, будучи проницательным, был удивлен необычностью завтрака. С подобающей церемонностью он вошел, неся поднос с серебряными чайником и кофейником и налил сначала чай Паулине, потом кофе Жюлю.

– Спасибо, Дадли, – сказала Паулина. – Принесите мне ломтик дыни и тосты. Скажите Джерти, чтобы приготовила их из хлеба грубого помола. Я думаю, вы знаете, что принести мистеру Мендельсону.

– Да, мэм, – сказал Дадли.

– Поставьте кофейник сюда, Дадли, – сказал Жюль, постучав пальцем по столу рядом с чашкой. – Мне нравится самому наливать.

– Ты по-прежнему выпиваешь шесть чашек кофе за завтраком? – спросила Паулина.

– Около того.

– Нехорошо для твоего сердца.

– Моего сердца… Последние дни только и слышу, что говорят о моем сердце.

– От кого ты еще слышал об этом? – спросила Паулина.

– От Арни Цвиллмана вчера.

– О, – сказала она с отвращением и помахала рукой при упоминании имени Арни Цвиллмана, словно дурной воздух неожиданно проник в комнату.

Вошел Дадли, неся в закрытом крышкой серебряном блюде яичницу с ветчиной для Жюля. Паулина, поставив локти на стол и держа в обеих руках изящную чашку из минтонского сервиза, наблюдала, как Жюль брал яичницу с блюда, которое держал Дадли.

Когда Дадли вышел из комнаты она сказала:

– Я возвращаю тебе эти серьги с желтыми бриллиантами, Жюль. – Она потрясла их в руке, словно игральные кости, и затем бросила их через стол в сторону Жюля.

Жюль, удивленный, подхватил их.

– Они тебе не понравились?

– О, да, они очень красивые, но я их никогда не надену.

– Вчера я подумал, что они тебе понравились.

– Я не говорила, что они мне не нравятся. Я сказала, что не буду их носить.

– Почему?

– Потому что они связаны с грехом. Ты купил их для меня в качестве искупления, потому что тебя уличили. Роуз всегда говорит: «Чем муж не вернее, тем больше драгоценностей у жены», – сказала Паулина.

– Похоже на Роуз, – ответил Жюль и положил серьги в карман. – Я сохраню их, положу в сейф. Может быть, позже.

– Что ты имеешь в виду? На Рождество? На мой день рожденья. Нет, Жюль. Я не хочу их. Отошли их в «Бутбис».

– Хорошо, – спокойно сказал он.

На стене рядом с ее стулом висел небольшой натюрморт с виноградом и грушами Фантен-Латура. Она встала и поправила раму.

– Я всегда любила эту картину, – сказала она.

– Ты помнишь, когда мы ее купили? – спросил он.

– Конечно. – Казалось, она готова напомнить о том случае, но раздумала. – Как ты думаешь, Жюль, были мы счастливы, или наш брак был только спектаклем, длившимся двадцать два года?

– О, Паулина, не говори так, пожалуйста.

Опять вошел Дадли, неся серебряное блюдо с яичницей с ветчиной, но Паулина жестом руки отослала его, хотя Жюль не стал бы возражать, чтобы ему еще предложили яичницу.

– Представь, как придется все это делить, – сказала она.

– Все – это что? – спросил он.

Она сделала жест, словно показывая все содержимое дома.

– Все, – сказала она, глядя на него.

На его лице появилось выражение глубокой тревоги. В это мгновение все его состояние и его положение значили для него больше, чем его неудержимая страсть, и он готов был пожертвовать последним.

– Никогда не подшучивай над подобными вещами, – сказал он.

– О, я не подшучиваю, Жюль, ни капельки, – сказала Паулина, без страха глядя в глаза мужа.

– Конечно, шутишь, – сказал он.

– Много лет назад, когда ты просил меня выйти за тебя замуж, мой отец посоветовал мне не выходить, и теперь я возвращаюсь к отцу, потому что мне надо поговорить с человеком, которому я доверяю, и решить, стоит ли мне оставаться твоей женой или покончить с этим.

– Послушай меня, Паулина, я сделаю все, чтобы не потерять тебя.

– А как насчет женщины с рыжими волосами?

– Какой женщины с рыжими волосами?

– Если ты не будешь со мной откровенным, даже сейчас, то нет смысла продолжать разговор. Несколько месяцев назад мне прислали вырезки из газет, прислал конечно, какой-то аноним, вырезки из парижских газет о пожаре в гостинце «Мерис» с фотографией, на которой ты стоишь на заднем плане, а перед тобой молодая женщина с футляром для драгоценностей. Я знала, что ты остановился тогда в «Ритце». Решила не обращать внимания на вырезки, решила о них забыть. Но в последующем у меня появились свидетельства, не дающие мне права забыть и не обращать внимания.

– Например?

– Я почувствовала ее запах на твоих пальцах, Жюль, – сказала Паулина.

Лицо Жюля стало пунцовым. Его выражение было яснее признания.

– Хорошо, это правда, но это ничего не значит. Это был бессмысленный поступок. Я покончу с этим, клянусь. Никогда не слышал ничего более абсурдного, чем разорвать наш брак только из-за моей неверности, – сказал он.

– Трудновато это считать только неверностью, Жюль.

– Это было помрачение ума, клянусь, не более того. Мне пятьдесят семь лет. Возможно, эта была паника. Меня просто охватило непреодолимое чувство.

– Думаешь, у меня порой не возникают подобные чувства к другому мужчине, Жюль? – спросила Паулина.

Жюль посмотрел на нее, словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.

– Возникали, – сказала она. – Например, к Филиппу Квиннеллу. Я думаю, он очень привлекателен. Я даже сказала ему об этом прошлым вечером на этом ужасном приеме.

При упоминании имени Филиппа Квиннелла Жюль вздрогнул. Он не переносил его.

– Если бы я была из тех женщин, что имеют любовников, то вполне могла бы представить его в качестве любовника. Но у меня не было с ним любовной связи, Жюль.

Жюля охватил ужас при мысли, как его жена вообще может думать о любовной связи.

– Из-за Камиллы? – спросил он.

– Из-за этого тоже. Но главное, Жюль, из-за тебя, из-за нашего брака, к которому я отношусь очень серьезно.

– Я тоже.

– Нет. Тебе нужна жена для декорации, вот и все, но мне этого недостаточно.

Какое-то время они молчали.

– Кстати, Филипп Квиннелл не делал мне такого предложения и не проявил ко мне в этом смысле ни малейшего интереса.

– Не нравится мне твой друг Квиннелл, – сказал Жюль.

– Он не верит, что Гектор совершил самоубийство, – ответила Паулина. – О том же мне сказал дворецкий мистера Стиглица вчера.

– Кого волнует, что думают такие люди, как эти двое, – раздраженно сказал Жюль.

– Я тоже не верю, – сказала она.

– А ты верь, – сказал он.

– Ты хочешь заставить меня верить в то, во что я не верю?

– Да, – с раздражением сказал Жюль. Паулина озадаченно посмотрела на него.

В дверь постучали, и в комнату нерешительно вошел Дадли, опасаясь, что прервал, как он думал, важный разговор двух людей, которым он прослужил много лет.

– Извините, что прерываю вас, – сказал он.

– Все в порядке, – сказала Паулина.

– Машина подана. Чемоданы в багажнике, – сказал он.

– Хорошо, я уже иду. Положите эти газеты в машину, Дадли, – сказала Паулина.

Когда Дадли вышел, Жюль сказал:

– Я поеду в аэропорт с тобой.

– О, не глупи, Жюль. – Она выпила последний глоток чая.

– Тебе незачем торопиться, ты же знаешь. Выпей еще чашку чая. Преимущество личного самолета в том, что он не улетит без тебя, – сказал Жюль.

Паулина покачала головой. Его замечание она слышала много раз. Подойдя к двери, она обернулась.

– А комната действительно довольно красивая, не правда ли, Жюль? Жаль, что мы никогда ею не пользовались, – и она вышла из комнаты.

Жюль поднялся и пошел за Паулиной, миновал коридор, холл и через парадную дверь вышел во двор.

– Положили чемоданы в багажник? – спросил он, хотя несколько минут назад слышал от Дадли, что чемоданы уже в багажнике.

Шофер стоял, придерживая дверцу машины. Садясь в машину, Паулина обратилась к дворецкому:

– Дадли, оконное стекло в туалете у библиотеки треснуло. Попросите Джо заменить стекло, хорошо? Да, еще одно. Проверьте и выясните, куда пропала одна из закусочных тарелок сервиза «Флора Даника». Вчера я насчитала только двадцать три.

Жюль жестом руки показал шоферу, что сам закроет дверцу машины за Паулиной.

– Передай отцу мои наилучшие пожелания, – сказал он.

– Передам, – ответила Паулина.

– Уезжаешь надолго?

– Точно не могу сказать, но ненадолго.

– Когда соберешься возвращаться, дай мне знать. Я пошлю самолет за тобой в Бангор. – Он не хотел, чтобы она уезжала.

Паулина натянула перчатки.

– До свидания, Жюль, – сказала она.

– Я буду скучать, – сказал он. Паулина кивнула.

– Все в порядке, Джим, можем ехать, – сказала она шоферу.

Жюль отступил и захлопнул дверцу. Когда машина отъехала он поднял руку и помахал на прощанье. Машина уже выехала со двора и спускалась по подъездной дорожке к воротам, а Жюль все стоял, не двигаясь.

У окна верхнего холла Блонделл наблюдала за проводами. Ей было непонятно, почему она испытывает грусть. В нижнем холле Дадли тоже наблюдал отъезд хозяйки с недобрым предчувствием.

Жюль был удивлен, что испытывает чувство утраты близкого ему человека. Он никогда себе не признавался, что Паулина стала неотъемлемой частью его существования. Всю жизнь, благодаря известности в деловых кругах, его постоянно зазывали заседать в советах директоров компаний, больниц, музеев. Его приглашали участвовать в похоронных процессиях или произносить надгробное слово на похоронах президента Соединенных Штатов, шести сенаторов, двух губернаторов и многочисленных руководителей банков и компаний. Как мужа Паулины Мендельсон его высоко ценили и привлекали к участию в различных общественных организациях. И все же в глубине души он знал, что у него нет ни одного близкого ему человека, к которому он мог бы обратиться в тяжелую минуту. Кроме Паулины.

* * *

– Ты когда-нибудь сходишь к врачу, Жюль? – спросила Фло.

– Для чего?

– Проверить общее состояние здоровья.

– Нет.

– Ты должен сходить, ты знаешь.

– Знаю, знаю.

Она купила Жюлю тренировочный комплекс «дорожку для ходьбы» и установила его в спальне. Каждый день она заставляла его по двадцать минут заниматься на нем, чтобы сбросить вес.

Когда счет за это приобретение поступил к мисс Мейпл, Жюль был польщен, что она потратила так много из своих карманных денег на него.

– Жюль, солнышко, я не понимаю, что означает «отмывание денег», – сказала Фло, сидя в кресле и наблюдая за его тренировкой.

Жюль, держась за поручни, шагал по «дорожке». Эти двадцать минут тренировки стали для них временем для бесед, и оба испытывали от этого удовольствие.

– Что ж, давай объясню, – сказал Жюль. Ему нравилось обсуждать с Фло различные проблемы. – Скажем, у меня есть картина, стоимостью в миллион долларов. Арни Цвиллман покупает у меня картину за эти же деньги, но оплачивает наличными деньгами из собственного кошелька. Затем, как это бывает на рынке искусств, картина заново оценивается, а это значит, что цена ее повышается. Теперь он может продать ее открыто на рынке или на аукционе.

– О, я поняла, – сказала Фло. – Так грязные деньги становятся чистыми.

– Правильно, – сказал Жюль. – Только он говорил не о картинах.

– Дорогой, ты не должен связываться с этим, понимаешь? – сказала Фло.

– Понимаю.

– Тогда скажи Арни Цвиллману, чтобы он шел ко всем чертям.

Жюль кивнул. Хотелось бы ему, чтобы все было так просто. Он выключил «дорожку», молча постоял на ней. Затем сошел и направился в ванную. У двери он сказал тихо:

– В этом деле есть то, чего ты не знаешь.

– Что же?

– Он знает обо мне то, чего никто не знает.

– Даже Паулина?

– Даже Паулина. Она уставилась на него.

– Что, например? – спросила она.

Он обернулся и посмотрел на нее. Такого загнанного выражения она никогда не видела на его лице. Он было открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. Взглянул на часы.

– Я лучше пойду. Уже поздно. Я должен за обедом встретиться с Симсом Лордом.

– Я должна знать, – настаивала Фло.

Жюль умел хранить секреты. Он был из тех, кто не доверяет людям. Даже Симсу Лорду, своему доверенному советнику, он не все рассказывал о себе. Симс знал досконально только то, что касалось его бизнеса. Вечером, когда он встретится с ним, Жюль планировал рассказать о необычном разговоре с Арни Цвиллманом и его предложении участвовать в отмывании денег, но он не будет рассказывать ему то, что знает Арни Цвиллман о его жизни, о девушке, упавшей с балкона гостиницы «Рузвельт» в Чикаго в 1953 году. Или о Киппи. Иногда он действительно начинал беспокоиться о своем сердце. Оно билось слишком быстро, когда он думал о том, что хранил глубоко в себе. Он понимал, что должен побывать у доктора Петри, но из-за постоянной занятости откладывал этот визит.

– Расскажи мне, – настойчиво повторила Фло.

Тогда он наконец заговорил, медленно и очень тихо, словно разговаривал сам с собой. Фло, едва слышавшая его, наклонилась поближе. Она понимала, что, прерви она его и попроси говорить погромче, он передумает и не станет рассказывать.

– Когда я был молодым, еще в Чикаго, со мной случилось нечто ужасное, за что я несу ответственность, – Начал он.

* * *

В Северо-Восточной гавани, где жил Невилль Макэдоу, когда он слышал, что о нем говорят как об отце Паулины Мендельсон, то это забавляло его. Еще больше его забавляло, когда о нем отзывались как о тесте Жюля Мендельсона. Прошлым летом он отпраздновал свое семидесятипятилетие с тремя дочерьми и их мужьями, которые устроили небольшой танцевальный вечер под тентом на лужайке. Приехали все его внуки, даже Киппи, которого в семье звали «кузеном из Калифорнии». Мужчины были одеты в яркие спортивные куртки и белые брюки, женщины оделись наряднее: в пестрые шелковые или шифоновые платья, но почти без украшений. Никаких черных галстуков. Между собой они посмеивались над претенциозностью и чванством общества в Ньюпорте и Саутгемптоне, предпочитая простоту и скромность. «Эти люди понятия не имеют о самоограничении, – обычно говаривал Невилль Макэдоу. – У них нет дисциплины Северо-Востока». О приемах на этой части побережья никогда не сообщалось в нью-йоркских газетах, в частности в колонке светской жизни Долли де Лонгпре, признанного хроникера светской жизни на протяжении тридцати лет.

На той вечеринке Жюль Мендельсон завоевал восхищение всего семейства Макэдоу, когда согласился провести несколько часов в обществе тети Мод, известной в семье как «бедняжка тетя Мод». Это ее мужа, дядю Гарри, нашли мертвым в постели в дешевом отеле западной части Нью-Йорка, одетого в женское платье. С тех пор общение с тетей Мод считалось тяжким испытанием. Киппи, заканчивающий образование и проходящий лечение от наркомании в «Ле Росей» в Швейцарии, после того, как его исключили из школ Святого Павла и Святого Георга, представлялся для членов семьи полным необъяснимого очарования. «Такой красивый», – говорили о нем дамы старшего поколения, – такой обаятельный». Его сверстники были иного мнения. На юбилее Невилля Макэдоу он ради шутки удавил кошку, прямо у стола молодежи, вызвав у своих восточных кузенов ужас и восхищение. «Я больше никогда не будут разговаривать с тобой, Киппи Петуорт, – заявил ему кузен из Филадельфии Луис Ордано со слезами на глазах. – Твое счастье, что это была не одна из абиссинских кошек деда. Вот все, что я могу сказать». Косимо и Косима – абиссинские кошки деда, которых он безумно любил.

Киппи, как обычно, повезло, что его выходка с кошкой не вызвала сильного возмущения, потому что кошка оказалась бездомной, случайно забредшей под тент, а потому о ней недолго горевали. Киппи вместе с Боззи Манчестером, кузеном из Нью-Йорка, закопали несчастную кошку в кустах на задворках дедова дома. Больше об этом не вспоминали.

– Как здесь прекрасно, папочка, – сказала Паулина. – Я уже стала забывать. Надо мне чаще приезжать.

– Ван Деганы приглашают тебя на ленч, – сказал Невилль Макэдоу.

– О, нет, благодарю, папочка. Я останусь с тобой, – сказала Паулина. Она намочила свою салфетку в стакане с водой и потерла пятно на белом льняном пиджаке отца, оставшееся от капли протертого морковного супа. – Придвинься ближе к столу, папочка, чтобы снова не капнуть. Позволь мне повязать салфетку повыше. Вот так. А теперь заканчивай есть свой суп. Эта симпатичная девушка из города приготовила его специально для тебя. Она сказал, что он – твой любимый. Какое она сокровище.

– Колин, – сказал старый мистер Макэдоу. – Ее зовут Колин. Ты же знаешь, она – не служанка, не повар. Она приходит ко мне на выходные и во время каникул, чтобы приглядеть за мной, а вообще-то она учится в университете.

Все происходящее в Северо-Восточной гавани привлекало внимание отца Паулины. Он живо интересовался как жизнью местных жителей, так и приезжающих на лето.

– А еще Колин ходит в школу гостиничных менеджеров и хочет стать когда-нибудь управляющей гостиницы «Эстикоу».

– Замечательно, – сказала Паулина. – Молодежь нынче такая амбициозная и целеустремленная.

– Как дела у Киппи? – спросил отец.

– Неважно. Киппи, к сожалению, не обладает ни амбициозностью, ни целеустремленностью. Зато обаятелен по-прежнему. Он все еще находится в лечебнице во Франции, из-за наркотиков.

Невилль Макэдоу похлопал дочь по руке. Он выглядел до сих пор подтянутым, потому что всю жизнь ежедневно играл в теннис, пока с ним несколько лет назад не случился удар. Чтобы уберечь лицо от солнца, он носил белую теннисную кепку, из-за постоянной стирки ставшую мягкой и бесформенной. Они сидели на веранде его большого дома, крытого дранкой, посеревшей за пятьдесят лет от зимней стужи, ветров и дождей. Этого дома не было бы, не случись в 1947 году пожара, до основания спалившего родовой особняк Макэдоу в Барьерной гавани, что рядом с Северо-Восточной. К тому времени огромное состояние Макэдоу стало таять, и семья уже не могла позволить себе иметь дом, требующий больших расходов. На деньги, полученные по страховке за сгоревший дом, отец Невилля построил новый в Северо-Восточной гавани с десятью, а не двадцатью спальнями, как было в старом доме. В этом доме Паулина и ее сестры проводили каждое лето до замужества.

– Что случилось, Паулина? – спросил Невилль.

– Ты всегда чувствуешь, когда что-то случается, правда, папочка? – сказала она.

– Ты ведь не появилась бы здесь весной, когда сезон еще не начался, если бы у тебя не было на то веской причины, – ответил он.

Паулина завязала, потом развязала рукава свитера, накинутого на плечи. Она поднялась с плетеного стула, подошла к краю веранды, села на перила и повернулась лицом к отцу.

– Я думаю уйти от Жюля, – сказала она.

* * *

Жюль никогда не обсуждал со своей любовницей, куда и зачем ездит или ходит жена, но его возлюбленная фанатично следила за действиями Паулины по публикациям в газетах светской хроники и в колонках сплетен. В частности, Сирил Рэтбоун продолжал проявлять нездоровый интерес к активности Паулины Мендельсон, хотя, по счастью, не нашел связи между присутствием Жюля Мендельсона и Арни Цвиллмана на приеме у Каспера Стиглица. Он просто причислил Мендельсонов к числу «неожиданных гостей среди смешанной компании на приеме».

– Где находится Северо-Восточная гавань? – спросила Фло.

– В штате Мэн, – осторожно ответил Жюль. – А почему ты спрашиваешь?

– Это вроде Малибу?

– Господи, нет же.

– Как Ньюпорт?

– Ты какой Ньюпорт имеешь в виду, в Калифорнии или в Род-Айленде?

– Я не знаю, где находится ни тот, ни другой.

– Они находятся в этих двух штатах. Что касается Гавани, то она не похожа на Ньюпорт в Калифорнии, и скромнее Ньюпорта в Род-Айленде.

– Скромнее. Значит, менее шикарная?

– В какой-то степени.

– Для тихих богатых? В этом смысле?

– Возможно. Откуда такой интерес к Северо-Восточной гавани?

– Я слышала, что Паулина поехала туда навестить отца. Жюль минуту помолчал.

– Где ты слышала это? – спросил он.

– Я в общем-то не слышала, а читала.

– Где?

– В колонке Сирила Рэтбоуна.

– Я мог бы догадаться. Кажется, ты слишком доверяешь информации этого нахала.

– Я бы умерла от счастья, появись мое имя в колонке Сирила Рэтбоуна.

– О, пожалуйста, не надо.

– Правда, правда, Жюль. Я очень люблю читать о разных людях и местах, о которых он пишет. Это словно другой мир для меня. Как бы я хотела однажды побывать в этих местах, таких, как Ньюпорт, Саутгемптон или Северо-Восточная гавань, – сказала Фло.

– Не дашь ли ты мне еще бокал вина? – попросил Жюль.

– Раз Паулины нет в городе, тебе не обязательно вечером идти домой, не так ли?

– Нет, мне надо идти, но не прямо сейчас. Дома знают, что меня приглашали пообедать, но я отказался. Думаю, мы можем пообедать здесь.

– А ты не хочешь сводить меня куда-нибудь пообедать, Жюль? – спросила Фло.

– Почему нам не поесть здесь?

– Потому, что я сыта по горло этими обедами. Еда из китайского ресторана Чжоу или пицца из «Спаго». Вот, что значит мои обеды здесь. Я умею подать на стол, но я не умею готовить. Я хочу куда-нибудь пойти. – От нетерпения она даже встала.

– Это неразумно, – сказал Жюль, покачав головой.

– Почему? – настаивала Фло. Загибая пальцы на руке, она стала перечислять факты. – Паулина уехала в Северо-Восточную гавань навестить отца. Тебе не надо идти на обед к Роуз, потому что она лежит со сломанной ногой и бутылкой водки, да и вообще ты без Паулины никогда не ходишь на все эти модные обеды. А тот парень из музея в Хартфорде, который собирался придти посмотреть твои картины и попытаться уговорить тебя оставить коллекцию «Уодсфорт Атениум», отложил свой визит, потому что его свекровь покончила с собой. А Симс Лорд уехал на съезд банкиров в Чикаго и будет там произносить речь вместо тебя, потому что ты не захотел ехать в Чикаго. И парень из «Лувра» из Парижа, реставрировавший статуэтку балерины Дега, которую ты нечаянно уронил, потому что один человек довел тебя до бешенства во время ленча после похорон Гектора Парадизо, приедет со статуэткой не раньше завтрашнего вечера. Итак, ты свободен и можешь повести меня пообедать.

Жюль рассмеялся.

– Бог мой! Откуда ты все это знаешь? – спросил он.

– Потому что я умею слушать, Жюль. Ты здесь лежишь на моей кровати с телефоном на животе и говоришь обо всем этом, а я только слушаю и запоминаю.

Он погладил ее по руке.

– Послушай, Фло, дорогая, мне не нравится твоя идея пойти куда-нибудь, – сказал он терпеливо. – Особенно сейчас.

– Я же не прошу вести меня в «Бистро Гарден» или в «Чейзен». Не надо никаких шикарных ресторанов, где ты можешь встретить знакомых.

Жюль покачал головой. Он не хотел появляться на публике с Фло, но ему не хватало мужества сказать об этом.

– Можно пойти в этот чертов «Вэлли». Уж там ты наверняка не встретишь никого из своих знакомых. Мы только пообедаем вместе, как двое нормальных любовников. Пожалуйста, Жюль. Пожалуйста. Я всегда разодета, а ходить некуда. Ты не представляешь, как мне одиноко.

– Хорошо, – сказал он спокойно, положил руку ей на колено и погладил. Потом стал продвигаться выше.

– О, нет, не сейчас, – сказала она, удерживая его руку. – Не заводись. Я знаю эти уловки. Мы начнем, а потом ты меня никуда не поведешь. После обеда я сделаю все, чтобы ты остался доволен. – Она выскочила из постели и побежала одеваться. – Сегодня доставили новый костюм от «Шанель».

Черный с золотыми пуговицами. Очень короткая юбка, вот досюда.

– А куда мы можем пойти, где никого не встретим? – спросил Жюль.

* * *

Двадцать два года назад отец посоветовал Паулине не выходит замуж за Жюля Мендельсона. Невилль Макэдоу, отдававший предпочтение физически крепким и атлетически сложенным мужчинам, намекал ей тогда, что Жюль не только грузный и не занимается спортом, но и не вхож во все те клубы, членами которых являются представители семейства Макэдоу уже не одно поколение. Клубы играли огромную роль в их жизни. Но Невилль Макэдоу не мог пренебречь личным влиянием Жюля в мире финансов, а с годами полюбил и стал уважать своего зятя.

Жюль, со своей стороны, хотя никогда и не признавался в этом, был в восторге от родословной семьи жены. Поначалу его озадачило, что семья, столь знатная, имела так мало денег. По сравнению с громадными состояниями, типичными для того времени, миллионы Макэдоу, а их было немногим более четырех, считались незначительными, по крайней мере, в тех кругах, где вращался Жюль. Это Жюль, богатый аутсайдер, дал деньги на то, чтобы привести в порядок дом папочки после случившегося с ним удара: утеплить, перекрыть крышу, расширить веранду, чтобы по ней могла удобнее двигаться инвалидная коляска, ставшая неотъемлемой частью жизни папочки. Внутри дома библиотеку, которую старый Макэдоу называл «книжной комнатой», переделали в спальню, а туалет при библиотеке расширили, превратив его в ванную комнату, на стены прикрепили поручни. Больше всего на свете Невилль боялся упасть и сломать бедро.

Рассказывать о случившемся Паулине было больно и тяжело. Обычно, говоря о своей жизни, она излагала точно и увлекательно, но сейчас рассказывала бессвязно, с запинками, отвернув лицо от отца, чтобы он не видел выражение боли и стыда.

– У Жюля есть любовница, – начала она. – Обнаружила я это совершенно постыдным образом. Это было так больно, папочка. Нет, нет, я не будут рассказывать, как я это обнаружила. У него есть любовница. Он ее содержит. Он совершенно потерял голову.

– Он тебе сам сказал, что потерял голову?

– Несколько раз я просыпалась по ночам, а он лежал рядом, уставившись в потолок.

Если она ожидала, что отец отреагирует на это не по-джентльменски и усмехнется, то ошиблась. Он никогда бы не позволил себе упрекнуть ее, сказав «я же говорил тебе», потому что он любил дочь и видел, что она глубоко несчастна.

– Ты ее видела? – спросил Невилль, когда Паулина кончила свой рассказ.

– Кто-то прислал мне ее фотографию из парижской газеты. Он возил ее в Париж. Я тебе говорила об этом?

– Она моложе тебя.

– Не настолько молода, чтобы быть моей дочерью, но приблизительно этих лет. И красивая. Немного простоватая, но красивая.

– Она из твоего круга?

– Господи, нет.

– Ты, вероятно, случайно встречалась с ней?

– Не думаю.

– А твои друзья, например, Роуз Кливеден или Камилла Ибери, видели ее?

Одна из абиссинских кошек забрела на веранду и, подойдя к Невиллю, поцарапала когтями его ногу.

– А, кошечка моя пришла, – сказал он умиленно. Он подхватил кошку на руки. – Да это кот. Я никогда не уверен, кто из них кто. Ты Косима или Косимо? – Он поднял кошку и заглянул ей между задними лапами. – Конечно, Косима. Я так и знал, что ты – Косима. – Он посадил кошку на колени.

– О вас уже ходят слухи? – продолжил он разговор, прерванный появлением кошки.

– Если даже и ходят, то я об этом ничего не знаю, – ответила Паулина. – По крайней мере, я не заметила никаких перемен в отношении к нам друзей.

– Жюль хочет уйти от тебя и жениться на ней?

– Нет, не думаю. Наоборот, я чувствую, что он не хочет бросать меня и не хочет, чтобы я ушла от него. Он хочет иметь нас обеих.

– Возможно, это результат того, что вы ведете слишком бурную светскую жизнь в Калифорнии? – спросил папочка. – Жюль никогда ею особенно не интересовался, пока не встретил тебя. Может быть, эта женщина – просто отдушина от всех обедов и приемов.