Текст книги "Строптивая"

– Хочешь, возьми их, Глицерия.

– Нет, черт, не надо. У меня в комнате лишь три крошечных окошечка.

– Тогда сдам их на хранение. Думаю, стоит разбить зеркала у бара.

– Не надо, Фло. Это приносит несчастье. Я их просто сниму со стен.

* * *

К вечеру последнего дня, проведенного Фло в доме, весь холл был загорожен картонными коробками и ящиками, готовыми к отправке на хранение, хозяйственными сумками с вещами, которые она решила взять с собой в бунгало на бульваре Кауэнга. Ее любимые диваны, обитые серым атласом, и другая мебель были упакованы для перевозки на склад для хранения, также как китайские бронзовые канделябры с драконами. Глицерия помогла ей обернуть в газеты бокалы от «Штаубена», тарелки от «Тиффани», столовое серебро и все это уложить в коробки и ящики, в которых когда-то они были доставлены в ее дом. Фургон для перевозки вещей должен был придти на следующее утро в десять часов. Ей оставалось только упаковать свою одежду. Чемоданы от «Луи Вуиттон» стояли открытыми на полу, но костюмы от «Шанель» она все не решалась снять с плечиков и еще не притронулась к ящикам и полкам в многочисленных шкафах в гардеробной, заполненных блузками, свитерами, ночными рубашками, бельем и чулками.

В глубине одного из ящиков за нижним бельем, которое она выписывала из Парижа, из того же магазина на Рю де Риволи, где заказывала себе белье Паулина Мендельсон, была спрятана небольшая коричневая коробочка с микрокассетами.

– Вот ключ от моего дома, – сказал Лонни.

Ее вполне устраивало, что Лонни Эдж в этот вечер будет отсутствовать на Азалиа Уэй, так как, по его словам, у него «есть дела». Она подумала, что он, вероятно, вернулся к своему ночному образу жизни, привычному для него в прошлом. С тех пор, как он решил вернуться в бунгало на бульваре Кауэнга, какие-то мужчины звонили ему, и на несколько вечеров – и даже в дневное время – он исчезал, ничего не объясняя. Она обратила внимание, что у него появилось больше денег и он стал проявлять щедрость по отношению к ней, что раньше не было в его привычке. Он перестал препираться с ней по поводу неуместных расходов. Когда она просила его съездить за покупками в супермаркет, он спокойно соглашался и даже на свои деньги покупал ей кое-что, вроде гигиенических салфеток и лака для ногтей, не требуя от нее за это ни цента. Иногда он покупал пиццу и заставлял ее есть.

– Не думаю, что тебе стоит оставаться здесь на ночь, когда все в доме вверх дном, – сказал Лонни. – Действует удручающе. Приезжай ко мне. Я буду дома после полуночи. А утром я привезу тебя сюда до прихода фургона.

– Хорошо, Лонни. Повтори мне свой адрес.

– Семьдесят два ноль четыре и четверть. Вверх по Хайлэнд Авеню. Поверни направо под мост и попадешь на бульвар Кауэнга, – объяснил терпеливо Лонни. Он уже в третий раз повторял свой адрес.

– Правильно, правильно. Я запомню. Я хочу немного побыть здесь одна. Ты понимаешь. Воспоминания. В этом доме бывали хорошие времена, хочешь верь, хочешь нет.

– Конечно, Фло, – сказал Лонни. Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

В последний вечер на Азалиа Уэй ей хотелось побыть одной. Снова и снова она бродила по комнатам небольшого, но элегантного дома, где столько всего произошло. Дом не был полон счастливых воспоминаний, но она любила его, потому что он был ее, или почти ее, и она мысленно возвращалась к радостным и печальным дням, к тому, что пережила здесь. Она задавалась вопросом, суждено ли ей когда-нибудь жить так, как она прожила в этом доме. Наконец, когда было совсем поздно, она прилегла на обитый серым атласом диван. Взяла подушку с каплями крови Киппи Петуорта, превратившимися теперь в темное грязное пятно, и подложила себе под голову. Она собиралась просто полежать немного и отдохнуть, подумать о жизни с Жюлем Мендельсоном, о том, как сложится ее жизнь в дальнейшем. Единственным ценным ее имуществом были кассеты. Она чувствовала уверенность от того, что найдет кого-то, кто поможет ей использовать кассеты для ее книги. Ей так хотелось, чтобы «кто-то» оказался Филиппом Квиннеллом. Она знала, что он поймет недостатки и великодушие Жюля Мендельсона. Она знала, что он не жаждет реванша, как Сирил Рэтбоун, который хотел отомстить Паулине Мендельсон. Ей было приятно думать о перспективе работы с Филиппом Квиннеллом. Она сосредоточилась на этой приятной мысли. Она не собиралась спать, зная, что еще многое надо сделать, но уснула.

* * *

Ее разбудил какой-то звук. Она поняла, что в доме кто-то есть. Вначале она подумала, что это Лонни вернулся за ней, не обнаружив ее в бунгало на бульваре Кауэнга, куда она обещала ему приехать. Но звуки не были похожи на те, что производил Лонни и к которым она привыкла за месяц, что они вместе прожили на Азалиа Уэй, – хлопанье дверцой холодильника, отрыжка, громко включенный телевизор. Она лежала на диване без движения, делая вид, что спит. Неподалеку от себя она услышала дыхание и поняла, что кто-то находится в комнате, около камина. Она медленно села на диване и, повернув голову, увидела фигуру человека, обыскивавшего стоявшие на полу коробки. Лицо его она не могла разглядеть из-за женского чулка, натянутого на голову.

– Лонни, это ты? – спросила она, хотя знала, что это не Лонни. Ее голос прозвучал жестко и пронзительно. Она почувствовала, как сердце от страха сильно забилось в груди. Пальцы похолодели. Губы, нос и даже волосы на голове зашевелилась от страха. – Что вы делаете в моем доме? Зачем вскрываете коробки и ящики? Кто вы? Что вы ищете?

Человек не ответил. Очень спокойно он выпрямился во весь рост. В его руке она увидела один из ее бронзовых китайских канделябров с драконами с красной биркой, привязанной для того, чтобы пометить его как предмет, предназначенный для перевозки на хранение.

– Он китайский, – сказала Фло, тяжело дыша. – Старинный. Принадлежал одной из китайских династий, Жюль мне рассказывал. Может быть, династии Минь. Точно не помню. Что вы собираетесь им делать? Почему вы идете ко мне с ним? Пожалуйста. Не надо. Это из-за кассет? Они вам нужны? Чертовы кассеты! Это так? Возьмите кассеты. Они в другой комнате. О, нет!

Она видела, как бронзовый канделябр опустился со всего размаха на ее голову. «О, господи!» – прошептала она. Она подняла руки, защищая лицо. «Нет, только не лицо. Пожалуйста, не бейте по лицу, пожалуйста, мистер. Не в лицо, пожалуйста». Сапфир на кольце, подаренном Жюлем, который, как она говорила Сирилу Рэтбоуну, будет на ее пальце, когда она умрет, разлетелся на кусочки под силой следующего удара. Ее губы снова зашевелились, но нападавший понял, что она пытается произнести молитву. «О, Господи, Боже милостивый, помоги мне, помоги», – были последними словами, которые можно было разобрать. Звуки, вырывавшиеся из ее рта, в то время как нападавший наносил ей еще восемь ударов, были молитвой: «АвеМариямилосерднаябогдаприбудетстобой», которую ее убийца не мог разобрать. Молитвой, обращенной к Богу, с просьбой простить ее грехи, с просьбой к матери помочь ей, с просьбой к Жюлю дать ей умереть до следующего удара, потому что она знала, еще до того, как первый удар достиг ее головы, что спасения ей нет.

Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета № 28.

«Я знаю, что должна думать об этой чертовой книге, но я могу думать в последнее время только о том, что со мной будет. Это ужасное ощущение – думать, что все лучшее, что со мной было, уже произошло, все остальное будет как спуск с горы. Но, как бы я ни старалась представить свою будущую жизнь, ничего не получается, картина не складывается. Что, черт возьми, это значит?»

ГЛАВА 29

– Филипп, однажды ты сказал, что по твоей вине парализовало девушку, и этот случай навсегда изменил твою жизнь, – спросила Камилла.

Роман Филиппа Квиннела с Камиллой Ибери продолжался почти год. За это время у нее не раз возникала мысль выйти за него замуж. Но он постоянно давал понять, что сопротивляется постоянству в любви. В его прошлом была девушка, чью жизнь он испортил, за что несет ответственность и потому не допускает даже мысли о женитьбе. И Камилле пришлось смириться с тем, что их любовь будет длиться не вечно. Они любили, ссорились, расставались, сходились опять, и такой порядок отношений они, в конечном итоге, восприняли как должное и получали от него удовольствие.

В последний вечер перед отъездом Филиппа в Нью-Йорк они пообедали в одиночестве, дома у Камиллы, а затем занимались любовью столь же страстно, как в первую ночь после их знакомства на приеме у Жюля и Паулины Мендельсон, в вечер его приезда в город.

Филипп поднялся с кровати. Камилла наблюдала, как он открыл окно и надел халат в бело-голубую полоску. Затем он подошел к туалетному столику, взял стул и придвинул его спинкой к кровати. Сел на него верхом и, взглянув на Камиллу, начал говорить.

– Ее звали Софи Бушнелл. Ее зовут Софи Бушнелл, правильнее будет сказать. Она жива, но жизнь проводит в инвалидной коляске, и в этом повинен я.

– Я хочу послушать дальше, Филипп.

Он рассказывал, глядя на свой палец, которым водил по резной спинке стула.

– Мы ехали в ее машине, но за рулем сидел я. Ехали на большой скорости вдоль дамбы, разделявшей ту часть города, где жила она, от района, где жил я. Мы были пьяны. Я врезался машиной в опору. Она сломала шею.

Он поднял глаза и посмотрел на Камиллу.

– Было что-то еще?

– Да.

– Что же?

– Я в тот момент был без брюк.

Он поднялся со стула и прошел в ванную.

– Именно этого ты испугался, когда совершил аварию? – спросила она, когда он вернулся в спальню.

– Довольно веская причина, как ты думаешь?

* * *

– Я буду по тебе скучать, – проговорила она позже, прижавшись к его груди.

– Я тоже, – сказал он и обнял ее.

– Ты превратил меня в распутную женщину.

– Ты родилась такой.

– Но в самом деле наша любовь не кончится, правда?

– Ты же знаешь, что нет.

– Мы ведь будем встречаться еще не раз?

– Конечно.

– Ты приедешь?

– Непременно.

Филипп терпеть не мог расставания. Они договорились, что никаких прощаний утром не будет. Целуя ее перед сном, он сказал, что уедет утром до того, как она проснется. Филипп всегда вставал около шести утра, чтобы успеть на собрание анонимных алкоголиков в бревенчатом доме на бульваре Робертсон, и Камилла в это время обычно еще не просыпалась. Утро его отъезда ничем не отличалось от других, но Камилла все-таки встала и приготовила ему кофе, пока он брился и принимал душ. Их прощальный поцелуй был легким, почти небрежным, словно он отправлялся на службу или в командировку, но она не услышала двух гудков, которыми он обычно подавал ей сигнал, когда в машине уезжал по делам в город.

Филипп планировал встретиться с Фло Марч на собрании и до отъезда в аэропорт выпить с ней чашку кофе.

– Не беспокойся обо мне, – сказала она накануне утром, когда после собрания пили кофе.

– Я не беспокоюсь. Ты самая сильная хрупкая девушка, какую я когда-либо встречал, – ответил он.

– Это хорошо или плохо? – спросила она.

– Не знаю, – ответил он, испытывая желание поцеловать ее.

– Как поживает Камилла? – спросила она, поняв его намерение.

Он засмеялся.

– Ты не находишь, что моя жизнь и так достаточно сложная? Но я тебя с удовольствием обниму как давняя подруга.

Они засмеялись.

– Слушай, хотелось бы кое-что с тобой обсудить до твоего отъезда, – сказала она. – Делового характера.

Направив машину к Западному Голливуду, он подумал, что она, вероятно, хочет поговорить с ним о книге, которую писала вместе с Сирилом Рэтбоуном до его смерти. Он же собирался дать ей совет уехать из Лос-Анджелеса и начать новую жизнь в каком-нибудь городе, где ее имя менее известно.

Он занял для нее место рядом с собой, положив на стул ключи от машины, но Фло Марч не пришла на собрание. Когда комната стала наполняться народом и не хватало свободных мест, он убрал ключи и освободил стул. Всякий раз как очередной опоздавший входил в комнату, он беспокойно оглядывался на дверь. Чувство тревоги охватило его. Он пытался сосредоточить внимание на выступлении бывшего хирурга, рассказывавшего о том, что делал операцию в пьяном виде, а потому не мог сконцентрироваться на состоянии пациента. Посреди его рассказа Филипп встал и вышел. На углу улицы он нашел телефон-автомат. Набрал номер Фло. Ответный гудок был необычным, и затем послышался записанный на пленку голос оператора, известившего, что набранный номер больше не обслуживается. Он подумал, что телефонная компания отключила ее телефон за неуплату, или же она сама попросила отключить, потому что выезжала из дома. Чувство тревоги еще усилилось.

Подойдя к машине, он обнаружил, что та заблокирована соседними машинами, и он не сможет выехать. Придется ждать окончания собрания, когда его участники начнут разъезжаться. В этот момент из-за угла показалось такси и остановилось у входа в бревенчатый дом. Из него вышла женщина, в которой Филипп узнал Роуз Кливеден, хотя голова у нее была повязана шарфом и на глаза надеты темные очки.

Но ее маскировка была бесполезной, поскольку участников собрания не интересовало, кто она, даже если бы она во всеуслышание объявила свое имя и номер счета в банке.

Он пригнулся к рулю, не желая, чтобы Роуз его заметила. Трезвая, она говорила ничуть не меньше, чем когда была пьяна. Но она все-таки увидела его помахала рукой, проходя мимо его машины.

– Мне нужен твой совет, Филипп, – сказала она. – Я записалась в список выступающих завтра, так как завтра у меня дата – три месяца, и я собираюсь сделать страшное признание.

– Роуз, я очень тороплюсь, – ответил Филипп.

– Видишь ли, никогда ничего грандиознее не слышала, пока не стала ходить на собрания, и боюсь признаться в своей вине, – сказала она. – Многие годы, почти тридцать лет, я всем твердила, что у меня была любовная связь с Джеком Кеннеди, что мы занимались любовью в спальне Линкольна в Белом доме. Кажется, я даже с тобой говорила об этом в первый вечер нашего знакомства. Помнишь? Ты тогда спросил: «Что за любовник был Джек Кеннеди?» И я рассказала, что он был великолепным любовником, пока не кончал, а затем не мог перенести даже прикосновения, и все из-за того, что был ирландским католиком, а они считают это великим грехом. Ты помнишь?

– Да, Роуз, помню, но…

– Ну так я все это придумала.

– Роуз, пожалуйста, я должен ехать. – Но не так-то просто было избавиться от Роуз Кливеден, когда она говорила о себе.

– Это все неправда. Я никогда не была в постели с Джеком – Кеннеди. Но я так часто об этом рассказывала, что сама начала верить. Я думала, что это делает меня интересной женщиной. Как, ты думаешь, это прозвучит, когда я завтра будут выступать по случаю трехмесячной даты? Ведь им нравятся подобные вещи?

Филипп выглянул из машины, наблюдая, как такси, на котором приехала Роуз, разворачивается. Повернувшись к Роуз, торопливо проговорил:

– Дело не в том, Роуз, нравится им это или нет. Видишь ли, выступление на собрании – не развлечение. Ты просто должна сказать, что выдумывала разные истории тогда, когда напивалась, чтобы казаться более интересной, более важной, – сказал Филипп. – Прости, но мне действительно надо ехать. У меня дела.

– Как ты думаешь, стоит ли мне написать Джеки и извиниться за эту ужасную историю, которую я столько лет рассказывала?

– Нет. До свидания, Роуз. Попытаюсь взять твое такси. На своей машине я отсюда не выберусь.

Когда Роуз вошла в бревенчатый дом, он побежал за такси, махая руками, чтобы привлечь внимание водителя.

– Пожалуйста, – произнес он, догнав такси, – не могли бы вы отвезти меня на Азалиа Уэй? Это на полдороге вверх по каньону Коулдуотер.

– Нет, приятель. Я обслуживаю Западный Голливуд. Мне не разрешается брать пассажиров на улице не из моего района. Иначе меня оштрафуют. Извини.

– Это очень важно, – сказал Филипп, не понимая, почему у него такое ощущение крайней необходимости. Он вынул из кармана двадцатидолларовую купюру и протянул водителю. – Никто не смотрит. Никто не донесет на вас. Сейчас только двадцать минут восьмого. Улицы почти пусты.

– Оплата входит в двадцатку?

– Нет, двадцатка сверх оплаты.

– Залезай.

Когда они свернули с каньона Коулдуотер на Азалиа Уэй, таксист сказал:

– О, Азалиа Уэй. Здесь живет Фей Конверс.

– Дом, который мне нужен, первый после дома Фей Конверс. – сказал Филипп.

– Я знаю ее горничную!

– Угу!

– Глицерия.

– Что?

– Имя горничной – Глицерия. Я подвожу ее каждый вечер к остановке автобуса. Фей платит.

– Вот здесь, – сказал Филипп. – Поверните здесь.

– Нет, приятель. Дорога очень узкая. Я никогда здесь не развернусь. Можешь выйти здесь.

Расплатившись с водителем, Филипп выскочил из машины и побежал вверх по холму. Трава сильно разрослась и побурела. Похоже было, что ее давно не стригли. Кусты вдоль дорожки, ведущей к входной двери дома, тоже явно нуждались в стрижке. Подбежав к двери, он нажал на кнопку дверного звонка. Никто не открывал. Он снова позвонил. Потрогал ручку. Дверь была не заперта. Войдя в дом, он крикнул: «Фло!» Минуту подождал. Позвал снова: «Фло? Ты здесь, Фло? Это Филипп. Могу я войти?»

Ответа не было. Он прошел вглубь дома. Повсюду стояли картонные коробки, тюки, сумки, приготовленные к отъезду, но все были вскрыты, и их содержимое разбросано по полу. Он подумал: не было ли здесь ограбления, или в дом забрались хулиганы. Он прошел дальше и увидел, что в гостиной все разгромлено. Он вернулся в холл и оттуда прошел в спальню. Постель была не тронута, на полу стояли раскрытые чемоданы. Дверь в гардеробную была открыта. Ящики в шкафах были выдвинуты, из них свешивались блузки, свитера, чулки, нижнее белье, словно в них рылись.

– Фло! – позвал он снова.

Выйдя из спальни, он медленно прошел в гостиную. Диван, обитый серым атласом, стоял к нему спинкой. На полу он заметил туфли Фло: одна валялась около дивана, другая у стула. Бронзовый канделябр с извивающимися драконами был брошен на пол, с основания канделябра кровь стекла на белый ковер. Он наклонился и поднял его. На нем были видны прилипшие с кровью рыжие волосы. Он очень медленно обошел диван и с ужасом увидел тело Фло Марч. Ее рыжие волосы были в крови. Руки прикрывали лицо, словно защищая, сапфир на кольце и палец были размозжены. Кровоподтеки покрывали руки до локтя.

Кровь отхлынула от лица Филиппа, когда он увидел свою прекрасную подругу. «О, Фло», – прошептал он. На стойке бара он заметил телефон. Поднял трубку, но гудка не было, и он вспомнил, что телефон отключен. Он выбежал из дома. Чтобы попасть к дому Фей Конверс, надо было пробежать по подъездной дорожке до Азалиа Уэй. Он звонил и звонил в дверь, но никто не открывал. «Мисс Конверс!» – позвал он ее, затем стал кричать имя горничной, Глицерии, но дом был пуст и заперт. Фей Конверс улетела в Нью-Йорк на презентацию ее новых духов, а Глицерия еще не пришла.

Он побежал по Азалиа Уэй, затем опять к дому Фло, надеясь найти ключи от ее машины, но не нашел. Он снова побежал в сторону каньона Коулдуотер. От бега он весь вспотел. Вдоль каньона уже густым потоком двигался транспорт. Он поднимал руку, пытаясь остановить машину, но они проезжали, не останавливаясь. Он побежал, что было сил, дальше. Заметивший его автомобилист позвонил по телефону из машины в полицию.

– Какой-то сумасшедший парень бегает взад и вперед по каньону Коулдуотер, – сообщил он.

* * *

Горничная Паулины Мендельсон, Блонделл, проработавшая у нее больше двадцати лет, постучала в дверь спальни и вошла. Она внесла маленький поднос с чашкой чая и поставила на столик у кровати. Затем подошла к окну и отдернула шторы.

– О, ради Бога. Что ты делаешь, Блонделл? Который час?

– Еще рано. Вы проснулись? – спросила Блонделл.

– Не совсем, – сказала Паулина. – Приходи через час. Я еще немного посплю.

– Я подумала, что вам будет интересно узнать…

– У меня опять была бессонная ночь.

– … что та женщина, что была на похоронах мистера Мендельсона…

– О, прекрати. Стоило просыпаться, чтобы выслушивать опять о ней.

– Она умерла, миссис Мендельсон.

– Что? – спросила Паулина, присев на кровати.

– Убита, – сказала Блонделл.

– Что?

– Сообщили в новостях.

– Как убита?

– Били по лицу и голове бронзовым канделябром.

– Боже милостивый. Они знают, кто это сделал?

– Они арестовали человека, бежавшего от ее дома по направлению к каньону Коулдуотер.

– Они знают, кто он?

– Фамилию не назвали.

* * *

В бывшем особняке Чарльза Бойера Арни Цвиллман занимался бегом на механической «беговой дорожке» и смотрел по телевизору программу новостей, ту же, что видела Блонделл. Его не смутило сообщение о смерти Фло Марч, создания, причинившего столько беспокойства, или «ловкой красотки», как он чаще называл ее, но его обеспокоило сообщение о человеке с неустановленной фамилией, бежавшем, как сумасшедший, с места преступления. Обеспокоило настолько, что он выключил «беговую дорожку» и, пройдя в кабинет, позвонил по телефону.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил он, когда ему ответили.

– Они арестовали не того парня, – был ответ.

* * *

Филипп Квиннелл, находясь под арестом в отделении полиции Беверли-Хиллз, сохранял полное спокойствие. У него взяли отпечатки пальцев и завели на него дело. Его состояние и поведение было продиктовано огромной неприязнью к полицейскому Уитбеку, обнаружившему его в каньоне Коулдуотер и арестовавшему его за попытку скрыться с места преступления.

– Ты в полном дерьме, приятель, – не раз повторял ему полицейский.

– Нет, вы не правы, – сказал Филипп. Он знал, что придет время – и будет установлено, что Фло Марч была уже несколько часов мертва, когда он появился в ее доме. Он знал, что Камилла Ибери даст показания и подтвердит, что ночь он провел у нее дома. По крайней мере пятьдесят человек припомнят, что видели его на утреннем собрании анонимных алкоголиков на бульваре Робертсон. Роуз Кливеден поклянется, что разговаривала с ним на бульваре Робертсон в семь двадцать. Его машину найдут припаркованной на бульваре Робертсон, а таксист из таксопарка в Беверли-Хиллз, обслуживающий Западный Голливуд, будет опрошен, и в его путевом листке увидят запись о времени, когда он отвозил Филиппа к дому на Азалиа Уэй.

– Думаю, было бы маловероятно, что бы я предложил полицейскому Уитбеку вернуться в дом на Азалиа Уэй, если бы именно я разбил ей голову, – сказал Филипп капитану.

– Возьмите адвоката и расскажите ему вашу историю, – сказал капитан Нельсон.

* * *

В программе новостей по телевидению следователь из отдела по убийствам определил причину смерти Фло Марч как результат многочисленных повреждений черепа и внутричерепного кровоизлияния, вызванных сильными ударами тупым предметом. Он сказал, что мисс Марч умерла не от одного удара, а от многочисленных ударов. Он предполагал, что их было девять. Паулина Мендельсон слушала новости по телевизору в библиотеке. Следователь описал травмы на черепе как рваные раны скальпа. Смерть была вызвана не одним, а по крайней мере четырьмя ударами, но точно установлено, что смертельным явился удар по левой стороне головы над ухом. Лицо молодой женщины, напротив, осталось почти неповрежденным. Ограбление как мотив преступления было немедленно отвергнуто, поскольку сережка с желтым бриллиантом, предположительно большой ценности, осталась в мочке уха, и кольцо с сапфиром, раздробленное орудием убийцы, осталось на пальце жертвы. Многочисленные раны были на обеих руках, так же, как кровоподтеки на пальцах обеих рук.

* * *

– Они арестовали Филиппа Квиннелла, – сказал Симс Лорд.

– Филиппа Квиннелла! Нет, не может быть, – повторила, не поверив, Паулина.

– Но это так. Они обнаружили его бежавшим по каньону Куолдуотер от ее дома.

– Это еще не значит, что он ее убил.

– Люди отзываются о нем неодобрительно.

– Какие люди?

– Например, Каспер Стиглиц, продюсер, Марти Лески, глава «Колосс Пикчерс». Да и Жюль, ты должна ведь знать, недолюбливал его.

– Это не значит, что он убил ее, – повторила Паулина. – Я не верю. – Она встала и прошлась по библиотеке. – О, Боже. Как это могло случиться? Ты что-нибудь знаешь, Симс? Если бы я заплатила Фло Марч тот ничтожный миллион долларов, что она хотела получить, этого бы не произошло. – Она подошла к телефону.

– Кому ты звонишь?

– Камилле Ибери.

* * *

В течение тех недель, что Лонни Эдж прожил в доме Фло, он чувствовал себя неуютно в Беверли-Хиллз. Даже в замкнутом пространстве уединенного дома на Азалиа Уэй люди такого низкого положения, как смотритель за бассейном, косо поглядывали на него, когда он голым разгуливал у бассейна. И Трент Малдун, телезвезда, также осуждающе посмотрел на него, когда он открыл ему дверь, представ перед ним в одном полотенце, обернутом вокруг бедер. Лонни Эдж не привык к подобному осуждению и безразличию, когда он демонстрировал свое обнаженное тело. Он испытывал пренебрежение, когда не замечал вожделения в глазах смотрящих на него.

– Людишки в Беверли-Хиллз – большое стадо снобов, – жаловался он в те дни своим приятелям в кафе «Вайсрой». – Даже полицейские в Беверли-Хиллз встают в позу.

Когда полицейские из Беверли-Хиллз постучали в дверь на бульваре Кауэнга, 72041/4, и назвали себя, Лонни Эдж занервничал, подумав, что его аморальное прошлое все-таки достало его.

– Одну минуту! – крикнул он, сдирая со стены плакат из своего самого известного видеофильма «Круто, круче, еще круче», на котором он был изображен со спущенными до волос внизу живота джинсами.

– Да? – сказал он, открыв дверь.

– Можно войти? – спросил капитан Нельсон.

– Да. В чем дело?

– Мы хотим задать вам несколько вопросов.

– О чем?

– О Фло Марч.

Он с большим облегчением вздохнул.

– О, Фло. Конечно, я знаю Фло. Она моя сожительница. Точнее, не сожительница по сути. Жиличка, так будет точнее. А что?

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Вчера вечером видел. А в чем дело? Я жил в ее доме на Азалиа Уэй. Но сегодня мы оттуда съезжаем. Мне лучше поехать туда. Грузчики приедут к десяти. Она должна была приехать сюда вчера вечером. Не знаю, почему она не приехала, и телефон у нее испортился или отключен, или что-то еще, не знаю, что именно. Я не хотел, чтобы она оставалась одна вчера вечером, потому что была в подавленном состоянии и прочее. Что все это значит? Вы знаете, кто такая Фло Марч, не так ли? – Он назвал ее имя, как будто оно принадлежало кинозвезде, которую все должны знать. – О ней писали во всех газетах. Она была любовницей Жюля Мендельсона. Знаете, миллиардера? Со всеми этими картинами? Близкий и личный друг кучи президентов. Жил на горе в поместье «Облака»? Вы знаете Паулину Мендельсон? Из высшего общества?

Полицейские разглядывали Лонни. Наконец капитан Нельсон заговорил.

– Не пройдете ли с нами, пожалуйста, мистер Эдж?

– Куда?

– В отделение полиции в Беверли-Хиллз.

– Эй, о чем говоришь, начальник?

– Обычный допрос, – сказал Уитбек.

– А вы не можете допросить здесь? Что скажут мои соседи, когда я выйду отсюда с целой оравой полицейских?

Как только полицейские направились к нему, Лонни бросился к двери. Один из полицейских, как пантера, прыгнул за ним и схватил его за грудь.

– Что происходит? – закричал Лонни, вырываясь из объятий полицейского.

Когда его усмирили, полицейский завернул ему руки за спину и надел наручники. Другой полицейский наклонился и надел на его ноги кандалы.

– Как случилось, что ты убил свою подружку, Лонни? – спросил Уитбек.

– Фло? Фло умерла? О, нет. О, Фло. О, нет. Вы не пришьете этого мне. Ни за что. Я слишком многое знаю об этих людях. Сын Паулины Мендельсон убил Гектора Парадизо. Киппи Петуорт, так его зовут! – кричал он. Полицейские, окружив его, вытолкнули в дверь и повели через двор к лестнице, что вела на бульвар Кауэнга. – Я видел его. Я был там. Киппи Петуорт, сын Паулины Мендельсон, пять пуль всадил в Гектора, а Жюль Мендельсон покрыл это дело и объявил всем, что это было самоубийство. Вот почему они убили Фло Марч. Она знала. Она знала слишком много.

– Парень спятил, – сказал Уитбек капитану Нельсону.

* * *

Когда Глицерия, подруга Фло, помогавшая ей упаковывать вещи перед отъездом, пришла на работу в дом Фей Конверс, то сразу узнала о зловещем преступлении в соседнем доме. К тому времени тело Фло увезли в морг, а ее имя упоминалось в новостях всех газет, теле– и радиокомпаний. Два человека сидели в разных камерах по обвинению в одном и том же убийстве. Подъездная дорожка и двор перед домом Фло были забиты репортерами, некоторые заглядывали в окна.

Глицерия, сторонясь репортеров, обошла дом, прошла мимо бассейна, где, бывало, сидела с Фло в первые дни их знакомства, когда маленькая собачка Астрид свела их вместе. Ее удивило, что раздвижная дверь с потрескавшимся стеклом приоткрыта. Она подумала, почему у дома не дежурит полицейский и почему дом, в котором произошло убийство, не опечатан.

* * *

В течение шести часов двум арестованным, сидевшим в двух отдельных камерах, предъявлялось обвинение в одном и том же преступлении. Когда, наконец, Филипп Квиннелл был освобожден из тюрьмы в Беверли-Хиллз с извинениями за ошибочное предъявление обвинения, он появился перед объективами теле– и фотокамер. Его деньги, кредитные карточки, часы и запонки все еще находились в желтом конверте, который ему отдал полицейский при выходе из тюрьмы. Галстук он потерял. Он чувствовал себя опороченным и выглядел уставшим, когда толпа репортеров окружила его.

– Фло Марч была моим другом, – сказал он. – Я глубоко переживаю, что се жизнь окончилась так ужасно.

– Вы огорчены тем, что были ошибочно арестованы?

– Нет.

– Вы будете предъявлять иск?

– Нет.

– Что вы почувствовали, обнаружив ее тело? – спросил один из репортеров.

Филипп прикрыл глаза от яркого света телекамер и вспышек. Посмотрев поверх толпы репортеров, он увидел Камиллу, спокойно сидевшую на скамейке и наблюдавшую за ним.

– Извините, – сказал Филипп, протиснувшись сквозь толпу, и подошел к Камилле. – Рад тебя видеть.

– О, Филипп? Как ты? Все в порядке?

– Давай уедем отсюда, – сказал он.

– Они отбуксировали твою машину, но я успела вынуть чемоданы.

Выйдя из здания тюрьмы, он сказал:

– Я действительно рад, что ты здесь. Не могу сказать, как это много для меня значит. Хочу обнять и поцеловать тебя, но не желаю, чтобы нас сфотографировали. Знаешь, что я чувствую?

– Готов расплакаться.

– Точно. Как ты догадалась?

– Потому что я люблю тебя. Идем. Моя машина на стоянке. Он взял ее за руку, и они направились к стоянке.

– Мне надо кое о чем спросить тебя.

– О чем же?

– О том, когда ты узнала, что я арестован.

– Ну и?

– Ты подумала, что это правда? Что я убил ее?

– Нет, ни на секунду.

* * *

Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета № 29.

«Лонни ждет меня в своем маленьком бунгало на Кауэнге, но я действительно хочу провести свою последнюю ночь здесь, в этом доме. Боже, как я люблю этот дом! Сколько воспоминаний, включая неприятные, но они-то и делают дом домом. Хочется подумать о Жюле в одиночестве, потому что завтра, когда приедут грузчики, все будет по-другому. Конечно, у него была масса недостатков, но он был добр ко мне. Если бы мне пришлось заново пройти этот путь, зная все, что я теперь знаю, пошла бы я за Жюлем? Я много думала об этом и, наконец, пришла к выводу: да, пошла.»