Текст книги "Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»"

Иногда однообразие зимы нарушается визитами к соседям и ответными визитами соседей, а то и более решительно – поездкой на несколько дней в губернскую столицу. В последнем случае Марья Петровна почти все время ходит по магазинам и привозит домой множество разнообразных вещей. Когда вся семья рассматривает покупки, это важное домашнее мероприятие, которое полностью затмевает собой случайные посещения коробейников и разносчиков книг. Затем идут праздники Рождества и Пасхи, а иногда и небольшие инциденты не столь приятного характера. Может случиться так, что навалит много снега, так что придется прокапывать дорогу до кухни и конюшни; или волки ночью зайдут на двор и подерутся со сторожевыми псами; или дойдет слух о том, что какого-то крестьянина, напившегося пьяным в соседнем селе, нашли замерзшим на дороге.

В целом семья ведет очень изолированную жизнь, но кое-что связывает их с большим внешним миром. Двое сыновей служат в армии офицерами, и оба время от времени пишут домой матери и сестрам. Этим двум юношам Марья Петровна отдает весь свой небольшой запас сентиментальности, которым обладает. Она может часами рассказывать о них любому, кто готов ее слушать, и сотни раз пересказывала попадье каждый пустяковый случай из их жизни. Хотя они никогда не давали ей особых поводов для беспокойства и теперь это уже мужчины среднего возраста, она живет в постоянном страхе, что с ними случится что-нибудь плохое. Больше всего она боится, что их отправят на войну или окрутят актрисы. Война и актрисы – вот, по сути, два главных страха ее существования, и всякий раз, как ей снится тревожный сон, она просит священника помолиться за благополучие ее отсутствующих сыновей. Иногда она решается высказать мужу свою тревогу и советует ему написать им; но он считает писание писем очень серьезным делом и всегда уклончиво отвечает: «Ну-ну, надо подумать».

Во время Крымской войны Иван Иваныч наполовину очнулся от привычной летаргии и стал изредка читать скудные официальные отчеты, публикуемые правительством. Он был немного удивлен, что не сообщалось ни о каких крупных победах и что армия не пошла сразу же наступать на Константинополь. О причинах он никогда не задумывался. Некоторые из соседей говорили ему, что в армии беспорядок, что вся николаевская система оказалась совершенно бестолковой. Может быть, все это и так, но он не разбирался в военных и политических вопросах. Несомненно, в конце концов все как-нибудь уладится. В каком-то смысле все действительно уладилось, и он снова бросил читать газеты; но вскоре его поразили сообщения, гораздо более тревожные, чем любые слухи о войне. Заговорили о крестьянском вопросе и стали открыто заявлять, что крепостных нужно немедленно освобождать. Впервые в жизни Ивану Иванычу потребовались объяснения. Узнав, что один из его соседей, который всегда был респектабельным и разумным человеком и приверженцем строгой дисциплины, ведет такие разговоры, он отвел того в сторону и спросил, что все это значит. Сосед объяснил, что старый порядок вещей оказался несостоятелен и обречен на крах, что начинается новая эпоха, что все нужно реформировать и что император в соответствии с секретной статьей договора с союзниками вот-вот даст стране конституцию! Иван Иваныч немного послушал молча, а потом нетерпеливым жестом прервал говорящего: «Полно дурачиться. Василий Петрович, скажите серьезно, что вы имеете в виду».

Когда Василий Петрович поклялся, что говорит совершенно серьезно, его друг поглядел на него с выражением глубокого сострадания и, отвернувшись, заметил: «Значит, и вы тоже сошли с ума!»

Слова Василия Петровича, которые его апатичный и трезвомыслящий друг считал признаком временного помешательства, справедливо отражали настроения очень многих русских дворян в то время и не были лишены определенных оснований. Секретный пункт в Парижском мирном договоре был чистой выдумкой, но совершенно верно, что страна вступала в эпоху великих реформ, среди которых главное место занимал вопрос отмены крепостного права. В этом вскоре убедился даже наш скептик Иван Иваныч. Александр II, сын и преемник Николая, в официальной речи перед дворянством Московской губернии заявил, что нынешнее положение вещей не может продолжаться вечно, и призвал помещиков подумать о том, как улучшить условия жизни их крепостных. В соответствии с его наказом были образованы губернские комитеты с целью подготовки конкретных проектов, и постепенно стало очевидно, что освобождение крепостных действительно близко.

Ивана Иваныча встревожила перспектива потерять власть над своими крепостными. Хотя он никогда не был жестоким хозяином, он все-таки не жалел розог, когда считал это нужным, и полагал, что березовые ветки – необходимое орудие в российской системе земледелия. Некоторое время он утешался той мыслью, что крестьяне – не птицы небесные, что им так или иначе нужны пропитание и одежда и что они будут готовы служить ему в качестве сельскохозяйственных батраков; но когда он узнал, что они получат большую часть имения в свое пользование, его надежды рухнули, и его обуял страх перед неминуемым разорением.

Эти мрачные предчувствия отнюдь не оправдались. Его крепостные были освобождены и получили около половины имения, но в обмен на уступленную землю они ежегодно выплачивали ему значительную сумму и всегда были готовы обрабатывать его поля за умеренное вознаграждение. Годовые издержки значительно возросли, но и цена на зерно увеличилась, и это компенсировало дополнительные расходы. Управление имением стало гораздо менее патриархальным; многое из того, что прежде оставлялось на обычай и молчаливое усмотрение, стало регулироваться четкими договорами на чисто коммерческих принципах; выплачивалось и получалось гораздо больше денег; в руках хозяина осталось гораздо меньше власти, но и его обязанности пропорционально сократились; но, несмотря на все эти перемены, Ивану Иванычу было бы очень трудно определить, стал ли он богаче или беднее. У него меньше лошадей и меньше слуг, но все же больше, чем ему нужно, и его образ жизни не претерпел заметных изменений. Марья Пет ровна жалуется, что крестьяне больше не приносят ей яйца, кур и домотканое полотно и что все теперь стоит втридорога, но кладовая почему-то все так же полна и в доме царит все то же изобилие.

Иван Иваныч определенно не обладает никакими выдающимися качествами. Сделать из него героя невозможно, даже если бы его биографию составлял его собственный сын. Ревностные христиане имеют основания презирать его, а активные, энергичные люди – справедливо осуждать за праздность и апатию. Но, с другой стороны, у него нет и больших недостатков. Его пороки носят пассивный, отрицательный характер. Он уважаемый, если и не выдающийся член общества, и кажется весьма достойным человеком по сравнению со многими соседями, выросшими в подобных же условиях. Взять, к примеру, его младшего брата Дмитрия, который живет недалеко.

Дмитрий Иваныч, как и его брат Иван, от природы был наделен решительным отвращением к продолжительным умственным нагрузкам, но, будучи человеком не без способностей, он не побоялся юнкерских экзаменов – особенно когда мог рассчитывать на покровительство полковника – и, соответственно, поступил в армию. В его полку было несколько веселых молодых офицеров, подобных ему, всегда готовых облегчить монотонность гарнизонной жизни шумными забавами, и среди них он легко приобрел репутацию отличного малого. В пьянках он мог перепить лучших из них и во всех безумных шалостях неизменно играл главную роль. Таким образом, он приобрел симпатию товарищей, и какое-то время все шло хорошо. Сам полковник в свое время отдал дань грехам молодости и был склонен не обращать особого внимания на пьяные грешки подчиненных, насколько это было возможно. Но не прошло много лет, как обстановка в полку внезапно изменилась. До штаба дошли некоторые слухи, и император Николай назначил полковником приверженца строгой дисциплины, немца по происхождению, и тот решил превратить полк в своего рода машину, которая должна работать с точностью хронометра.

Эти перемены пришлись совсем не по нраву Дмитрию Иванычу. Его раздражали новые ограничения, и, как только он получил звание лейтенанта, он тут же ушел в отставку, чтобы наслаждаться вольностями деревенской жизни. Вскоре после этого умер его отец, и он стал владельцем имения с двумя сотнями крепостных. В отличие от старшего брата, он не женился и не «обабился», но поступил еще хуже. В своем маленьком независимом княжестве – ибо таково было русское поместье в старые добрые времена – он был властелином всего, что видело его око, и всецело предался буйному веселью, страсти к охоте и любви к выпивке и утехам. Многие из безумных шалостей, которые он себе позволял, надолго сохранятся в народной памяти, но здесь мы описать их не можем.

Дмитрий Иваныч теперь уже давно оставил позади средний возраст, но по-прежнему ведет буйную, разгульную жизнь. Его дом походит на запущенный трактир сомнительного характера. Пол грязный, мебель побитая и поломанная, слуги ленивые, неряшливые, оборванные. По комнатам и коридорам бродят собаки всех пород и размеров. Хозяин, когда не спит, всегда пребывает в той или иной степени опьянения. Обычно к нему приезжают один или двое гостей, люди того же типа, что и он сам, и дни и ночи напролет они пьют и играют в карты. Когда обычные собутыльники отсутствуют, он посылает за тем или другим мелким помещиком, живущим неподалеку, – они формально являются дворянами, но настолько бедны, что мало чем отличаются от крестьян. Раньше, когда привычные способы не работали, он порой прибегал к грубому средству и приказывал слугам остановить первого встречного, кем бы он ни был, и привести к нему, хоть уговорами, хоть силой, в зависимости от обстоятельств. Если встречный отказывался принимать столь варварское и непрошеное гостеприимство, с его тарантаса снимали колесо или прятали какую-нибудь незаменимую часть сбруи, так что он мог возблагодарить свое везение, если ему удавалось сбежать на следующее утро[26]26
  К счастью, этот обычай вышел из моды даже в отдаленных уездах, однако аналогичный случай произошел с моим другом аж в 1871 году. Его против воли задержали на целых два дня с человеком, которого он никогда раньше не видел, и в конце концов ему удалось сбежать, подкупив слуг этого хозяина-тирана.


[Закрыть].

До освобождения домашним крепостным приходилось немало терпеть от своего капризного и вспыльчивого хозяина. Они жили в атмосфере постоянной ругани и нередко подвергались телесным наказаниям. Хуже того, хозяин постоянно угрожал «забрить их», то есть отдать в армию рекрутами, и иногда приводил угрозу в исполнение, несмотря на стенания и мольбы виновного и его родных. И все-таки, как ни странно, почти все они остались с ним в качестве слуг после освобождения.

Ради справедливости надо сказать, что класс людей, коих примером является Дмитрий Иваныч, ныне практически исчез. Он был естественным следствием крепостничества и социального застоя того общества, где существовало мало юридических и моральных ограничений и мало стимулов к возвышенной деятельности.

Среди других помещиков уезда один из самых известных – Николай Петрович Б., старый военный в чине генерала. Как и Иван Иваныч, он старой закваски; но этих двоих нужно скорее противопоставлять, нежели сравнивать. Разница в образе жизни и характерах отразилась и в их наружности. Иван Иваныч, как известно, грузен телом и тяжел на подъем, любит развалиться в кресле или бродить по дому в просторном халате. Генерал, напротив, поджарый, жилистый и мускулистый, обычно носит военный китель, застегнутый на все пуговицы, и всегда имеет суровое выражение лица, каковое впечатление значительно усиливается благодаря щетинистым усам, по виду вроде обувной щетки. Когда он расхаживает взад-вперед по комнате, хмуря брови и уставившись в пол, у него такой вид, будто он составляет важнейшие комбинации; но те, кто хорошо с ним знаком, знают, что это оптический обман, жертвой которого в какой-то степени является и он сам. Он совершенно неповинен в глубоких размышлениях и сосредоточенных интеллектуальных усилиях. Несмотря на сурово насупленные брови, характер у него отнюдь не свирепый. Если бы он всю жизнь прожил в деревне, то, пожалуй, стал бы таким же добродушным и флегматичным, как сам Иван Иваныч, но, в отличие от этого любителя покоя, генерал стремился к успехам на служебном поприще и усвоил строгую военную выправку, которую император Николай считал обязательной для офицера. Образ поведения, который он сначала носил словно мундир, в силу привычки стал его второй натурой, и к тридцати годам он стал приверженцем строгой дисциплины и бескомпромиссным формалистом, который ограничивал свое внимание исключительно муштрой на плацу и прочими армейскими обязанностями. Таким образом, он неуклонно поднимался благодаря личным заслугам и достиг своей давней мечты – генеральского звания.

Как только этот момент настал, он решил оставить службу и удалиться к себе в поместье. К этому шагу его побудили многие соображения. Его именовали «превосходительством», чего он давно желал, и когда он надевал полную форму, его грудь сверкала россыпью медалей и орденов. После смерти отца доходы от поместья неуклонно сокращались, ему докладывали, что лучшая древесина в его лесу быстро исчезает. Его жена не любила деревню и предпочла бы обосноваться в Москве или Санкт-Петербурге, но оказалось, что с таким небольшим доходом они не могут позволить себе жить в крупном городе и вести тот образ жизни, который соответствует их положению.

Генерал решил навести порядок у себя в имении и занялся сельским хозяйством; но вскоре убедился, что выполнять новые обязанности куда сложнее, чем командовать полком. Он давно передал практическое управление делами управляющему и довольствуется тем, что, по его мнению, осуществляет эффективный контроль. Несмотря на обширные планы, он не видит больших возможностей для своей деятельности и проводит дни почти так же, как Иван Иваныч, с той лишь разницей, что играет в карты при всякой удобной возможности и регулярно читает «Московские ведомости» и «Русский инвалид» – официальную военную газету. Что его интересует больше всего, так это список повышений, выходов в отставку и императорских наград за заслуги и выслугу лет. Когда он видит объявление о том, что какой-то его старый товарищ назначен офицером свиты его величества или получил орденскую ленту, он хмурится немного больше обычного и на минуту сожалеет о том, что вышел в отставку службы. Если бы он проявил терпение и подождал, может быть, и на его долю выпала бы удача. Эта идея овладевает им, и остаток дня он проводит в угрюмом молчании. Его жена замечает перемену и знает ее причину, но ей хватает здравого смысла и такта не намекнуть на это ни словом.

Анна Александровна, как зовется эта добрая дама, – пожилая матрона, совершенно не похожая на жену Ивана Иваныча. Она с юности привыкла к людному обществу военных со зваными обедами, балами, прогулками, играми в карты и всеми прочими развлечениями гарнизонной жизни и никогда не питала склонности к домашним заботам. Ее познания в кулинарных делах крайне туманны, и она понятия не имеет, как готовить варенье, наливку и другие домашние деликатесы, хотя Мария Петровна, общепризнанный знаток таких дел, сотни раз предлагала дать ей несколько отборных рецептов. Одним словом, домашние дела ей в тягость, и она по мере возможности перепоручает их экономке. В целом деревенская жизнь для нее очень скучна, но, обладая спокойным философским темпераментом, который, по-видимому, несколько обусловлен ее полнотой, она подчиняется без ропота и пытается хоть немного расцветить неизбежное однообразие тем, что навещает соседей и принимает гостей. Соседи в радиусе двадцати миль, за некоторыми исключениями, в большей или меньшей степени относятся к типу Ивана Иваныча и Марьи Петровны, деревенских жителей по манерам и представлениям; но их общество все же лучше полного одиночества, и по крайней мере у них есть одно хорошее качество – всегда иметь возможность и желание играть в карты сколь угодно долго. Кроме того, Анна Александровна испытывает удовольствие от сознания того, что среди них она важная персона и пользуется бесспорным авторитетом во всех вопросах вкуса и моды; и она особенно благосклонна к тем, кто, обращаясь к ней, именует ее «ваше превосходительство».

Главные празднества устраиваются в именины генерала и его супруги, иначе говоря, в дни святого Николая и святой Анны. По таким случаям все соседи приезжают поздравить их и, разумеется, остаются отобедать. После обеда старшие гости садятся за карты, а молодежь устраивает импровизированные танцы. Праздник проходит особенно успешно, когда поучаствовать в нем приезжает старший сын и привозит с собой брата-офицера. Сейчас он тоже генерал, как и его отец[27]27
  В России генералов гораздо больше, чем в любой другой стране. Несколько лет назад в Москве была одна старая дама, у которой было десятеро сыновей, и все сплошь генералы! До этого звания можно дослужиться не только на военной, но и на гражданской службе.


[Закрыть].

В минувшие дни ждали, что один из его товарищей предложит руку и сердце Ольге Николаевне, второй дочери, хрупкой девушке, получившей образование в одном из крупных «институтов» – огромных школ-интернатов, основанных и поддерживаемых государством для дочерей тех, кто хорошо послужил своей родине. К сожалению, предложение так и не было сделано, и несостоявшаяся невеста с ее сестрой живут в доме старыми девами, оплакивая недостаток «культурного» общества и убивая время безобидным и элегантным способом – с помощью музыки, рукоделия и легкой литературы.

На именинах можно было встретить еще более любопытные экземпляры старой закваски. Один из них мне запомнился особенно. Это был высокий, дородный старик в поношенном сюртуке, складками натянутом на талии. Его косматые брови наползали на маленькие тусклые глаза, тяжелые усы частично скрывали большой рот, который явно указывал на чувственные наклонности. Его волосы были подстрижены так коротко, что трудно было сказать, какого цвета они оказались бы, если бы им дали отрасти. Он всегда приезжал в своем тарантасе как раз к закускам – блюдам, которые подают незадолго до обеда для аппетита, бурчал несколько поздравлений хозяину и хозяйке, односложно приветствовал знакомых, обильно наедался и сразу же после этого устраивался за карточным столом, где сидел молча, пока находился кто-нибудь, готовый с ним сыграть. Однако гости не любили играть с Андреем Васильевичем, его общество было не очень приятным, и он всегда умудрялся вернуться домой с набитым кошельком.

Андрей Васильевич был в округе известным человеком. Про него ходил целый цикл легенд, и я часто слышал, что няньки пугали им непослушных детей, и весьма действенно. Я никогда не упускал возможности встретиться с ним, потому что мне было любопытно увидеть и изучить легендарного монстра во плоти. Не могу сказать, сколько было правды в тех сказках, кои рассказывали о нем, но они определенно были не лишены основания. В юности он какое-то время служил в армии и даже в ту эпоху, когда солдафоны имели хорошие шансы на повышение, прославился жестокостью по отношению к подчиненным. Однако его карьера оборвалась, когда он дослужился всего лишь до капитана. Он чем-то себя скомпрометировал и посчитал целесообразным подать в отставку и уехать к себе в имение. Здесь он организовал свой дом, руководствуясь не христианскими, а магометанскими принципами, и правил слугами и крестьянами так же, как привык командовать солдатами, беспощадно применяя телесные наказания. Его жена не решалась протестовать против магометанских мер, и любой крестьянин, который стоял на пути их осуществления, сразу же отправлялся в армию или в Сибирь – по усмотрению его господина[28]28
  Когда хозяин считал кого-либо из своих крепостных мятежником, он по закону мог без суда и следствия отправить его в Сибирь при условии оплаты транспортных расходов. Прибыв в пункт назначения, тот получал землю и жил как свободный поселенец с единственным ограничением – ему не разрешалось покидать местность проживания.


[Закрыть]. Наконец его крепостные не выдержали тирании и притеснений и устроили мятеж. Однажды ночью его дом окружили и подожгли, но он сумел избежать уготованной ему участи и беспощадно покарал всех бунтовщиков. Это был суровый урок, но он не подействовал на Андрея Васильевича. Приняв меры против подобных сюрпризов, он продолжал тиранить и притеснять, как и прежде, пока в 1861 году крепостных не освободили и он не потерял над ними власть.

Совершенно иным человеком был Павел Трофимыч, который тоже регулярно являлся засвидетельствовать свое почтение и поздравить генерала и генеральшу. Приятно было обратиться от сурового, морщинистого, угрюмого лица сказочного злодея к мягкому, гладкому и веселому лицу этого человека, который привык во всем видеть светлое, так что в конце концов и само его лицо приобрело некий свет. «Доброе, веселое, честное лицо!» – мог бы воскликнуть незнакомец, поглядев на него. Зная кое-что о его характере и жизни, я не мог поддержать такое мнение. Он определенно был весел, ибо мало кто мог так же, как он, веселиться и наслаждаться весельем. Его можно было бы назвать и добрым, если понимать это слово в смысле «добродушный», ибо он никогда не обижался и всегда был готов сделать доброе дело, если это не стоило ему никаких хлопот. Но что касается его честности, то тут требуются некоторые оговорки. Его репутация не могла быть совершенно незапятнанной, ведь он был судьей окружного суда еще до начала судебной реформы и, не будучи Катоном, поддавался обычным соблазнам. Он никогда не изучал права и не претендовал на обладание глубокими познаниями в законах. Всем, кто готов был его слушать, он открыто заявлял, что в пойнтерах и сеттерах разбирается гораздо лучше, чем в юридических тонкостях. Но у него было очень маленькое имение, и он не мог позволить себе отказаться от назначения.

…Павел Трофимыч был отнюдь не худшим из судей. Он был известен тем, что защищал вдов и сирот от тех, кто хотел на них нажиться, и никакие деньги не заставили бы его принять неправедное решение против друга, если тот заранее в частном порядке разъяснил ему все обстоятельства дела; но если он ничего не знал ни о деле, ни о сторонах, он охотно подписывал подготовленные секретарем решения и украдкой присваивал деньги, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Он знал, что все судьи поступают так же, и не претендовал на то, чтобы быть лучше своих коллег.

Когда Павел Трофимыч играл в карты в гостях у генерала или где-нибудь еще, за тем же столом, как правило, сидел невысокий, неуклюжий, гладко выбритый человек с темными глазами и чем-то татарским в лице. Звали его Алексей Петрович Т. Трудно сказать, действительно ли в нем текла татарская кровь, но все его предки на протяжении одного или двух поколений были добрыми православными христианами. Его отец был бедным военным хирургом в линейном полку, а сам он в юности служил писцом в одной из канцелярий уездного города. Он был тогда очень беден, и ему было нелегко жить на те жалкие гроши, которые он получал в качестве жалованья; но он был сообразительным, неглупым юношей и вскоре обнаружил, что даже у писца есть немало возможностей вытягивать деньги из невежественной публики.

Этими возможностями Алексей Петрович воспользовался очень умело и прослыл одним из самых искусных взяточников в округе. Однако его положение было настолько низким, что никогда бы ему не разбогатеть, если бы он не прибегнул к очень остроумному плану, который увенчался полным успехом. Прознав, что мелкий помещик с единственной дочерью приехал пожить в городе несколько недель, он снял комнату в той же гостинице, где жили новоприбывшие, и, познакомившись с ними, тяжело заболел. Чувствуя приближение последнего часа, он послал за священником, признался ему, что скопил большое состояние, и попросил составить завещание. В своей последней воле он завещал всем родственникам значительные суммы, а также не забыл и приходскую церковь. Все это дело дол жно было держаться в секрете до самой его смерти, но его соседа, пожилого господина с дочерью, вызвали засвидетельствовать документ. Когда все было сделано, он не умер, а быстро выздоровел, и потом уговорил пожилого господина, которому доверил секрет, отдать ему руку дочери. Дочь не возражала против того, чтобы выйти за столь состоятельного человека, и свадьбу справили должным образом. Вскоре после этого отец умер, так и не узнав, надо надеяться, об обмане, и Алексей Петрович фактически стал владельцем небольшого, но весьма удобного имения. С переменой состояния он полностью переменил и свои принципы или, по крайней мере, свой образ действий. Отныне он стал абсолютно честен во всех своих делах. Он, правда, ссужал деньги под десять – пятнадцать процентов, но в тех краях это считалось не слишком высокой ставкой, да и к должникам он не проявлял излишней требовательности.

Может показаться странным, что такой благородный человек, как генерал, принимает у себя в доме столь пеструю компанию, в том числе людей с явно запятнанной репутацией; но в этом отношении он вовсе не выделялся из окружающих. В российском провинциальном обществе постоянно встречаются люди, о которых всем известно, что они берут взятки; и честный, респектабельный помещик не чурается вступать с такими соседями в дружеские отношения. Эта общественная снисходительность, нравственная распущенность или как еще это можно назвать, объясняется рядом причин. Несколько факторов действовали одновременно, снижая моральные стандарты дворянства. Пока существовало крепостное право, дворянин, живя у себя в имении, мог безнаказанно изображать мелкого тирана и свободно потакать своим законным и незаконным прихотям без всяких юридических или моральных ограничений. Я вовсе не собираюсь утверждать, что все помещики злоупотребляли своей властью, но осмелюсь сказать, что ни один класс общества не может долго обладать такой огромной деспотической властью над окружающими и не поддаться при этом деморализующему влиянию. Когда дворянин поступал на службу, он не получал такой же неограниченной свободы, напротив, его положение уже напоминало положение крепостного, но он дышал атмосферой растрат и спекуляций, которая мало способствовала нравственной чистоте и честности. Если бы чиновник отказался общаться с теми, кто был запятнан распространенными пороками, он оказался бы в полной изоляции и его бы высмеяли как современного Дон Кихота. Добавьте к этому, что все классы русских людей обладают своего рода благодушным и апатичным характером, что делает их очень снисходительными по отношению к ближним, и что они не всегда проводят различие между прощением личной обиды и оправданием общественного проступка. Если помнить обо всем этом, можно легко понять, что во времена крепостничества и злоупотребления властью человек мог быть виновен в весьма предосудительных действиях, не подвергаясь при этом общественному остракизму.

В период морального пробуждения после Крымской войны общество внезапно изменило настрой, упивалось праведным гневом на распространенные злоупотребления и поставило к позорному столбу самых известных нарушителей общественной морали; но вскоре эти настроения пошли на убыль, и прежняя апатия отчасти вернулась. Это мог бы предсказать любой, кто хорошо знал характер и историю русского народа. Россия идет по пути прогресса не тем плавным, постепенным и прозаическим путем, который привычен нам, а серией разрозненных, неистовых скачков, за каждым из которых, естественно, следует период временного изнурения сил.