Текст книги "Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»"

Глава 4. Судебная реформа

После освобождения крепостных и введения местного самоуправления проблема организации судебных органов потребовала самого настоятельного вмешательства реформаторов, ибо суды пребывали в состоянии такой неэффективности и коррупции, которые трудно поддаются описанию.

В старину отправление правосудия на Руси, как и в других государствах примитивного типа, полностью лежало на плечах народа. Государство еще находилось в зачаточном состоянии, и обязанность защищать личность, имущество и права людей по объективным условиям лежала на самих людях. Самопомощь составляла основу судебного порядка, а государство всего лишь содействовало человеку в защите его прав и возмездии тем, кто их сознательно нарушает.

С быстрым развитием самодержавной власти все это изменилось. Самодержавие стремилось управлять социальной машиной своими собственными силами, без посторонней помощи и к любым стихийным действиям подданных относилось с подозрением и ревностью. Соответственно, отправление правосудия было присвоено центральной властью, поглощено администрацией и выведено из-под общественного контроля. Фемида удалилась с рыночной площади, заперлась в темной комнате, откуда власти решительно выставили вон и противоборствующие стороны, и общественность, окружила себя секретарями и писцами, которые трактовали права и иски сторон как им заблагорассудится, взвешивала по собственному разумению доводы, представленные ей ее же слугами, и выходила из уединения только затем, чтобы огласить готовое решение или наказать подсудимого, которого признала виновным.

Эта перемена, хотя, возможно, в какой-то степени и необходимая, привела к очень скверным последствиям. Освободившись от контроля состязающихся сторон и общественности, суды стали действовать так, как обычно действует человек, никому не подотчетный. Несправедливость, вымогательство, взяточничество и продажность достигли гигантских масштабов, и в борьбе с этим злом власти не нашли лучшего средства, чем система запутанных формальностей и изощренных проверок. Судебные функционеры были огорожены множеством постановлений, столь многочисленных и сложных, что даже самый неправедный судья, казалось бы, не мог свернуть с честного пути на кривую дорожку. Были установлены четкие и подробные правила рассмотрения фактов и взвешивания улик и показаний; все доказательства и все юридические основания, на которых должно строиться решение суда, были зафиксированы в письменной форме; каждое действие в непростом процессе принятия решения оформлялось официальным документом и должным образом регистрировалось в различных реестрах; каждый документ и реестр должны были подписываться и заверяться различными должностными лицами, коим полагалось надзирать друг за другом; каждое решение могло быть передано в суд вышестоящей инстанции и вновь проведено через бюрократическую машину. Одним словом, законодатели ввели сложнейшую систему официальных письменных процедур, полагая, что таким образом смогут исключить ошибки и нечистоплотность.

Есть основания усомниться в том, что такая система судебной администрации в принципе могла дать удовлетворительные результаты. Повсюду опыт свидетельствует, что в судах, откуда изгнана здоровая атмосфера гласности, правосудие хиреет, зато множество уродливых побегов крепчают с удвоенной силой. Вялое безразличие, неразборчивый дух рутины и неприкрытая продажность слишком часто проникают сквозь узкие щели и лазейки в воздвигнутой против них преграде, и пока еще никто не изобрел способа герметично закупорить эти лазейки и щели. Попытка закрыть их за счет увеличения волокиты и количества апелляционных и кассационных судов лишь усугубляет бюрократизм и еще больше выводит весь процесс из-под общественного контроля. В то же время отсутствие свободного обсуждения между состязающимися сторонами чрезвычайно затрудняет задачу судьи. Для того чтобы система вообще могла работать, ей требуется множество способных, умных, всесторонне подготовленных юристов, которые должны быть недоступны для взяточничества и других видов коррупции.

В России ни одно из этих условий не выполнено. Вместо того чтобы попытаться создать группу подготовленных юристов, правительство подходило все ближе и ближе к тому, чтобы судьи избирались на короткий срок на всеобщих выборах из числа людей, которые не имели не то что юридического, а и вообще никакого приличного образования; и в то же время труд судей так плохо оплачивался и стоял так низко в общественном мнении, что им было трудно устоять перед порочным соблазном.

Практика избрания судей на общих выборах была попыткой вернуть судам их прежний народный характер; но это не дало результата по вполне очевидным причинам. Народные выборы в судебной организации полезны только тогда, когда суды открыты, а порядок прост; напротив, когда порядок определяется в письменной форме и крайне сложен, это приводит к чрезвычайно пагубным последствиям. Так получилось и в России. Избранные судьи, неподготовленные к работе и подлежащие замене через короткие промежутки времени, редко успевали набраться знаний в области права или процессуальной процедуры. По большей части это были бедные, праздные помещики, которые только подписывали решения, подготовленные для них чиновниками на постоянной службе. Даже если судья обладал некоторыми познаниями в юриспруденции, он располагал лишь весьма ограниченными возможностями для их применения, поскольку он редко лично изучал – если изучал вообще – материалы, на основе которых должен был выносить решение. Всю предварительную работу, на самом деле важнейшую, выполняли мелкие служащие под руководством секретаря суда. Например, в уголовных делах секретарь исследовал письменные доказательства, так как все доказательства излагались в письменной форме, извлекал то, что считал существенным, располагал так, как считал нужным, цитировал законы, применимые, на его взгляд, в данном случае, излагал это все в докладе и зачитывал перед судьями. Конечно, судьи, если не были лично заинтересованы в решении, соглашались с тем, как представлял дело секретарь. А если бы они не согласились, то всю предварительную работу им пришлось бы выполнить заново самим, а лишь немногие судьи были в состоянии ее выполнить и еще меньше желали этим заниматься. Таким образом, решение фактически находилось в руках секретаря и младших клерков, но ни секретарь, ни младшие клерки не годились для того, чтобы обладать такой властью.

Нам нет необходимости вдаваться в подробности хитроумных приемов, при помощи которых они дополняли свое скудное жалованье и умудрялись вымогать деньги у обеих сторон[10]10
  В старых книжных каталогах иногда встречается пьеса с многозначительным названием «Неслыханное чудо, или Честный секретарь». Мне не довелось увидеть этой любопытной постановки, но я не сомневаюсь, что в ней идет речь об особенностях судебного процесса в старину.


[Закрыть]. Достаточно сказать, что в целом канцелярии судов превратились в пристанища мелкого мошенничества, и мздоимство, привычное и никем не скрывающееся, имело как отрицательный, так и положительный эффект. Если у обвиняемого в каком-либо преступлении не было денег, чтобы подмазать секретаря, он мог годами сидеть в тюрьме, дожидаясь суда. Один известный русский писатель однажды рассказал мне, что как-то раз посетил тюрьму в Нижегородской губернии и обнаружил среди заключенных под предварительным арестом двух крестьянок – их обвиняли в поджоге стога сена из мести помещику. За это преступление предусматривалось наказание в виде лишения свободы на срок от четырех до восьми месяцев. У одной из них был сын семи лет, у другой – двенадцати лет, причем оба родились в тюрьме и с рождения жили там среди преступников. Такой длительный предварительный арест не вызывал ни удивления, ни возмущения среди тех, кто о нем слышал, поскольку это было обычным явлением. Все знали, что взятки берут не только секретарь и его писцы, но и судьи, которых местная знать выбирала из своих же рядов.

Что касается тяжести наказаний, то, несмотря на некоторые гуманитарные принципы законодательства, они были очень суровыми, и телесные наказания, к несчастью, играли среди них довольно существенную роль. Смертные приговоры были отменены еще в 1753–1754 годах, но наказание кнутом, которое часто заканчивалось смертельным исходом, применялось вплоть до 1845 года, когда его заменили поркой в рамках полномочий гражданской администрации, хотя сохранили для военных преступников и осужденных, склонных к непокорству. У непривилегированных классов кнут или плеть дополняли почти любое наказание за уголовное преступление. Если человека приговаривали, например, к каторге, ему назначали от тридцати до ста ударов плетью прилюдно, а затем клеймили лоб и щеки буквами KAT – это первые три буквы слова «каторжник». Если он подавал апелляцию, то все равно получал порку плетью, а если его апелляция отклонялась Сенатом, его снова пороли за то, что он без надобности беспокоил высшие судебные органы. Для военных и непокорных преступников применялось варварское наказание – так называемые шпицрутены, вплоть до пяти или шести тысяч ударов, что нередко заканчивалось смертью несчастного.

Применение пыток в уголовном расследовании формально отменили в 1801 году, но, если доверять словам государственного прокурора, пытки порой еще применялись в Москве даже в 1850 году.

Недостатки и порочные обычаи старой системы были настолько вопиющими, что о них стало известно даже императору Николаю I, который ненадолго поддался негодованию, но так и не сделал серьезной попытки их искоренить. Например, в 1844 году ему доложили о грубых злоупотреблениях в суде недалеко от самого Зимнего дворца, и он приказал расследовать обстоятельства дела. Барон Корф, которому было поручено расследование, увидел себя, по его же словам, перед «зияющей бездной всевозможных мерзостей – бездной, открывающейся не сегодня, не вчера, а образовавшейся постепенно, через многие годы», и его величество, прочитав доклад, написал на нем собственной рукой: «Неслыханный срам! Беспечность ближнего начальства неимоверна и ничем не извинительна, мне стыдно и прискорбно, что подобный беспорядок существовать мог почти под глазами моими и мне оставаться неизвестным». К сожалению, вспышка императорского возмущения длилась недостаточно долго, чтобы привести к каким-либо целебным результатам. Единственным следствием было то, что одного члена суда уволили со службы, а генерал-губернатор Санкт-Петербурга был вынужден уйти в отставку, но впоследствии получил почетную награду, а император заметил, что сам виноват в том, что так долго держал генерал-губернатора на его посту.

Когда подобные инциденты нарушали присущий его величеству оптимизм, он, по-видимому, утешался мыслью о том, что распорядился начать некоторые подготовительные работы, кои в будущем могли бы усовершенствовать отправление правосудия. Этим в законодательной части его канцелярии усердно занимался граф Блудов, один из самых способных русских юристов своего времени. К сожалению, сложившееся положение вещей нисколько не улучшилось, ибо для этого требовались совсем иные меры. Исходя из того предположения, что любое зло можно устранить путем улучшения законов, граф Блудов почти всеми силами отдался составлению кодекса. На самом же деле требовалось радикально изменить организацию судов и судебной процедуры и прежде всего допустить в судопроизводство оздоровляющий воздух гласности. Император Николай не мог этого понять, а если бы он это понял, то не смог бы заставить себя принять соответствующие меры, поскольку радикальная реформа и контроль общественности над чиновниками – это было именно то, что его больше всего раздражало.

Совсем другим был его сын и преемник Александр II в первые годы своего правления. В манифесте о вступлении на престол он подчеркнул свое желание, чтобы в судах воцарились правда и милость. Ссылаясь на эти слова в последующем манифесте, он подробнее разъяснил свое намерение «водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе нашем то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем действий всех и каждого, от высшего до низшего». И это были не пустые слова. Император издал строгие приказы о немедленном начале большой работы, и когда в комитетах губерний обсуждался вопрос об освобождении крестьян, Государственный совет рассмотрел вопрос судебной реформы «с исторической, теоретической и практической точки зрения» и пришел к выводу, что нынешнюю организацию следует в корне преобразовать.

Комиссия, назначенная для рассмотрения этого важного вопроса, составила пространную инвективу в адрес сложившейся системы и указала на как минимум двадцать пять ее коренных недостатков. Для их устранения предлагалось полностью отделить судебную организацию от всех остальных ветвей администрации; дать судам самую широкую гласность с участием присяжных заседателей по уголовным делам; создать мировые суды для рассмотрения мелких дел и значительно упростить порядок обычного судопроизводства.

Эти основополагающие принципы были опубликованы по распоряжению императора 15 сентября 1862 года, через полтора года после обнародования Манифеста об освобождении крестьян, и 20 ноября 1864 года новое законодательство, основанное на этих принципах, получило императорское одобрение.

Как большинство институтов, построенных с чистого листа, новая система одновременно проста и симметрична. В целом архитектура здания явно имеет французский характер, но кое-где можно обнаружить очевидные признаки английского влияния. Однако это не рабская копия какого-то более старого здания; можно по справедливости сказать, что, хотя каждая отдельная часть создавалась по иностранному образцу, в целом системе присуща определенная оригинальность.

Нижняя половина здания в его первоначальной форме состояла из двух больших частей, отличающихся и независимых друг от друга: с одной стороны, мировых судей, а с другой – обычных судов. Обе части содержали обычный суд и апелляционный суд. Верхняя половина здания, охватывающая в равной степени обе части, – это Сенат как высший кассационный суд.

Отличия между двумя независимыми частями сразу же бросаются в глаза. Функция мировых судей состоит в том, чтобы разрешать мелкие дела, не связанные с запутанными юридическими принципами, и по возможности приводить к мировому соглашению те мелкие конфликты и споры, которые естественным образом возникают в повседневных делах; функция обычных судов состоит в том, чтобы рассматривать те более серьезные дела, где в той или иной степени замешано состояние или честь отдельных лиц или семей или где серьезная опасность угрожает общественному спокойствию. Оба вида судов организованы в соответствии с указанными функциями. В первом случае процедура простая и носит примиренческий характер, юрисдикция ограничивается несущественными делами, а судей поначалу выбирали на общих выборах, как правило, из числа местных жителей. Во втором случае мы видим больше «пышности и величия закона». Процедура более строгая и формальная, в вопросе важности дел юрисдикция не ограничена, а судьями выступают квалифицированные юристы, назначаемые императором.

Мировые суды получили право заниматься всеми делами с обязательствами и гражданскими правонарушениями, где ущерб не превышает 500 рублей – около 50 фунтов, и всеми уголовными делами, где наказание не превышает штрафа в 300 рублей – около 30 фунтов – или одного года лишения свободы. Если кто-то желал предъявить жалобу, он мог пойти к мировому судье и изложить дело устно или письменно, без соблюдения каких-либо формальностей; и если жалоба, по мнению судьи, была достаточно обоснованна, он тут же назначал день для слушания дела и уведомлял противную сторону о явке в назначенное время. Когда это назначенное время наступало, дело разбиралось публично и устно либо самими сторонами, либо, по их желанию, представителями сторон. Если это был гражданский иск, судья начинал с того, что предлагал сторонам уладить дело путем компромисса и излагал свой вариант, как ему представлялось, справедливого решения. Многие дела заканчивались таким простым способом. Однако, если одна из сторон не соглашалась на компромисс, вопрос разбирался подробно, и судья выносил официальное письменное постановление, где указывал и свои основания. В уголовных делах тяжесть наказания всегда определялась ссылкой на специальный уголовный кодекс.

Если сумма спора превышала 30 рублей – около 3 фунтов – или если наказание превышало штраф в 15 рублей – около 3 шиллингов – или трое суток ареста, недовольная сторона могла подать апелляцию съезду мировых судей. Здесь за образец были взяты английские, а не французские судебные учреждения. У французов все апелляции из мирового суда подаются в окружной суд, и мировые суды подчиняются обычным судам. В английской системе мировой судья может передать некоторые апелляционные дела суду квартальных сессий[11]11
  Суд квартальных сессий – в Англии съезд мировых судей графства, собирающийся раз в квартал. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Этот последний принцип был принят и получил большое развитие в российском законодательстве. На ежемесячных сессиях с участием всех судей уезда рассматриваются апелляции на решения отдельных судей. Процедура простая и неформальная, как и в суде низшей инстанции, однако на заседаниях всегда присутствует помощник прокурора. Этот чиновник сразу же после обсуждения высказывает свое мнение по ряду гражданских и всех уголовных дел, и суд принимает его во внимание при вынесении своего решения.

Другая крупная часть судебной организации также включает в себя обычные суды и апелляционные суды, называемые, соответственно, окружными судами и судебными палатами. Юрисдикция обычного суда распространяется на несколько округов (уездов), а юрисдикция апелляционного суда – на несколько губерний. Все гражданские дела могут быть обжалованы, даже если сумма, о которой идет речь, невелика, но уголовные дела окончательно решаются с участием присяжных заседателей в суде низшей инстанции. Таким образом, в уголовных делах судебная палата вовсе не является апелляционным судом, но, поскольку обычное уголовное преследование нельзя возбудить без ее официального согласия, она в некоторой степени контролирует действия нижестоящих судов.

Поскольку обычного читателя едва ли интересуют детали гражданского судопроизводства, я просто скажу по этому поводу, что в обоих видах обычных судов дела всегда рассматриваются как минимум тремя судьями, заседания проходят гласно, и устные прения официально признанных защитников и обвинителей составляют важную часть судебного разбирательства. Однако позвольте мне несколько подробнее остановиться на изменениях, внесенных в уголовный процесс, – данный вопрос носит менее технический характер и более интересен для непосвященных.

Вплоть до недавней реформы судопроизводство по уголовным делам, как я уже указывал выше, велось тайно, следственным образом. Обвиняемый не располагал большими возможностями для собственной защиты, но, с другой стороны, государство принимало бесконечные формальные меры против того, чтобы осуждались невиновные. На практике эта система приводила к тому, что невиновный мог провести в тюрьме много лет, прежде чем власти убедятся в его невиновности, в то время как ловкий преступник мог оттягивать вынесение приговора неопределенно долго.

Изучая историю уголовного судопроизводства в иных странах, лица, которым была поручена задача по подготовке проекта реформ, обнаружили, что почти все страны Европы испытали на себе то зло, от которого страдала и Россия, и что все они одна за другой убеждались в том, что наиболее эффективным способом устранения этого зла является замена следствия судебной процедурой, предоставление равных условий состязания обвинителю и обвиняемому и возможности вести борьбу любым законным способом по их собственному выбору. Кроме того, оказалось, что, по мнению самых компетентных иностранных авторитетов, в современной форме судебного состязательного процесса наиболее эффективным считается предоставлять право вынесения вердикта уважаемым гражданам. Таким образом, шаги, которые следовало предпринять России, были четко обозначены опытом других народов, и было решено, что их следует предпринять без промедления. Органы преследования подсудимых тщательным образом отделили от судей, с одной стороны, и от полиции – с другой; ввели устные прения между прокурором и адвокатом подсудимого, а также устные допросы и перекрестные допросы свидетелей; также важным фактором в уголовных процессах стали присяжные заседатели.

Когда решение по делу, будь то гражданскому или уголовному, принимается в обычных судах, стороны не имеют возможности обжаловать решение в строгом смысле этого слова, но могут подать заявление на пересмотр дела на основании несоблюдения установленных формальностей. Выражаясь французскими терминами, апелляции быть не может, но может быть кассация. В рамках новой российской системы единственной кассационной инстанцией является Сенат.

Таким образом, Сенат является регулятором всей судебной системы, но его деятельность носит чисто регулятивный характер. Он рассматривает только то, что ему представляют, но сам не дает судебному аппарату движущего импульса. Если какой-либо из нижестоящих судов будет работать медленно или вовсе прекратит работу, Сенат может даже не заподозрить об этом факте и, разумеется, не сможет официально его зафиксировать. Поэтому было принято решение усилить жизнеспособность нижестоящих судов и создать с этой целью специальную централизованную судебную администрацию, во главе которой встал министр юстиции. Министр является генеральным прокурором и имеет подчиненных во всех судах. Основная функция этой администрации – поддерживать силу закона, выявлять и устранять все нарушения судебного порядка, защищать интересы государства и лиц, официально признанных недееспособными, и выступать в роли государственного обвинения в уголовных делах.

Если смотреть в целом и с некоторого расстояния, то это грандиозное судебное здание кажется идеально симметричным, но при более внимательном и более подробном осмотре выявляются явные признаки того, что в ходе строительства план изменялся. Хотя работа длилась всего около полудюжины лет, стиль верхней части отличается от стиля нижней части, как в тех готических соборах, которые медленно возводились на протяжении нескольких веков. И это вовсе не должно нас удивлять, ведь за этот короткий срок во взглядах официальных кругов произошли значительные перемены. Реформа задумывалась во времена некритического энтузиазма касательно передовых либеральных идей, безграничной веры в диктат науки, безоговорочной опоры на общественный дух, общественный контроль и общественную честность, во времена, когда считалось, что общественность сама собой сделает все необходимое для всеобщего блага, если только освободится от административных уз, в которые была до той поры заключена. Все еще помня суровый николаевский режим, люди больше думали о защите прав личности, чем о сохранении общественного порядка, и под влиянием модных социалистических идей злоумышленников начали считать несчастными и невольными жертвами социального неравенства и несправедливости.

К концу рассматриваемого периода все стало меняться. Многие начали понимать, что свобода легко превращается в вольницу, что стихийная общественная энергия в основном тратится на пустые слова и что требуется определенная иерархическая дисциплина, дабы избежать застоя в государственном управлении. Таким образом, в 1864 году обнаружилось, что невозможно довести до окончательного результата те общие принципы, что были изложены и обнародованы в 1862 году. Даже в тех разделах законодательства, которые фактически вступили в силу, власти сочли необходимым внести косвенные, скрытые изменения. Приведу одно из них в качестве иллюстрации. В 1860 году уголовное следствие вывели из-под контроля полиции и передали судебным следователям, почти полностью независимым от прокурора. Следователей могли отстранить от работы только в том случае, если регулярный суд признавал их виновными в каком-либо правонарушении. Эта реформа поначалу вызвала много радостей и надежд, поскольку она поставила преграду перед полицейской тиранией и произволом высших чиновников. Но очень скоро проявились недостатки системы. Многие судебные следователи, чувствуя себя независимыми и зная, что им не грозит кара, если только речь не идет о каком-то вопиющем противоправном деянии, предались праздности и бездействию. В таких случаях всегда было трудно, а порой и невозможно, добиться осуждения – ибо праздность должна была достигнуть колоссальных масштабов, чтобы перейти в разряд уголовных преступлений, и министру пришлось назначать временных следователей без санкции императора, которых он мог снимать по собственному усмотрению.

Нам, однако, нет необходимости вдаваться в эти теоретические изъяны. Широкую публику интересует более важный вопрос: как эти учреждения работают в местных условиях, в которых они вынуждены существовать?

Эта тема представляет интерес не только для русских, но и для всех изучающих общественные науки, поскольку она может пролить свет на сложный вопрос о том, насколько успешно можно перенести тот или иной институт на чужую почву. Многие теоретики не без оснований утверждают, что никакой институт не может работать эффективно, если он не является естественным продуктом предыдущего исторического развития. Теперь у нас есть возможность проверить эту теорию на опыте; у нас есть даже то, что Бэкон называет experimentum crucis[12]12
  Решающий опыт, критический эксперимент (лат.).


[Закрыть]. Эта новая судебная система – искусственное творение, которое создавалось в соответствии с принципами, заложенными иностранными юристами. Все, что разработчики проекта говорили о развитии старых институтов, – пустые слова. На самом деле они создали нынешнюю систему с чистого листа. Если даже введение публичного гласного разбирательства и суда присяжных было возвращением к древним обычаям, в любом случае это было возвращением к тому, что давно забыто всеми, кроме знатоков древности, а вот серьезных попыток развить то, что в самом деле существовало, не предпринималось вовсе. По правде сказать, в кодексе сохранилась одна форма устного разбирательства, однако она полностью вышла из употребления и, похоже, совсем не учитывалась создателями новой системы[13]13
  Я имею в виду так называемый «суд по форме», введенный указом Петра Великого в 1723 году. Я немало изумился, когда случайно натолкнулся на него в своде законов.


[Закрыть].

В целом не питая большого доверия к институтам, которые рождаются в уже готовом виде в голове самодержавных законодателей, я исходил из того, что эта новая судебная организация, такая эффективная на бумаге, в действительности окажется никуда не годной. Однако наблюдения не подтвердили моих пессимистических ожиданий. Напротив, я обнаружил, что эти новые институты, пусть и очень далекие от совершенства даже в человеческом смысле этого слова, в целом работают превосходно и уже принесли огромное благо стране.

За несколько лет мировые суды – их, пожалуй, можно назвать новейшей частью новых институтов – полностью акклиматизировались на месте, как если бы просуществовали в стране уже несколько поколений. Сразу после возникновения они стали крайне популярны. Власти Москвы подсчитали, что при новой системе количество дел должно увеличиться более чем вдвое и что в среднем каждому судье за год будет представлено на рассмотрение около тысячи дел. Реальность намного превзошла все их расчеты: в среднем на каждого судью приходилось по 2800 дел. Не меньшее бремя легло на судей и в Санкт-Петербурге и других крупных городах.

Чтобы понять причины такой популярности мировых судов, надо кое-что знать о вытесненных ими прежних полицейских судах. Дворяне, военные и мелкие чиновники всегда смотрели на полицию с презрением, поскольку общественное положение защищало их от преследования, а купцы имели возможность приобрести для себя такой же иммунитет, если поддавались вымогательству со стороны полиции, часто принимавшему форму субсидии установленной величины; но низшие классы в городах и селах боялись даже самого мелкого полицейского чина и не смели пожаловаться на него начальству. Если бы двое работников представили свои разногласия на полицейский суд, то вместо того, чтобы разрешить их дело по справедливости, их почти наверняка обругали бы в выражениях, не принятых в кругу воспитанных людей, или обошлись бы еще и похуже. Даже среди высших чиновников многие прославились своей жестокостью. Например, городничий из города Черкассы заработал себе в этом отношении громкую репутацию. Если какой-нибудь скромный человек осмеливался ему перечить, он тут же бросался на него с кулаками, а любая ссылка на закон приводила его в бешенство. «Его величество, – говорил он в таких случаях, – вверил город моему попечению, а ты смеешь говорить мне о законе? Я тебе покажу закон!» – и далее следовали тумаки. У другого служащего того же ранга, давно проживавшего в Киеве, был несколько иной способ поддерживать порядок. Обычно он разъезжал по городу с казачьим эскортом, и когда кто-нибудь из низших сословий имел несчастье вывести его из себя, он приказывал одному из своих казаков тут же на месте, без всяких юридических формальностей, устроить ему небольшое телесное наказание.

В мировых судах дела велись совсем иначе. Судья, всегда скрупулезно вежливый без лицеприятия, терпеливо выслушивал жалобу и старался решить дело по-хорошему, а если его усилия не увенчивались успехом, без проволочек выносил решение в соответствии с законом и здравым смыслом. Ранг и положение в обществе не играли роли. Генерала, не подчинявшегося полицейским правилам, штрафовали, как обычного рабочего, и в споре между высокопоставленным лицом и простолюдином суд обращался с обеими сторонами одинаково. Неудивительно, что такие суды стали популярны в массах, и популярность их еще выросла, когда стало известно, что дела там улаживаются оперативно, без волокиты, взяток и шантажа. Многие крестьяне относились к судье так, как привыкли относиться к доброму хозяину старого патриархального типа, и приносили ему свои печали и горести в надежде, что он как-нибудь их облегчит. Часто они делились своими самыми сокровенными домашними и супружескими заботами, в которых никакой суд не мог бы разобраться, а порой требовали выполнения уговоров, которые грубо противоречили не только писаному закону, но и обычной морали.

Конечно, суды не были абсолютно безупречны. В том, что касается, например, нелицеприятия, некоторые первые судьи, пытаясь избежать Сциллы, опасно приближались к Харибде. Полагая, что их миссия состоит в искоренении представлений и привычек, порожденных и взращенных крепостничеством, они порой пользовались своим авторитетом, чтобы давать уроки филантропического либерализма, и злорадствовали, нанося вред чувствительным местам, а иногда и материальным интересам людей, которых считали врагами сего благого дела. В спорах между хозяином и слугой или между работодателем и работником судья такого рода считал своим долгом противодействовать тирании капитала и в своем образе социального реформатора нередко забывал про свою же официальную роль судьи. К счастью, подобные отклонения уже в прошлом, однако, как мы сейчас увидим, они способствовали возникновению реакции.