Текст книги "Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»"

Все это давало повод надеяться, что Вторая дума, которой предстояло вот-вот собраться, будет менее революционной и более пригодной для практической работы, чем ее предшественница; но этим надеждам не суждено было сбыться. Хотя политический ажиотаж в определенных слоях населения поутих, он все еще был настолько распространен, что в избирательных округах факт заключения кандидата в тюрьму или отправки его в ссылку обычно считался рекомендацией в его пользу. Из 213 депутатов, избранных в двадцати пяти губерниях, статистикой которых я располагаю, как минимум 55 побывали в тюрьме, ссылке или под надзором полиции, а 13 были уволены с государственной службы. Это укрепило имевшиеся революционные группы, и они еще более усилились за счет новой мощной фракции социал-демократов, бойкотировавших первые всеобщие выборы, а на вторых получивших более шестидесяти мест. Таким образом, общее количество депутатов-социалистов возросло с 26 до 83, то есть с 5 до 17 процентов от всей палаты.

Всеобщие выборы привели и еще к одному нежелательному изменению: снизился общий умственный уровень Думы как единого целого. Среди кадетов, подписавших Выборгское воззвание, было немало людей исключительно способных и культурных, а поскольку они обвинялись в подстрекательстве к мятежу, то по закону не могли избираться в Думу. Из тех, кто пришел им на смену, подавляющее большинство стояло отнюдь не на столь же высоком интеллектуальном уровне, а доля совершенно необразованных депутатов существенно увеличилась. В отличие от «Думы народного гнева», новое собрание без особого преувеличения можно назвать, по выражению ведущего консерватора, «Думой народного невежества».

Как только с формальностями было покончено, Дума проявила свой истинный характер. Когда господин Столыпин в общих чертах представил свою законодательную программу и выразил готовность передать в распоряжение Думы свою преданность делу и накопленный опыт, крайне левые ответили ему таким тоном, который был каким угодно, но не примирительным. Лидер социал-демократов, молодой грузин с Кавказа, спокойным и неторопливым тоном заявил, что речь премьер-министра была выслушана в молчании, поскольку никакие крики и бурные демонстрации не могут адекватно выразить чувства народа по отношению к правительству, которое разогнало Первую думу, создало военно-полевые суды, сковало страну в осадном положении, бросило в тюрьму ее лучших сыновей, разорило население и растратило деньги, предназначенные для помощи голодающим. Поскольку, как полагал оратор, исполнительная власть никогда добровольно не подчинится законодательной власти, то организованной силе правительства должна противостоять организованная сила народа. С этой целью обвиняющий голос народных представителей должен прогреметь по всей стране и пробудить к борьбе всех, кто еще не очнулся; а Дума должна законодательными мерами организовать и объединить пробудившиеся массы. Этот революционный план кампании, оглашенный со спокойной уверенностью и сознательной убежденностью, как если бы это было обычное законодательное предложение, был горячо поддержан менее вялыми членами партии и вызвал разгоряченную дискуссию, в ходе которой крайние правые партии подняли яростный протест. Господин Столыпин, сидя на скамье министров, молча и со вниманием выслушал ораторов и завершил прения краткой речью, которую произнес со спокойным достоинством, но не без признаков подавляемых эмоций, которые порой прорывались наружу. Коснувшись плохо замаскированных угроз социал-демократов, он повернулся к лидеру партии, выпрямился во весь рост и закончил коротким заявлением, которое сделал твердым и вызывающим тоном:

«Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: „Руки вверх!“. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: „Не запугаете!“».

Во время этой эпохальной дискуссии, предвосхитившей всю историю Второй думы (5 марта – 16 июня), кадеты молчали, играя роль tertius gaudens[7]7
  «Третий радующийся», лицо, извлекающее пользу из борьбы двух противников (лат.).


[Закрыть]. Они как никогда твердо придерживались своей цели – заставить правительство дать стране парламентские институты в английском смысле этого слова, и все еще дерзко рассчитывали сформировать первый кабинет в подобном парламенте; однако они осознавали, что должны изменить свою тактику, и один из них так красноречиво выразился об этом: «Раз нельзя взять крепость штурмом, нужно принудить ее к сдаче долгой осадой». Тем не менее в одном отношении их тактика оставалась прежней: они поощряли деятельность крайних левых в надежде, что рано или поздно правительство испугается революционной агитации и согласится на министров-кадетов как на меньшее из двух зол. По этой причине их никогда не удавалось убедить поддержать даже формальную резолюцию с осуждением терактов, и они упорно считали все такие предложения ловушками, кои расставляют их соперники с целью посеять раздор между ними и их революционными союзниками. Однако упомянутые союзники прекрасно понимали эту игру; не вступая в ненужные конфликты с кадетами, они считали их половинчатыми политиками, которые в случае вооруженного восстания будут наблюдать за происходящим с безопасного расстояния и вмешаются лишь для того, чтобы прибрать к рукам львиную долю добычи. Господин Столыпин тоже понимал игру кадетов и систематически отвергал их авансы; он не забыл Выборгского воззвания и всего, что оттуда следовало. Не меньшую осмотрительность он проявлял и в отношении открытых революционеров. Он упорно отказывался пополнять ряды агитаторов и террористов посредством всеобщей амнистии для политических преступников и отказался хотя бы немного ослабить военные меры, принятые против возможного восстания.

При таких обстоятельствах, в отсутствие достаточно сильной умеренной партии, которая могла бы получить большинство при голосовании по важным законодательным вопросам, Дума была неспособна к какой-либо полезной работе; при этом почти все составлявшие ее элементы по разным причинам желали продлить ее существование. Все стороны рассматривали ее как удобный инструмент для выражения своих политических взглядов и устремлений, а также как средство держать дверь открытой для будущих возможностей; однако была одна группа, слишком нетерпеливая, чтобы бесконечно продолжать выжидательную политику. Это были социал-демократы, убежденные в том, что могут достичь своих целей только путем вооруженного восстания, при котором армия должна перейти на сторону масс или по крайней мере остаться нейтральной. Для достижения этой цели они создали секретную организацию с филиалами в гарнизонных городах по всей стране и центральным бюро в Санкт-Петербурге, где заговорщики собирались в квартире одного из депутатов.

Эта революционная деятельность велась настолько открыто, что очень скоро о ней стало известно правительству, и господин Столыпин решил положить ей конец. 14 июня он, соответственно, явился в Думу, официально объявил, что пятьдесят пять членов социал-демократической фракции сговорились подбить солдат нарушить присягу и поднять мятеж, и потребовал, чтобы Дума дала согласие на судебное разбирательство в их отношении. В объяснение и поддержку своего требования он велел высокопоставленному чиновнику судебного департамента зачитать длинное обвинительное заключение и дал ясно понять, что этот вопрос должен рассматриваться как неотложный. Кадеты оказались в крайне затруднительном положении: если они согласятся на требование премьер-министра, то фактически откажутся от своих крайне левых союзников; а если нет, то подвергнутся очень серьезному риску спровоцировать роспуск Думы, которого они по многим причинам всеми силами старались избежать. Выход из этого тупика они нашли в виде затягивания процесса и добились того, чтобы дело было передано на рассмотрение комитета, которому поручили отчитаться через двадцать четыре часа; но по истечении этого времени решение не было принято, и тогда они попытались добиться новой отсрочки. На эту тактику затягивания правительство на следующее же утро ответило указом о роспуске.

Так, можно сказать, самоубийством закончилась Вторая дума, бесславно просуществовав немногим более трех месяцев, в течение которых она показала свою неспособность к практической законотворческой работе. Поскольку в различных кругах высказывались намеки на то, что приведший к кризису заговор – полицейская фабрикация, стоит упомянуть об одном инциденте, который фактически опровергает эту теорию. Когда кадеты предложили передать дело в комиссию, лидер социал-демократов Церетели мужественно заявил, что в этом нет необходимости, поскольку обвинительный акт верен «от слова до слова» и обвиняемые гордятся тем, что сделали: «Мы, обвиняемые в политическом воспитании масс, заявляем, что это обвинение наполняет наши сердца гордостью и служит доказательством того, что мы с честью выполнили возложенные на нас обязательства».

Поскольку Дума, таким образом, дважды показала свою неспособность выполнять функции, для которых создавалась, встал вопрос, не следует ли ее упразднить или хотя бы радикально преобразовать. Некоторые члены Кабинета министров отвечали на этот вопрос утвердительно. Господин Столыпин, напротив, настаивал, что нужно сделать хотя бы еще одну попытку постепенно вывести страну на конституционный путь, и для устранения некоторых худших зол предложил внести некоторые изменения в закон о выборах. В этом его поддержал император, который также не хотел возвращаться к старой системе правления; и эксперимент имел значительный успех.

Перемены в составе и духе нового собрания прямо-таки бросались в глаза. Вернувшись домой после одного из первых заседаний, я сделал такую запись у себя в дневнике, коротко перечислив произошедшие изменения и перспективы на будущее:

«23 ноября 1907 года[8]8
  Даты приводятся по новому стилю, а не по старому, действовавшему на тот момент в России. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Эта Третья дума, в которой я только что провел три часа, внимательно слушая дебаты и беседуя в перерывах с некоторыми из наиболее влиятельных депутатов, очевидным образом разительно отличается от предыдущих. Что меня поразило сразу, так это то, что большинство депутатов лучше одеты и в целом имеют более культурный вид; я не увидел неряшливых представителей богемы и заметил лишь несколько крестьян, из которых ни один не был одет по-крестьянски. Если верить первому впечатлению, то это собрание не назовут ни „Думой народного гнева“, ни „Думой народного невежества“. Многих крестьян и сельских школьных учителей сменили помещики, и, как мне сказали, в нынешнюю Думу вошло несколько представителей крупных фабрикантов, отсутствие которых раньше бросалось к глаза. Число реакционеров сильно возросло, а доля откровенных революционеров практически сошла на нет. Столыпин, как видно, в целом доволен результатами выборов, но от оптимистичных прогнозов предусмотрительно воздерживается.

Эту перемену к лучшему отчасти можно отнести на счет нового закона о выборах и прогресса, достигнутого правительством в искусстве предвыборной агитации, но я считаю, что в основном она связана с большими изменениями в общественном мнении. Под влиянием времени и опыта революционный азарт улетучивается, и те, кому есть что терять, встревожены деятельностью и дерзкой позицией агрессивных социалистов. Космополитизм, благосклонно смотревший на сумасбродные притязания национальных меньшинств, также был обуздан, и я вижу очевидные признаки того, что у россиян пробуждается национальное чувство. Это и неудивительно, если вспомнить, как в прошлой Думе депутаты с Кавказа, говоря по-русски с сильным иноземным акцентом, грозили правительству вооруженным восстанием русского народа; как поляки, неукоснительно соблюдая правила собрания, какое-то время удерживали равновесие сил между противоборствующими русскими сторонами; и как однажды армянский депутат позволил себе оскорбить российскую армию! Слабым местом нынешнего собрания является то, что октябристы – умеренная партия, принимающая знаменитый Октябрьский манифест в его естественном смысле и желающая сотрудничать с правительством в законодательных вопросах, – не обладают подавляющим большинством и, следовательно, вынуждены на постоянной или временной основе объединяться либо с правыми, либо с кадетами. Само собой, они предпочли бы взять в союзники первых, но, к сожалению, среди правых немалую долю составляют агрессивные реакционеры, насчет которых есть не просто подозрения, но и уверенность в том, что они желают разрушить парламентские институты и восстановить своего рода автократию под собственным контролем. С другой стороны, союз с кадетами, которые все так же придерживаются прежней тактики вымогательства у царя дальнейших уступок, неизбежно приведет к конфликту с правительством и, вероятно, к новому роспуску».

Общий характер и разнонаправленные течения этой Думы отразились в дебатах по поводу обращения (26 ноября 1907 года). Октябристы рекомендовали следующую формулировку:

«Вашему Императорскому Величеству благоугодно было приветствовать нас, членов Государственной думы третьего созыва, и призвать на предстоящие нам законодательные труды благословение Всевышнего. Считаем долгом выразить Вашему Императорскому Величеству чувства преданности Верховному Вождю Российского государства и благодарности за дарованные России права народного представительства, упроченные основными законами империи. Верьте нам, Государь, мы приложим все наши силы, все наши познания, весь наш опыт, чтобы укрепить обновленный Манифестом 17 октября Вашею Монаршею Волею государственный строй, успокоить отечество, утвердить на нем законный порядок, развить народное просвещение, поднять всеобщее благосостояние, упрочить величие и мощь нераздельной Руси и тем оправдать доверие к ним Государя и страны».

Это обращение, которое вождь октябристов отрекомендовал как универсальное для всех партий, вызвало весьма любопытную и характерную дискуссию. Протесты раздались как со стороны правых, так и со стороны кадетов. Первые настаивали на добавлении слова «самодержец», которым до сих пор именуется император, а вторые настаивали на добавлении слова «конституция», которая так и не получила официальной санкции. Эти, на первый взгляд, бессмысленные поправки имели определенное практическое значение. С одной стороны, добавление слова «самодержец» означало бы публичное признание того факта, что император по-прежнему остается самодержцем всея Руси, как гласил его официальный титул. С другой стороны, если слово «конституция» найдет место в документе и не вызовет официальных протестов, то в будущем кадеты смогут утверждать, будто император официально признал то, что они называли «конституцией», и заклеймить как «неконституционное» многое из того, что на самом деле допускается основными законами. Чтобы избежать этих противоречий, октябристы выбрали нейтральную формулировку – «обновленный Манифестом 17 октября Вашею Монаршею Волею государственный строй» – и она в конце концов была принята, хотя и не единодушно, поскольку крайне правые и крайне левые воздержались от голосования.

Если сопоставить это обращение от 26 ноября 1907 года, составленное в уважительном тоне и выражающее благодарность императору, с обращением, которое представила «Дума народного гнева» 1 мая 1906 года, становится понятно, какой огромный труд был проделан для установления мира за столь короткий срок – полтора года. Заслуга за эту замечательную перемену во многом принадлежит г-ну Столыпину. В начале своего служения он сформулировал два принципа и придерживался их с достойным восхищения упорством: неуклонно подавлять беспорядки всеми имеющимися в его распоряжении средствами и сохранять Думу до тех пор, пока еще остаются надежды на ее плодотворную работу при условии строгого выполнения ею тех функций, которые возложил на нее император. До созыва Третьей думы он не находил сердечной поддержки ни в одной из партий или фракций; все объединились против него. Для правых – консерваторов и реакционеров – он был слишком либерален; для революционных левых он был опорой самодержавия, сторонником полицейских репрессий и военно-полевых судов; для кадетов, преобладавших в первых двух Думах, он был непримиримым врагом, который систематически и всесторонне препятствовал им в посягательствах на прерогативы Короны, установленные важнейшими законами. Несмотря на все это, он, как отважный лоцман, ловко правил кораблем сквозь шторма и, наконец, вывел его в относительно спокойные воды.

Благодаря его усилиям, лояльно поддержанная октябристами и умеренными правыми Дума третьего созыва проделала большой законодательный труд. В условиях постепенного утихания революционного возбуждения она успешно выполняла функции палаты депутатов, наделенной ограниченными полномочиями. О прежнем бюрократическом Госсовете империи, который Октябрьским манифестом и последующими указами был преобразован в Верхнюю палату, состоящую в равной пропорции из царских назначенцев и выборных членов, говорить что-то пока еще слишком рано; однако есть все основания надеяться, что и она будет так же успешно выполнять свои функции и в конечном счете окажет сдерживающее и регулирующее влияние на парламентский аппарат. Конечно, время от времени между двумя палатами, как и между обеими палатами и правительством, будут возникать трения, но это необходимое условие парламентской жизни во всех странах, и нет никаких причин, которые бы исключали Россию из общего правила.

Чтобы в полной мере осознать трудности стоявшей перед г-ном Столыпиным задачи, надо не забывать, что ему приходилось бороться не только с политической оппозицией в Думе и среди придворных чиновников, но и с революционной агитацией, заговорами, терроризмом и всевозможными беспорядками по всей стране. В первые пять недель на посту премьер-министра ему пришлось иметь дело с пятью местными мятежами в армии и на флоте, а также с длинной чередой покушений на убийство губернаторов, вице-губернаторов, генералов, мелких чиновников и полицейских любого ранга, причем виновные применяли бомбы и револьверы. Он сам едва спасся от смерти. Его резиденцию в Санкт-Петербурге взорвали бомбой, когда он находился там и работал; он уцелел, а вот несколько его подчиненных и слуг погибли или получили ранения, и одна из его дочерей, когда они выбрались из-под обломков, оказалась серьезно пострадавшей. Для примера нападения на полицию можно привести случай в Варшаве: по заранее согласованному плану революционные агенты одновременно открыли стрельбу по двадцати шести полицейским и караульным в разных частях города. В других местах страны с беспрецедентной дерзостью и массовым порядком совершались кражи со взломом и грабежи; вооруженные молодые люди средь бела дня нападали на банки, задерживали и грабили почтовые поезда. Сначала эти нападения были направлены против государственной собственности и формально назывались «экспроприациями», но вскоре за «политическими экспроприаторами» пришли обычные грабители и воры, неподконтрольные революционным комитетам. Такое положение дел продолжалось более года и привело к значительным человеческим жертвам. Например, в мае 1907 года список жертв революционных беспорядков составил 291 убитыми и 326 ранеными. Все это время в деревнях продолжались крестьянские волнения, и репрессивных мер, которыми располагали местные власти, часто оказывалось недостаточно.

Непрерывными и упорными усилиями, по необходимости чрезвычайно суровыми, общественный порядок был постепенно восстановлен. За суровость г-на Столыпина много критиковали, особенно те, кто, подобно кадетам, не желал восстановления спокойствия до тех пор, пока не будут достигнуты их политические цели; однако подобные неблагоприятные суждения о нем не подтверждаются теми, кто знал его лично и понимал ситуацию, в которой он оказался. Будучи человеком гуманным, с необычайно ласковым нравом, он охотно воздержался бы от всяких суровых мер, но ему пришлось пожертвовать личными чувствами ради общественного долга. Твердо убежденный в том, что на карту поставлены жизненные интересы его страны, он поступил как настоящий патриот. О его мотивах свидетельствует замечание, сделанное им однажды в Думе. Защищая свое правительство от нападок фракции революционных депутатов, он повернулся к ним и сказал дрожащим от волнения голосом: «Вам нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия!» Еще в детстве он выделялся сильным чувством патриотизма, и в последние годы жизни это было лейтмотивом его политики.

Господин Столыпин не дожил до осуществления своей программы, направленной на укрепление представительных институтов без разрушения императорской власти. 18 сентября 1911 года на праздничном спектакле в киевском театре его застрелил молодой еврей, который одновременно был и террористом, и агентом тайной полиции; и через четыре дня Столыпин скончался от ран. Вскрытие показало, что он в любом случае не прожил бы намного дольше; его здоровье, которое никогда не было крепким, было совершенно подорвано переутомлением и тревогами. В течение долгого времени он понимал, что его конец близок, но это лишь увеличивало его лихорадочную энергию, скрытую под серьезной, но оптимистичной миной. Из многих выдающихся русских людей, которых я знал лично, он, безусловно, был одним из тех, кто вызывал наибольшую симпатию, и даже его враги, отрицая его качества как великого государственного мужа, все же были вынуждены признать, что это был честный, смелый, правдивый и во всех отношениях благородный человек[9]9
  Что касается роспуска Второй думы, в последнее время утверждалось, что не было никакого заговора социал-демократов и что признание Церетели было простой бравадой. В таком случае позвольте заметить, что мне представился шанс осмотреть оригинальные документы, на которых основывалось обвинение, и они убедили меня в том, что обвинение исчерпывающе подкреплено фактами. С другой стороны, нужно признать, что изменение закона о выборах с формальной точки зрения было незаконно.


[Закрыть].