Текст книги "Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»"

Когда-нибудь, верит он, эксперимент будет завершен, но не самодержавной властью. По его мнению, монархия «изжила себя» и должна уступить место парламентским институтам. Для него конституция – это своего рода всепоглощающий фетиш. Вы можете попробовать объяснить ему, что парламентский режим, несмотря на все свои преимущества, обязательно порождает политические партии и политические конфликты и гораздо меньше годится для грандиозных социологических экспериментов, чем добрый патриархальный деспотизм. Вы можете попробовать убедить его в том, что, как бы ни было трудно переубедить самодержца, переубедить целую палату общин гораздо труднее. Но все ваши усилия будут напрасны. Он заверит вас, что российский парламент будет совершенно не похож на обычные парламенты. В нем не будет партий, поскольку в России нет социальных каст, и он будет руководствоваться исключительно научными соображениями, такими же свободными от предрассудков и личных влияний, как философ, рассуждающий о природе Бесконечного! Словом, он, по всей видимости, воображает, что национальный парламент будет состоять из него самого и его друзей и что народ будет спокойно подчиняться их указам, как до сих пор подчинялся указам царей.

В ожидании этого политического золотого века, когда верховная власть будет принадлежать бесстрастной науке, Николай Иваныч позволяет себе роскошь предаваться самой решительной политической вражде, и его ненависть горит пылом фанатика. В первую и самую главную очередь он ненавидит то, что называет буржуазией, – тут он вынужден пользоваться французским словом, ибо в его родном языке нет эквивалента, – и особенно капиталистов всех сортов. Затем он ненавидит аристократию, особенно форму аристократии, называемую феодальной. Эти абстрактные термины он не наделяет очень точным смыслом, но ненавидит представляемые ими сущности так же рьяно, как если бы они были его личными врагами. Из того, что он ненавидит в своей стране, на первом месте стоит самодержавная власть. Затем как порождение самодержавной власти идут чиновники, особенно жандармы. Далее помещики. Хотя он сам помещик, он считает, что этот класс напрасно топчет землю, и полагает, что все их поместья следует конфисковать и распределить между крестьянами.

Всем помещикам не повезло оказаться под бичом его огульных обвинений, ибо они несовместимы с его идеалом крестьянской империи, однако он признает, что среди них есть люди разной степени порочности. Одни просто мешают, а другие активно вредят общественному благу. Среди вторых особое отвращение у него вызывает князь С., потому что не только владеет обширными поместьями, но при этом еще и имеет аристократические замашки и зовет себя консерватором.

Князь С. – безусловно, самый важный человек в уезде. Его род – один из старейших в стране; однако он обязан своим влиянием не родословной, поскольку одна только родословная не имеет большого значения в России. Он пользуется влиянием и почтением, поскольку он крупный землевладелец с высоким официальным статусом и от рождения принадлежит к той группе семейств, кои составляют неизменное ядро постоянно меняющегося придворного круга. Его отец и дед были важными фигурами в администрации и при дворе, а его сыновья и внуки, скорее всего, пойдут по стопам предков. Хотя в глазах закона все дворяне равны и в теории продвижение по службе зависит исключительно от личных заслуг, однако в действительности те, у кого есть друзья при дворе, поднимаются легче и быстрее.

Князь прожил благополучную, но не очень насыщенную событиями жизнь. Он получил образование сначала дома под присмотром английского наставника, а затем в пажеском корпусе. Окончив это заведение, он поступил в гвардейский полк и постепенно дослужился до высокого воинского звания. Однако в основном он работал в гражданской администрации и теперь заседает в Государственном совете. Отчасти он интересовался общественными делами, но не сыграл важной роли ни в одной из великих реформ. Когда поднимался крестьянский вопрос, он сочувствовал идее освобождения, но его совсем не привлекала перспектива отдать землю освобожденным крепостным и сохранить общину. Он хотел, чтобы помещики освободили своих крепостных без денежной компенсации, а взамен получили бы некоторую долю политической власти. Его планов не приняли, но он продолжал надеяться на то, что крупные землевладельцы каким-то образом займут такое же общественно-политическое положение, какое они занимают в Англии.

Служебные обязанности и связи в обществе вынуждают князя проводить большую часть года в столице. У себя в имении он проводит всего лишь несколько недель в году. Дом его большой, устроен в английском стиле, сочетая изящество и комфорт. В нем просторные апартаменты, библиотека и бильярдная. Есть обширный парк, огромный сад с оранжереями, конюшни со множеством лошадей и экипажей, а также легион слуг. В гостиной имеется множество английских и французских книг, газет и журналов, в том числе Journal de St. Petersbourg, где публикуются новости. Короче говоря, семья располагает всевозможными удобствами, которые можно купить за деньги при хорошем вкусе, но нельзя сказать, что им очень нравится проводить время в деревне. Впрочем, у княгини нет категорических возражений. Она обожает маленького внука, любит читать и писать письма, развлекается школой и больницей, которые основала для крестьян, и время от времени навещает подругу – графиню Н., которая живет примерно в пятнадцати милях по соседству.

Князь же находит деревенскую жизнь чрезмерно скучной. Он не любит ни верховой езды, ни охоты, и ему нечем заняться. Он совсем не разбирается в управлении имением и совещается с управляющим исключительно для проформы. И этим имением, и всеми остальными, принадлежащими ему в разных губерниях, распоряжается главный управляющий в Санкт-Петербурге, которому князь полностью доверяет. По соседству нет никого, с кем он хотел бы водить знакомство. По характеру он человек необщительный и отличается холодной, сухой и сдержанной манерой, что редко встречается в России. Такое поведение отталкивает соседей, о чем он ничуть не сожалеет, поскольку они не принадлежат к его кругу и в их манерах и привычках есть та непринужденная простота, которая ему явно противна. Поэтому его отношения с ними ограничиваются официальными визитами. Большую часть дня он проводит в равнодушном безделье, зевая, скучая по рутине петербургской жизни, приятным беседам с коллегами, опере, балету, французскому театру и молчаливому робберу в Английском клубе. По мере приближения отъезда он приободряется и на станцию едет с веселым и жизнерадостным видом. Если бы он руководствовался только своими вкусами, то вообще бы не приезжал в деревню, а летний отпуск проводил бы в Германии, Франции или Швейцарии, как это бывало в холостяцкие времена; но как крупный землевладелец он считает правильным жертвовать личными склонностями ради обязательств, которые влечет за собой его высокое положение.

Между прочим, в уезде есть еще один князь-магнат, и, пожалуй, мне следует представить его читателям, поскольку он весьма достойно представляет новый типаж. Подобно князю С., о котором я только что говорил, он крупный помещик и потомок полумифического Рюрика, но он не имеет официального чина и ни одной орденской ленты. В этом отношении он пошел по стопам отца и деда, которые были в некотором роде фрондерами и предпочитали статус важной персоны и сельского джентльмена положению чиновника и вельможи. В лагере либералов он считается консерватором, но у него мало общего с реакционерами (крепостниками), которые заявляют, что реформы последнего полувека были ошибкой, что все идет коту под хвост, что освобожденные крепостные – все поголовно лодыри, пьяницы и воры, что местное самоуправление – хитроумная машина для растраты денег и что реформированные суды принесли выгоду только крючкотворам. Напротив, он осознает потребность в реформах и видит их благотворные плоды, а что касается будущего, то он не предается безнадежному пессимизму неисправимого старого тори.

Но, как считает он, для того, чтобы добиться реального прогресса, нужно избегать некоторых современных модных ошибок, и среди этих ошибок на первое место он ставит взгляды и принципы передовых либералов с их слепым восхищением Западной Европой и тем, что они зовут плодами науки. Подобно западным либералам, эти господа полагают, что наилучшей формой правления является конституционализм, монархический или республиканский, поставленный на широкую демократическую основу, и именно к осуществлению этого идеала и направлены все их усилия. Но только не нашего друга-консерватора. Признавая, что демократические парламентские институты могут быть наилучшей формой правления для более развитых стран Запада, он утверждает, что единственной прочной основой Российской империи и единственной надежной гарантией ее будущего процветания является самодержавная власть – единственный подлинный выразитель народного духа. Глядя на прошлое с этой точки зрения, он чувствует, что цари всегда отождествляли себя с народом и всегда понимали, отчасти интуитивно, а отчасти путем размышления, истинные чаяния народа. Всякий раз, когда проникновение западных идей угрожало нанести ущерб национальному характеру, деспотическая власть вмешивалась и предотвращала опасность своевременными мерами. Нечто подобное, по его мнению, наблюдается и в настоящее время, когда либералы требуют предельно демократических институтов; но самодержавная власть стоит настороже и, как обычно, сделает все, что потребуется.

Усилиям земства в этом отношении и деятельности земства в целом князь сочувствует мало, отчасти потому, что это учреждение находится в руках либералов и руководствуется их непрактичными идеями, а отчасти потому, что оно позволяет некоторым честолюбивым выскочкам получить право голоса в местных делах, хотя оно должно принадлежать старинным дворянским семьям уезда. Он хотел бы видеть просвещенное, влиятельное дворянство, которое вместе с самодержавной властью трудится на благо страны; но он понимает, что его идеал имеет мало шансов осуществиться.

Князь принадлежит к высшему кругу русской знати. Если же мы хотим получить представление о низшем круге, то по соседству сыщется несколько бедных, необразованных дворян, живущих в маленьких убогих домах, и их нелегко отличить от крестьян. В других частях страны можно встретить даже князя в таком же жалком положении! Это естественный результат российского порядка наследования, которое не признает принципа первородства в отношении титулов и имущества.

Глава 9. Помещики после освобождения крестьян

Когда поднимался вопрос об освобождении крестьян, мнения значительно расходились по поводу того, как отмена крепостного права повлияет на материальные интересы двух непосредственно затронутых классов. Печать и «молодое поколение» смотрели в будущее с оптимизмом и старались доказать, что предлагаемые перемены будут одинаково выгодны как для помещиков, так и для крестьян. Говорили, что наука давно доказала, что свободный труд неизмеримо производительнее рабства и крепостничества, и этот принцип уже наглядно продемонстрирован в странах Западной Европы. Во всех этих странах современный сельскохозяйственный прогресс начался с освобождения крепостных, и повсеместно повышение производительности труда стало прямым итогом усовершенствования методов. Таким образом, скудные, легкие почвы Германии, Франции и Голландии стали производить больше, чем прославленный русский чернозем. И от этих улучшений повсюду выиграл в первую очередь именно помещичий класс. Разве помещики в Англии, стране, впервые отменившей крепостное право, не самые богатые в мире? И разве владелец нескольких сотен моргенов в Германии зачастую не богаче русского дворянина, имеющего тысячи десятин?

Этими и аналогичными правдоподобными аргументами печать старалась доказать помещикам, что они даже в своих собственных интересах должны освободить крепостных. Однако многие землевладельцы не очень верят в абстрактные принципы политэкономии и расплывчатые исторические доктрины в интерпретации современных газет. Они не всегда могли опровергнуть изобретательные аргументы, приводимые людьми более оптимистичными, но были убеждены, что лежащие перед ними перспективы далеко не так радужны, как их представляют эти люди. Они считали, что Россия – особенная страна, а русские – особенный народ. Низшие классы в Англии, Франции, Голландии и Германии хорошо известны трудолюбием и предприимчивостью, в то время как русский крестьянин заведомо ленив, и, уж конечно, дай ему волю, он бы работал ровно столько, чтобы не умереть с голоду, и не больше того. Свободный труд, возможно, выгоднее крепостного там, где высшие классы обладают практическими знаниями и большими капиталами, но в России у помещиков нет ни знаний, ни наличных денег, необходимых для того, чтобы внедрить предлагаемые улучшения в сельском хозяйстве. Ко всему этому добавляли, что порядок освобождения, при котором крестьяне получат землю и будут полностью независимы от помещиков, нигде не применялся в столь широком масштабе.

Таким образом, сложились два диаметрально противоположных мнения об экономических последствиях отмены крепостного права, и далее мы увидим, какое из этих двух мнений подтвердила жизнь.

Для начала рассмотрим вопрос с точки зрения помещиков.

Читатель, который никогда не пробовал проводить подобного рода исследования, естественно, может вообразить, что на этот вопрос легко ответить, просто поговорив со множеством отдельных помещиков и сделав общий вывод на основании их мнений. На самом же деле задача оказалась для меня намного более сложной. Даже после пяти лет разъездов по стране (1870–1875 гг.), сбора информации из наилучших доступных источников, я не решался сделать каких-либо радикальных выводов, и такое мое состояние отразилось в первых изданиях этой книги. Как правило, помещики не могли четко сказать, сколько они потеряли или выгадали, а когда от них все-таки удавалось получить хоть какие-то сведения, они не всегда казались убедительными. Во времена крепостничества лишь очень немногие имели обыкновение вести точные счета или какие-то записи, да и очень многое попросту невозможно было свести к простым цифрам. Конечно, любой помещик имеет общее представление о том, ухудшилось или улучшилось его положение по сравнению с былыми днями, но расплывчатые заявления отдельных лиц об их прежних и теперешних доходах не представляют ценности с точки зрения науки. В расчеты входит так много факторов, никак не связанных с чисто аграрными отношениями, что эти выводы мало помогли мне в оценке экономических результатов освобождения крестьян в целом.

Кроме того, надо признать, что устные свидетельства отнюдь не всегда были беспристрастными. Нередко люди рассуждали о великой реформе в эпическом или панегирическом тоне, и среди них я легко выделял две категории: одни желали доказать, что это мероприятие имело полный успех во всех отношениях и принесло благо всем классам без исключения, причем не только моральное, но и материальное; а другие старались представить помещиков вообще и самих себя в частности в виде самоотверженных жертв великой и необходимой патриотической реформы – мучеников за дело свободы и прогресса. Я нисколько не сомневаюсь в том, что обе эти группы не имели сознательного намерения обмануть меня или ввести в заблуждение, но как осмотрительный исследователь я должен был учитывать склонность к идеализации и сентиментальный настрой.

С тех пор ситуация значительно прояснилась, и в недавние свои приезды в Россию я получил возможность прийти к гораздо более четким выводам. Их-то я далее и представлю вниманию читателя.

Освобождение крестьян ввергло собственников всех классов в тяжелый экономический кризис. Переходные периоды всегда приносят много бед, и тяжесть этих бед, как правило, обратно пропорциональна принятым заранее мерам предосторожности. В России мерами предосторожности пренебрегли. Даже один помещик из сотни не постарался как следует приготовиться к неизбежным переменам. Накануне освобождения в собственности находилось около 10 миллионов крепостных мужского пола, из которых почти 7 миллионов трудились по старой системе – отрабатывая барщину. Конечно, все знали, что рано или поздно крестьяне будут освобождены, но предусмотрительность, расчетливость и готовность ковать железо, пока горячо, не относятся к главным чертам русского характера. Поэтому большинство помещиков оказались застигнуты врасплох. Но хотя пострадали все, страдали они по-разному. Одни полностью разорились. При крепостном праве все бытовые отношения были нечетко определены и чрезвычайно гибки, так что человек, фактически безнадежный банкрот, даже при небольших стараниях мог исхитриться и полжизни как-то держаться на плаву. Для таких людей день освобождения, подобно финансовому кризису для коммерсантов, стал днем расплаты. Отмена крепостного права не то чтобы вконец разорила их, но показала им самим и всему миру, что они разорены и больше уж не смогут жить по-прежнему. Для других кризис оказался временным. Они получили больший доход, чем когда-либо прежде, но я не готов сказать, что их материальное положение улучшилось, поскольку изменился общественный уклад, стоимость жизни стала намного выше, а труд по управлению имением – неизмеримо более сложным и кропотливым, чем в старые патриархальные времена.

Чтобы существенно упростить себе задачу, сведем ее к двум простым вопросам:

1. В какой мере помещики получили прямую компенсацию за утрату труда крепостных и за передачу крестьянству в бессрочный узуфрукт значительной части их имений?

2. Что помещики сделали с оставшейся частью своих имений и какую косвенную компенсацию они получили в результате экономических перемен, происшедших после освобождения?

На первом из этих вопросов я остановлюсь очень кратко, поскольку это спорный вопрос, требующий очень сложных расчетов, в которых может разобраться только специалист. После долгих и кропотливых исследований я пришел к выводу, что в большинстве губерний компенсация была недостаточной, и этот вывод подтверждают первоклассные местные авторитеты. Господин Бехтеев[32]32
  Бехтеев Сергей Сергеевич. Хозяйственные итоги истекшего сорокалетия. СПб., 1902.


[Закрыть], например, один из самых педантичных и добросовестных исследователей в этой области и автор замечательного труда об экономических результатах освобождения, недавно сказал мне в частной беседе, что, на его взгляд, крестьянские выплаты, установленные Законом об освобождении, во всем черноземном регионе составили лишь около половины стоимости труда, который ранее выполняли крепостные. К этому я должен добавить, что компенсация на самом деле оказалась не так велика, как представлялась по условиям закона. Поскольку помещикам было чрезвычайно трудно взыскать плату с освобожденных крепостных и поскольку им требовался определенный капитал для реорганизации поместья на новой основе свободного труда, большинство было практически вынуждено требовать обязательного выкупа земли, и, согласившись на этот способ, они пошли на значительные жертвы. Им не только пришлось принять за полную оплату всего лишь четыре пятых от суммы, но и большая часть этой суммы выплачивалась в виде казначейских облигаций, которые сразу же упали в цене до 80 процентов от номинальной стоимости.

Теперь перейдем ко второй части проблемы: что помещики сделали с той частью своих имений, которая осталась у них после передачи необходимого количества земли крестьянским общинам? Получили ли они косвенную компенсацию за утрату крепостного труда в результате последующих экономических изменений? Насколько они преуспели в переходе от крепостного права к свободному труду и какие доходы они получают теперь от своих имений? Ответы на эти вопросы сообщат читателю некоторые факты о нынешнем экономическом положении помещиков.

На всех помещиков отмена крепостного права оказала по крайней мере одно положительное воздействие: она насильно заставила их сойти с прежнего пути праздности и застоя и начать думать о своих делах и делать расчеты. Унаследованная апатия и вялость, традиционная привычка смотреть на имение с крепостными как на своего рода самодействующую машину, которая всегда должна самопроизвольно снабжать хозяина средствами к существованию, устаревшая практика тратить все наличные деньги и не заботиться о завтрашнем дне – все это вместе со всеми вытекающими последствиями было грубо сметено и ушло в прошлое. Широкая и легкая дорога, по которой помещики до сих пор позволяли себя вести силе внешних обстоятельств, внезапно разделилась на множество узких, трудных и тернистых троп. Каждому пришлось самому решать, какую дорогу выбрать, и, сделав свой выбор, шагать по ней в меру своих сил. Помнится, как-то раз я спросил одного помещика, как освобождение повлияло на людей его класса, и он дал мне ответ, достойный того, чтобы его записать. «Раньше, – сказал он, – мы не вели счетов и пили шампанское; теперь мы ведем бухгалтерию и довольствуемся квасом». Как все эпиграммы, этот лаконичный ответ далек от исчерпывающего описания действительности, однако он наглядно указывает на произошедшие перемены. Сразу после отмены крепостного права уже нельзя было жить подобно «цветам полевым». Многим помещикам, которые раньше прозябали в беззаботной апатии, пришлось задаться вопросом: как мне теперь снискать хлеб насущный? Каждый был вынужден задуматься о том, как самым прибыльным образом использовать оставшуюся у них землю.

Идеальное решение проблемы заключалось в том, чтобы после раздела крестьянской земли помещик использовал для обработки оставшейся части имения наемных работников и сельскохозяйственную технику, как это делается в Западной Европе и Америке. К сожалению, такой вариант годился далеко не для всех, потому что подавляющее большинство помещиков, даже если они обладали необходимыми практическими знаниями в области сельского хозяйства, не имели нужного капитала, и получить его им было неоткуда. Где взять деньги на покупку скота, лошадей и сельскохозяйственных орудий, на строительство конюшен и сараев для скота, а также на покрытие всех остальных первоначальных расходов? А если даже кому-то удастся запустить новую систему, откуда взять оборотный капитал? Прежнее государственное учреждение, куда можно было заложить поместье и получить деньги в зависимости от количества крепостных, окончательно закрылось, а новые земельно-кредитные товарищества еще не возникли. О том, чтобы брать взаймы у частных капиталистов, не могло быть и речи, поскольку денег было так мало, что ставка в 10 процентов считалась «божеской». Можно было, правда, обратиться за средствами к выкупным платежам, но в таком случае государство вычитало невыплаченную часть из непогашенной ипотечной ссуды, а остаток выплачивало обесцененными казначейскими облигациями. В таких условиях помещики, как правило, не могли пойти на то, что я назвал идеальным решением, и были вынуждены довольствоваться более простым и примитивным вариантом. Они могли нанять крестьян из соседних деревень для обработки земли и сбора урожая либо за оговоренную сумму за единицу земли, либо по испольной системе, либо сдать свою землю крестьянам в аренду на один, три или шесть лет за умеренные деньги.

В северной сельскохозяйственной зоне, где почвы плохие и примитивное земледелие со свободным трудом не приносит дохода, помещики были вынуждены сдавать землю в аренду за бесценок, и те из них, кто не смог найти себе места в сельской администрации, перебрались в города и искали работу на государственной службе или в многочисленных торгово-промышленных предприятиях, которые возникали в то время. Там они с тех пор и остались. Их загородные дома, если там вообще кто-нибудь живет, не пустуют только несколько летних месяцев и слишком часто являют собой меланхоличный вид запущенности и ветхости. Напротив, в черноземной зоне, где почва еще обладает достаточным природным плодородием, чтобы крупномасштабное земледелие приносило хорошую прибыль, поместья находятся в совершенно ином состоянии. Помещики обрабатывают по крайней мере часть своей земли и легко могут сдать крестьянам за разумную арендную плату ту часть, которую не хотят возделывать сами. Некоторые перешли на испольщину; у других крестьяне выполняют полевые работы по оговоренной цене за акр земли. Более энергичные и располагающие достаточным капиталом организуют фермы с наемными рабочими по европейскому образцу. Если они не так хорошо обеспечены, как раньше, то лишь потому, что стали вести менее патриархальный и более дорогостоящий образ жизни. Стоимость их земли за последние тридцать лет увеличилась вдвое и втрое, и доходы выросли если и не пропорционально, то по крайней мере значительно. В 1903 году я посетил несколько поместий в этом регионе и обнаружил, что они процветают, что в них применяются сельскохозяйственные машины английского или американского типа, увеличилось разнообразие посевных культур, значительно улучшились породы крупного рогатого скота и лошадей и прекрасно видны все остальные признаки постепенного перехода к более интенсивной и рациональной системе хозяйствования.

Однако надо признать, что даже в черноземной зоне помещики сталкиваются с огромными трудностями, главные из которых – это недостаток хороших сельскохозяйственных рабочих, частые засухи, низкие цены на зерновые и задержки с доставкой зерна в морские порты. О каждой из этих трудностей и о способах их решения я мог бы написать отдельную главу, но боюсь чрезмерно истощить терпение читателя и поэтому ограничусь несколькими замечаниями по вопросу о труде. По этому поводу по всей стране звучат громкие и частые жалобы. Говорят, что крестьяне стали ленивы, беспечны, пристрастились к пьянству и бессовестно нарушают свои обязательства, так что трудно хозяйствовать даже старыми примитивными методами, а радикально улучшить культуру ведения хозяйства попросту невозможно. В этих огульных обвинениях все же есть доля правды. Что мужик, работая на чужого дядю, старается напрягаться как можно меньше; что он мало внимания уделяет качеству проделанной работы; что проявляет безрассудную небрежность в отношении имущества своего нанимателя; что способен взять деньги вперед и не выполнить уговора; что иногда напивается; и что нередко ворует кое-что по мелочи, если представляется удобный случай, – все это, конечно, так, невзирая на все протесты со стороны предвзятых теоретиков и сентиментальных любителей крестьян[33]33
  Друг у друга крестьяне, как правило, не воруют, о чем свидетельствует тот факт, что они по привычке не запирают дверей дома, уходя работать в поле; но если мужик найдет во дворе хозяина кусок железа или отрезок веревки или любую из тех мелочей, которые ему требуются постоянно и которые трудно достать, он, скорее всего, возьмет их и унесет домой. Нарубить дров в помещичьем лесу он не считает воровством, потому что «Бог насадил деревья и поливал их», а во времена крепостничества ему позволялось запасать дрова таким образом.


[Закрыть].

Однако было бы ошибкой полагать, что вина полностью лежит на крестьянах, и столь же ошибочно полагать, что это зло можно исправить большей суровостью со стороны судов или совершенствованием паспортной системы, как это часто предлагается. Земледелие со свободным трудом, как и любая другая сфера человеческой деятельности, требует изрядного количества знаний, дальновидности, осмотрительности и такта, которые нельзя заменить хитроумными законами или суровостью карающих органов. При найме рабочих или служащих необходимо тщательно их отбирать и создавать такие условия, при которых точное исполнение договора было бы в их интересах. Русские помещики слишком часто забывают об этом. Придерживаясь ложных взглядов на экономию, они часто выбирают самых дешевых работников, не обращая внимания на их квалификацию, или пользуются денежными затруднениями крестьянина и заключают с ним договор на кабальных условиях, которые он вряд ли сможет исполнить. Весной, например, когда у него кончаются запасы провизии и начинают давить сборщики налогов, помещик снабжает его ржаной мукой или ссужает немного денег при условии, что он обязуется выполнить относительно большой объем летних работ. Он знает, что договор несправедлив по отношению к нему, но что ему остается делать? Он должен раздобыть пропитание для себя и своей семьи, да еще немного денег на уплату налогов, потому что общинные власти могут продать его корову, если он не покроет задолженность. В отчаянии он соглашается на условия и оттягивает черный день, утешаясь мыслью, что авось что-нибудь случится до той поры, но когда приходит время выполнить обязательства, дилемма вновь встает перед ним. По договору он должен почти все лето проработать у хозяина; но у него есть и своя земля, которую нужно возделывать, и он должен приготовиться к зиме. В таких условиях соблазн нарушить договор часто оказывается слишком велик.

В России, как и в других странах, действует принцип, согласно которому за хороший труд нужно платить справедливую цену. Несколько моих знакомых крупных землевладельцев, которые, как правило, соблюдают этот принцип, уверяют меня, что всегда могут найти столько хороших работников, сколько им требуется. Я должен, однако, добавить, что эти удачливые собственники обладают тем преимуществом, что владеют достаточным оборотным капиталом, и поэтому им не приходится, как многим из числа менее удачливых соседей, управлять поместьями по принципу «лишь бы хватило на еду».

Боюсь, что лишь меньшинство помещиков успешно справилось с этими и другими трудностями своего положения. Как класс они бедны и в долгах, но такое их состояние объясняется отнюдь не только отменой крепостного права. Дворянские долги – наследственная особенность, уходящая гораздо дальше в глубину веков. Некоторые авторитеты относят ее за счет законов Петра Великого, по которым все дворяне были обязаны проводить большую часть жизни на военной или гражданской службе и оставлять свои поместья на попечение некомпетентных управляющих. Как бы там ни было, несомненно, что с середины XVIII века и дальше такое положение дворян часто обращало на себя внимание правительства, которое неоднократно пыталось его исправить. Императоры и императрицы Елизавета, Екатерина II, Павел, Александр I, Николай I, Александр II и Александр III друг за другом пытались, по словам одного из старых указов, освободить дворянство от долгов и алчных ростовщиков, а также не дать родовым вотчинам попасть в чужие руки. Обычно для этого создавались государственные закладные банки, которые ссужали деньгами помещиков по сравнительно низкой ставке.

Эти учреждения, возможно, принесли пользу тем немногим, кто хотел выбраться из долговой ямы, но многим они сослужили дурную службу, так как не отучили их от беспечности, а скорее, наоборот, только закрепили ее. Накануне освобождения крестьян помещики имели задолженность перед государством в размере 425 миллионов рублей, и у них было заложено 69 процентов крепостных. Часть этого долга была постепенно погашена за счет выкупных платежей, так что к 1880 году было выплачено более 300 миллионов, но за это время успели накопиться новые долги. В 1873–1874 годах открылось девять частных закладных банков, и на их деньги возник такой ажиотажный спрос, что их бумаги перенасытили рынок и резко обесценились. Когда в 1875–1880 годах выросли цены на зерно, задолженность по закладным сократилась, но когда затем цены начали падать, долги снова поползли вверх и в 1881 году составили 396 миллионов. Поскольку процентная ставка считалась очень обременительной, среди помещиков бытовала уверенность в том, что правительство обязано им помочь, и в 1883 году дворяне Орловской губернии решили обратиться к императору с соответствующим ходатайством. В ответ на их обращение Александр III, убежденный консерватор, любезно заявил в указе, что действительно пора что-то предпринять для помощи дворянству, и в связи с этим был создан новый банк, ссужавший деньгами дворян под закладную. Предложенные им условия привлекли столько заемщиков, что за первые четыре года работы (1886–1890 гг.) он выдал помещикам более 200 миллионов рублей. Затем наступили два голодных года, и в 1894 году задолженность дворян по закладным в этом и других кредитных учреждениях оценивалась уже в 994 миллиона.