Текст книги "Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»"

Глава 5. Общественные классы

На этих страницах я неоднократно употреблял слова «общественные классы», и, вероятно, не раз читатель ловил себя на желании спросить, каковы же эти общественные классы в российском смысле слова. Поэтому я счел необходимым, прежде чем продолжать, ответить на этот вопрос.

Если бы его задали россиянину, вполне вероятно, он ответил бы примерно так: «В России нет общественных классов и никогда не было. Это обстоятельство составляет одну из самых ярких особенностей ее исторического развития и одну из самых надежных основ ее будущего величия. Мы ничего не знаем и никогда ничего не знали о тех классовых различиях и классовой вражде, которые в Западной Европе часто и глубоко потрясали общество в прошлом и ставили под угрозу само его существование в будущем».

С этим утверждением нелегко будет согласиться путешественнику, приехавшему в Россию без предвзятых идей и формирующему свое мнение на основе собственных наблюдений. Ему кажется, что классовые различия составляют одну из наиболее характерных черт российского общества. За несколько дней он научится различать разные классы по внешнему виду. Он, возможно, не заметит ничего особенного в знати, так как она одевается по обычной европейской моде, но легко узнает дородного бородатого купца в черной суконной фуражке и длинном, блестящем двубортном кафтане; священника с его нестрижеными волосами и развевающимися ризами; крестьянина с его густой, русой бородой, в неприятном, засаленном овчинном тулупе. Повсюду встречая эти ярко выраженные типы, он, естественно, предполагает, что российское общество состоит из эксклюзивных каст; и это первое впечатление полностью подтверждает даже беглый взгляд на свод законов. Изучив это монументальное произведение, путешественник обнаружит, что целый том, и отнюдь не самый тонкий, посвящен правам и обязанностям различных классов. Из этого он заключает, что классы существуют как юридически, так и на практике. Чтобы убедиться вдвойне, он обратится к новейшей статистике и найдет следующие данные:

Дворяне и чиновничество – 1,5 %

Духовенство – 0,5%

Купечество – 0,5%

Горожане – 10,7%

Крестьянство – 77,1%

Казачество – 2,3%

Прочее – 7,4%

Итого – 100,0%

Вооружившись этими материалами, путешественник идет к своим русским друзьям, которые уверяют его, что их страна вовсе не знает классовых различий. Он уверен, что сможет убедить их, что они в плену странного заблуждения, но будет разочарован. Они скажут ему, что эти законы и статистика ничего не доказывают и что упомянутые в них категории – всего лишь административная фикция.

Это кажущееся противоречие объясняется двусмысленным значением русских терминов «сословия» и «состояния», которые обычно переводятся как «общественные классы». Если под этими терминами подразумеваются «касты» в восточном смысле, то можно с уверенностью утверждать, что их в России не существует. Между дворянами, духовенством, горожанами и крестьянами нет расовых различий и непреодолимых преград. Крестьяне часто становятся купцами, известно много случаев, когда крестьяне и сыновья приходских священников становились дворянами. До недавнего времени приходское духовенство составляло особый и исключительный класс со многими характерными признаками касты; но это изменилось, и теперь можно сказать, что в России нет каст в восточном смысле.

Если слово «сословие» понимать как организованную политическую единицу с чувством общности и четко сознаваемой политической целью, то можно признать, что в России нет и сословий. Среди подданных царя политическая жизнь находится еще в зачатке, а политические партии только начинают формироваться.

С другой стороны, утверждать, что общественных классов в России никогда не существовало, а категории, фигурирующие в законодательстве и официальной статистике, – всего лишь административная фикция, значило бы грубо преувеличивать.

С самых начал русской истории можно безошибочно обнаружить существование общественных классов, таких как князья, бояре, или вооруженные дружины князей, крестьяне, рабы и многие другие; и один из старейших документов великого князя Ярослава (1019–1054), которым мы обладаем, – «Русская правда» – содержит неопровержимые доказательства – в виде наказаний за различные преступления, – что эти классы официально признавались законами. С тех пор они часто меняли характер, но никогда не прекращали существовать.

В древности, во времена очень слабого административного регулирования, классы, возможно, и не имели четко определенных границ, и особенности, отличавшие их друг от друга, скорее имели практический, нежели юридический характер, основываясь на образе жизни и социальном положении, а не на особых обязанностях и привилегиях. Но по мере того, как самодержавная власть развивалась и стремилась преобразовать нацию в государство с высокоцентрализованным управлением, юридический элемент социальных различий становился все более заметным. По финансовым и другим причинам людей пришлось разделить на категории. Конечно, в основу юридической классификации легли фактические различия, но эта классификация имела не только формальное значение. Необходимость четкого определения различных групп влекла за собой необходимость повысить и укрепить уже существовавшие между ними барьеры, и тем самым возросла трудность перехода из одной группы в другую.

В этой работе по классификации особенно отличился Петр I. Обладая неутолимой страстью к регулированию, он воздвиг огромные барьеры между категориями и определил обязанности каждой с микроскопической точностью. После его смерти работа велась в том же духе, и эта тенденция достигла апогея в царствование Николая I, когда императорский указ определял даже количество принимаемых в университеты студентов!

При Екатерине в официальную концепцию общественных классов был внесен новый элемент. Вплоть до ее правления власти думали только об обязательствах классов; под влиянием западных идей она представила и концепцию классовых прав. Она хотела, как мы узнали, иметь у себя в империи аристократию и третье сословие, подобные тем, что существовали во Франции, и с этой целью даровала сначала дворянству, а затем и городам императорскую грамоту, или билль о правах. Последующие правители действовали в том же духе, и теперь закон предоставляет каждому классу многочисленные привилегии, а также налагает многочисленные обязанности.

Таким образом, мы видим, что частое утверждение, будто российские общественные классы – это якобы всего лишь искусственные категории, созданные законодательной властью, в какой-то степени соответствует действительности, но отнюдь не является истиной. Такие общественные группы, как крестьяне, помещики и т. п., возникли в России, как и в других странах, под действием простой силы обстоятельств. Законодательный орган всего лишь признал и уточнил уже существовавшие социальные различия. Законный статус, обязанности и права каждой группы подробно определены и урегулированы, а к фактическим барьерам, отделяющим группы друг от друга, добавились и юридические преграды.

Что своеобразно для исторического развития России, так это то, что до недавнего времени она оставалась почти исключительно аграрной империей с обилием неосвоенных земель. Таким образом, в ее истории мало тех конфликтов, которые происходят из разнообразия социальных условий и усиливающейся борьбы за существование. Определенные общественные группы действительно сформировались с течением времени, но им никогда не позволяли самостоятельно бороться за свои права. Нерушимая монархическая власть всегда держала их под контролем и придавала им любую форму, которую считала нужной, детально и скрупулезно определяя их обязанности, их права, их взаимоотношения и соответствующее положение в политической организации. В силу этого в истории России мы почти не находим следов той классовой ненависти, которая так ярко проявляется в истории Западной Европы. Практическое следствие всего этого состоит в том, что в настоящее время в России очень слаб кастовый дух или кастовые предрассудки. Через полдюжины лет после освобождения крепостных бывшие собственники и крестьяне, очевидно забыв о своих прежних отношениях господ и крепостных, уже дружно, сообща трудились в новой местной администрации, и можно было бы привести еще немало подобных любопытных фактов. Уверенность многих россиян в том, что их страна когда-нибудь будет вести политическую жизнь без политических партий, является если не парадоксом, то, по крайней мере, утопической нелепицей; но нет никаких сомнений в том, что российские политические партии будущего будут значительно отличаться от тех, что существуют в Германии, Франции и Англии…

Часть вторая. Дворянство

Глава 6. Дворянство

В старину, когда Россия представляла собой всего лишь скопление примерно семидесяти независимых княжеств, каждого князя окружала группа вооруженных людей, состоящая частично из бояр, или крупных землевладельцев, а частично из рыцарей или наемников. Эти люди, которые составляли дворянство того времени, в какой-то степени находились под властью князя, однако ни в коем случае не были всего лишь послушными, немыми исполнителями его воли. Бояре могли отказаться принимать участие в его военных походах, а «кондотьеры» могли оставить его и поискать службы в другом месте. Если он хотел идти на войну без их согласия, они могли сказать ему, как однажды и сделали: «Ты, князь, сам по себе это придумал, мы не пойдем с тобой, мы о том не ведали». И это противодействие княжеской воле не всегда было пассивным. Однажды в Галицком княжестве воины схватили своего князя, убили его фаворитов, сожгли любовницу и заставили его самого поклясться, что впредь он будет жить со своей законной супругой. Его преемнику, женившемуся на жене священника, они сказали так: «Князь, мы восстали не на тебя, но не хотим кланяться попадье, а хотим ее убить, а тогда женись, на ком хочешь». Даже энергичный Боголюбский, один из самых замечательных князей старины, не смог настоять на своем. Попытавшись принудить бояр, он встретил упорное сопротивление и в конце концов был убит. Из этих прецедентов, коих в старинных летописях бесконечное множество, мы видим, что в ранний период русской истории бояре и дружинники были отрядом свободных людей, обладающих значительной политической властью.

При владычестве монголов это политическое равновесие нарушилось. После завоевания страны князья стали покорными вассалами хана и деспотами по отношению к подданным. Тем самым существенно уменьшилось политическое значение знати. Однако оно отнюдь не сошло на нет. Хотя князь уже не зависел полностью от их поддержки, он был заинтересован в том, чтобы сохранить их на службе, защитить свои владения на случай внезапного нападения или увеличить их за счет соседей, если представится удобная возможность. Теоретически такие завоевания были невозможны, так как удаление древних вех зависело от решения хана; но на самом деле хан обращал мало внимания на дела своих вассалов, пока те регулярно платили дань; и многое в России происходило без его ведома. Таким образом, мы видим, что в некоторых княжествах старые отношения все еще сохранялись и под властью монголов. Знаменитый Дмитрий Донской, например, лежа на смертном одре, так говорит своим боярам: «Знаете привычки мои и нрав: при вас я родился, на глазах у вас вырос, с вами и царствовал… И воевал с вами против многих стран… чтил вас и любил, под вашим правлением свои города держал и великие волости. И детей ваших любил, никому зла не причинял… всех любил и в чести держал, и веселился с вами, с вами же и горе переносил. Вы же назывались у меня не боярами, но князьями земли моей». Затем, обращаясь к своим детям, он добавил такое прощальное напутствие: «Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе их, без согласия их ничего не делайте».

Когда великие князья Московские подчинили себе другие княжества и образовали из них Московское царство, дворяне спустились еще на одну ступень политической лестницы. Пока было много княжеств, они могли бросить службу, если князь давал им повод для недовольства, зная, что их приветливо встретит кто-нибудь из его соперников; но теперь у них больше не осталось выбора. Единственным соперником Москвы была Литва, и уже принимались меры, чтобы недовольные не переходили литовской границы. Дворяне больше не были добровольными приверженцами князя, а стали подданными царя; и цари уже были не то что прежние князья. Головокружительная юридическая фикция позволила им считать себя преемниками византийских императоров, и они создали новый придворный церемониал, частично заимствованный из Константинополя, а частично из Монгольской орды. Они уже не общались с боярами и не спрашивали их совета, а относились к ним скорее как к слугам. Входя к своему августейшему повелителю, дворяне, как на Востоке, падали ниц до тридцати раз, а если они вызывали его недовольство, царь мог по своему усмотрению приказать их выпороть или казнить. Став наследниками ханской власти, цари, как мы видим, в основном переняли монгольскую систему правления.

Может показаться странным, что класс людей, которые прежде отличались гордым и независимым нравом, мирно подчинился такому унижению и притеснению, не прилагая серьезных усилий для обуздания новой власти, за спиной которой уже не стояла Орда, готовая подавить оппозицию. Но мы должны помнить, что дворяне, как и князья, за это время прошли через школу монгольского владычества. За два столетия они постепенно привыкли к деспотическому правлению в восточном смысле этого слова. Если они и считали свое положение унизительным и томительным, то, вероятно, понимали и то, как трудно его улучшить. Их единственный ресурс заключался в том, чтобы сплотиться против общего угнетателя; но стоит только бросить взгляд на это разношерстное, неорганизованное скопление людей вокруг царя, чтобы понять, что сплочение было крайне маловероятным. Здесь можно выделить подчиненных князей, которые все еще вынашивали планы возвращения независимости; московских бояр, ревностно блюдущих свою родовую честь и гордящихся господством Москвы; татарских мурз, согласившихся креститься и получивших землю, подобно прочим дворянам; новгородского магната, который не мог забыть древнюю славу родного города; литовских дворян, которым было выгоднее служить царю, чем своему государю; мелких князьков, бежавших от гнета Тевтонского ордена; и наемников со всех концов России. Из такого разнородного материала нелегко образовать влиятельную и постоянную политическую силу.

В конце XVI века старая династия вымерла, и после короткого периода политической анархии, который обычно называют смутным временем, род Романовых взошел на престол волей народа, или по крайней мере волей тех, кого считали его представителями. Благодаря этой перемене дворянство заняло несколько более выгодное положение. Оно уже не становилось жертвой деспотических прихотей и варварской жестокости, подобных тому, что они пережили при Иване Грозном, но пока еще не получили никакого политического влияния как класс. По-прежнему оставались соперничающие роды и группировки, но не было политических партий в собственном смысле этого слова, и высшая цель родов и группировок состояла в том, чтобы заручиться благосклонностью царя.

Частые ссоры из-за первенства, которые имели место между соперничающими родами в этот период, составляют один из любопытнейших эпизодов русской истории. Старое патриархальное представление о роде как о единой и неделимой единице все еще сохраняло такую силу среди этих людей, что, по их мнению, возвышение или унижение одного члена рода глубоко затрагивало честь всех остальных. Каждый дворянский род занимал свое место на общепризнанной шкале достоинства в соответствии с рангом, который он тогда или прежде занимал на царской службе; и весь род счел бы себя опозоренным, если бы один из его представителей занял место ниже того, на которое имел право. Каждый раз, когда заполнялось вакантное служебное место, подчиненные удачливого назначенца изучали официальные летописи и свои генеалогические древа, выясняя, не служил ли какой-нибудь из предков их нового руководителя под началом кого-то из их собственных предков. Если такой пример находился, то подчиненный жаловался царю на то, что ему не подобает служить под началом человека, уступающего ему по знатности.

Подобные необоснованные жалобы часто влекли за собой тюремное заключение или телесное наказание, но, невзирая на это, ссоры из-за старшинства происходили очень часто. Подобные ссоры неизбежно возникали в начале военных кампаний, и обиженная сторона не всегда соглашалась с решением царя. Я встретил по крайней мере один пример, когда высокий сановник добровольно изувечил себе руку, лишь бы не служить под началом человека, которого считал менее знатным. Даже за царским столом это соперничество иногда приводило к неприятным инцидентам, ибо практически невозможно было рассадить гостей так, чтобы все остались довольными. Как повествует летопись, однажды дворянин, получивший место ниже того, на которое рассчитывал, как он думал, по праву, открыто заявил царю, что скорее пойдет на казнь, чем на такое унижение. В другом аналогичном случае непокорного гостя силой усадили на стул, но он спас родовую честь – соскользнул под стол!

Следующим дворянство преобразовал Петр Великий. Петр был самодержцем по характеру и положению и терпеть не мог возражений. Поставив перед собой великую цель, он повсюду искал исполнительных, умных и энергичных людей в качестве орудий осуществления его замыслов. Он сам усердно служил государству как простой ремесленник, когда считал это необходимым, и под страхом жестокого наказания требовал, чтобы все его подданные поступали так же. К знатному происхождению и длинным родословным он, как правило, выказывал самое демократическое или, вернее сказать, монархическое безразличие. Добиваясь службы от живых, он не обращал внимания на похвальбу давно умершими предками и воздавал своим слугам плату и честь, которых они заслуживали, независимо от происхождения или социального статуса. Вследствие этого многие из его главных помощников не имели никакого отношения к древним российским родам. Граф Ягужинский, долгое время занимавший один из важнейших постов государства, был сыном бедного церковнослужителя; граф Девье родился в Португалии и когда-то служил юнгой; барон Шафиров был еврей; Ганнибал, умерший в звании главнокомандующего, был негром, купленным в Константинополе; а его светлость князь Меншиков начал жизнь, по слухам, помощником пекаря! Отныне благородное происхождение не представляло важности. Государева служба была открыта для людей любого ранга, и личные заслуги стали единственным требованием для продвижения по карьерной лестнице.

Консерваторам того времени это, по-видимому, казалось крайне революционным и предосудительным делом, однако и оно не удовлетворило реформаторских стремлений великого самодержца. Он пошел еще дальше и полностью изменил юридический статус дворян. Вплоть до петровских времен дворяне были вольны служить или не служить по своему усмотрению, а те, кто все-таки решил служить, получали землю в, как сказали бы мы, феодальное владение. Некоторые постоянно служили в военной или гражданской администрации, но гораздо большее число проживало в поместьях и поступало на действительную службу только в тех случаях, когда созывалось ополчение после объявления войны. Эта система коренным образом изменилась, когда Петр создал многочисленную регулярную армию и централизованную бюрократию. Одним «махом», которые периодически случаются в русской истории, он превратил феодальное владение в безусловное и установил принцип, согласно которому все дворяне, невзирая на обладание землей, должны служить государству в армии, на флоте и т. д. или чиновниками на гражданской службе, с юности до старости. В соответствии с этим принципом любой дворянин, отказавшийся служить, не только лишался своего имущества, как в старые времена, но и объявлялся изменником и мог быть приговорен к смертной казни.

Таким образом, дворяне превратились в слуг государства, а государство во времена Петра было суровым начальником. Они горько, и не без оснований, сетовали, что лишились старинных прав и теперь вынуждены тихо и безропотно принимать любое бремя, налагаемое на них повелителем. «Ни один сосед не расположен оскорблять нас, – говорили они. – Самое наше положение уже служит нам достаточным обеспечением. Тем не менее не успеем мы заключить мира, как уже задумывают новую войну, не имеющую большею частью иного основания, как честолюбие государя или даже его министров. Им в угоду не только изнуряют наших крестьян до последней кровинки, но мы вынуждены нести службу лично и покидать наши дома и семейства не так, как прежде, лишь на время похода, но на долгие годы, впадать в долги и тем временем оставлять наши имения в воровских руках наших управителей, которые обыкновенно приводят их в такое состояние, что, когда нам наконец посчастливится быть уволенными от службы по старости или по болезни, то мы до конца нашей жизни не можем восстановить нашего благосостояния. Одним словом, с помощью постоянно содержимой армии со всеми от того происходящими последствиями нас до того изнуряют и разоряют, что самый жестокий неприятель, хотя бы он опустошил все наше государство, и то не мог бы нанести нам и половины того вреда»[16]16
  Эти жалобы сохранил Фоккеродт, прусский дипломат того времени. (Текст воспроизведен по изданию: Россия при Петре Великом (Записки Фоккерода) // Русский архив, № 8. 1873).


[Закрыть].

Этот спартанский режим, безжалостно приносивший частные интересы в жертву соображениям государственной политики, не мог долго сохраняться в своей первозданной суровости. Он подрывал свои собственные основы, требуя слишком многого. Драконовские законы, грозящие конфискацией и смертной казнью, не улучшали дела. Дворяне уходили в монахи, записывались купцами или нанимались домашней прислугой, лишь бы сбежать от своих обязательств. «Есть дворянин Федор Мокеев сын Пустошкин, – рассказывает современник, – уже состарился, а на службе никакой и одной ногой не бывал; и какие посылки жестокие за ним ни бывали, никто взять его не мог: одних дарами ублаготворит, а ежели кого дарами угобзить не может, то притворит себе тяжкую болезнь или возложит на себя юродство и в озеро по бороду опустится. И за таким его пронырством иные его и с дороги отпускали; а домой приехав, как лев рыкает»[17]17
  Посошков. Книга о скудости и богатстве.


[Закрыть].

После смерти Петра система постепенно утратила часть своей строгости, но дворян не удовлетворили частичные уступки. Тем временем Россия как бы переместилась из Азии в Европу и стала одной из великих европейских держав. Высшие классы мало-помалу перенимали кое-что из моды, литературы, учреждений и этических понятий Западной Европы, и дворяне, естественно, сравнивали свой класс с аристократией Германии и Франции. Для тех, кто оказался под влиянием новых иноземных идей, сравнение было унизительным. На Западе дворяне пользовались свободой и привилегиями, гордились своей вольностью, правами и культурой; тогда как в России дворяне были государевыми слугами, не имевшими ни привилегий, ни достоинства, подвергались телесным наказаниям и были обременены утомительными обязанностями, от которых некуда было скрыться. Таким образом, в той части дворянства, которая имела некоторое представление о западной цивилизации, возникло чувство недовольства и желание занять то же социальное положение, которое занимают дворяне во Франции и Германии. Частично эти стремления осуществил Петр III, отменивший в 1762 году принцип обязательной службы. Его супруга Екатерина II пошла гораздо дальше в этом направлении и открыла новую эпоху в истории дворянства – период, когда его долг и обязанности отошли на второй план, а права и привилегии вышли на первый.

У Екатерины были веские причины благоволить к дворянству. Будучи иностранкой и узурпаторшей, взойдя на престол в результате дворцового заговора, она не могла пробудить в массах того полурелигиозного почитания, которым всегда пользовались законные цари, и поэтому ей пришлось искать поддержки в высших классах, имевших не столь жесткие и бескомпромиссные представления о легитимности. Вследствие этого она подтвердила указ, отменяющий обязательную службу для знати, и стремилась заручиться ее добровольным служением за счет почестей и наград. В своих манифестах она всегда говорила о дворянах в самых лестных выражениях, стремясь убедить их в том, что благополучие страны зависит от их лояльности и преданности. Хотя она не собиралась уступать хотя бы толику своей политической власти, она объединила дворян всех губерний в единую корпорацию с регулярными собраниями по образцу французских провинциальных парламентов и доверила каждой из этих корпораций значительную часть местного управления. Подобными способами, опираясь на свою мужскую энергию и женский такт, она приобрела большую популярность и полностью изменила старые представления о государственной службе. Раньше служба считалась обузой; теперь же она стала считаться привилегией. Тысячи дворян, разъехавшихся по своим поместьям после обнародования указа об освобождении от службы, теперь стекались обратно и искали себе постов, и эта тенденция значительно усилилась благодаря блестящим кампаниям против турок, возбудившим патриотические чувства и предоставившим широкие возможности для продвижения по службе. В комедии того времени «Хвастун» Княжнина говорится об этом так:

 
Люди все рехнулись на чинах,
Портные, столяры – все одинакой веры;
Купцы, сапожники – все метят в офицеры;
И кто без чина свой проводит темный век,
Тот кажется у нас совсем не человек.
 

И Екатерина сделала не только это. Она разделяла мысль, общепринятую во всей Европе со времен блестящего правления Людовика XIV, что утонченная, пышная, ищущая удовольствий придворная знать – это не только самый надежный оплот монархии, но и необходимое украшение любого цивилизованного государства; и поскольку она страстно желала, чтобы ее страна имела репутацию цивилизованной, она стремилась создать это национальное украшение. Здесь к ней на помощь пришла любовь к французской культуре, уже бытовавшая среди высших слоев ее подданных, и усилия царицы в этом направлении увенчались необычайным успехом. Петербургский двор стал почти столь же блестящим, галантным и легкомысленным, как Версальский двор. Все, кто добивался высоких почестей, перенимали французскую моду, говорили по-французски и безоговорочно восхищались французской классической литературой. Придворные говорили о point d’honneur[18]18
  Дело чести (фр.).


[Закрыть], обсуждали, что согласуется с достоинством дворянина, а что нет, стремились выказать «рыцарский дух, гордость и украшение Франции», и с ужасом оглядывались на унизительное положение их отцов и дедов. «Петр Великий, – пишет один из них, – бил всех, кто его окружал, невзирая на роды и звания; но ныне многие из нас предпочли бы смертную казнь битию или порке, даже если кару налагает священная длань божьего помазанника».

Атмосфера, царившая в придворных кругах Петербурга, постепенно распространялась и на нижние дворянские чины, и невнимательным наблюдателям казалось, что это очень хорошая имитация французского дворянства; однако на самом деле копия совсем не походила на образец. Русский дворянин легко выучил язык и усвоил манеры французского gentilhomme[19]19
  Джентльмен (фр.).


[Закрыть], сумев изменить свой физический и умственный облик; но все те более глубокие и тонкие части человеческой натуры, кои сформированы накопленным опытом прошлых поколений, невозможно так просто и быстро изменить. Французский gentilhomme XVIII века был прямым потомком феодального барона, и основополагающие понятия его предков глубоко укоренились в его характере. У него, более того, не было старого озорного отношения к сюзерену, и его речь была окрашена модной демократической философией того времени; однако он обладал богатым морально-интеллектуальным наследием, которое дошло до него непосредственно со времен феодализма, наследием, которое не смогла уничтожить даже Великая революция, которая тогда же подготовлялась. А русский дворянин унаследовал от предков совсем другие традиции. Его отец и дед ощущали бремя, а не привилегии класса, к которому принадлежали. Они не считали позором получать телесные наказания и ревностно относились к своей чести, но не так, как дворяне или потомки бояр, а как бригадиры, коллежские асессоры и тайные советники. Их достоинство основывалось не на милости Божией, а на воле царя. В таких обстоятельствах даже самый гордый магнат екатерининского двора, хотя и умел говорить по-французски так же свободно, как на своем родном языке, не мог глубоко проникнуться концепцией благородной крови и священного происхождения дворянства и многочисленными феодальными идеями, переплетенными с этими концепциями. И, усвоив внешние формы чужой культуры, дворяне, по-видимому, не очень выиграли в истинном достоинстве. «Разрушенное местничество (вредное впрочем службе и государству) и незамененное никаким правом знатным родам, истребило мысли благородной гордости во дворянах, – восклицает тот, кто питал более подлинные аристократические чувства, чем его собратья[20]20
  Князь Щербатов.


[Закрыть], – ибо стали не роды почтенны, а чины и заслуги и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов, а не всякому удастся прямые заслуги учинить, то, за недостатком заслуг, стали стараться выслуживаться, всякими образами льстя и угождая государю и вельможам». В этой жалобе есть значительная доля истины, но возглас этого одинокого аристократа был подобен гласу, вопиющему в пустыне. Весь образованный класс, как потомки древних родов, так и парвеню, за редким исключением, были слишком увлечены поисками чинов, чтобы обращать внимание на эти сентиментальные стенания.

Итак, если русская знать в своем новом виде была всего лишь весьма несовершенной имитацией французского образца, то на английскую аристократию она походила еще меньше. Несмотря на либеральные фразы, которые нередко позволяла себе Екатерина, она никогда не питала ни малейшего намерения уступить хоть толику своей деспотической власти, а дворянство как класс не получило и видимости политического влияния. В новой атмосфере достоинства и высокомерия не было ни следа реальной независимости. Во всех своих действиях и открыто выражаемых мнениях придворные руководствовались реальными или мнимыми желаниями государыни, а свою политическую прозорливость в основном использовали на попытки ей угодить. «В петербургских салонах никогда не говорили о политике, – говорит современник-очевидец[21]21
  Сегюр, долгое время служивший послом Франции при дворе Екатерины.


[Закрыть], – даже для того, чтобы хвалить правительство. Страх породил привычку к осторожности, и столичные фрондеры делятся своим мнением только с ближайшими друзьями или еще более доверенными лицами. Те же, кто не в силах выдержать этого бремени, уезжают в Москву, которую нельзя назвать центром оппозиции, поскольку в стране с самодержавным правительством нет такой вещи, как оппозиция, но все же она является столицей недовольных». И даже там недовольство не решаются выказать в присутствии императрицы. «В Москве, – говорит другой очевидец, привыкший к подобострастию Версаля, – вам может почудиться, будто вы находитесь среди республиканцев, только что сбросивших иго тирана, но как только туда прибывает двор, вы видите вокруг только жалких рабов»[22]22
  Sabathier de Cabres. Catherine II et la Cour de Russie en 1772.


[Закрыть].