Текст книги "Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»"

Хотя дворяне, таким образом, были отстранены от прямого влияния на политические дела, они все же могли бы приобрести определенную политическую важность в государстве за счет губернских собраний и участия в местном управлении; но на самом деле у них не было ни необходимого политического опыта, ни терпения, ни даже желания проводить такую политику. Большинство помещиков предпочитали карьерным успехам спокойную жизнь деревенского джентльмена; и те, кто постоянно проживал у себя в имении, выказывали безразличие или даже прямую антипатию ко всему, что связано с местным управлением. То, что официально называлось привилегией, предоставляемой дворянам за их верность и самоотверженные жертвы на благо отечества, расценивалось ими как новый вид обязательной службы – обязанность выдвигать из своей среды судей и служащих деревенской полиции.

Если требуются какие-либо еще доказательства того, что дворяне во времена всех этих перемен по-прежнему зависели от своеволия и прихотей монарха, достаточно только взглянуть на их положение во времена Павла I, капризного, эксцентричного и жестокого сына и наследника Екатерины. Автобиографические воспоминания того времени ярко изображают унизительное положение даже главных людей государства, пребывавших в постоянном страхе вызвать гнев государя своим действием, словом или взглядом. Когда мы читаем эти записки, нам кажется, что перед нами предстает картина Древнего Рима при самом деспотичном и капризном из его императоров. Раздраженный и озлобленный до восшествия на престол надменным поведением материнских фаворитов, Павел не упускал случая продемонстрировать свое презрение к аристократическим притязаниям и унизить тех, кто их, как ему казалось, питал. «Apprenez, monsieur, – сказал он однажды в гневе Дюмурье, который случайно упомянул одного из «значительных» лиц двора[23]23
  Это высказывание часто ошибочно приписывают Николаю I. Пересказано Сегюром.


[Закрыть]. – Apprenez qu’il n’y a de considérable ici que la personne à laquelle je parle et pendant le temps que je lui parle!»[24]24
  Знайте, сударь, что в России нет значительного лица, кроме того, с кем я говорю, и лишь на то время, когда я с ним говорю! (фр.)


[Закрыть]

Со времен Екатерины до восшествия на престол Александра II в 1855 году не произошло серьезных изменений в юридическом статусе дворянства, но его социальный характер постепенно менялся благодаря постоянному притоку западных идей и западной культуры. Исключительно французская культура, модная при дворе Екатерины, приобрела более космополитичный оттенок и просачивалась вниз, пока все, кто претендовал на звание цивилизованного человека, не заговорили по-французски достаточно бегло и не получили хотя бы поверхностного знакомства с западноевропейской литературой. Главным отличием их в глазах закона от других классов была привилегия владения поместьями, то есть землей с крепостными. После освобождения крепостных в 1861 году эта ценная привилегия была отменена, и около половины земельной собственности перешло в руки крестьян. Благодаря произошедшим с тех пор административным реформам, если провинциальные корпорации и имели какое-то небольшое значение, оно совсем сошло на нет. Таким образом, в настоящее время дворяне в отношении права владения земельной собственностью и управления местными делами находятся на одном уровне с другими классами.

Из этого беглого очерка читатель легко поймет, что русское дворянство исторически развивалось весьма своеобразно. В Германии, Франции и Англии дворяне рано сформировались в однородную организованную группу в силу политических условий, в которых они существовали. Им приходилось отражать посягательства монархии, с одной стороны, и буржуазии – с другой; и в этой долгой борьбе с могущественными соперниками они инстинктивно держались вместе и развили сильный корпоративный дух. Новые члены попадали в их ряды, но этих незваных гостей было так мало, что они быстро ассимилировались, не меняя общего характера и общепризнанных идеалов класса и не нарушая грубо чистоты крови. Таким образом, этот класс все больше приобретал характер касты со своеобразной интеллектуальной и нравственной культурой и решительно отстаивал свое положение и привилегии до тех пор, пока все возрастающая сила среднего класса не подорвала его влияние. Его судьба в разных странах складывалась по-разному. В Германии он придерживался феодальных традиций и до сих пор сохраняет свою исключительность. Во Франции монархия лишила его политического влияния, а революция – сокрушила. В Англии он умерил свои притязания, вступил в союз со средним классом, создал под эгидой конституционной монархии аристократическую республику и уступал дюйм за дюймом, если того требовала необходимость, часть своего политического влияния союзнику, который помогал ему обуздать королевскую власть. Таким образом, немецкий барон, французский дворянин и английский джентльмен представляют собой три различных, четко обозначенных типа; но при всем их разнообразии у них много общего. Все они в большей или меньшей степени сохранили надменное сознание врожденного неугасимого превосходства над низшими слоями наряду с более или менее тщательно скрываемой неприязнью к классу, который был и остается его агрессивным соперником.

Русское дворянство не отличается этими чертами. Оно сформировалось из более разнородного материала и стихийно не объединилось в органическое целое, а было раздавлено в разнородную смесь тяжестью самодержавной власти. Оно так и не стало полунезависимым фактором влияния в государстве. Свои права и привилегии оно получило от монархии и, следовательно, не имеет глубоко укоренившейся зависти или ненависти к прерогативам императора. С другой стороны, ему никогда не приходилось бороться с другими общественными классами, и поэтому оно не питает к ним чувства соперничества или вражды. Если мы слышим, как русский дворянин с негодованием рассуждает о самодержавии или с резкостью – о буржуазии, будьте уверены, что эти чувства берут начало не в традиционных понятиях, а в принципах, извлеченных из современных школ социальной и политической философии. Класс, к которому он принадлежит, претерпел столько трансформаций, что у него не осталось ни осиянных древностью традиций, ни глубоко укоренившихся предрассудков, и он всегда охотно приспосабливается к существующим условиям. Более того, можно сказать, что в целом русский дворянин больше смотрит в будущее, нежели в прошлое, и всегда готов принять любые новые идеи, носящие знак прогресса. Его свобода от традиций и предрассудков делает его особенно восприимчивым к великодушному энтузиазму и способным на энергичные стихийные действия, но спокойное моральное мужество и стойкая целеустремленность не входят в число его главных достоинств. Одним словом, мы не находим в нем ни особенных добродетелей, ни особенных пороков, которые возникают и подпитываются в атмосфере политической свободы.

Как бы мы ни объясняли этот факт, нет никаких сомнений в том, что в русском дворянстве мало или совсем нет того, что мы называем аристократическим духом, мало или совсем нет того надменного, властного чувства исключительности, которые у нас привычно связываются со словом «аристократия». Мы видим множество россиян, которые гордятся своим богатством, культурой или официальным положением, но мы редко встретим тех, кто гордится своим происхождением или воображает, будто факт наличия у него длинной родословной дает ему какие-либо права на политические привилегии или почетное положение. Поэтому есть доля правды в популярном мнении о том, что на самом деле аристократии в России нет.

Конечно, дворянство в целом нельзя назвать аристократией. Если этот термин вообще можно использовать, его следует применять к нескольким семействам, которые группируются вокруг императорского двора и из чьего числа выходят высшие сановники дворянства. Эта социальная аристократия состоит из множества старинных родов, но ее реальная основа – государственное положение и общая культура, а не генеалогия или кровь. Некоторые ее члены переняли феодальные представления о благородном происхождении, голубой крови и т. п., но эти идеи не относятся к ее характерным чертам. Хотя дворяне нередко ощущают некоторую свою исключительность, в них нет ни одного из тех признаков кастовости, которые мы видим у немецкой знати, и они совершенно неспособны воспринять такие понятия, как Tafelfähigkeit – согласно которому человек, не имеющий достаточно длинной родословной, недостоин сидеть за королевским столом. Скорее он берет за образец английскую аристократию и лелеет тайную надежду когда-нибудь занять такое же общественное и политическое положение, какое знать и дворянство занимают в Англии. Хотя дворянство не имеет особых юридических привилегий, его фактическое положение в администрации и при дворе дает его представителям большие возможности для продвижения по службе. С другой стороны, его полубюрократический характер вместе с законом и обычаем раздела земельной собственности между детьми после смерти родителей лишает его устойчивости. Новые люди проникают в него благодаря заслугам перед государством, в то время как многие старые семьи из-за бедности вынуждены покидать его ряды. Сын мелкого помещика или даже приходского священника может подняться до высшего государственного поста, в то время как потомки полумифического Рюрика могут опуститься до положения крестьян. Говорят, не так давно некий князь Крапоткин зарабатывал себе на жизнь извозчиком в Петербурге!

Словом, очевидно, что эту социальную аристократию не следует путать с титулованными семействами. В России титулы не имеют такой же ценности, как в Западной Европе. Они широко распространены, потому что титулованные семейства многочисленны, и все дети носят титул отца, даже если он еще жив, и они отнюдь не связаны с официальными чинами, богатством, социальным положением или каким-либо отличием. Есть сотни князей и княгинь, которые не имеют права даже появиться при дворе и не могут быть допущены в то, что в Санкт-Петербурге называется «la société», да и вообще в высший свет в какой бы то ни было стране.

Единственный подлинно русский титул – князь. Его носят потомки Рюрика, литовского князя Гедимина, татарских ханов и мурз, официально признанных царями. Помимо того, есть четырнадцать родов, которые приняли его по приказу императоров за последние два столетия. Титулы графа и барона – современные заимствования, начиная со времен Петра Великого. От Петра и его преемников около семидесяти семейств получили графские титулы и десять – баронские. Все последние, за двумя исключениями, имеют иностранное происхождение и в большинстве своем являются потомками придворных банкиров[25]25
  Кроме них, есть, конечно, немецкие графы и бароны из балтийских провинций Российской империи.


[Закрыть].

Очень распространено мнение, что русские дворяне в большинстве своем непомерно богаты. Это ошибка. Большинство из них бедны. К моменту освобождения крестьян в 1861 году насчитывалось 100 247 помещиков, из которых более 41 000 владели менее чем 21 крепостным мужского пола, то есть жили в бедности. Владелец 500 крепостных отнюдь не считался очень богатым, и все же к этой категории принадлежало всего 3803 человека. Однако несколько человек действительно обладали громадными состояниями. У графа Шереметева, например, было более 150 000 крепостных мужского пола, то есть более 300 000 душ; а сорок лет назад графу Орлову-Давыдову принадлежало земли значительно больше полумиллиона акров. Род Демидовых получал колоссальные доходы от своих рудников, а Строгановы владели поместьями, которых в совокупности хватило бы на то, чтобы образовать небольшое независимое государство в Западной Европе. Однако очень богатых семей немного, и значительная их часть обеднела за последние полвека. Расточительные траты, которые позволяли себе русские дворяне, слишком часто говорят не о крупном состоянии, а всего лишь о глупой браваде и безрассудном легкомыслии.

Возможно, после стольких разговоров о прошлом дворянства мне следовало бы попытаться составить его гороскоп или хотя бы сказать хоть что-нибудь о его вероятном будущем. Делать прогнозы опасно, но все-таки иногда мы можем, проследив великие исторические линии в прошлом, продлить их на некоторое расстояние в будущее. Если применить этот прогностический метод в данном вопросе, то позволю себе предположить, что российское дворянство ассимилируется с другими классами, а не превратится в элитарную корпорацию. Наследственные аристократии, возможно, сохранятся или, по крайней мере, замедлится их распад, но полагаю, что новых уже не появится. В Западной Европе бытует множество аристократических настроений как среди знати, так и в народе; но они существуют вопреки, а не вследствие реальных социальных условий. Это не продукт современного общества, а семейная реликвия, дошедшая до нас из феодальных времен, когда власть, богатство и культура принадлежали немногим избранным. Если в России и был период, соответствующий западноевропейскому феодализму, то он давно канул в Лету. В народе, да и в дворянстве почти нет аристократических настроений, и трудно представить себе, из какого источника они могли бы исходить. Более того, даже знать не желает таких перемен. Если у нее и есть какие-то политические чаяния, то она, за очень редкими исключениями, стремится обеспечить политическую свободу народу в целом, а не приобрести исключительные права и привилегии для собственного класса.

В той части, которую я назвал социальной аристократией, есть несколько индивидов, желающих получить политическое влияние исключительно для того класса, к которому они принадлежат, но у них очень мало шансов на успех. Если их желания когда-либо исполнятся по воле случая, пожалуй, повторится сцена, имевшая место в 1730 году. В этом году несколько великих фамилий возвели герцогиню Курляндскую на трон при условии, что она уступит часть своей власти Верховному совету, но низшие чины дворянства вынудили ее разорвать подписанные ею же «кондиции»! Противникам самодержавной власти гораздо больше не нравится идея аристократической олигархии. И дворяне, и народ, похоже, интуитивно придерживаются кредо французского философа, который считал, что лучше подчиняться благородному льву, чем сотне крыс своей же породы.

О нынешнем состоянии дворянства я расскажу ниже, когда буду рассматривать последствия отмены крепостного права.

Глава 7. Помещики старой закваски

Из всех стран, в которых я побывал, Россия, безусловно, занимает первое место по гостеприимству. Каждую весну я получал множество приглашений от помещиков из разных частей страны, гораздо больше, чем мог принять, и большую часть лета обычно проводил в разъездах от одного загородного дома к другому. Я не собираюсь просить читателя сопровождать меня во всех этих путешествиях, ведь хотя в действительности они и приятны, но их описание может утомить, однако я хочу познакомить его с некоторыми типичными образчиками. Среди них можно найти людей почти всех званий и положений – от богача, окруженного изысканной роскошью западноевропейской цивилизации, до бедного, плохо одетого, неотесанного владельца нескольких акров земли, которые едва позволяют ему сводить концы с концами. Первым делом посмотрим на несколько экземпляров среднего звена.

В одной из центральных губерний, на берегах небыстрой, извилистой реки приютилась разношерстная кучка деревянных построек – старых, некрашеных, почерневших от времени, увенчанных высокими покатыми крышами из покрытых мхом досок. Главное здание представляет собой длинный одноэтажный жилой дом, стоящий под прямым углом к дороге. Перед домом просторный, неухоженный двор, а за ним такой же просторный, тенистый сад, в котором садоводческое Искусство слабо ведет борьбу против вторжения Природы. На другой стороне двора, лицом к парадному входу – или, вернее, к двустворчатым воротам – стоят конюшни, сенник и гумно, а рядом с противоположным от дороги концом дома располагаются два домика поменьше, в одном из которых – кухня, а в другом – людская. Кроме того, сквозь липовую аллею проглядывает еще одна группа почерневших от времени деревянных построек в еще более ветхом состоянии. Это ферма.

Расположение этих зданий, конечно, не отличается особой симметрией, но тем не менее в кажущемся хаосе есть определенный порядок и смысл. Все постройки, которым не нужны печи, стоят подальше от жилых зданий и кухни, где больше угроза пожара; а кухня стоит особняком, потому что запах готовящейся пищи, которая щедро приправляется маслом, отнюдь не внушает приятных чувств даже людям не очень острого обоняния. План дома тоже не лишен смысла. Строгое разделение полов, характерное для старого русского общества, давно уже исчезло, но его влияние все еще ощущается в домах, построенных по старому образцу. Дом, о котором я веду речь, как раз один из них, и поэтому он состоит из трех частей: с одной стороны мужские комнаты, с другой – женские, а в середине – нейтральная территория, включая столовую и гостиную. Такое расположение имеет свои удобства, этим же объясняется и то, что в доме два входа. Сзади – третья дверь, которая выходит из нейтральной части на просторную веранду с видом на сад.

Здесь уже много лет живет Иван Иваныч К., господин старой закалки и весьма достойный человек в своем роде. Если посмотреть на него, сидящего в своем удобном кресле, в просторном, свободно свисающем халате, можно с первого же взгляда угадать кое-что о его характере. Природа наделила его широкой костью и плечами и, как видно, собиралась сотворить из него человека огромной физической силы, но Иван Иваныч сумел побороть это благое намерение, и теперь в его теле больше жира, нежели мышц. Его коротко стриженная голова круглая, как ядро, черты лица крупные и тяжелые, но их смягчает выражение спокойного довольства и невозмутимого добродушия, иногда переходящее в широкую ухмылку. Его лицо – одно из тех, на котором никакой актерский талант не смог бы вызвать заботу и тревогу; и в этом он не виноват, ведь подобных выражений от него никогда не требовалось. Как все прочие смертные, он порой испытывает досаду, и в такие моменты его маленькие серые глазки вспыхивают, а лицо заливается багрянцем, намекающим на апоплексический удар; но невзгоды никогда не обуревали его настолько, чтобы он сумел осознать смысл таких слов, как беда и тревога. О борьбе, разочаровании, надежде и всех остальных чувствах, вызывающих драматический интерес к человеческой жизни, он знает лишь понаслышке и ничего – по собственному опыту. Фактически он всю жизнь прожил вне той борьбы за существование, которую современные философы объявляют законом природы.

Лет семьдесят тому назад Иван Иваныч родился в том же доме, где живет по сей день. Первые уроки ему давал приходской священник, а потом его наставником стал сын дьякона, который так хорошо учился в духовной семинарии, что провалил даже выпускной экзамен. Оба учителя относились к нему очень снисходительно и совсем не заставляли его напрягаться свыше того, чем ему хотелось. Отец его желал, чтобы он усердно учился, а мать боялась, как бы учеба не повредила его здоровью, и потому каждую неделю давала ему несколько выходных. В таких-то условиях он, само собой, продвигался в науках не слишком скоро и все еще был очень слабо знаком с элементарными правилами арифметики, как вдруг отец объявил, что ему уже восемнадцать лет и он должен немедленно поступить на службу. Но на какую службу? У Ивана не было врожденных склонностей к каким-либо занятиям. План зачислить его юнкером в кавалерийский полк, которым командовал давний друг семьи, совсем ему не понравился. Он не любил военной службы, и его совсем не привлекала перспектива сдавать экзамен. Поэтому, сделав вид, что безропотно покоряется отцовской власти, он сделал так, чтобы этому замыслу воспротивилась мать.

Дилемма, в которой оказался Иван, заключалась в следующем: из уважения к отцу он хотел бы поступить на службу и получить официальный чин, которым желает обладать каждый русский дворянин, и в то же время из уважения к матери и своим собственным вкусам он хотел бы остаться дома и продолжать и дальше вести праздную жизнь. Предводитель дворянства, который как-то раз заехал к ним в гости, помог ему выйти из тупика, предложив записать его секретарем в дворянскую опеку – учреждение, выполнявшее роль надзирателя за имуществом несовершеннолетних. Все обязанности, связанные с этой должностью, мог выполнять состоявший на жалованье секретарь, а чиновник на синекуре периодически получал бы повышение по службе, как если бы сам занимался всеми делами. Именно это и требовалось Ивану. Он с радостью принял предложение и за семь лет, не прикладывая никаких усилий со своей стороны, дослужился до чина коллежского секретаря, соответствующего званию штабс-капитана в армии. Чтобы подняться выше, ему пришлось бы подыскать себе другое место, где он уже не смог бы фиктивно выполнять обязанности через подставное лицо, поэтому он решил почить на лаврах и подал в отставку.

Сразу же после отставки началась его супружеская жизнь. Еще до того, как его отставку приняли, однажды утром он внезапно оказался перед алтарем. И здесь тоже все совершилось помимо его усилий. Путь настоящей любви, который, как говорят, всегда тернист для простых смертных, перед ним раскинулся исключительно гладко. Ему даже не пришлось напрягаться и делать предложение. Все устроили родители, выбрав сыну в невесты единственную дочь ближайшего соседа. Барышне было всего около шестнадцати лет, и она не отличалась ни красотой, ни талантами, ни какими-либо иными особенностями, однако обладала одним очень важным качеством: она была дочерью человека, имевшего смежное поместье и способного дать за нею в приданое некоторый участок земли, который они давно хотели прибавить к своим владениям. Провести деликатные переговоры поручили пожилой женщине, имевшей отличную дипломатическую репутацию в подобных делах, и она выполнила свою миссию с таким успехом, что за считаные недели все было сговорено и назначен день венчания. Таким образом, Иван Иваныч заполучил невесту так же легко, как и чин коллежского секретаря.

Хотя жених не взял за себя жену, а, скорее, ему ее вручили и он ни на секунду не воображал, что влюблен, у него не было причин сожалеть о выборе, сделанном за него. Марья Петровна и характером своим, и образованием всецело годилась в жены такому человеку, как Иван Иваныч. Она выросла в родном доме, в обществе нянек и служанок, и никогда не училась ничему, помимо того, чему могли научить ее приходской священник и «мамзель» – фигура, занимавшая положение между служанкой и гувернанткой. Первыми событиями в ее жизни стали объявление о замужестве и подготовка к свадьбе. Она до сих пор помнит радость, которую доставила ей покупка приданого, и хранит в памяти весь каталог купленных вещей. Первые годы ее супружеской жизни были не очень счастливыми, потому что свекровь относилась к ней как к непослушному ребенку, которому нужно часто устраивать нагоняй и читать нотации; однако Марья Петровна с образцовым терпением переносила такое обхождение и со временем стала сама себе хозяйкой и полновластной правительницей во всех домашних делах. С тех пор она ведет активную жизнь без всяких событий. Между ней и ее мужем существует такая взаимная привязанность, какой можно ожидать от флегматичных натур после почти полувека супружества. Она всегда отдавала свои силы на удовлетворение его простых материальных потребностей – интеллектуальных потребностей он не имел – и заботу о его всевозможных удобствах. Под влиянием этой заботы он «обабился», как сам любит говорить. Он разлюбил охоту, все реже ездил в гости к соседям и с каждым годом проводил все больше времени в кресле.

Повседневная жизнь этой достойной пары необычайно размеренна и однообразна и меняется только в зависимости от времени года. Летом Иван Иваныч встает около семи утра и при помощи лакея облачается в простой костюм, состоящий главным образом из выцветшего и засаленного халата. От нечего делать он садится у раскрытого окна и глядит во двор. Когда мимо проходят слуги, он останавливает и расспрашивает их, а затем отдает распоряжения или бранится – смотря по обстоятельствам. Около девяти часов подают чай, и он идет в столовую – длинную узкую комнату с голым деревянным полом, без мебели, кроме покосившегося стола и расшатанных стульев. Там его ждет супруга с самоваром. Через несколько минут приходят внуки, целуют дедушке руку и занимают места за столом. Поскольку эта утренняя трапеза состоит только из хлеба и чая, она длится недолго, и все расходятся по своим занятиям. Глава дома начинает повседневные дела с того, что вновь занимает место у раскрытого окна. Выкурив несколько сигарет и предавшись молчаливому созерцанию на соразмерный период времени, он выходит из дома, намереваясь зайти в конюшни и на ферму, но обычно, не успев перейти двора, он находит жару невыносимой и возвращается на прежнее место у окна. Там он отдыхает в покое, пока солнце не переместится так далеко, что веранда за домом оказывается целиком в тени, и тогда он переносит туда свое кресло и сидит там до обеда.

Марья Петровна проводит утро гораздо деловитее. Сразу, как только уберут завтрак со стола, она идет в кладовую, подбирает продукты, составляет дневное меню и дает повару необходимые ингредиенты с подробными инструкциями по их приготовлению. Остаток утра она посвящает другим домашним обязанностям.

В час дня подают обед, и Иван Иваныч для аппетита залпом опрокидывает рюмку домашней горькой настойки. Обед – прекрасное событие дня. Еды в изобилии, она хорошего качества, но грибы, лук и жир играют в трапезе слишком важную роль, и все это готовится почти без оглядки на общепринятые принципы кулинарной гигиены. От многих блюд пекущийся о здоровье британский ипохондрик пришел бы в ужас, но, как видно, они не оказывают дурного действия на те русские организмы, которые никогда не испытывали на себе вредного влияния городской жизни, нервного возбуждения или умственного напряжения.

Едва успевают убрать последнее блюдо, как дом погружается в мертвую тишину: наступает время послеобеденного отдыха. Молодые люди идут в сад, а все остальные члены семьи поддаются сонливости, естественной после обильного обеда в жаркий летний день. Иван Иваныч удаляется к себе в комнату, из которой перед этим тщательно выгоняют мух. Марья Петровна дремлет в кресле в гостиной, накрыв лицо носовым платком. Слуги храпят в коридорах, на чердаке или на сеновале; и даже старый сторожевой пес в углу двора вытягивается во весь рост в тени от конуры.

Часа через два дом постепенно просыпается. Двери начинают скрипеть; всевозможные голоса от баса до фальцета выкрикивают имена разнообразных слуг, и во дворе слышится топот. Вскоре из кухни выходит слуга с огромным самоваром, пыхтящим, как паровоз. Семья собирается к чаепитию. В России, как и везде, сон после плотной еды вызывает жажду, поэтому чай и другие напитки здесь вполне уместны. Затем подают небольшие лакомства, такие как фрукты и лесные ягоды, или огурцы в меду, или что-нибудь в этом роде, и семья снова расходится. Иван Иваныч едет в поле на своих беговых дрожках – очень легкой повозке, состоящей из двух пар колес, соединенных одной перекладиной, на которой, расставив ноги, сидит возница; а Марью Петровну, скорей всего, навещает попадья, главная сплетница в округе. В уезде случается не так много скандалов, но те немногие, что все же случаются, попадья тщательно собирает и раздает по всем знакомым с невзыскательной щедростью.

Вечером часто бывает, что небольшая группа крестьян приходит во двор и просит позвать «барина». Барин подходит к двери, и обычно оказывается, что они пришли к нему с какой-то просьбой. В ответ на его вопрос: «Ну, дети мои, что вам нужно?» – они излагают свое дело путано и бессвязно, причем несколько человек говорят одновременно, и Ивану Иванычу приходится задавать им вопросы и делать уточнения, прежде чем он разберется, чего они хотят. Если он скажет им, что не может удовлетворить просьбу, скорее всего, они не примут первого отказа, но попытаются уговорами вынудить его передумать. Сделав шаг вперед и низко кланяясь, один из пришедших начинает полууважительным, полуфамильярным, ласковым тоном: «Батюшка Иван Иваныч, помилуй; ты наш отец, а мы твои дети» и так далее. Иван Иваныч добродушно слушает и опять объясняет, что не может дать им просимого; но они все еще надеются настоять на своем и продолжают упрашивать его, пока, наконец, его терпение не иссякнет и он не скажет им отеческим тоном: «Ну хватит! Хватит! Все вы дураки – круглые дураки! Без толку говорить; этого никак нельзя сделать». С этими словами он уходит в дом, чтобы положить конец любым дальнейшим пререканиям.

Обыкновенно по вечерам хозяин беседует с приказчиком. Они подробно обсуждают только что проделанную работу и программу на завтрашний день; немало времени уходит на размышления о погоде в ближайшие несколько дней. По этому пункту всегда внимательно сверяются с календарем и его предсказаниям очень доверяют, хотя прошлый опыт часто показывал, что календарю нельзя безоговорочно доверять. Разговор продолжается, пока не подают ужин, и сразу же после трапезы, которая представляет собой сокращенное повторение обеда, все идут спать.

Так проходят дни, недели и месяцы в доме Ивана Иваныча, и редко что-то отклоняется от заведенного порядка. Разумеется, небольшие перемены вносит климат. В холод двери и окна нужно плотно закрывать, а после проливных дождей, если не хочется тащиться по грязи, приходится сидеть дома или в саду. Долгими зимними вечерами семья собирается в гостиной и убивает время, как может. Иван Иваныч курит и размышляет или слушает шарманку, на которой играет кто-нибудь из детей. Марья Петровна вяжет чулок. Старая тетушка, которая обычно проводит с ними зиму, раскладывает пасьянс и порой предсказывает по картам будущее. Ее излюбленные предсказания – что приедет незнакомец или состоится свадьба, и она умеет определить пол незнакомца и цвет волос жениха; но дальше этого ее искусство не идет, и она не может удовлетворить любопытства юных барышень относительно иных подробностей.

Книги и газеты в гостиной появляются редко, но для любителей почитать есть книжный шкаф, ломящийся от всевозможных книг, которые дают некоторое представление о литературных вкусах семьи на протяжении нескольких поколений. Самые старые тома куплены еще дедом Ивана Иваныча, который, по семейному преданию, пользовался доверием самой Екатерины Великой. Хотя историки последнего времени его совершенно не замечают, очевидно, он имел притязания считаться человеком культурным. Его портрет написан иностранным художником весьма большого таланта, и этот портрет до сих пор висит в гостиной. Также он приобрел несколько предметов севрского фарфора, последний из которых стоит на комоде в углу и странно контрастирует с грубой самодельной мебелью и убогой обстановкой комнат. Среди книг, отмеченных его именем, трагедии Сумарокова, мнившего себя «русским Вольтером»; занимательные комедии Фонвизина, некоторые из них до сих пор ставятся на сцене; помпезные оды куртуазного Державина; две или три книги с мистической мудростью масонов в интерпретации Шварца и Новикова; русские переводы «Памелы», «Сэра Чарльза Грандисона» и «Клариссы Харлоу» Ричардсона; «Новая Элоиза» Руссо русского издания; и три-четыре тома Вольтера в оригинале. Среди произведений, собранных в несколько более поздний период, есть переводы Энн Рэдклифф, ранних романов Скотта и Дюкре-Дюмениля, рассказы которого «Лолотта и Фанфан» и «Виктор» когда-то пользовались большой популярностью. На этом этапе литературные склонности семьи, по-видимому, угасли, поскольку последующая литература представлена исключительно баснями Крылова, агрономическим справочником, справочником по семейной медицине и серией календарей. Однако есть и некоторые признаки возрождения: на самой нижней полке стоят недавние издания Пушкина, Лермонтова, Гоголя и несколько произведений ныне живущих авторов.