Текст книги "Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»"

Враждебно настроенные критики могут указать на, мягко говоря, странные и аномальные факты. Земство тратит около 28 процентов своих доходов на здравоохранение и благотворительные учреждения и около 15 процентов на народное образование, при этом на дороги и мосты выделяется лишь около 6 процентов, а до недавнего времени, как я уже говорил выше, вопросы усовершенствования сельского хозяйства и прямого увеличения доходов крестьянства оставались без внимания.

Прежде чем вынести приговор по этим обвинениям, надо вспомнить, в каких обстоятельствах было основано и выросло земство. В прежние времена в него входили люди с наилучшими побуждениями, но имевшие очень мало опыта в управлении или какой-либо практической деятельности, кроме как при старых порядках, в которых они прозябали раньше. Большинство достаточно долго прожило в деревне, чтобы знать, насколько крестьяне нуждаются в самой элементарной медицинской помощи, и поэтому сразу же взялись именно за этот вопрос. Они попытались организовать систему с врачами, фельдшерами и диспансерами, при которой крестьянину не приходилось бы преодолевать по 15–20 миль, чтобы перевязать рану и получить совет или простое лекарство от обычного недуга. Они также осознавали необходимость в коренной реорганизации больниц и психиатрических лечебниц, находившихся в весьма плачевном состоянии. Совершенно очевидно, что здесь им предстояла немалая работа. Кроме того, были и более высокие цели. В отсутствие практического опыта они чрезмерно увлеклись теориями. В частности, с энтузиазмом была воспринята теория о том, что в недостатке образования и заключается главная причина того, почему Россия так отстает от стран Западной Европы. «Дайте нам образование, – говорили они, – а уж к этому приложатся и все прочие блага. Освободите русский народ от уз невежества, как освободили его от оков крепостничества, и тогда со своими невероятными природными талантами он создаст все необходимое для своего материального, интеллектуального и нравственного благополучия».

Если среди ведущих деятелей земства кто-то придерживался более трезвого и прозаического взгляда на вещи, его называли невеждой и реакционером. Вольно или невольно всем приходилось плыть по течению. Про дороги и мосты не то чтобы совсем позабыли, но усилия в этой области ограничивались абсолютной необходимостью. Подобные прозаические дела не вызывали энтузиазма, и бытовало мнение, что в России строительство хороших дорог, как это понимают в Западной Европе, выходит далеко за пределы возможностей любой администрации. Мало кто осознавал потребность в таких дорогах. Требовалось только обеспечить возможность попасть из одного места в другое при обычной погоде в обычных условиях. Если река слишком глубока, чтобы перейти ее вброд, нужно построить мост или наладить паромную переправу; а если добираться до моста приходится по болоту или глубокой грязи, так что телеги и кареты вязнут в ней по самые оси и нужно звать подмогу из соседней деревни, чтобы вытаскивать их на веревках, то требуется принять соответствующие меры. А дальше этого старания земства шли редко. В вопросе дорог оно не строило далеко идущих планов.

Что касается обнищания крестьянства и необходимости улучшения системы земледелия, то этот вопрос едва поднимался над горизонтом. Возможно, когда-нибудь потом мы разберемся с этим, но никакой спешки нет. Как только деревенские жители получат образование, вопрос решится сам собой. Лишь в 1885 году проблема была признана более насущной, чем считалось раньше, и в некоторых земствах поняли, что народ может оголодать еще до того, как завершится его предварительное просвещение. Нередкие случаи массового голода заставили усвоить этот урок, а землевладельцы обнаружили снижение своих доходов из-за падения цен на зерно на европейских рынках. И тогда зазвучали громкие крики: «Сельское хозяйство в России в упадке! Страна вступила в острый экономический кризис! Если немедленно не принять энергичные меры, народ вскоре окажется перед лицом голода!»

К этим тревожным голосам земство не осталось ни глухим, ни равнодушным. Понимая, что опасность можно предотвратить, только если побудить крестьян перейти к более интенсивной системе земледелия, оно все больше внимания уделяло усовершенствованиям в сельском хозяйстве и старалось их внедрить. Иными словами, земство делало все, что могло, в пределах своих возможностей и скромных ресурсов. К сожалению, доступные ему ресурсы были невелики, поскольку правительство запретило ему повышать налоги, и оно не могло увольнять врачей и закрывать диспансеры и школы, когда народ требовал большего. Так, по крайней мере, утверждают защитники земства, и даже больше того: что земство правильно поступило, не боровшись с обнищанием крестьянства раньше, когда реальные условия проблемы и способы ее решения осознавались очень плохо – если бы оно начало действовать уже тогда, то неизбежно совершило бы много ошибок и зря потратило бы уйму денег.

Так или иначе, было бы несправедливо осуждать земских деятелей за то, что они не слишком опередили общественное мнение. Если они всеми силами стараются ответить на все ясно осознаваемые потребности, то большего от них и не следует ожидать. Более справедливым, на мой взгляд, был бы упрек в том, что они в известной степени проникнуты тем непрактичным духом педантизма, который, по распространенному мнению, свойственен исключительно государственным органам, но в земстве он всего лишь отражает общественное мнение и некоторые интеллектуальные особенности образованных сословий. Когда русский пишет на какую-то простую, повседневную тему, он любит связать ее с общими принципами, философией, историей и начинает, к примеру, с изложения своего взгляда на интеллектуальное и социальное развитие человечества вообще и России в частности. Если у него достаточно места, он может даже рассказать вам кое-что о раннем периоде русской истории до монгольского нашествия, прежде чем дойдет до простого вопроса, о котором и должна идти речь. В предыдущей главе я описал процесс «пролития на дело света науки» в государственных законопроектах. Но и в деятельности земства мы нередко встречаемся с подобной схоластикой.

Если бы эта схоластика ограничивалась составлением докладов, возможно, от нее не было бы большого вреда. К сожалению, она часто проявляется и в сфере действий. Чтобы проиллюстрировать свою мысль, я приведу пример из Нижегородской губернии. Земство этой провинции в 1895 году получило от центрального правительства некоторые финансовые средства на улучшение дорог с указанием из Министерства внутренних дел, что дороги следует разбить на категории в соответствии с их относительной важностью и вести работы согласно классификации. Любой разумный человек, хорошо знакомый с данным регионом, за неделю или за две составил бы такую классификацию с точностью, достаточной для любых практических целей. Вместо того чтобы действовать таким простым порядком, что же делает земство? Оно выбирает один из одиннадцати уездов, входящих в состав губернии, и поручает своему отделению статистики описать все деревни ввиду определения той доли дорожного движения, которая приходится на каждый населенный пункт в общем дорожном движении, а затем подкрепляет свои априорные данные тем, что выделяет отряд особых «регистраторов» и ставит их на всех перекрестках, где они стоят в течение шести дней каждого месяца. Эти регистраторы записывали каждую проезжавшую мимо крестьянскую телегу и прикидывали на глаз вес ее груза. По завершении этой сложной и затратной процедуры в одном уезде она проводилась в следующем; но по истечении трех лет, не успев даже описать все деревни второго уезда и оценить местное движение, отделение статистики совсем обессилело и, подобно молодому автору, которому не терпится увидеть свои строки в печати, опубликовало за государственный счет свой фолиант, который никто никогда не прочитает.

Неизвестно, сколько на все это потрачено денег, однако мы можем составить себе некоторое представление о том, сколько на всю эту операцию требуется времени. Простая задачка на пропорцию. Если на предварительное обследование полутора уездов ушло три года, сколько лет потребуется на одиннадцать уездов? Более двадцати лет! Видимо, в течение всего этого срока дороги должны оставаться в их теперешнем состоянии, и когда все-таки придет время их улучшить, окажется, что, если только губерния не пребывала в полном экономическом застое, столь «ценный статистический материал», собранный с такими временными и финансовыми затратами, почти весь устарел и никуда не годится. Следовательно, департамент статистики будет вынужден, подобно другому несчастному Сизифу, начать всю работу заново, и трудно представить себе, каким образом земство, если только оно не вернется на землю с небес, сможет когда-либо выйти из этого порочного круга.

В данном случае увлечение схоластикой привело к ненужному промедлению, пока тем временем накапливался капитал, если, конечно, проценты целиком не ушли на статистические изыскания; но бывают и куда более серьезные последствия. Приведу пример из просвещенной Московской губернии. Было замечено, что в некоторых деревнях особенно много больных, и местный врач указал, что тамошние жители обыкновенно используют для хозяйственных нужд воду из грязных прудов. Очевидно, жителям требовались хорошие колодцы, и практичный человек немедленно принял бы меры, чтобы их вырыли. Но не уездное земство. Оно сразу же превратило простое дело в «вопрос», требующий научного исследования. Была назначена комиссия для изучения проблемы, и после долгих размышлений было решено провести геологическое исследование, дабы определить глубину залегания хорошей воды во всем уезде – в качестве подготовки к составлению проекта, который когда-нибудь потом будет обсуждаться в уездном собрании, а может быть, и в губернском. Пока все это делалось в соответствии со строгими принципами бюрократической волокиты, несчастные крестьяне, в интересах которых проводились изыскания, продолжали пить мутную воду из грязных прудов.

Подобного рода случаи, которые я мог бы приводить до бесконечности, напоминают пресловутый китайский формализм; но между китайским и русским бюрократизмом есть существенная разница. В Среднем царстве практические соображения приносятся в жертву из преувеличенного почитания мудрости предков; в царской империи это происходит из-за преувеличенного поклонения перед богиней Наукой и привычки апеллировать к абстрактным принципам и научным методам, когда требуется лишь немного элементарного здравого смысла.

Отсутствие этого самого здравого смысла иногда проявляется с мучительной очевидностью во время дебатов в собраниях и придает оттенок нереальности всему происходящему. Помню, как-то раз на одном из уездных собраний в Рязанской губернии, когда обсуждался вопрос о начальных школах, встал один влиятельный депутат и предложил сразу ввести систему обязательного образования во всем уезде. Как ни странно, его предложение почти что приняли, хотя все присутствующие прекрасно знали или, по крайней мере, должны были знать, если бы поинтересовались, что имеющееся число школ нужно увеличить в двадцать раз, но при этом все были единодушны в том, что местные налоги нельзя увеличивать. Чтобы сохранить свою репутацию либерала, сей почтенный господин далее предложил не вводить, несмотря на обязательность этой системы, никаких штрафов, наказаний или иных средств принуждения. Он не снизошел до объяснения, каким образом можно сделать ее обязательной, не используя никаких средств принуждения. Один из поддержавших его предложил в качестве решения этой проблемы снимать крестьян, которые не будут отправлять своих детей в школу, с занимаемых ими постов в общинах; но это предложение вызвало только смех, так как многие депутаты знали, что для большинства крестьян это якобы наказание будет даром с небес. И пока шла дискуссия о необходимости введения идеальной системы обязательного образования, улицу под самыми окнами зала покрывал слой грязи чуть ли не в два фута глубиной! Остальные улицы находились в таком же состоянии; и множество депутатов постоянно опаздывало на заседания, потому что дойти пешком было положительно невозможно, а общественных средств передвижения в городе насчитывалось ровно одно. К счастью, у многих были свои личные экипажи, но даже на них ездить было отнюдь не легким делом. Как-то раз на главной улице у одного из депутатов перевернулся тарантас, а самого его выбросило прямо в грязь!

Едва ли справедливо сравнивать земство с более старыми аналогичными учреждениями Западной Европы и особенно с нашим местным самоуправлением. Все наши учреждения выросли из реальных, практических потребностей, остро ощущаемых значительной частью населения. Осторожные и консервативные во всем, что касается общественного благополучия, мы смотрим на перемены как на необходимое зло и оттягиваем этот черный день как можно дольше, даже если убеждены, что он неизбежен. Таким образом, наши административные потребности всегда опережают у нас средства их удовлетворения, и мы энергично применяем средства, как только получаем их в руки. Своеобразен и наш способ получения этих средств. Вместо того чтобы начинать с чистого листа, мы максимально используем то, что имеем в распоряжении, и добавляем лишь самое необходимое. Образно говоря, мы перестраиваем и расширяем наше политическое здание в соответствии с меняющимися потребностями нашего образа жизни, не обращая особого внимания на абстрактные принципы или непредсказуемые условия далекого будущего. Это здание может быть эстетически уродливым, не относящимся ни к одному из признанных стилей архитектуры и возведенным вопреки всем принципам теоретиков искусства, но оно хорошо приспособлено к нашим нуждам, и каждый уголок в нем обязательно найдет свое применение.

Совершенно иначе складывалась политическая история России в последние два столетия. Кратко ее можно охарактеризовать как серию переворотов, мирно осуществленных самодержавной властью. Каждый молодой и энергичный государь пытался открыть новую эпоху, полностью перекроив администрацию в соответствии с наивернейшей иностранной политфилософией того времени. Государственным органам не давали спонтанно вырастать из потребностей народа, их изобретали теоретики-бюрократы для удовлетворения потребностей, которых народ зачастую еще не осознавал. Таким образом, административная машина практически не получала импульса от народа и всегда приводилась в движение исключительно энергией центрального правительства. Учитывая все это, неудивительно, что неоднократные попытки правительства облегчить бремя централизованного управления путем создания органов местного самоуправления не увенчивались особыми успехами.

Правда, у земства было больше шансов на успех, чем у любого из его предшественников. Большая часть знати осознала потребность в более совершенной администрации, а интерес народа к государственным делам значительно возрос по сравнению со всеми предыдущими периодами. Именно поэтому возник тот первоначальный энтузиазм, когда шла бурная подготовка к будущей деятельности, да и в самом деле было сделано немало. Новый институт обладал всем очарованием новизны, и его участники чувствовали, что на них обращены взгляды общественности. Какое-то время все шло хорошо, и земство было настолько удовлетворено своей работой, что сатирические журналы сравнивали его с Нарциссом, который восхищается своим отражением в воде. Но когда очарование новизны прошло и общественность обратила внимание на другие вопросы, прилив энергии пошел на спад, и многие из наиболее активных членов стали подыскивать себе занятие подоходнее. Найти его было нетрудно, поскольку в то время ощущалась крайняя потребность в способных, энергичных и образованных людях. Было реорганизовано несколько отделений государственной службы, быстро множились железные дороги, банки и акционерные общества. Конкурировать с ними земству было очень трудно. Оно не могло, по примеру государственной службы, предложить пенсии, награды и перспективы карьерного роста, не могло оно и платить такие большие жалованья, как торгово-промышленные предприятия. Вследствие всего этого качество работы земских управ ухудшилось одновременно с уменьшением общественного интереса к самому институту.

Ради справедливости должно добавить, что земство при всех его недостатках и ошибках все же бесконечно лучше тех учреждений, которым оно пришло на смену. Если сравнить его с предыдущими попытками организовать местное самоуправление, надо признать, что русские добились больших успехов в своем политическом образовании. Какое будущее ждет земство, я не берусь предсказать. Как мы видели, с самого начала оно стремилось играть большую политическую роль, и в 1904–1905 годах, когда провалы на Дальнем Востоке вызвали бурю народного негодования в адрес правительства, его ведущие представители на съезде попытались выразить, как они считали, национальную потребность в либеральных представительных институтах. Желание, которое раньше робко и неопределенно выражалось в верноподданнических обращениях к царю, о том, чтобы в столице было созвано центральное земское собрание – Земский собор, как звали его в старину, наделенное политическими функциями, ныне открыто высказывалось депутатами в простой, неприкрашенной форме. Это желание, как мы увидим в дальнейшем, не осуществилось, но импульс, который земские либералы придали в то время реформаторскому движению, во многом способствовал созданию Думы.

Глава 3. Государственная Дума

Первая Дума, насчитывавшая более четырехсот членов, отчасти отражала современное состояние России. Как и сама империя, она состояла из представителей многих национальностей, сгруппировавшихся вокруг доминирующего народа. Основными этнографическими группами были великороссы (265), малороссы (62), белорусы (12), поляки (51), литовцы (10), латыши (6), эстонцы (4), немцы (4), евреи (13), татары (8) и башкиры (4); а менее значительные народности, каждую из которых представлял один или два депутата, включали в себя мордву, вотяков[5]5
  Вотяки – старое название удмуртов. (Примеч. пер.)


[Закрыть], чувашей, черкесов и калмыков. Что касается общественного положения, то здесь царило такое же разнообразие. Наблюдателю достаточно было только взглянуть на костюмы, чтобы понять, что в собрание попали и прирученные степные кочевники, и вольные казаки, и неграмотные крестьяне, и приходские священники, и сельские школьные учителя, и простодушные помещики, и несколько господ, представлявших новейший продукт западноевропейской культуры. Что же касается политических тенденций и целей, то Дума была таким же верным отражением сложившегося в империи положения вещей. В прежние времена, когда о национальном собрании можно только мечтать, мои русские друзья уверяли меня, что, если им когда-нибудь повезет иметь парламент, в нем не будет конкурирующих партий, потому что все его члены посвятят себя исключительно делу обеспечения и развития национального благосостояния; но этому предсказанию, как я и предупреждал тогда же своих друзей, не суждено было сбыться. В Первой думе оказалось столько же партий или, по крайней мере, соперничающих групп, сколько обычно бывает в парламентах других стран. Первыми по числу и значимости были 153 конституционных демократа, или кадета, как их обычно зовут, происходящих из различных слоев образованных классов – землевладельцев, адвокатов, врачей, чиновников, профессоров и литераторов. Далее шла трудовая группа из 107 членов, выходцев из низших социальных слоев – крестьян, рабочих, мелких чиновников, школьных учителей и т. п. Помимо этих двух групп, присутствовали также 63 автономиста, которые представляли меньшинства, возражавшие против полного их поглощения великой и разнородной империей, и независимые депутаты числом 165 человек, которые не решили, к какой партии примкнуть, а сами сформировать свою партию были не в состоянии. Что до консерваторов и реакционеров, то их было так мало, что вряд ли они составляли самостоятельную группу, и они так мало разделяли взгляды подавляющего большинства коллег, что редко осмеливались высказываться.

Если в обвинениях, которые предъявляются властям, в незаконном давлении на избирателей есть доля правды, то это давление явно оказалось совершенно неэффективным, поскольку Думу невозможно было назвать провластной ни в каком смысле этого слова. Напротив, она совершенно не поддавалась влиянию властей, и ее краткая и бурная жизнь в семьдесят два дня почти полностью была посвящена борьбе с кабинетом. Почти все составлявшие ее группы были полны решимости вытребовать у самодержавия гораздо больше, чем оно обещало в манифестах, рескриптах, указах и основных законах; и, столкнувшись с упорным сопротивлением со стороны исполнительной власти, они направили свои силы на дискредитацию правительства, на рекламу своих благих намерений по отношению к народу и на усиление народного недовольства.

Из вышеперечисленных и других групп, которые я мог бы упомянуть, единственной имевшей характеристики организованной политической партии была фракция кадетов. Хотя в ее состав входило лишь около трети Думы, у нее было так много союзников в других фракциях, что, как правило, она могла рассчитывать на большинство и руководила работой депутатов до такой степени, что Думу первого созыва часто называют кадетской, если хотят отличить ее от последующих.

Теоретически кадеты были умеренной конституционной партией, и если бы они проявили несколько больше рассудительности и терпения, то могли бы постепенно вывести страну на путь подлинного конституционного правления; но, как и все в России того времени, они спешили и сильно переоценивали свои силы. Я могу привести любопытную иллюстрацию такой их нетерпеливости. Как-то раз вечером я дружески беседовал с лидером партии. При всем должном почтении я рискнул предположить, что его партия, вместо того чтобы пребывать в состоянии систематической и бескомпромиссной вражды к министерствам, могла бы сотрудничать с правительством и тем самым постепенно создать нечто вроде английской парламентской системы, которой они на словах так восхищались; может быть, лет через восемь или десять они смогли бы добиться этого желанного результата. Услышав эти последние слова, мой друг внезапно прервал меня и воскликнул:

– Восемь или десять лет? Мы не можем ждать так долго!

– Что ж, – ответил я, – вам лучше знать ваши дела; но в Англии, которую конституционалисты в других странах часто берут за образец, нам пришлось ждать несколько веков.

Подобного рода предположения кадеты встречали крайне неприязненно, ведь они были полны решимости немедленно добиться полноценной конституции. Создав своего рода парламент, император определил и ограничил его функции основными законами, которые могли быть изменены только по инициативе монаршей власти, и оставил за самодержцем право назначать министров и контролировать исполнительную власть. Таким образом, новая российская конституция, если ее можно назвать конституцией, по форме была скорее немецкой, чем английской. Итак, кадеты, а вместе с ними и подавляющее большинство образованных классов, хотели конституции, согласно которой кабинет и администрация должны отвечать не перед императором, а перед думским большинством; и они сразу же начали кампанию по достижению этой цели, несовместимой с недавно изданными важнейшими законами. Ясно предвидя возможные последствия этого курса, они на своей партийной конференции решили, что им следует стремиться к достижению своих целей, не останавливаясь «даже перед возможностью открытого разрыва с правительством», и что виноватым в конфликте следует представить правительство. Такова была основа их стратегии, и они действовали соответственно. В ответе на речь императора они постарались воздержаться от какого-либо выражения признательности за предоставленные права и привилегии и четко перечислили свои требования: никакие особые законы не должны ограничивать законодательные полномочия Думы; Государственный совет должен быть упразднен; министерства должны быть подотчетны Думе, а администрация должна быть полностью реорганизована.

Как только им дали понять, что эти несовместимые с основными законами требования не могут быть выполнены, они предприняли усилия, чтобы убедить министров уйти в отставку, с целью заменить их кабинетом, сформированным из думского большинства, и эти старания продолжались почти каждый день с начала до конца заседаний. Вновь и вновь раздавался клич: «В отставку! В отставку! Вам пора на пенсию!» Часто и громко высказывались недоверие, недовольство и даже презрение, министрам говорили, порой даже в оскорбительных выражениях, что спасение отечества только в их отставке. Часть самых нетерпеливых депутатов «трудовой» группы предложила сразу же создать независимые от правительства административные органы при помощи местных комитетов, избираемых на основе всеобщего избирательного права (для мужчин); а когда их требования проигнорировали, в их заявлениях зазвучали угрожающие нотки: «Мы считаем министров преступниками; мы надеемся, что их позорному правлению будет положен конец, и если мы не сможем этого сделать, то народ сведет с ними счеты!», «Не пора ли всем этим правителям, большим и малым, понять, что, может быть, недалек тот час, когда Дума уже не сможет защитить их от карающей десницы разгневанного Народа?», «Правительство должно понять, что поднимается страшная волна народного возмущения, которая может достичь невиданных доселе высот!».

Когда левые партии прибегали к жестким выражениям подобного рода, кадеты обычно хранили молчание и ни разу не протестовали. Они могли разглагольствовать о зверствах, устроенных реакционерами, но в отношении революционной агитации и террористических актов у них не находилось ни слова осуждения; на самом деле они считали союзниками левые партии и надеялись использовать их в качестве инструмента давления на правительство с целью добраться до министерских кресел. Постепенно эта стратегия стала понятна и членам трудовой фракции, и их отношения с кадетами разладились.

Эта борьба за власть между правительством и кадетами продолжалась два месяца без каких-либо ощутимых результатов, и в конце концов кадеты неосмотрительно решили дать решающий бой. Полем битвы был выбран аграрный вопрос, в котором революционные предложения неизменно пользовались сочувствием и поддержкой крестьян. Рассчитывая противодействовать аграрному движению за насильственное изгнание помещиков из поместий, 2 июля правительство издало официальное коммюнике о том, что считает недопустимым принудительное отчуждение земельной собственности в пользу крестьян. Обычным людям это заявление представлялось естественным и похвальным поступком со стороны правительства, но кадеты, не желавшие в тот момент аграрного спокойствия, осудили его как не только неосторожную, но и преступную попытку исполнительной власти вызвать смятение в умах народа. Чтобы не допустить этого черного дела, они решили нанести контрудар и выступить с ответным думским посланием к народу от «высшего законодательного органа». Предложение горячо поддержали левые ораторы, которые высказывались очень прямо: «Если Дума, – сказали они, – не желает быть таким же мертвым органом, как бюрократия, она должна ежедневно и ежечасно прислушиваться к голосу народной воли и немедленно выполнять приказы Народа. Требование прямых отношений между Думой и Народом исходит от всех сословий… Медленный окольный путь более невозможен, поскольку во главе остаются власти, кои голос Народа объявил преступниками, убийцами и палачами. С сегодняшнего дня Народ видит перед собой две противоборствующие силы: власть бюрократии и власть народных представителей».

Немало депутатов даже в рядах самих кадетов не решались апеллировать к народу в борьбе против правительства, но они воздержались от решительного сопротивления, и 19 июля в нижней палате за революционное предложение проголосовало большинство: 124 против 53. Правительство тут же ответило на вызов, и через три дня Дума была распущена.

Это стало неожиданностью для кадетов. Они думали, что правительство не осмелится распустить Думу, а если все же пойдет на этот шаг, то весь народ встанет на защиту своих представителей. Исходя из этого убеждения, они тут же направились в Финляндию и составили в Выборге крамольную прокламацию, где призвали народ занять позицию пассивного сопротивления властям, уклоняясь от призыва в армию и уплаты налогов.

Если кадеты в самом деле рассчитывали пробудить к жизни массовое народное движение против правительства, они, должно быть, сильно удивились и разочаровались, когда их прокламация, по выражению издателей, «сошла с печатного станка мертворожденной». Ей не подчинились даже сами ее авторы, ибо из числа составивших и подписавших ее людей несколько вскоре уехали за границу и без всяких колебаний уплатили паспортный сбор! Так не очень героически закончилось то, что получило название «Дума народного гнева». Она, конечно, сверх всякой меры выразила народный гнев против правительства, но, помимо этого, мало чего достигла. Выполнив эту часть своей миссии, она могла бы спокойно заняться полезной законодательной работой и сотрудничать с правительством ради проведения ряда практических реформ, но не спешила заняться столь прозаическими делами. Сделанные императором уступки не удовлетворили никого, и все требовали большего. Умеренные группы требовали избрать кабинет из их числа и чтобы он отчитывался перед ними; а левые фракции поставили себе цель заменить монархический режим демократической республикой.

Распустив Первую думу, император решил, что следующий эксперимент следует проводить без каких-либо изменений в закон о выборах, и новая Дума была созвана 5 марта 1907 года.

Некоторые причины заставляли предположить, что новая Дума окажется лучше своей предшественницы: общественные волнения поутихли, жизнь развеяла многие иллюзии. Никто уже не думал, что самодержавие, бюрократия и все прочие бедствия, от которых страдала Россия, можно смести одним лишь потоком возмущенного красноречия и расчистить землю для нового прекрасного здания, кое будет возведено по самым современным и передовым принципам политической архитектуры. Даже самые доктринеры из либералов и социалистов едва ли могли льстить себя надеждой, что стены императорского Иерихона рухнут сами собой от гласа демократических или революционных труб. Власть показала, что располагает средствами сопротивления, и теперь на ее стороне были добровольческие силы из числа консервативных элементов страны, которые не успели самоорганизоваться перед первыми всеобщими выборами. Более того, теперь бразды правления сжимала гораздо более твердая рука, поскольку после роспуска Думы г-на Горемыкина на посту премьер-министра сменил г-н Столыпин, единственный член Кабинета министров, которому удалось добиться в основном уважительного отношения в парламенте; и теперь он в изобилии обеспечил работой тех депутатов, которые желали заняться практической законодательной деятельностью. В этом отношении он разительно отличался от своего предшественника[6]6
  Справедливости ради надо сказать, что господина Горемыкина не следует винить в том, что он предстал перед Первой думой с пустыми руками, поскольку его назначили премьером всего лишь за десять дней до ее открытия.


[Закрыть]. Он принял меры предосторожности, подготовив целую кипу законопроектов, которых по количеству и качеству хватило бы на то, чтобы на несколько лет полностью занять даже самый трудолюбивый парламент. Таким образом у достопочтенных депутатов останется меньше предлогов для того, чтобы зря тратить время и создавать ненужные трения, поднимая и обсуждая абстрактные конституционные вопросы.