Текст книги "Тайная история"

– Да, я слышал.

Он снял очки и уселся за стол.

– У тебя там нет ничего приличного поесть? – спросил он, заглядывая в холодильник, пока я доставал оттуда сливки. – А то я еще не завтракал.

Я приоткрыл холодильник пошире.

– Вон тот сыр вроде бы ничего, – сказал он.

Поскольку Банни не выказывал особого желания оторваться от стула и сделать что-нибудь самостоятельно, я отрезал хлеба и сделал ему бутерброд с сыром. Потом налил кофе и тоже сел за стол.

– Расскажи мне о Риме.

– Офигенно, – сказал Банни, впившись в бутерброд. – Вечный город. Картин и статуй – как грязи. В каждом переулке по церкви.

– Что ты успел посмотреть?

– Кучу всего. Сложно запомнить все эти названия, ты ж понимаешь. Под конец уже болтал по-итальянски так, что любой итальянец мог позавидовать.

– Скажи что-нибудь.

Банни сложил большой и указательный пальцы в кружок и, потрясая рукой, как повар в рекламе, что-то выдал по-итальянски.

– Звучит неплохо. А что это значит?

– Это значит “Официант, принесите ваши фирменные блюда”, – сказал Банни и снова принялся за бутерброд.

Щелкнул замок, хлопнула дверь, и из коридора донеслись неторопливые шаги.

– Генри, ты? – проорал Банни.

Шаги на секунду замерли, после чего очень быстро направились к кухне. Подойдя к двери, Генри замер в проеме и без всякого выражения уставился на Банни.

– Я так и думал, что это ты, – сказал он.

– Ну привет, что ли, – развалившись на стуле, проговорил Банни с набитым ртом. – Как поживаешь?

– Отлично. Как твои дела?

– Я слышал, ты привечаешь страждущих, – подмигнув мне, сказал Банни. – Совесть замучила? Решил совершить пару добрых делишек?

Генри ничего не ответил. Постороннему человеку он наверняка показался бы совершенно спокойным, но я видел, что он не на шутку взволнован. Он пододвинул стул и сел. Затем встал и подошел к плите налить себе кофе.

– Да, спасибо, я бы тоже еще выпил, если не возражаешь, – сказал Банни. – Здорово снова вернуться в старые добрые Штаты. Сочные гамбургеры прямо с гриля, все дела. Страна безграничных возможностей. “Это звездный наш флаг, и он будет всегда”.

– Ты давно приехал?

– В Нью-Йорк прилетел вчера поздно вечером.

– Жаль, что меня не было дома, когда ты зашел.

– А где ты был? – с подозрением спросил Банни.

– В супермаркете.

Это было неправдой. Не знаю, чем он занимался, но точно не четырехчасовой закупкой еды.

– Где же продукты? – спросил Банни. – Давай я помогу их занести.

– Я заказал доставку на дом.

– В “Фуд-кинге” теперь есть доставка?

– Я был в другом месте.

Чувствуя себя неловко, я поднялся и пошел в спальню.

– Нет-нет, постой, – сказал Генри, допивая кофе одним глотком и опуская чашку в раковину. – Банни, я, к сожалению, не знал, что ты зайдешь. Нам с Ричардом через пару минут нужно уходить.

– А что такое?

– У меня назначена встреча в городе.

– С адвокатом? – ехидно предположил Банни и тут же во все горло рассмеялся над собственной шуткой.

– Нет, с окулистом. Я для этого и зашел, – обратился он ко мне. – Надеюсь, ты не против. Мне в глаза будут капать специальный препарат, и я не смогу вести машину.

– Да, конечно.

– Это недолго. Тебе не обязательно ждать, можешь просто заехать за мной через некоторое время.

Банни проводил нас к машине. Под ногами громко скрипел снег.

– Ах, Вермонт, Вермонт… – фальшиво пропел он и, сделав глубокий вдох, похлопал себя по груди, как Оливер Дуглас в заставке “Зеленых просторов”. – Чудесный воздух мне на пользу. Так когда, ты говоришь, вы вернетесь?

– Не знаю, – сказал Генри и, протянув мне ключи, направился к пассажирской двери.

– Вообще-то у меня к тебе был небольшой разговорчик.

– Не возражаю, но сейчас я уже немного опаздываю, серьезно, Бан.

– Тогда до вечера?

– Как скажешь, – пожал плечами Генри, садясь в машину и захлопывая дверь.

Когда мы тронулись, Генри закурил сигарету и погрузился в молчание. После возвращения из Италии он стал много курить, почти пачку в день, что для него было необычно. Мы въехали в город, и только когда я остановился у клиники окулиста, он встрепенулся и недоуменно посмотрел на меня:

– Что случилось?

– Во сколько мне за тобой заехать?

Генри посмотрел в окно на низкое серое здание с вывеской “Хэмпденская глазная клиника”.

– Бог ты мой, – сказал он, рассмеявшись мимолетным саркастическим смешком. – Поезжай дальше.

В тот вечер я лег рано, около одиннадцати, но в двенадцать меня разбудил громкий, настырный стук в дверь. С минуту я лежал прислушиваясь и в итоге решил пойти посмотреть.

Генри в халате уже стоял в полутемном коридоре. Одной рукой он пытался надеть очки, в другой была керосиновая лампа, от которой по стенам узкой прихожей расползались длинные причудливые тени. Заметив меня, он приложил палец к губам. Лампа давала жутковатый свет, и пока мы стояли среди мохнатых, подрагивающих теней – не шевелясь, полусонные, в халатах, – меня не покидало чувство, будто, очнувшись от одного сна, я тут же угодил в другой, еще более невероятный, прямиком в какое-то запредельное бомбоубежище бессознательного.

Кажется, мы простояли так очень долго – стук прекратился и вдали стих скрип шагов, а мы все не двигались с места. Генри выразительно посмотрел на меня, и еще какое-то время никто из нас не шевелился. “Ладно, теперь все в порядке”, – наконец сказал он и, резко повернувшись, прошагал мимо меня к себе в комнату, окруженный суматошными всполохами света от качающейся лампы. Я постоял еще несколько секунд в темноте и тоже вернулся в постель.

На следующее утро, около десяти, когда я стоял на кухне и гладил рубашку, в дверь снова постучали. В коридоре, как и вчера, я наткнулся на Генри.

– Как ты думаешь, это похоже на Банни? – спросил он вполголоса.

– Нет, не очень.

Стучали легко и негромко, Банни же всегда молотил в дверь так, будто собирался ее высадить.

– Подойди к боковому окну и попробуй посмотреть, кто это.

Я прошел в соседнюю комнату и осторожно нырнул к противоположной стене. В доме не было штор, и поэтому пробраться незамеченным к дальней части окна было очень трудно. К тому же окно выходило на улицу под неудобным углом, и у входа я разглядел лишь рукав черного пальто, над которым развевался кусочек шелкового шарфа. Я прокрался обратно к Генри.

– Было плохо видно, но, скорее всего, это Фрэнсис.

– Ах вот оно что… Ну, можешь впустить его, – сказал Генри и вернулся на свою половину.

Я снова миновал соседнюю комнату и открыл дверь. Фрэнсис стоял спиной и, очевидно, уже собирался уходить.

– Привет, – сказал я.

Он удивленно повернулся ко мне. С тех пор как мы виделись в последний раз, лицо его еще больше заострилось.

– О, привет! Я уже подумал, что дома никого нет. Как твое самочувствие?

– Прекрасно.

– Что-то ты неважно выглядишь.

– Да ты в общем-то тоже, – рассмеялся я в ответ.

– Я вчера слишком много выпил, и мой желудок этого не одобрил. Хотел взглянуть на твое знаменитое ранение в голову. У тебя теперь будет шрам?

Я провел его на кухню и, подвинув гладильную доску, освободил место.

– А где Генри? – спросил он, стягивая перчатки.

– У себя.

Он принялся разматывать шарф.

– Я только поздороваюсь с ним и сразу вернусь, – быстро проговорил он и выскользнул из кухни.

Но возвращаться он не спешил. Мне стало скучно, я снова взялся за утюг и уже почти успел догладить рубашку, как вдруг до меня донесся его голос, взмывший почти до истерического крика. Я перебрался в спальню, чтобы получше расслышать.

– …вообще думаешь? Бог ты мой, да он же совершенно не в себе! Ты и знать не знаешь, что он может…

Последовало негромкое бормотание – голос Генри. Затем вновь Фрэнсис:

– Мне наплевать, – с жаром сказал он. – Господи, но вот теперь ты этого добился. Я всего два часа как в городе, и уже… Мне наплевать, – повторил он в ответ на какую-то неразборчивую реплику Генри. – К тому же для этого все равно поздновато, нет?

Молчание. Потом заговорил Генри, но так, что я не смог разобрать ни слова.

– Тебе это не нравится? Тебе?! – воскликнул Фрэнсис. – А мне, ты думаешь, приятно, что…

Осекшись, он продолжил уже тоном ниже, и я опять ничего не понял. Я тихонько вернулся на кухню и поставил чайник. Минут пять спустя, прервав мои размышления о только что услышанном, показался Фрэнсис. Протиснувшись между доской и стеной, он подхватил со стула перчатки и шарф.

– Жаль, но мне пора бежать. Надо выгрузить вещи из машины и начать уборку. Этот кузен устроил у меня настоящий разгром. По-моему, он ни разу не удосужился вынести мусор за все это время. Дай-ка я взгляну на твою рану.

Я откинул волосы со лба. Швы уже давно сняли, и почти ничего не было заметно.

Фрэнсис наклонился поближе, разглядывая мой лоб сквозь пенсне.

– Силы небесные, совсем ослеп, ничего не вижу. Когда у нас начинаются занятия – в среду?

– По-моему, в четверг.

– Тогда до четверга, – сказал он и исчез.

Я повесил рубашку на вешалку и, вернувшись в спальню, начал собирать вещи. Монмут открывали сегодня после обеда; может быть, попозже Генри отвезет меня туда вместе с чемоданами.

Я почти закончил сборы, когда Генри позвал меня из своей комнаты:

– Ричард!

– Да?

– Загляни ко мне, пожалуйста, на секунду.

Войдя, я обнаружил, что Генри, закатав рукава рубашки по локоть, сидит на краю откидной кровати с разложенным в изножье пасьянсом. Волосы у него спадали не на ту сторону, и у самых их корней я увидел длинный бугристый шрам, перерезанный белыми рубцами под углом к надбровью.

– Я хотел попросить тебя об одном одолжении.

– Да, конечно.

Он шумно втянул носом воздух и поправил съехавшие очки.

– Не мог бы ты позвонить Банни и спросить, не зайдет ли он ко мне сегодня?

Я был так удивлен, что на секунду замешкался с ответом:

– Само собой. Конечно. С удовольствием.

Он закрыл глаза и потер виски.

– Спасибо.

– Да нет, не за что.

– Если хочешь переправить что-то из своих вещей на кампус, то совершенно свободно можешь воспользоваться моей машиной, – невозмутимо сказал он, разглядывая меня.

Я понял его намек:

– Хорошо.

Я погрузил вещи, отвез их в Монмут, взял у охранника ключи от своей комнаты и только потом, спустя добрых полчаса после нашего разговора, позвонил Банни с таксофона на первом этаже.

Глава 4

Почему-то я был уверен, что когда приедут близнецы, когда мы все вновь обустроимся, возьмемся за Лиделла и Скотта и одолеем два-три задания по греческой литературной композиции, наша жизнь вернется в уютную, размеренную колею прошлого семестра и все станет таким же, как раньше. Но я ошибался.

Чарльз и Камилла написали, что их поезд приходит в Хэмпден поздно вечером в воскресенье. В понедельник, когда студенты со своими пожитками – лыжами, магнитофонами, картонными коробками и тому подобным – повалили в Монмут, мной владела смутная надежда, что близнецы заглянут ко мне, но они так и не объявились. Во вторник тоже не поступило никаких известий – ни от них, ни от всех остальных; только Джулиан оставил в моем почтовом ящике коротенькую любезную записку, в которой поздравлял меня с началом семестра и просил перевести к первому занятию одну из од Пиндара.

В среду я пошел к Джулиану, чтобы сдать свои регистрационные карточки. Он как будто был рад меня видеть.

– Похоже, ты вполне поправился, – заметил он. – Не сказать, впрочем, что у тебя цветущий вид. Генри держал меня в курсе твоей болезни.

– Правда?

– Наверное, хорошо, что он прилетел раньше намеченного, – продолжал Джулиан, просматривая карточки, – хотя, признаюсь, он удивил меня, нагрянув ко мне прямо из аэропорта – посреди ночи, в страшную метель.

“Очень интересно”, – подумал я, а вслух спросил:

– Он остановился тогда у вас?

– Да, но лишь на несколько дней. Ты, наверное, знаешь, что Генри тоже был болен? В Италии, во время поездки.

– А что с ним было?

– По нему этого не скажешь, но на самом деле здоровье у Генри далеко не железное. У него проблемы со зрением и сильнейшие мигрени, иногда ему приходится очень тяжело… В этот раз приступ оказался особенно сильным. По-моему, ему не стоило лететь в таком состоянии, но, с другой стороны, удачно, что он не остался в Риме, иначе он не смог бы помочь тебе. Скажи, как ты очутился в таком ужасном месте? Родители отказали тебе в поддержке? Или ты сам не хотел просить у них деньги?

– Это я не хотел просить.

– В таком случае ты куда больший стоик, чем я, – рассмеялся Джулиан. – Мне почему-то кажется, родители не испытывают к тебе сильных чувств, верно?

– Ну, в общем, да.

– А почему, как ты думаешь? Или это бестактный вопрос? По-моему, они должны гордиться тобой, но иногда кажется, что у тебя вообще нет родных, даже наши сироты не производят такого впечатления. Кстати… ты не знаешь, почему Чарльз и Камилла до сих пор не осчастливили меня визитом?

– Я их тоже еще не видел.

– Где же они могут быть? И Генри меня не навестил. Только ты и Эдмунд. Фрэнсис, по крайней мере, позвонил, но мы разговаривали буквально минуту. Он куда-то спешил и сказал, что зайдет позже, но так и не появился… Как ты думаешь, Эдмунд выучил хотя бы пару слов по-итальянски? Боюсь, что нет.

– Я не говорю по-итальянски.

– Увы, я тоже. А когда-то говорил, и неплохо. Некоторое время я жил во Флоренции, правда, это было почти тридцать лет назад. Ты еще увидишь кого-нибудь из группы до вечера?

– Может быть.

– Конечно, это всего лишь формальность, но регистрационные карточки должны оказаться у декана сегодня, и, подозреваю, он будет недоволен тем, что я не подал их в срок. Меня, как ты понимаешь, это не тревожит, но любому из вас он, если пожелает, несомненно, способен доставить кое-какие неприятности.

Я начинал злиться. Близнецы уже три дня как были в Хэмпдене и даже ни разу не позвонили. Поэтому я отправился к ним прямо от Джулиана, но дома их не было.

За ужином они тоже не появились – собственно говоря, как и все остальные. Я ожидал, что, по крайней мере, точно встречу там Банни, однако по пути в столовую все же зашел к нему и наткнулся на Марион, как раз запиравшую его дверь. Она довольно развязно объявила, что у них обширные планы на вечер и не стоит ожидать, что Банни вернется рано.

Я поужинал в одиночестве. Возвращаясь домой, я не мог избавиться от противного ощущения, что меня разыгрывают. В семь я позвонил Фрэнсису, но никто не ответил. Генри я тоже не дозвонился.

До полуночи я просидел над греческим. Почистив зубы, умывшись и приготовившись ко сну, я все-таки еще раз спустился к таксофону. Как и прежде, трубку никто не брал. После третьего звонка я достал четвертак и задумчиво подбросил его в воздух. Затем, сам не зная почему, набрал номер загородного дома.

Там тоже не отвечали, но что-то заставило меня подождать дольше обычного, и наконец – после, наверное, тридцати гудков – раздался щелчок, и я услышал хриплое “алло” Фрэнсиса. Пытаясь выдать себя за другого, он говорил нарочито низко, но провести меня было не так легко: не ответить на звонок было выше его сил, и мне не раз доводилось слышать этот дурацкий басок.

“Алло”, – снова сказал он, и на последнем слоге его делано низкий голос дал трещину. Я опустил палец на рычаг и постоял, слушая наступившую в трубке тишину.

Я очень устал и все же никак не мог уснуть; раздраженное недоумение, подстегиваемое каким-то нелепым страхом, охватывало меня все сильнее. Включив свет, я порылся в книгах и нашел роман Рэймонда Чандлера, привезенный мной из Калифорнии. Я уже читал его и подумал, что несколько страниц нагонят на меня сон, но, как выяснилось, я почти забыл сюжет и не успел спохватиться, как прочитал пятьдесят страниц, потом еще полсотни…

Прошло часа три, а сна не было ни в одном глазу. Топили вовсю, от батарей по комнате расходились волны сухого жара. Мне захотелось пить. Дочитав главу, я встал, набросил пальто поверх пижамы и пошел в Общины за кока-колой.

В безупречно чистых коридорах было пусто. Отовсюду шел запах свежей краски. Миновав ярко освещенную, словно нарисованную на картинке, прачечную – ее кремовые стены были неузнаваемы без густого слоя граффити, образовавшегося к концу семестра, – я прошел в дальний конец холла, где с тихим гудением горели ядовитым светом автоматы, и купил банку колы.

Возвращаясь другим путем, я вздрогнул от неожиданности, услышав гулкое треньканье, доносившееся из комнаты для отдыха, – там играла музыка. Я заглянул – на светящемся экране Лорел и Харди[49]49
  Стэн (Артур Стэнли) Лорел (1890–1965) и Олли (Оливер) Харди (1892–1957) – знаменитый голливудский комический дуэт, мастера фарсовой клоунады.
  В 1920–40-х годах они сыграли более чем в ста фильмах, создав образы двух обаятельных простаков – плаксивого, тщедушного Лорела и неунывающего толстяка Харди.


[Закрыть] в буране электронного снега пытались затащить рояль по бесконечным лестничным пролетам. Сначала мне показалось, что у них нет ни единого зрителя, но потом над спинкой одинокого диванчика перед телевизором я заметил лохматую светлую шевелюру. Я подошел и присел рядом:

– Банни, как дела?

Он поднял осоловелые глаза, но как будто узнал меня не сразу. От него разило спиртным.

– Дики, дружище. Ну конечно, – выговорил он наконец, с трудом разлепляя губы.

– Чем занимаешься?

– Сижу болею, чтоб не соврать.

– Что, перебрал?

– Не, желудочный грипп, – сердито буркнул он.

Бедный Банни. Он никогда не мог просто признаться, что пьян, и вечно ссылался на головную боль или необходимость выписать новый рецепт на очки. Кстати сказать, точно так же он вел себя и во многих других случаях. Как-то в четверг, на следующий день после свидания с Марион, он возник у моего столика с подносом, полным молока и пончиков, и когда он сел, я заметил у него над воротничком огромный багровый засос. “Вот это синяк! Как тебя угораздило, Бан?” – спросил я его в шутку, но он страшно обиделся. “Упал с лестницы”, – отрезал он и до конца завтрака хранил молчание, уминая свои пончики.

– Наверно, ты подхватил его в Италии, – подыграл я ему.

– Наверно.

– К врачу ходил?

– А смысл? Само пройдет, нужно только время. Смотри не заразись, старик. Держись подальше.

Хотя я и так сидел на другом конце дивана, я сделал вид, что отодвигаюсь. Некоторое время мы молча смотрели фильм. Канал показывал безобразно. Олли только что надвинул шляпу Стэну на глаза, Стэн бродил кругами, натыкаясь на мебель и отчаянно дергая руками за поля. Он налетел на Олли, и тот дал ему затрещину. Покосившись на Банни, я понял, что он полностью поглощен происходящим – рот приоткрыт, взгляд намертво прикован к экрану.

– Банни?

– Чего? – спросил он, не глядя на меня.

– Где все?

– Спят, где ж им еще быть, – раздраженно бросил он.

– Ты не знаешь, близнецы вернулись?

– Типа того.

– Ты их видел?

– Нет.

– Да что с вами со всеми стряслось? Ты что, злишься на Генри?

Он не ответил. Внезапно подкативший страх заставил меня уткнуться в телевизор.

– Вы поссорились в Риме, да? – спросил я, совладав с собой.

Банни натужно прочистил горло. Я подумал, сейчас он скажет, чтобы я не совал нос не в свое дело, но вместо этого он показал на что-то пальцем и снова откашлялся.

– Ты это, колу свою пить будешь?

Я совсем про нее забыл. Жестянка, вся в капельках воды, лежала на диване между нами. Я протянул ее Банни. Щелкнув крышкой, он сделал долгий жадный глоток и, оторвавшись, рыгнул.

– Освежающее мгновение, – провозгласил он, а затем неожиданно выдал: – Хочешь маленький совет насчет Генри?

– Что?

– Он не такой, как ты думаешь.

– Э-э, что ты имеешь в виду?

– То и имею. Он не такой, как ты думаешь, – повторил он, на этот раз громче. – Не такой, как думает Джулиан. Не такой, как думают все. – Снова бульканье колы. – Он долго меня морочил, но теперь хватит.

Я вдруг почувствовал себя очень неловко: до меня начало доходить, что тут, скорее всего, замешан секс, и мне, наверное, лучше оставаться в блаженном неведении. Я покосился на Банни. Вздорное, недовольное лицо, намечающийся второй подбородок, очки сползли на самый кончик острого носа. Может быть, в Риме Генри пытался приставать к нему? Гипотеза абсурдна, но допустима. Если так, страшно представить, какая там поднялась свистопляска. Я просто не мог предположить, что еще могло бы вызвать столько перешептываний и недомолвок и вдобавок так сильно подействовать на Банни. У него, единственного из нас, была девушка, и я был уверен, что он с ней спит, но в то же время он был ужасно чувствителен к любым замечаниям на этот счет – мгновенно обижался, изображал оскорбленную невинность. По сути дела, он был невероятным ханжой. Кроме того, несомненно, было что-то очень странное в готовности Генри в любой момент раскошелиться ради Банни. Он платил за него в ресторанах, оплачивал его счета, постоянно отстегивал ему на карманные расходы, как муж расточительной жене. Возможно, Банни, потеряв чувство меры и принимая все эти дары как должное, впал в бешенство, выяснив, что за щедростью Генри стоит расчет.

Но так ли это? Безусловно, какой-то расчет в поведении Генри был, однако, каким бы удобным ни казалось такое объяснение, я очень сомневался, что расчет этот связан с чем-то подобным. Конечно, я помнил о той сцене с Джулианом у дверей кабинета, но она имела совсем иную окраску. Я жил вместе с Генри целый месяц и ни разу не уловил ни малейшего намека на неловкость известного рода – неловкость, которую я, как приверженец в общем и целом традиционной ориентации, обычно чувствую очень остро. Сильные флюиды такого свойства исходили от Фрэнсиса, их легкое дуновение я ощущал в присутствии Джулиана, даже Чарльз, которого, как я знал, интересовали женщины, временами вел себя с наивной, застенчивой манерностью красивого мальчика, которую мой отец, например, тут же истолковал бы однозначно, но от Генри – ровным счетом ничего. Счетчики Гейгера на нуле. Если на то пошло, ему, судя по всему, нравилась Камилла: именно ее слова тут же превращали его во внимательного слушателя, именно ей были адресованы его нечастые улыбки.

И даже если я ошибался и у Генри на самом деле были гомосексуальные наклонности (что было вполне возможно), то может ли быть, что предметом его симпатий стал Банни? Не задумываясь, я мог дать лишь один ответ на этот вопрос: нет. Генри не только не выказывал ни тени романтического интереса к Банни, но и вообще в последнее время с трудом его выносил. К тому же в этом отдельно взятом ключе Банни должен был бы вызвать у Генри с его поистине кошачьей опрятностью даже большее отвращение, чем, скажем, у меня. Я, в принципе, был готов признать, что Банни недурен собой, но стоило мне попытаться сфокусировать на нем взгляд в свете сексуальной привлекательности, как в нос тут же ударяли отвратительные запахи потных рубашек и грязных носков, а в глаза бросались заплывшие жиром мышцы. Насколько я знал, девушек такие вещи не слишком смущают, но мне он казался не более эротичным, чем старый футбольный тренер.

Внезапно на меня накатила дикая усталость. Я поднялся. Банни уставился на меня с открытым ртом.

– Ладно, Бан, что-то спать хочется. Может, завтра еще увидимся.

– Надеюсь, ты не подцепил от меня эту чертову заразу, старик, – пробурчал он.

– Надеюсь, нет, – ответил я, охваченный невесть откуда взявшейся жалостью к нему. – Спокойной ночи.

На следующее утро я поднялся в шесть, рассчитывая позаниматься греческим, но обнаружил, что мой Лиделл и Скотт куда-то запропастился. Перерыв все вокруг, я с досадой вспомнил, где оставил словарь – у Генри. Почему-то его не оказалось среди моих книг, когда я укладывал вещи; торопливо, но тщательно поискав по квартире, я тогда махнул рукой, подумав, что еще успею заехать за ним. Теперь же я серьезно влип. До первого занятия греческим оставалось целых четыре дня, но Джулиан нагрузил меня домашней работой сверх всякой меры, а библиотека еще не открылась: на каникулах там начали переводить каталоги с десятичной классификации Дьюи на систему Библиотеки Конгресса.

Спустившись к таксофону, я набрал номер Генри. Как и ожидалось, ответа не было. Стоя на сквозняке и слушая, как лязгают и шипят батареи, а в трубке один за другим раздаются нескончаемые гудки, я вдруг подумал: почему бы мне не смотаться за словарем прямо сейчас? Генри дома нет – я был почти уверен в этом, – а у меня в кармане лежит ключ от квартиры. Ему понадобится немало времени, чтобы доехать от особняка Фрэнсиса до Северного Хэмпдена, я же, если потороплюсь, буду там через пятнадцать минут. Бросив трубку, я выбежал на улицу.

В этот неуютный рассветный час квартира Генри выглядела покинутой. Его машины не было ни на подъездной дорожке, ни в одном из окрестных закоулков, где Генри парковался, когда хотел скрыть, что он дома. На всякий случай я все же постучал. Pas de réponse[50]50
  Нет ответа (фр.).


[Закрыть]. Отогнав мысль, что он, щурясь и запахивая халат, как раз выходит в прихожую и сейчас мы столкнемся нос к носу, я воровским движением повернул ключ и шагнул внутрь.

Никого не было, но в квартире царил неимоверный беспорядок: книги, бумаги, грязные чашки, все вверх дном. Мебель покрывал тонкий слой пыли, на дне бокалов виднелся липкий кровавый сгусток от высохшего вина. В раковине на кухне громоздились немытые тарелки, молоко забыли убрать в холодильник, и оно скисло. Если учесть обычную чистоплотность Генри, все это выглядело очень странно.

Я почувствовал себя прохожим, нечаянно набредшим на место преступления. Пугаясь звука собственных шагов, я прошелся по комнатам. Лиделл и Скотт попался на глаза почти сразу – на столике в гостиной. “Как я мог его не заметить?” – подумал я, пытаясь восстановить в памяти день переезда. Должно быть, это Генри нашел его и положил на видное место… Боязливо озираясь, мечтая поскорее убраться отсюда, я взял словарь, и тут мой взгляд упал на клочок бумаги – он лежал там же, на столике. Я узнал почерк Генри:

 
TWA219
795X4
 

Внизу рукой Фрэнсиса был приписан телефонный номер с кодом 617. Я перевернул бумажку – это было библиотечное извещение о просроченной книге, выписанное всего три дня назад.

Не вполне понимая, зачем я это делаю, я положил Лиделла и Скотта и с бумажкой в руке подошел к телефону. Код походил на массачусетский; возможно, это был код Бостона. Взглянув на часы, я набрал номер, переведя оплату на кабинет доктора Роланда.

Ожидание, пара гудков, щелчок. “Вы позвонили в адвокатскую контору Робсона Тафта на Федерал-стрит, – сообщил мне вежливый голос автоответчика. – В настоящее время наш коммутатор не работает. Пожалуйста, перезвоните с девяти до…”

Все еще не отрывая глаз от бумажки, я повесил трубку и почувствовал укол беспокойства, припомнив, как Банни с издевкой предположил, что Генри нужен адвокат. Снова взяв трубку, я позвонил в справочную и узнал номер агентства “Трансмировых авиалиний”.

– Здравствуйте. Я хотел бы, э-э, подтвердить предварительный заказ, – сказал я диспетчеру. – На имя Генри Винтера.

– Одну секунду, мистер Винтер. Номер вашего заказа?

– Ах, номер… – Я замялся, расхаживая взад-вперед, стараясь соображать быстрее. – Боюсь, сейчас у меня нет его под рукой, не могли бы вы просто… – Тут я заметил цифры после названия компании. – Прошу прощения. Наверное, вот он. Двести девятнадцать?

Послышался стук клавиш. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, я выглянул в окно – посмотреть, не подъезжает ли Генри… Вдруг, чуть не подпрыгнув, я сообразил, что у него нет машины. Я не вернул ее после того, как в воскресенье отвез свои вещи на кампус, и она небось так и стоит на парковке за теннисным кортом.

В панике я чуть было не бросил трубку – если Генри идет пешком, я не услышу его приближения, может быть, он уже поднимается на крыльцо, – но в этот момент раздался бодрый голос диспетчера.

– Все в порядке, мистер Винтер, – сказала она. – Разве наш агент не сообщил вам, что если билеты куплены менее чем за три дня до вылета, то подтверждение не требуется?

– Нет, – отрезал я, уже потянувшись к рычагу, но тут до меня дошел смысл ее слов.

– За три дня? – переспросил я.

– Как правило, вылет подтверждается автоматически при покупке билетов, тем более не подлежащих возврату, как в вашем случае. Вас должны были поставить в известность об этом во вторник.

При покупке билетов? Не подлежащих возврату?

– Я хотел бы убедиться, что здесь нет никакой ошибки. Не могли бы вы предоставить мне полную информацию?

– Разумеется, мистер Винтер, – с заученной вежливостью ответила диспетчер. – Рейс компании “Трансмировые авиалинии” номер 401, вылет из Бостона, аэропорт Логан, выход 12, завтра вечером в восемь часов сорок пять минут. Прибытие в Буэнос-Айрес, Аргентина, утром в шесть ноль одну. Самолет делает остановку в Далласе. Четыре билета в один конец стоимостью семьсот девяносто пять долларов каждый, итого… – снова стук клавиш, – три тысячи сто восемьдесят долларов плюс налог, оплата произведена карточкой “Америкэн экспресс”. Все верно?

У меня все поплыло перед глазами. Буэнос-Айрес? Четыре билета в один конец? Завтра?

– Желаю вам и вашей семье приятного полета рейсом нашей компании, – жизнерадостно выдала диспетчер и отключилась. В трубке завыл длинный гудок, а я так и стоял, судорожно сжимая ее в руках.

Вдруг меня осенило. Оторвавшись от телефона, я прошел через гостиную и распахнул дверь спальни. Голые книжные полки, пустой платяной шкаф, на дверце которого болтался раскрытый замок. Секунд пять я стоял, уставившись на этот замок с выбитой понизу надписью YALE, затем прошел во вторую спальню. Снова пустой шкаф – только вешалки звякнули на металлической перекладине, когда я заглянул внутрь. Повернувшись к выходу, я налетел на пару стоящих у косяка огромных кожаных чемоданов, перетянутых черными ремнями. Я попытался приподнять один из них и чуть не кувыркнулся под его тяжестью.

“Боже мой, что они задумали?” – пронеслось у меня в голове.

Вернувшись в гостиную, я положил бумажку с номером на прежнее место. Потом схватил словарь и, оказавшись за порогом, рванул в сторону колледжа.

Когда Северный Хэмпден остался позади, я перешел на шаг. Сквозь крайнее недоумение пробивались холодные струйки тревоги. Я чувствовал, что нужно что-то предпринять, но даже отдаленно не представлял себе что. Знает ли обо всем этом Банни? Почему-то мне казалось, что нет, а еще казалось, что лучше его не спрашивать. Аргентина. Что такое Аргентина? Прерии, лошади, пастухи вроде ковбоев, в забавных плоских шляпах с помпонами. Танго. Писатель Борхес. Говорят, там скрывался Бутч Кэссиди[51]51
  Бутч Кэссиди (настоящее имя Роберт Лерой Паркер, 1866–?) – легендарный американский бандит, главарь шайки, грабившей банки и поезда.


[Закрыть], а также доктор Менгеле, Мартин Борман и другие малоприятные персонажи.

Промелькнуло смутное воспоминание: однажды вечером в загородном доме Генри рассказывал про какую-то южноамериканскую страну – может быть, как раз Аргентину? Я напряг память. Кажется, речь шла о путешествии вместе с отцом, каких-то там деловых интересах, острове у побережья… Но отец Генри где только не путешествовал; кроме того, какая тут связь? Четыре билета? В одну сторону? И если обо всем этом известно Джулиану – а уж он-то, по-моему, знал все про всех, про Генри тем более, – то почему не далее как вчера он расспрашивал меня о том, куда же все подевались?

Голова раскалывалась. Выйдя из леса на усеянный мириадами снежных искорок луг, я увидел, что из двух старых почерневших труб по бокам здания Общин поднимается дым. Было холодно и безлюдно, только у черного входа двое сонных рабочих мрачного вида разгружали пикап с молоком, проволочные ящики с грохотом ударялись об асфальт.