Текст книги "Пират моего сердца"

Глава 19

Небо у горизонта начинало светлеть. Сначала на нем обозначилась густая серая полоса, а чуть позже свинцовые краски сменились пепельными, и наконец на их слоистом фоне стали медленно проступать мерцающие прожилки золотого, оранжевого и серебристого цветов.

Дом возвращался к будничной жизни с ее привычными утренними хлопотами. В воздухе струился запах смолистого дерева – значит, на кухне растопили печи, и повар засучил рукава. Судя по недовольному квохтанью кур, проворные руки уже выкрали из-под них часть заботливо охраняемых ими яиц. Мальчик, спотыкаясь спросонья, почесывая живот, потащил через двор корзину со свежими плодами манговых и апельсиновых деревьев.

Однако Аннелиза не слышала ничего, что давало бы хоть какой-то намек на участь Майкла, уготованную ему ее мужем.

В сотый раз она подергала запертую дверь. У нее уже не было сил просить о снисхождении; голос ее охрип, но Питер так ни разу и не ответил на ее мольбы.

Солнце уже приближалось к зениту, когда Аннелиза наконец услышала торопливый стук. Она быстро повернулась. Дверь тихо отворилась, и чьи-то коричневые руки поставили на пол поднос с завтраком. Дверь тотчас закрылась снова, щелкнул замок, и лишь некоторое время из коридора доносились, затихая, легкие шаги.

Ей не хотелось ни есть, ни пить. Сейчас, как никогда, ей надо было знать, что сталось с Майклом. Он взял всю вину на себя, и это в какой-то мере приглушило ярость Питера. Но Аннелиза понимала, что временной отсрочке наказания, которое ее ожидало, она целиком и полностью обязана будущему ребенку. Она должна была выносить его, сберечь жизнь крошечному существу не только ради спасения собственной жизни, но и сохранения живой искорки Майкла Роуленда, которому теперь вряд ли суждено было избежать смерти. Питер или сам убьет его, или отдаст голландцам, чтобы те выполнили за него самую грязную часть работы.

Взгляд ее упал на постель. Безусловно, она поступила правильно, сохранив верность брачным обетам, но где-то в глубине ее души тлело сожаление по поводу того, что она оттолкнула Майкла прошлой ночью.

Около полудня в дверях появилась Тали. Глаза ее были красны и опухли.

– Госпожа, я пришла собрать вас, – торопливо сообщила она. – Вы пойдете на прогулку.

Аннелиза поймала ее за руку:

– Скажи, что Питер сделал с ним?

– Мне запрещено разговаривать с вами – только одеть.

Тали не умела убирать волосы так же искусно, как Мару, поэтому она просто заплела их в одну длинную как змея косу и оставила висеть вдоль спины. После этого она вынула из гардероба свадебное платье Аннелизы.

– Нет, Тали. Возьми другое.

– Хозяин сказал, чтобы вы надели это.

Питер встретил ее, стоя в холле, прямой, неприступный как скала. Коротким кивком он велел Тали удалиться и затем подошел к небольшому столу. Аннелиза увидела на нем шкатулку со своей перчаткой.

– Надень, – сказал Питер.

Аннелиза подняла унизанную драгоценными камнями перчатку и просунула в нее пальцы. Поверхность перчатки тут же вспыхнула радугой мельчайших искр, но Аннелиза чувствовала лишь ее холод и тяжесть.

– Идем со мной. – Питер крепко взял ее за локоть.

Она невольно сравнила его карающую длань с прикосновением Майкла минувшей ночью, когда сердце ее трепетало от радости.

Они вышли из дома, и Питер повел ее по дальней извилистой тропинке через мускатные рощи. С деревьев то и дело вспархивали голуби; от взмахов их крыльев к теплому влажному воздуху, долетавшему с моря, примешивался дурманящий запах муската.

В гробовом молчании они прошли сквозь прохладные благоухающие кущи и оказались на небольшом скалистом выступе, нависшем над морем. Над головами ярким золотом сияло солнце; голубое небо было таким ясным, что слепило глаза. Аннелиза всматривалась в глубину прозрачной лазури с белоснежными шапками прибоя и думала, что нет на свете ничего прекраснее, чем этот волшебный пейзаж.

Она стояла посреди буйной красоты и нежных ароматов, пытаясь разгадать намерения мужа. Может быть, он собирался сбросить ее с утеса в море?

Однако Питер, казалось, вовсе не чувствовал себя победителем. Напротив, он выглядел каким-то жалким и подавленным. Его загорелая кожа окрасилась нездоровой бледностью, отчего все морщины и складки стали резче и рельефнее. Рядом с ней стоял ссутулившийся старик.

Это она сделала его таким.

– Ты с самого начала знала, кто он, – сказал Питер, в голосе его чувствовалась уверенность.

Ей не имело особого смысла лгать, тем более что у нее это всегда плохо получалось. Питер, несомненно, успел достаточно во всем разобраться, чтобы отличить правду от лжи.

– Я заметила его в тот день, когда мы наблюдали за высадкой англичан.

Питер вздрогнул.

– Вот отчего ты так сразу ожила тогда. Ты была похожа на распустившуюся розу с бархатными лепестками, открытыми солнцу.

– Мне казалось, вас мало интересует, счастлива я или нет.

– Не стану лгать перед Богом, я действительно никогда не задумывался над этим, но… – Казалось, у Питера внезапно пропал голос. Трясущимися руками он схватил ее за плечи. – Оглянись вокруг. Все это мое, мое. А после того как ты вышла замуж за меня, и твое тоже. Наши дети будут жить среди этой красоты, они вырастут и станут преуспевающими людьми. Мое дело будет процветать. Большинство плантаторов не может даже мечтать о такой роскоши. Так почему же, если я даю тебе так много, это нисколько тебя не радует? Почему я не могу вдохнуть в тебя жизнь?

Аннелиза не знала, что ответить – у нее не было слов, которые могли бы удовлетворить его. В голове быстро сменялись до боли яркие образы: бесстыдная упоительная страсть к Майклу и наводящее ужас соитие с Питером. Майклу было достаточно одного взгляда, чтобы вызвать в ней трепет и поток желания, тогда как к мужу она не испытывала ровным счетом ничего.

– Я знаю, в чем дело, – прервал молчание Питер. – Это моя ошибка. С самого начала я держал тебя в отдалении, а мое сердце оставалось преданным Хильде. Но я изменюсь, Аннелиза, клянусь тебе. Скажи, что я должен для этого сделать?

– Освободить его.

Ей показалось, что в этот миг перед ней возник совершенно другой человек. Недвусмысленная страсть сменилась в глазах Питера неукротимым бешенством. Отвергнув предложение мужа, она подвергла его унижению. Бередить дальше нанесенную ему рану значило бы накликать на себя еще более жестокое возмездие. И все же Аннелиза не могла остановиться.

– Отпустите его – и для вас ни в чем не будет отказа. Я отдам вам все.

– Даже душу?

– Моя душа принадлежит мне одной.

– Неужели? Я видел, как тебя ласкал этот мерзавец. Где же тогда была твоя душа? Разве в тот миг не он владел ею?

Слезы обожгли ей глаза. Она знала, что Питер говорил правду.

– Отпустите его, пожалуйста…

– Я предпочитаю видеть его мертвым.

Охваченная ужасом, Аннелиза сорвалась с места, собираясь бежать в свою комнату, служившую ей хоть каким-то убежищем, но Питер схватил ее за руку.

– Разве я не дал тебе все, о чем только может мечтать женщина? Почему же ты не хочешь полюбить меня?

Он задал этот вопрос с таким недоумением, будто искренне верил, что любовь рождается так же просто, как куры несут яйца, после того как набьют зоб хозяйским зерном.

– Вы с самого начала презирали меня, постоянно давали мне понять, что я не в вашем вкусе. Как же после этого вы могли рассчитывать на мою любовь?

– А это? – Питер взмахнул руками, словно пытаясь обнять все вокруг себя. – Разве этого мало, чтобы доказать тебе мою искренность?

– Мне хотелось уважения, – чуть слышно сказала Аннелиза, понимая всю бесполезность своих усилий достучаться до него. – Я так мечтала, что, выйдя замуж, смогу жить с гордо поднятой головой!

Вопреки ее ожиданиям эти слова, скорее предназначавшиеся ей самой, были услышаны Питером, и он с легкой ухмылкой отошел назад. Аннелиза не сомневалась, что ее муж собирался каким-то образом обратить ее признание против нее самой.

– Хорошо, – сказал он. – Я дам вам шанс. Вам обоим. При условии, что…

– Что бы это ни было, я согласна, – опрометчиво пообещала она.

Хотендорф скривил губы в недоброй улыбке, и Аннелиза почувствовала, как в ее сердце подобно ползущей змее закрадывается ужас.

– Я требую, чтобы ты безоговорочно выполнила мою волю. Дай мне клятву чести. Обещай, что опознаешь его в присутствии власти.

– Нет, – прошептала она.

– Твой ненаглядный пират, когда выгораживал тебя, подбросил мне отличную идею. Можешь считать, что оправдание для тебя готово. Мы скажем губернатору, что с первого раза ты не узнала мошенника, а когда во время бала поняла, кто он, то от растерянности не знала, что делать. Дождавшись, пока мы вернемся домой, ты стала советоваться со мной, и я, разумеется, порекомендовал тебе немедленно признаться во всем и выдать контрабандиста.

В этот момент искушение дать мужу пощечину овладело Аннелизой с такой силой, что ей пришлось крепко сжать руки за спиной. Сила, как учил опыт, требовала тонкого обращения. Если применить ее раньше времени, она могла оказаться бесполезной. Майкл не сомневался, что его сведения будут использованы с толком. Никто не верил в ее способности так, как он.

– Вы всегда отдаете дань уважения чужим советам? – спросила она.

– Меня больше восхищает чужая дерзость, особенно когда благодаря ей я могу уничтожить моего оппонента.

– Вы говорите так, будто душевная боль есть всего лишь часть некоей продуманной игры.

– Что поделаешь – я и в самом деле великолепный игрок.

– Но я не стану в этом участвовать. Я не могу предать его. Лучше попросите меня о чем-нибудь еще.

Питера, казалось, ничуть не удивила ее непокорность, и Аннелизе оставалось только гадать о том, что у него на уме.

– Пойми, если мы сдадим этого пирата властям, это навсегда избавит тебя от чьих бы то ни было подозрений. После этого никто и заикнуться не посмеет, что ты была соучастницей его побега. Все сплетни сразу прекратятся, и для тебя распахнутся все двери. Женщины с радостью примут тебя в свой круг, и ты получишь наконец то уважение, которого заслуживаешь.

На этот раз он бил без промаха. Это было одно из ее самых уязвимых мест. Аннелизе потребовалось собрать все силы, чтобы не поддаться соблазну.

– Я не сделаю этого.

– Но это же глупо! Пойми, он все равно умрет, а ты только навредишь себе. Люди окончательно отвернутся от тебя, и тогда я ничего не смогу для тебя сделать. Чтобы отстоять свою честь, мне придется сознаться властям, что ты знала этого человека и лгала, рассчитывая спасти его шкуру.

Аннелиза отлично представляла, что за этим последует. Она неминуемо станет объектом всеобщего презрения и обвинений в предательстве, а заодно с ней достанется и Питеру.

– Мой позор отразится на вас, – сказала она, не желая гасить вспыхнувшую искорку надежды. – Значит, вам придется оставить меня.

– Я никогда этого не сделаю!

Питер схватил ее за руку и, повернув к себе, слегка встряхнул, как непослушного ребенка, упорно отказывающегося учить уроки.

– Им придется понять, что Хотендорф никогда не берет назад своих слов, а уж тем более брачного обета, даже если тот связал его с неблагодарной продажной сукой. Все будут сочувствовать моему горю. Мне не грозят ни осуждения, ни остракизм. Не я, а ты окажешься в полной изоляции на этом острове. Ты не выйдешь за пределы этого дома. Я запру тебя на замок.

Аннелиза с ужасом вспомнила комнату, до отказа набитую расшитыми скатертями, на которых за каждым стежком стоял крик одиночества и отчаяния. Чем так жить, лучше броситься со скалы. Питер предлагал ей на выбор два варианта, одинаково неприемлемых для нее. Она не могла предать свою любовь и не могла жить в аду, который он собирался ей предложить. Если бы не ребенок…

– Я не могу предать его, – повторила она.

Питер крепче сжал ее руку.

– Вы делаете мне больно.

– Скоро ты узнаешь, что такое настоящая боль.

В сравнении с теми тюрьмами, в которых Майклу довелось побывать за последнее время, эта была не такой уж плохой – прочная хижина, находившаяся на самом дальнем краю мускатной рощи. Место, выбранное на холме, защищенном деревьями, не просматривалось со стороны дома и оставалось открытым для прохладных ветров с моря. Без сомнения, бунгало предназначалось для свиданий – именно здесь муж Аннелизы в свое время держал под замком молоденькую потаскушку, которая потом куда-то исчезла.

Теперь Хотендорф поместил сюда его. Секрет, которым владел Майкл, мог навредить хозяину плантации гораздо больше, чем разговоры какой-то шлюхи, осмеявшей его мужские достоинства.

Аннелиза тоже знала постыдный секрет своего мужа, и это больше всего беспокоило Майкла. Как бы и ей не оказаться закрытой в этой маленькой тюрьме, откуда нет возврата.

Ручные кандалы Майкла двумя цепями соединялись со столбиком кровати, но сколько он ни пробовал их на прочность, они не поддавались. Тогда Майкл сосредоточил усилия на самой массивной кровати из красного дерева, но преуспел всего на какой-то дюйм. У него была возможность сделать несколько шагов до своей параши, но не более.

Ближе к полудню к хижине сбежался сонм слуг и начал закрывать окна деревянными ставнями. Они оставили только небольшие промежутки между створками. Зазоры были настолько узкими, что даже если бы Майклу удалось избавиться от кандалов, он не смог бы просунуть руку ни в одну из этих щелей.

Интересно, с чего это Хотендорф решил обеспечить ему такой комфорт? Легче было бы просто приказать челяди наглухо закрыть ставни и лишить его возможности наслаждаться чудесным видом, равно как и прохладным ветерком.

Однако долго ждать ответа на этот вопрос ему не пришлось. Аннелиза в своем свадебном платье, с распущенной косой и развевающимися на ветру волосами шла к хижине вместе со служанкой, приносившей ему утром завтрак. Открыв дверь, служанка поставила рядом с Майклом новую порцию еды, в то время как Аннелиза, милая и очаровательная, оставаясь на недосягаемом расстоянии, смотрела на него широко раскрытыми, полными невыносимого страдания глазами.

К вечеру она снова пришла, но уже в сопровождении другой служанки. На этот раз Аннелиза держала в левой руке что-то тяжелое и блестящее. Хотя Майкл никогда не видел ничего подобного раньше, он сразу понял, что это и есть та самая проклятая Богом брачная перчатка. Солнечные лучи, преломляясь в бесчисленных гранях дорогих камней, образовали вокруг Аннелизы настоящее море переливающихся красок. Все вокруг словно светилось разноцветными огнями, и каждый дюйм этого сияющего пространства прославлял благополучие Питера Хотендорфа.

Это был хорошо продуманный шаг, призванный сломить его и ее волю, но Аннелиза крепилась изо всех сил. Она стояла и смотрела на него, и ее слезы сверкали ярче камней на перчатке.

Майкл не сомневался, что ей было запрещено разговаривать с ним. Бдительной служанке наверняка поручено докладывать обо всех нарушениях, но на него, слава Богу, эти ограничения не распространялись.

– Не бойся, любимая! – крикнул он.

Аннелиза сделала движение ему навстречу – и тотчас остановилась, замерев под бдительным взглядом служанки. Майкл в бессильной злобе сжал кулаки. Прислуга приказывает своей госпоже, полновластной хозяйке этих владений!

– Милая, он хочет внушить тебе, что ты беспомощна, что мое положение безнадежно. Но ты сильная и гордая. Другие женщины давно согнулись бы, только не ты. Ты будешь всегда стоять прямо. И ты никогда не станешь вымаливать у него прощение.

Подбородок Аннелизы поднялся, плечи расправились. Она смахнула слезы со щек и улыбнулась ему дрожащими губами.

Она продолжала приходить и на следующий день, и через день, и каждый раз ее сопровождали новые служанки. Хотендорф намеренно подвергал свою жену унижению, одновременно добиваясь того, чтобы как можно большее число языков разносило сплетни по острову. Но с каждым днем Аннелиза чувствовала, что становится сильнее, и сердце Майкла переполнялось гордостью за нее. «Не так плохо, – думал он, – если удастся довести до конца хотя бы это. Не жаль будет отдать Богу душу и навсегда покинуть землю».

Когда она пришла в очередной раз, Майкл сидел на кровати и отрешенно водил замком наручника по столбику кровати. Эту работу он оставлял только на время сна, но за все время процарапал всего лишь узкую полоску в твердом как камень красном дереве толщиной в несколько дюймов. При таком темпе ему не удалось бы справиться со своей задачей и за годы, но все равно он продолжал пилить, потому что не мог сидеть сложа руки, ничего не предпринимая для своего освобождения.

Как и всегда, Аннелиза остановилась на своем обычном месте, но затем, улучив момент, когда служанка понесла ему пищу, следом за ней направилась к хижине. Услышав хруст гравия, служанка резко обернулась, и в результате его похлебка выплеснулась на землю. Но Майкла это ничуть не огорчило. Аннелиза улыбалась ему. Он видел легкие морщинки вокруг ее утомленных глаз, чувствовал трепет ее губ. Ему было достаточно посмотреть на нее, чтобы продержаться без пищи целую вечность.

Служанка начала что-то выкрикивать пронзительным голосом: вероятно, то были угрозы, Майкл не мог толком разобрать, – однако Аннелиза заставила ее замолчать одной лишь презрительной усмешкой, от которой та обратилась в бегство.

Тогда она быстро подошла к окну и просунула пальцы в узкую щель между ставнями, сразу став той трогательно нежной и любящей женщиной, что когда-то дерзнула заглянуть за лощеный фасад бесшабашного пирата Майкла Роуленда. Проклиная свои кандалы, державшие его возле кровати, Майкл двинулся к окну. Теперь они с Аннелизой могли сквозь щель смотреть друг на друга. Даже в отсутствие свидетелей им не нужно было ничего говорить – никаких самых проникновенных слов не хватило бы для выражения их безграничной любви.

– Сейчас она доложит твоему мужу, – произнес наконец Майкл срывающимся голосом.

– Пусть докладывает. Я должна была увидеть тебя еще раз. Увидеть по-настоящему, а то он приурочивает каждый визит к такому времени, когда или хижина в тени, или солнце светит в глаза.

– Он злопамятный и хитрый человек.

– Намного хитрее, чем предполагает большинство людей. Мне трудно предугадать его намерения. Я даже не уверена, что мое поведение зависит от моей, а не от его воли. Иногда мне кажется, что я просто кукла, которую он дергает за веревочку, когда и как ему захочется.

Майкл скрипнул зубами.

– Я все понимаю, любимая. Если бы только я мог тебе помочь!

– Благодаря тебе у меня уже есть оружие против него. Я берегу его до поры до времени.

Слава Богу, ему удалось принести ей пользу, сделать хоть что-то достойное! И все же для него будет нелегко встретить смерть, и сожаления о годах, напрасно потраченных в поисках приключений, до последнего часа не оставят его.

– Я никогда не забуду, – начала она и вдруг замолкла. У нее запершило в горле. Наконец, откашлявшись, она продолжила: – Ты знаешь, что тебя ждет, и все же находишь силы подбадривать меня. Ты отказался от своих планов, чтобы помочь мне…

– Аннелиза, я люблю тебя, – вот почему я не мог поступить иначе. Жаль только, что мне так мало удалось. Это единственное, о чем я сожалею перед смертью. Я не стал тем человеком, который сделает твои мечты явью.

– Зато, любимый, ты подарил мне новые, лучшие мечты, и они свершились, пусть даже на короткое время.

Аннелиза попыталась просунуть руку сквозь щель в ставнях, ее длинные изящные пальцы потянулись к нему. Майкл уже приблизился к окну насколько мог, – дальше его не пускали кандалы, и все же, напрягшись, он продвинулся еще на добрых шесть дюймов. Она изо всех сил пыталась достать до него, ее плечо и щека оказались плотно прижатыми к деревянной планке, и все равно этого было недостаточно. Тогда Майкл в последнем отчаянном порыве изловчился и дотронулся до нее, так что на миг их руки сомкнулись, лаская одна другую легким воздушным прикосновением кончиков пальцев.

– Теперь я должна уходить, – прошептала Аннелиза. – И больше он не даст мне прийти сюда.

Майкл кивнул. Его лицо исказило страдание. Пусть уходит и не возвращается. Лучше знать, что она далеко, чем снова подвергаться мукам, чувствуя ее рядом и в то же время не имея возможности дотронуться до нее.

Неверными шагами Аннелиза направилась прочь от хижины, и Майкл наблюдал за ней до тех пор, пока покачивающиеся мускатные деревья не скрыли ее в тени своей зелени. Смотреть дальше не имело смысла, но он не мог оторвать взгляда от того места, где она стояла. Ему даже почудилось, что воздух там все еще находится в движении, как вдруг из-за деревьев показался Питер Хотендорф. Только тут Майкл понял, что все это время он следил за ними.