Текст книги "Говори мне о любви"

– Пора вам надеть что-нибудь веселенькое, – сказал он. – Не стоит все время оставаться в трауре.

Мисс Медуэй покраснела, что ей очень шло, и сказала, что папа очень добрый. Папа легко успокоил ее, проговорив с какой-то легкостью:

– Носите ее, я получил деньги, которые заработал впервые за свою жизнь. Я чувствую замечательное удовлетворение и теперь понимаю, почему моя жена получает удовольствие от работы. Это радость для души – слышать повелительный призыв. Могу я завязать вам этой лентой волосы?

Мисс Медуэй сильно смутилась и сказала: ох, нет, она это сделает сама.

– Сделаете?

– О да! В соответствующих обстоятельствах. Спасибо, мистер Овертон. Дети, вы сказали папе спасибо?

Эдвин был слишком увлечен стреляющими солдатиками, а Флоренс думала, отчего каждый дарит ей куклы. У нее их уже шестнадцать. И никто не спросит, нравятся ли они ей. Взрослые всегда говорят ей, что королева Виктория была уже большой девушкой, чтобы играть в куклы, и тогда она стала шить для них платья. Нэнни Блэр думала, что Флоренс – умелая маленькая швея, еще до того как ей исполнилось пять лет. Нэнни утверждала, что Флоренс такая. А Флоренс и не подумает пожертвовать отдыхом ради того, чтобы шить.

– А где мамины подарки?

Когда она спросила об этом папу, он ответил:

– Не будь любопытной.

Флоренс внутренне вздрогнула. Она не выносила его безразличного тона и потому не осмелилась продолжать эту тему, чтобы узнать, когда мама вернется домой, румяная и счастливая после успешно прошедшего дня?

Мама пришла прямо в детскую, зная, где она найдет каждого из них. Они собрались возле камина, и папа тоже, пока мисс Медуэй читала им. Мисс Медуэй недолго ждала, чтобы завязать себе ленту, которую ей подарил папа. Она связала густые светло-каштановые волосы сзади красной лентой и выглядела сдержанной и очень хорошенькой.

Мама никогда ничего не упускала. Она заметила новую куклу у Флоренс, новых оловянных солдатиков у Эдвина и ленту в волосах мисс Медуэй.

– Прекрасно, – сказала мама, – у всех день рождения, исключая меня?

Папа вскочил и поцеловал ее в щеку.

– Я устроил эту забаву, истратив мои собственные деньги, Беа. Это показалось мне лучшим способом отпраздновать такое событие. Но ты тоже не забыта.

Он взял маму за руку и увел ее из детской, так что Флоренс не увидела подарка, который получила мама.

Это было жемчужное ожерелье, великолепно сделанное, как у принцессы Уэльской, которая начала одеваться в таком стиле. Оно, должно быть, стоило кучу денег.

Беатрис испугалась сама себя. Все удовольствие от дорогостоящего подарка пришло в противоречие с ее практичным умом. Во-первых, Уильям был до сумасшествия расточительным. Во-вторых, красная лента в волосах мисс Медуэй казалась ей более интимным подарком, чем это формальное ожерелье из жемчуга, что уже содержалось в самом названии этой вещи: когда ожерелье оказалось на ее шее, она почувствовала некоторое удушье.

Но Беатрис горячо поблагодарила своего мужа и сказала, что, несмотря на то что они обедают дома, она вечером наденет ожерелье.

Прежде чем Уильям ушел – он никогда не оставался в ее комнате слишком долго, – она сказала внезапно:

– Дорогой, иногда я удивляюсь самой себе… мисс Медуэй… подходящий ли выбор я сделала для детей?

Уильям остановился в дверях.

– Мне кажется, это первая удачная гувернантка.

– О, я знаю, она добрая, возможно, но не слишком ли она мягкая? Я имею в виду для Эдвина, он еще очень трудный ребенок. И, кажется, слишком меланхоличная, на что у нее, конечно, есть причины.

– Тогда наш христианский долг подбодрить ее.

– Красной лентой? – усмехнулась Беатрис.

– Это единственный способ, дражайшая. Дражайшая… Сердце Беатрис подпрыгнуло. Долго ли Уильям будет называть ее так?

Но жемчуга и нежность… Возможно, он сознает свою вину?

Она не спросит его, она и не может спросить, потому что он ушел.

Такое беспокойство о гувернантке, живущей у них и обедавшей с ними за одним столом, об этой несчастной молодой женщине? Миссис Овертон, ее критик и противник, – одно дело. А это тихое существо с опущенными глазами – совсем другое.

Тем не менее у нее хватило такта не надеть эту ленту к обеду.

Безусловно, подозрения Беатрис возникали только из-за ее неутоленных чувств. Вкусы Уильяма всегда были другими, ему нравились веселые, беззаботные, искрящиеся. Кто-либо похожий на мисс Медуэй мог вызвать у него депрессию. Подарок мог быть просто знаком доброты, как он сказал, попыткой ободрить девушку.

Пожалуй, нельзя увольнять ее, пока нет оснований и дети, особенно Флоренс, привязаны к ней.

Пока пусть все идет, как идет. И большое счастье, что Уильям объявил о своем намерении провести Рождество дома. Он был в удивительно хорошем состоянии, не было кашля, озноба, с тех пор как он вернулся из Южной Америки; он собирался доказать, что может выдержать опасную английскую зиму.

Итак, Рождество! Хоть один раз оно будет веселым, каким и должно быть.

Исключая тайное, глубокое несчастье, которое испытывала сама Беатрис: Уильям так уютно обосновался в голубой комнате, что редко приходит к ней в постель. После того как доктор предостерег ее, он просто боится, что она снова забеременеет. Вот и все.

Глава 11

Как раз перед Рождеством разразилась эпидемия инфлюэнцы. Половина служащих «Боннингтона» была больна. Только-только выздоровела мисс Браун, как слег Адам Коуп, затем мисс Перкинс и еще двое продавцов. Те, кто остался здоровым, были безумно заняты. Беатрис распорядилась, чтобы рождественские украшения были как можно разнообразнее и в то же время традиционными, но главное, более интересными, чтобы дать бой туманному декабрю, кашлю и холоду. Большинство уличных торговцев и других оборванных нищих стояли на улице у дверей и просили дать им чашку горячего супа и пустить обогреться на несколько минут. Беатрис устроила для них маленький уединенный альков за занавеской. Она не хотела, чтобы кто-то из ее покупательниц интерпретировал ее доброту как торговлю благотворительной пищей.

Так или иначе, но вокруг Ист-Энда пронесся об этом слух, и ежедневный наплыв дрожащих нищих людей, среди которых были и дети, создал некоторые проблемы.

– Вы не можете превращать магазин в благотворительное учреждение, – мрачно сказал Адам Коуп.

– Я не хочу отворачиваться от них, – ответила Беатрис, обращаясь к женщине средних лет, раздающей еду голодным просителям. – Понятно, ведь это в конце концов милосердие в честь Рождества.

Газеты не замедлили ухватиться за рассказы о милосердии Беатрис. Появилась статья о неугомонной королеве Беатрис и ее милостыне для бедных. Может, она думала, что нищие дети станут богатыми завтра? Во всяком случае, мотивам ее деятельности мы должны аплодировать. Это христианское деяние – думать о нуждающихся в то время года, когда некоторые имеют очень много, а большая часть так мало.

– Что ты делаешь, Беа? – спросила мама, водрузив свое необъятное тело на тонкий позолоченный стул, в то время как преданная мисс Финч почтительно стояла сзади. – Что сказал бы твой отец?

– Он бы одобрил меня, – ответила Беатрис, зная, конечно, что это не так. «Боже! Беа, ты превратила магазин в богадельню!» – воскликнул бы он.

– Может быть. Я думаю, ты пригласишь меня на Рождество?

Мама с возрастом стала слишком бестактной. До сих пор она как-то маскировала свою вульгарность, находя другие пути прикрыть неотесанность.

– Конечно, мама. Я была уверена, что вы знаете. Это не требует доказательств.

– Я полагаю, ты намерена пригласить к столу и мисс Медуэй?

– Безусловно, мама. Поговорим в воскресенье. Сейчас я очень занята.

– Делайте это, – сказала снова мама; и Беатрис не поняла, то ли это относится в первую очередь к нищим, или к Медуэй, сироте, у которой нет семьи, или к маме, которую, естественно, пригласят с ее маленькой компаньонкой. Она не стала спрашивать: никогда не известно, какие мысли копошились у нее под шляпой в данное время. Мама и этот хвост, который сопровождал ее всюду, придумывали развлечения, которые скрашивали их тусклую жизнь.

По правде говоря, ей повезло, что мисс Медуэй была здесь: в день Рождества Беатрис почувствовала головную боль и озноб. Она догадалась, что это могут быть признаки инфлюэнцы, и пришла в бешенство. Только что она была полна замыслов, как проведет последнюю суматошную неделю в магазине и спокойно может положиться на мисс Медуэй, которая умело организует празднование днем. Мисс Медуэй, Уильям и дети нарядят рождественскую елку с большим вкусом и совершат дальнюю прогулку по Хису, собирая охапки остролиста, чтобы украсить холл и ступеньки лестницы. Овертон Хауз уже давно не выглядел таким веселым. На это Рождество он будет счастливее. Даже мама со своими ненужными индейками и плум-пудингом была в лучшем расположении духа. И мисс Медуэй наконец отложила свою траурную одежду и надела очаровательное платье, в котором выглядела более привлекательной и хорошенькой. Даже Флоренс была довольна и счастлива и не обнаруживала бесконечных болезненных приступов.

Но Беа осмысливала все это как сквозь туман из-за головной боли. После обеда, за которым она едва прикоснулась к еде, она извинилась и сказала, что должна уйти и лечь в постель. Никто не встревожился, не спросил, что с ней. Дети громко разговаривали о подаренных им игрушках, шумели в свое удовольствие.

Позже из своей спальни она услышала заливистый смех. Дети надевали бумажные шапочки. Затем через некоторое время они пошли к елке и стали петь рождественские гимны; чистое сопрано выделялось на фоне писка детей и низких тонов маминого голоса.

Беатрис почувствовала, что засыпает под звуки мелодии «Тихая ночь». Она проснулась среди ночи, ей было жарко и неудобно, к тому же удивительно, что никто не пришел взглянуть на нее. Или они забыли о ней?

Она дотянулась до маленького фарфорового звонка, сбоку у ее постели, и вскоре пришла испуганная Хокенс.

– Как вы себя чувствуете, мадам?

– Плохо. Вы можете развести огонь, Хокенс? И прикажите Энни принести мне горячего грогу. Она знает, как его делать, так же как моему мужу, когда он лежал с больными легкими в постели.

– Но сейчас полночь, мадам, все спят. Я сама спущусь вниз сделать вам питье. Вы еще что-нибудь хотите, мадам?

– Нет, спасибо, Хокенс. Сейчас полночь, не время высказывать желания.

«Неужели никого нет, чтобы заглянуть ко мне? – хотела спросить она. – Существует ли у меня муж?

Но он должен держаться подальше от нее, иначе моментально заразится и начнет кашлять.

Только Хокенс спустилась в кухню и весь дом был погружен в молчание, как рядом с ее дверью скрипнула половица. Нет, не весь дом спал.

Беатрис прислушалась. Может, Уильям идет посмотреть на нее? Она должна сказать ему, чтобы он не входил, а остался в дверях. Она села, чтобы предупредить его, но дверь никто не открыл. И больше ни звука.

Хокенс ошиблась, сказав, что все до единого в постелях, если только это не скрипел сам дом, ведь он старый.

Скромный, но удовлетворивший Уильяма успех его книги придал ему приятное ощущение зрелости. Очаровательное ребячество, которым всегда восхищалась Беатрис, прошло, за исключением того времени, когда он забавлялся с детьми. Но теперь он даже это делал не слишком часто. Он повзрослел как-то незаметно, пожалуй, с оттенком огорчения.

Что же его огорчало? Женитьба, которой противилось все его существо? Но они были счастливы. Или счастливее, чем большинство пар. Он не хотел уезжать в эту зиму. Дома он казался довольным, словно скитания не были ему свойственны. Временами, однако, Беатрис ловила его взгляд, когда он смотрел на нее задумчиво, и ей казалось, что отрешенность в его глазах – это знак одиночества.

«Если бы только мы могли поговорить», – думала она тоскливо. Но при малейшей попытке с ее стороны начать откровенную беседу или проявить к нему участие он отделывался почти всегда находчиво, выказывая немного легкомысленное остроумие. Она не выносила этого легкомыслия, которое тоже было давней его привычкой.

Ее постоянная собственническая любовь делала ее чрезвычайно чувствительной ко всяким мелочам. Так, она подозревала его, когда входила в детскую и обнаруживала там Уильяма, который с удовольствием слушал, как читала детям сказки мисс Медуэй приятным чистым голосом, или когда мисс Медуэй играла на рояле баллады Шопена, которые были куплены для Флоренс, учившейся музыке.

«Не говоря уже об упражнениях для пятого пальца, Флоренс должна научиться понимать музыку лучших композиторов», – сказал Уильям, когда стало очевидно, что он получает удовольствие от игры мисс Медуэй. Казалось, что она уверенная и совершенная пианистка. Беатрис не могла об этом судить, поскольку се собственные познания в музыке были скудными. Существует еще один барьер между ней и ее мужем, думала она с сожалением.

Как она после проведенного длинного дня в магазине радовалась мягкому свету весны, державшемуся в небе, тому, что в саду дует свежий ветер, так ей казалось, что несколько меланхоличное эхо шопеновских баллад всегда появляется в воздухе, смешиваясь с вечерним криком птиц. Ранние примулы и подснежники уже появились, японское вишневое дерево покрылось цветами, воздух был прозрачным и свежим, и вдруг ужасный зелено-желтый зимний туман.

Она все больше и больше любила Овертон Хауз и тихий, огороженный стенами сад. Иногда утром она поднималась на полчаса раньше, чтобы пройтись по росистой лужайке и вслушаться в воркование голубей, в то, как они хлопают крыльями, – это было похоже на шуршание крахмальной юбки. В саду она никогда не была одинокой, но зато чувствовала полное одиночество по вечерам, когда Уильям, казалось, предпочитал общество детей и мисс Медуэй, рассказывающей сказки или играющей на рояле. Он не сопровождал ее в прогулках по саду.

Это чудесно, уговаривала она себя, что Уильям доволен, оставшись дома так надолго. Она желала ему счастья во всем, умышленно скрывая свои мысли и случайные недостойные подозрения. Во всяком случае, сейчас они точно были напрасны: с мисс Медуэй невозможно ничего, подобное флирту с Лаурой Прендергаст. Мисс Медуэй действительно очень унылая и едва вымолвит слово за обедом. Они все вместе за столом – затруднительное трио, и беседа тяжела и утомительна.

Как только дети достаточно подрастут, чтобы отдать их в школу, думала Беатрис, она отдаст их в интернат. Тогда можно будет освободиться от постоянного присутствия гувернантки. Возможно, Уильям будет возражать.

Через некоторое время произошли события, вызвавшие у нее смутное беспокойство. Однажды вечером она пришла домой немного раньше и обнаружила, что дети одни в детской и неистово ссорятся. Наконец Эдвин устроил страшный шум, пока Флоренс стояла с бледным лицом и, упрямо наклонив голову, ударяла палочкой по своей руке, которая отказывалась выполнять ее команды. Оказалось, что они играют в войну зулусов и Эдвин не хочет стать зулусом. Он решительно предпочитал быть британским кавалеристом, офицером. Колотившая по руке Флоренс, вооруженная своей несчастной палочкой, пронзала его копьем.

– Мама, это несправедливо, что Эдвин всегда побеждает! – кричала она запальчиво. – Почему я никогда не могу быть британским солдатом?

– Ты не умеешь ездить верхом, – сказал Эдвин презрительно.

– Лошадь – это только отговорка. Ты глупый маленький мальчик, – парировала она, пришпоривая свою деревянную лошадку.

– Дети, дети, успокойтесь! – приказала она. – Где мисс Медуэй?

– У нее болит голова, она пошла вниз лечь, – сказала Флоренс. – Она ходила далеко сегодня, это было трудно.

– Почему? Где вы гуляли?

– Папа взял нас в Хис ловить бабочек. Он сказал, что достаточно тепло и что впервые можно пойти гулять. Но он оставил нас стоять у пруда, потому что мы очень шумели.

– Вы были одни? – спросила Беатрис.

– Недолго, мама. Только Эдвин был очень непослушным, он промочил ноги. Опустил их в воду прямо в ботинках! И папа прибежал… они не поймали ни одной бабочки. Тогда мы пошли домой.

Флоренс была довольна собой. Беатрис же подумала только об одной стороне ее рассказа. Вторая же была устремлена к тому счастью последних дней, так далеко ушедших и таких немногих, когда она и Уильям гонялись за мотыльками на вересковом лугу. Как посмел он делать такие вещи с мисс Медуэй?! Как он посмел?!

От гнева в ней закипала кровь. Она позвонила в колокольчик и, когда пришла Лиззи, сказала резко:

– Лиззи, я прихожу домой и застаю детей совершенно одних!

– Простите, мэм, я была на кухне и готовила им чай. Я думала, что с ними мисс Медуэй.

– Тогда идите и принесите им чай. Я верю, что мисс Медуэй ушла вниз и лежит. Скажите ей, болит у нее голова или нет, я хочу видеть ее в утренней комнате.

– Мама, – сказала Флоренс робко, пока испуганная Лиззи дрожа отправилась за чаем, – пожалуйста, не сердись на мисс Медуэй. Это Эдвин сам намочил ноги и испортил ботинки. Он достаточно большой, чтобы вести себя лучше.

– Возможно, – сказала Беатрис. Она рассеянно взъерошила кудри Эдвина. Он был ее дорогим красивым мальчиком. – Флоренс, не надувай губы, брось эту дурную привычку. Помоги Эдвину собрать солдатиков, сейчас Лиззи поставит на стол чай.

– Но он не разрешает мне дотрагиваться до них, – послышался голос Флоренс вслед уходящей Беатрис, которая вышла из детской и молнией спустилась вниз, в утреннюю комнату.

Это в сегодняшних газетах написано об адюльтерах лидера Ирландской партии Чарлза Стюарта Парнелла с женщиной по имени Китти О'Шей, которая, без сомнения, была ужасной интриганкой.

Почему ей сейчас вспомнился этот частный случай?

Минутой позже перед ней предстала мисс Медуэй, одетая в скромное коричневое платье с высоким воротничком, в котором около года назад пришла в Овертон Хауз. Она стояла – юная, ранимая и заплаканная. Разумеется, не от головной боли ее веки такие красные.

Беатрис семь лет имела дело с мужчинами и женщинами разных возрастов и знала, когда грех был очевиден.

На какое-то время Беатрис испытала малодушие. Если бы только она могла проигнорировать происшедшее, если бы только они трое могли так же мирно разойтись, как делали это последние три месяца, притворяясь, что ничего не случилось, что Уильям, испытывавший страсть к путешествиям, предпочел остаться в Англии не по какой-либо другой причине, а просто проявив желание побыть дома со своей семьей!..

Она слишком долго умышленно закрывала глаза на все, хотя понимала, что в общем-то все ясно. Она проигнорировала намеки и признаки их соответствующего поведения и теперь должна расплачиваться за то, что убеждала себя, за свою слепоту. Это очень печальный факт, но мисс Медуэй должна будет уехать.

– Флоренс сказала мне, мисс Медуэй, что Эдвин испортил пару ботинок, войдя в пруд на вересковой поляне. Вы не подумали, что он может простудиться в такой холод, не говоря уже об опасности утонуть? Я возлагаю на вас эту вину, – начала она сдержанно и спокойно, но твердо и ледяным тоном, каким она разговаривала со служащими «Боннингтона», такой тон вызывал уважение. Она стыдилась внезапно возникшего чувства жестокого удовлетворения, когда это слабое существо дрожало, стоя перед ней. Глупо было думать, что беда, которая обрушилась на нее, может разом затухнуть с выдворением этой безнравственной женщины.

Безнравственной?

Даже в порыве гнева, даже в мыслях, если быть искренней, нельзя было назвать ее безнравственной. Конечно, маленькой глупышке понравилось любовное грехопадение с Уильямом. Можно предположить, что она не смогла справиться со своими чувствами.

Но Уильям подстрекал ее?

В этом была первопричина мучительного положения.

Мисс Медуэй подняла большие, полные слез глаза и смело посмотрела в лицо Беатрис.

– Простите, миссис Овертон. Я допускаю, что целиком виновата. Но я… мы… не думали, что дети подвергнутся опасности хоть на йоту, пока… Это было что-то…

Затем ее покинуло самообладание и она не смогла продолжать. Она прижала ладони к лицу и зарыдала в отчаянии так, что Беатрис с трудом преодолела в себе невольную симпатию к девушке.

– Теперь идите, мисс Медуэй. Что бы ни случилось, это не конец света. Я представляю, вы потеряли голову и власть над собой от любви к моему мужу.

Темноволосая головка кивнула в знак согласия.

– Хорошо, допускаю и не могу целиком осуждать вас за это. – Беатрис сдерживала свою боль и гнев. – Я сама его очень люблю и всегда думала, что никто не может его любить так, как я. Вы только человек. И теперь я уверена, что вы мне все расскажете. Но, конечно, это означает, что вы уйдете. Я знаю это. А вы?

– Да, и я знаю, миссис Овертон. Я уйду, конечно.

– Ужасно, что вы ждете ребенка. – Беатрис находила верный тон, подсказанный ей женской интуицией. Каждое слово давалось ей с трудом и жгло горло.

– Нет! В конце концов… Я не предполагала, что вы знаете. Я уйду тотчас же, как только найду, куда мне уйти. Только сегодня… в Хисе, когда я сказала Уиль… простите, мистеру Овертону…

Запинающийся голос умолк окончательно.

И снова интуиция подала Беатрис сигнал тревоги: Уильям воспротивится тому, чтобы она ушла. Он скажет, что хочет поговорить с этой женщиной.

Непременно скажет!

– Миссис Овертон, можете вы простить меня?

Беатрис не осмелилась посмотреть в отчаянно просящие глаза. Она убила в себе чувства. В этот момент она ни за что не позволит себе снова быть сентиментальной по отношению к кому-либо, даже к своему изменнику мужу.

– Нет. Я удивлена, что вы осмелились просить меня о такой вещи.

Ее строгий, резкий голос прервал беседу, как если бы она была судьей при дворе короля, смотрящего сверху вниз с недоступной высоты на уличного несчастного воришку, чувствуя свое превосходство.

– Вы не первая девушка, совершившая поступок такого рода. У меня в магазине есть разные девушки, которым я незаметно помогаю. И я могу помочь даже вам, когда перестану сердиться на вас. А сейчас я хочу, чтобы вы ушли из этого дома сегодня же вечером. Идите и упакуйте ваш чемодан. Я не разрешаю вам попрощаться ни с детьми, ни с моим мужем. Все, что необходимо, я объясню им сама.

Здесь, конечно, можно было ожидать, что девушка упадет в обморок. Она растянулась на персидском ковре, в лице ни кровинки, только длинные темные пряди волос, как плети, лежали на ее щеках. В этот момент, когда она лежала без сознания, Беатрис мучительно осознала, какая хрупкая красота была в девушке, которая, очевидно, показалась неотразимой Уильяму.

Кто знает, чем он соблазнился, ее непостоянный муж, может, этим юным спокойным существом и ее обманчиво скромной невинностью?

Старая классическая мелодрама, подумала она с отвращением, хозяин и горничная. Прежде всего, не следует звать слуг, она вполне могла справиться с собой и не падать в обморок. Беатрис никогда не ходила без нюхательной соли, которую держала в сумочке, продавщицы в магазине иногда делали то же самое в ее присутствии.

Острый запах соли в ноздрях мисс Медуэй привел ее в сознание. Она поднялась и извинилась за свое глупое поведение.

– Обычно я не испытываю такой слабости, как сейчас. Только… сегодняшний день был очень трудным. Вечером мы собирались рассказать вам…

– Мы?

Беатрис не собиралась проводить конференцию треугольника. Она поговорит с Уильямом с глазу на глаз.

– Боже правый! – воскликнула она с папиной интонацией.

Мисс Медуэй вздрогнула, и это заставило Беатрис снова контролировать себя.

– Я велю принести чай в вашу комнату, а затем, надеюсь, вы почувствуете себя достаточно хорошо, чтобы уложить чемодан. Я поднимусь сюда позже и скажу вам, где устрою вас на ночь или на несколько дней. Не смотрите удивленно. Я не людоед и не выбрасываю людей на улицу, так что причин для возмущения нет.

Но сильное возмущение испытывала она сама: Уильям и этот чемоданчик девушки с набросанными в него платьями, по ее приказанию, вызовет напряжение в личных делах супругов, которое она часто сглаживала. Она представила себе все настолько ясно, что момент ужасной слабости охватил ее; она думала, что ее слезы смешаются со слезами мисс Медуэй.

«Когда я выходила замуж за своего мужа, я сделала все, чтобы он любил меня, но он никогда не любил, так кто виноват?» – внутренне взорвалась она.

К счастью, она не выплескивала наружу такую опустошающую правду, но после сегодняшних событий Беатрис поняла это более ясно, более остро, более отчетливо. Она иногда справлялась с такой прискорбной ситуацией, не теряя дружбы Уильяма, и еще не утратила своей любви к нему, будучи убеждена, что не все его чувства истрачены на гувернантку. Невозможно было в это поверить. Слепое увлечение Уильяма мимолетно. Это должно пройти. Даже трудности из-за ребенка можно решить. Если необходимо, она лично найдет хороших приемных родителей для него.

Но мисс Медуэй должна уйти сегодня вечером. Лучше передать поручение Диксону, чтобы он приготовил экипаж. Беатрис видела, что девушка не пытается сдвинуться с места, и сказала дрожащим голосом:

– Уезжайте сейчас же, мисс Медуэй. Вы уже достаточно сильны, чтобы сделать, как я вам говорю. Идите и начинайте укладываться.

– О нет, Беа! Подождите минутку, – раздался голос Уильяма, показавшегося в дверях.

Как давно он здесь? Сколько времени он слушал?

– Мэри не уйдет из этого дома, – сказал он.

Мэри! Это был момент, когда действительно ужасная ситуация возникла в ее доме, для нее, испытывающей только ужасные страдания, когда Уильям стоял рядом с мисс Медуэй и покровительственно положил руки ей на плечи. Его лицо излучало любовь, оно светилось нежностью. «Никогда он не склонялся так надо мной», – мелькнуло у Беатрис.

– Почему ты не думаешь, каково мне? – крикнула она, не в силах сдержаться, хотя знала, что в эту минуту слабости потеряла возможность контролировать положение.

Уильям смотрел на нее с неподдельной жалостью и раскаянием, кроме всего, он был добрым человеком. Мисс Медуэй тоже имела наглость смотреть на нее с жалостью. Сейчас она была достаточно сильной, когда Уильям обнимал ее за плечи.

Однако она могла пойти на одну авантюру – сдернуть обручальное кольцо со своего пальца и попросить вернуть ей кое-что из ее имущества. Это придало ей уверенности, и она сказала:

– Мисс Медуэй должна уехать, Уильям. Я уверена, вы не можете отрицать этого.

– Но и вы не можете так поступить, Беа. У нее будет мой ребенок.

– Ах так? – сказала Беатрис решительно. – Эта несчастная ситуация трудная и новая, но я представляю, что с ней можно справиться.

Она вдруг поняла, что сам Уильям только сегодня услышал грозную новость. Ага, расчет на его чувствительность! Его первой реакцией, конечно же, было покровительство девушке, его ввели в заблуждение. И он должен себя так вести. Прежде всего он джентльмен.

Слишком много джентльменства, конечно. Ради этого он, кажется, намеревается жениться на мисс Медуэй.

Беатрис едва поверила своим ушам.

– Так ты решил стать двоеженцем?

– Нет, Беа, я не претендую на звание глупца и знаю, что должен просить у тебя развода. Я решил это сегодня, поскольку Мэри сказала мне об этом на прогулке.

– И как же ты будешь жить? – прервала его Беатрис с неподдельным интересом.

– О, продолжу писать. Аберканвей уже обещал мне довольно основательный аванс на мою новую книгу.

– Вспомни, первую книгу ты писал семь лет, – пробормотала Беатрис, – и он предложил тебе достаточно, чтобы прожить еще семь лет?

– Не надо сарказма, Беа. Ведь будут отчисления за каждое новое издание. У меня другие намерения. Ты и дети останетесь в Овертон Хаузе, конечно. Я передам свой титул тебе как опекунше Эдвина.

Однажды он решил пожертвовать собой, женившись на молодой простушке, которую не любил, чтобы сохранить свой драгоценный дом. Каким зельем опоила его эта проклятая гувернантка?

«Оставайся разумной, оставайся практичной», – мысленно говорила себе Беатрис.

– С твоим стилем жизни, мой дорогой Уильям, ты сможешь просуществовать всего месяц, а не долгие годы. Ты будешь бедняком. Я, право, не могу допустить, чтобы такое случилось. Кроме того, мы женаты по расчету. Или ты забыл? Мы оба заключили контракт. Я привыкла, что соглашение надо выполнять, особенно если оно оформлено юридически, – сказала она в конце разговора. – Гак что ты не можешь быть разведенным.

– Ты говоришь это в состоянии шока, Беа. Если ты подумаешь…

– Это мой совет тебе сейчас, – сказала Беатрис.

– Но Мэри и я любим друг друга!

Его обескураживающая простота всегда была такой, что на нее невозможно ответить. Так было в первое время, когда она все время хотела слышать его слова о любви.

– Боюсь, что личные чувства неприменимы к данным обстоятельствам, Уильям, ты действительно должен быть более практичным. Разводу я скажу «нет». Это вызовет скандал, надеюсь, ты не хочешь сделать такую глупость, как покинуть этот дом сегодня вечером? Тебе нужно иметь какой-нибудь конструктивный план относительно ребенка. Куда вы его денете? И когда вы его ждете?

– Где-то в сентябре, – едва слышно пролепетала мисс Медуэй.

Значит, любовная связь произошла на Рождество, когда она воображала во время болезни, что скрипнули половицы; на самом деле это вовсе не фантазия, и скрипел не старый дом, а были ночные встречи.

И как часто это случалось с тех пор?

– Значит, у нас пять месяцев, – отрывисто сказала Беатрис. – Будучи незначительной личностью, мисс Медуэй, похоже, вы хотите показать, что ваше положение возвысило вас по сравнению с другими двумя месяцами, до приезда Уильяма?

– Я не знаю, чего ты добиваешься, Беа, – сказал Уильям. – Это мой ребенок, и я совершенно не собираюсь отказываться от него и никогда не оставлю Мэри.

Беатрис заметила упрямые нотки в его голосе, но ей также показалось, что в нем прозвучали неуверенность, глубокое беспокойство, поколебавшие его решительность. Она знала Уильяма слишком хорошо. Он ненавидит всякие осложнения и всегда предпочитает легкую дорожку. Его озабоченный хмурый взгляд выражал, что он хорошо отдает себе отчет в том, что ждет его впереди, если он будет упорствовать и осуществит свои благородные принципы.

Загнанный в угол связью с этой женщиной, на которой не может свободно жениться, перспективой иметь бедного внебрачного ребенка, который подвергнется остракизму со стороны его друзей, да и его самого попросят покинуть клуб, и он потеряет возможность с комфортом путешествовать за границу… Он уже не упоминал о том, что лет через пять, возможно, умрет от хронического бронхита…

Беатрис, конечно, не могла вслух сказать об этих ужасных вещах, которые могут произойти с ее хрупким, чувствительным, обожаемым мужем. Она будет проверять каждый его шаг и использует для этого все средства.

Исключая любовь…

Мука на его бледном лице ранила ее. Она одержала победу, но хотела сделать все, чтобы облегчить его страдания, уступить немного.