Текст книги "Говори мне о любви"

Глава 13

Флоренс не верила, что мама принесла домой малыша, хотя Эдвин сказал, что это правда, итальянского ребенка. Об этом ходило много смешных разговоров. Отличается ли Дези от английских малышей? Флоренс удивлялась. Она подозревала, что отличается, по выражению лица у Лиззи.

– Невинное маленькое существо, – сказал повар о ребенке, и Лиззи, вскинув голову, сказала странным голосом: «невинное!» – как если бы младенца схватили с окровавленными руками на месте преступления.

– Тогда почему надо было ехать за границу, чтобы произвести его на свет? – спрашивала Лиззи.

– Чтобы отдохнуть на солнышке, как вам известно, – сказал повар. – У нее было достаточно забот с теми двумя. Но что слишком рано – это конечно.

Лиззи фыркнула и сказала:

– Она выглядит породистой, как мне кажется.

– О ее появлении они не всегда говорят правду.

– Осмелюсь сказать, почему она не поехала в Харрогейт или в Бат или в какое-нибудь цивилизованное место, чтобы наконец дать заработать грош бедным людям, живущим в Англии?

– Может, это была ошибка, ехать в Италию. Они там живут хорошо. Всякие оперные звезды и им подобные.

– Я никогда бы не доверилась иностранцу, – сказала Лиззи и повернулась, нет ли чьих-нибудь глаз у нее за спиной. – Мисс Флоренс, мистер Эдвин! Что вы делаете здесь внизу? Гадкие дети! Марш в детскую! Быстро! – Лиззи взглянула на повара. – Совершенный бедлам, даже когда их мама дома, они все слушают. А эта мисс Слоун хуже, чем безразличная. Говорят, что мистер Эдвин укусил ее сегодня за руку. Фантастика! Он, может быть, террорист, но ведь не дикий зверь!

Флоренс ждала очень долго, чтобы услышать хоть толику сведений, прежде чем вернуться в детскую. Она до сих пор так и не узнала то, что ей хотелось понять. Вернется ли мисс Медуэй обратно с мамой? Если она вернется, то противная мисс Слоун уйдет и Эдвин не будет так много кричать. Эдвин снова стал кричать с тех пор, как мисс Медуэй уехала с мамой в Италию, не только потому, что ненавидел мисс Слоун, но потому, что любил мисс Медуэй. И Флоренс тоже любила ее. Но никто не спросил их, когда решили, что мисс Медуэй станет маминой компаньонкой в путешествии на озеро Маггиоре.

– Кто такой Майорка? – спросил Эдвин жалобно. Флоренс огрызнулась:

– Не будь таким невежественным деревенщиной. Это не человек, а место.

Как обнаружила Флоренс, с детьми никогда не советовались о главном, о переменах в их жизни. Они просто должны терпеть взрослых и при случае пользоваться плохими словами, как, например, «невежественная деревенщина» (которые они услышали от повара, когда тот распекал мальчика-посыльного от мясника). События просто обрушились на них, и единственный способ, которым они могли выразить свое горе, – это кричать.

Флоренс подозревала, что папа поступает точно так же. В отсутствие мамы он кричал очень часто. Однажды, когда он несколько дней болел, то выглядел очень одиноким на узкой постели в голубой комнате, наедине с самим собой. «Как монах», – услышала Флоренс бормотание и вздохи Энни.

Тем не менее в долгом своем одиночестве, казалось, он не выражал бурной радости, когда приходили мамины письма, где она рассказывала о новой маленькой дочери и о том, что он должен поехать и привезти их домой.

– Переплыть Ла Манш в такую погоду, – ворчал он. – Почему нельзя привезти ребенка в более благоприятное время?

Никто ничего не сказал, почему мисс Медуэй не может помочь маме привезти нового ребенка. Не в этом ли причина, почему этот маленький иностранец-ребенок был встречен так неприветливо?

«Когда я приеду домой к вам, – писала мама Эдвину и Флоренс, – мы снова будем счастливы все вместе. Надеюсь, что вы хорошие дети и составляете папе компанию, пока меня нет».

Только успеешь о чем-нибудь подумать, как письмо кончается. «Я привезу вам новую маленькую сестренку, которую вы должны научиться любить».

Почему научиться? Флоренс удивлялась нравоучительности. Она считала естественным любить малышку.

Папа уехал в Италию неделю назад. И теперь плывут на пароходе, и едут на поезде он, мама и малышка. Как было условлено, они прибыли на вокзал Виктория в три тридцать после полудня. Их встречал Диксон. Они приедут домой через час, сказал Диксон. С этой быстрой парой серых лошадей, которых купил папа (ведь он был таким несчастным, пока мама отсутствовала, и нашел себе забаву), путешествие можно было совершить за час, не попади они в большие заторы на дорогах, и тогда миссис Беатрис не захотела остановиться в магазине «Боннингтон» по дороге домой.

– Ей было трудно зайти в магазин с маленьким беби, особенно после утомительного путешествия, – сказал повар.

Но Диксон ответил повару:

– Вы никогда не можете предугадать, что сделает миссис. После трех месяцев отсутствия она хотела заглянуть в магазин, так же как хотела посмотреть на своих детей. Если бы была хоть одна ошибка в оформлении витрин, она бы заметила это. И приказала бы мне остановить лошадей, пока она пойдет и поднимет там шум. Вот ее забота, если хотите знать, – добавил он хмуро.

«Какая забота?» – удивилась Флоренс.

– И еще одно, она намеревается отправиться туда сегодня вечером, будь хоть потоп. Нельзя упрекнуть ее, не правда ли? Эта капризная пара лошадей куплена, для чего бы вы думали?

– Как-то против природы: женщина, а все свое время отдает бизнесу, – проворчал повар. – Но если мистер… Если бы обстоятельства были другими, чем они есть… А теперь придержи язык, Диксон. Здесь это небезопасно. У мисс Флоренс ушки на макушке, она услышит даже через стенку в шесть футов толщиной.

Здесь не было стены в шесть футов, а только окно, подумала Флоренс с презрением, и через окно услышит любой, кто только захочет. Она собиралась идти спать, до того как Лиззи обнаружит ее, но опоздала. Лиззи обрушилась на нее, распекая, что пояс у нее завязан и пальцы черные от сажи, налипшей на оконной раме.

– Вы снова подслушиваете, мисс Флоренс, вы мисс Любопытная, это точно! Вы и так узнаете все новости достаточно быстро, без того, чтобы подслушивать, что сказали повар и Диксон.

Но какая это была «забота», Флоренс так и не узнала. Ни один из них не сказал ей ничего важного. Наверно, они говорили о чем-то до того, как она пришла, и в результате не получила никаких сведений, которые она пыталась соединить вместе и понять, что происходит. Объектом ее интересов было обнаружить, вернется ли к ним дорогая мисс Медуэй. На этот вопрос она до сих пор не получила ответа.

В половине пятого, секунда в секунду, экипаж подкатил к дому. Флоренс, которая была на своем привычном месте, в детской у окна, показала:

– Они тут! Они тут! – и бросилась вниз по лестнице, как молния. Мисс Слоун бесполезно кричала ей, чтобы она вела себя как маленькая леди. Эдвин был не такой эмоциональный и гораздо медлительнее на коротких ногах, но оба они уже были у входной двери, когда она открылась и вошла мама, а за ней чужая женщина, катившая коляску с ребенком, закутанным в шаль. Папа медленно и как-то неохотно замыкал шествие. Мама была одета в ее обычное, бутылочного цвета пальто; круглое румяное лицо обрамляла строгая черная шляпа. Возможно, из-за этого ее лицо потеряло обычный румянец на щеках. Флоренс тут же заметила это, пока не обнаружила, к своему разочарованию, что женщина, катившая коляску с ребенком, была совсем не мисс Медуэй.

– Привет, дети, – сказала мама, – как вы хорошо выглядите. Флоренс, ты выросла на целых два дюйма. И Эдвин, мой мальчик. Вы счастливы, что теперь мама дома? Лоретт, покажите детям нового ребенка.

Молодая женщина покорно размотала шаль и показала маленькое личико, морщившееся во сне. Больше ничего они не увидели. Сестренка была даже не интересней ее кукол. А когда мама назвала ту женщину Лоретт, у Флоренс в голове блеснуло, что она почувствовала к ней то же самое, что к беби, скорее всего досаду, чем что-нибудь другое.

Но самым неожиданным было, что папа чувствовал себя по-другому, когда смотрел вниз на маленькое личико. У него появилось мечтательное выражение на лице, как если бы он уже любил эту бледно-розовую сморщенную вещь. Интересно, когда она и Эдвин были такими маленькими, он так же смотрел на них? Флоренс удивлялась. Она делала попытки вспомнить, потому что сейчас наблюдала за родителями так, как никогда прежде.

Она слышала, как папа говорил мисс Медуэй:

– Ах, дети, конечно! Я полагаю, они должны пойти с нами.

Он думал, что они устроят шум и распугают редких бабочек, которых он, может быть, разыщет. Мисс Медуэй однажды объяснила им это. Но даже когда они сидели спокойно в какой-то части Хиса и устроили пикник, папа говорил:

– Можете вы, двое, найти что-нибудь, чем бы занялись сами? Пойдите посмотрите на птичьи гнезда, Эдвин, Флоренс, можете вы нарвать цветов для матери?

«Он не такой мужчина, который заботится о детях, – сказал однажды повар. – Некоторые мужчины бывают похожи на него. Интересуются, пока она была молодой леди».

Флоренс доверительно рассказала это мисс Медуэй. Потом папа гордился ею. Почему? Ведь она была даже не хорошенькая. Флоренс мучительно пыталась понять, о чем говорил повар.

Этот новый ребенок совсем не был хорошеньким, продолжала она размышлять, но папа смотрит на нее как-то так, словно он более терпеливо относится к новой девочке, чем к ним.

Конечно, беби будет кричать, и довольно часто, как тогда папа будет на нее смотреть, сидя в своем кабинете за работой и слушая этот крик? «Он очень эгоистичный мужчина, наш мистер. Правда, он очаровательный, но и только», – говорил о нем повар.

– И что? Ты продолжаешь все это слушать? – спросил папа Флоренс насмешливым тоном.

Он сказал ей однажды, что она похожа на толковый словарь. Очевидно, она знает больше, чем он. Это замечание он сделал, когда Флоренс, нахмурив брови, размышляла, как растолковать услышанное, что делала довольно часто. Наверно, он надеялся, что новый ребенок никогда не будет думать об этом.

– Вы считаете, что ребенок не хорошенький? – продолжал папа так, будто думал, как бы это сказать.

– Девочка похожа на котенка. Так что. Беа, может, лучше дать ей имя Китти?

– У нее уже есть имя, – сказала мама.

– Какое имя? – нетерпеливо спросила Флоренс.

– Дези. Папа думает, что это имя слишком примитивное, а я не согласна. На свете много прекрасных женщин, которых зовут Дези. Принцесса Плесская, графиня Уорик. Я не думаю, что это имя служанки, как кажется папе.

Потом произошло что-то странное. Папины глаза наполнились слезами и выражали страдание. Он быстро повернулся и сказал решительным голосом:

– Ты, должно быть, устала с дороги, Беа. Почему бы тебе не подняться в свою комнату?

Потом беби стала кричать, и мадемуазель Лоретт воскликнула на очень странном английском языке:

– Она испуган, мадам! И устал. Где молоко и ее кроватка?

– Колыбелька! Колыбелька! – поправила ее Флоренс. – Мы уже выросли из нее.

Мама открыла рот, а потом закрыла, так ничего и не сказав. Наверное, хотела что-то заметить о предмете для беби, куда ее положить, но папа заявил твердо:

– Это значит в семейную колыбель. Четыре поколения моей семьи спали в ней. Флоренс, покажи Лоретт, где находится ночная детская.

Флоренс с удовольствием взлетела наверх по лестнице и проводила мадемуазель Лоретт, показав ей детскую колыбельку, полную сверкающих белизной матрасиков и подушек, которые приготовила Лиззи. Ей было что делать, и она сделала это, несмотря на странную мамину забывчивость и отсутствие мисс Медуэй.

У мадемуазель было плоское желтоватое лицо и очень не идущая ей шляпа. Она выглядела усталой и встревоженной, но не только а еще изумленной и любопытной, судя по взгляду, брошенному на Флоренс. Мадемуазель сказала, что она не представляла себе, что у месье Овертона такая большая дочь, думала, она меньше и красивее, если Флоренс понимает, что она имеет в виду.

Флоренс поняла все очень хорошо. Она спустила длинные мягкие волосы на уши и сказала довольно дерзко, что беби ненамного красивее ее.

– Ах, это все, что вы знаете о детях, мисс! Они все, как один, должны быть красивыми. И такая мадемуазель Китти, – сказала Лоретт.

Мадмуазель Лоретт явно уже отдала предпочтение папе, а не маме и залилась странным смехом, похожим на ржание.

– Вы собираетесь остаться тут? – спросила Флоренс, предчувствуя дурные вести.

– Остаться?! Боже мой, нет! Я приехала помочь во время путешествия. Я оставлю маленькую беби на ваше попечение, мадемуазель Флоренс. Как вы к этому относитесь?

Флоренс посмотрела на девочку, лежащую спокойно в колыбельке, и что-то шевельнулось в ее сердце. В ней проснулось материнское чувство. Это ее младшая сестра, и ее обязанность смотреть за ней и покровительствовать ей. Эдвин, к примеру, очень буйный мальчик, не должен шуметь около нее. И будет очень забавно одевать ее в красивые платья. Мама возьмет ее в «Боннингтон», и весь штат служащих будет ходить вокруг нее почтительно и восхищаться ею. Мисс Браун принесет много специально сшитых для нее платьев. Флоренс будет возить детскую коляску. Она верит, что получит самое большое удовольствие оттого, что у нее есть сестра.

– Ее назовут Китти? – спросила Флоренс у мадемуазель Лоретт. И мама, незаметно появившаяся сзади, невозмутимо твердым голосом ответила:

– Нет, Флоренс, она будет Дези. Это уже решено.

– И мисс Медуэй вернется, чтобы помочь мне присматривать за Дези? – спросила Флоренс импульсивно, наконец упомянув это дорогое имя.

Но это была ее ошибка, потому что мамино лицо застыло и она сказала холодно:

– Нет, Флоренс, она не вернется. И знаешь, я прошу тебя, навсегда выброси ее из головы. Она теперь воспитывает других детей, а у вас есть мисс Слоун. Я выслушаю отчет о ее уроках позже.

– Но, мама…

– Замолчите, мисс. И слушайте, что я вам говорю.

Глава 14

Радость от пребывания дома удовлетворяла Беатрис, но она сделала одно открытие – Уильям потерял голову от любви к новому младенцу.

Он никогда не проявлял особых чувств к Флоренс и Эдвину, во всяком случае, они были сдержанно отеческие, не более того. Но об этом ребенке он волновался, как женщина. Беатрис стойко переносила раздражение, стараясь не проявлять его при муже. Она хорошо представляла себе, что трудности еще впереди.

Но она преодолеет их. Беатрис была терпелива и надеялась на здравый смысл. Безусловно, Уильям должен понять, что она женщина такого типа, внешний вид которой гораздо лучше, чем у этой гувернантки, чье имя она теперь вычеркнула из памяти. Что было, то было, и хорошо, что закончилось. Теперь следовало обсудить более важные проблемы, острый кризис прошел.

Как чудесно было дома! Полировать своими руками перила лестницы, когда поднимаешься к себе в спальню, остановиться и посмотреть вниз на холл с его черными и белыми цветами на изразцах, на хризантемы в чашах, пылающих цветом уходящей осени, полюбоваться хорошо отполированной мебелью и хорошими картинами на стенах. Она признавалась себе, что испытала удовольствие собственника.

Она так долго добивалась успеха, с тех пор как в первый раз переступила порог этого дома, доказала, что достаточно ее желания, чтобы он мог осуществиться. Даже если это далось дорогой ценой. Правда, ее смущало, что цена остается высокой. Казалось бы, она уплатила, и будущее надежно, кризис, такой как этот, уже закончился, и обещания даны. И она никогда не будет банкротом, зная способность своей натуры восстанавливать душевное равновесие и ни за что не терпеть поражения.

Ее даже не обескуражило, что ребенок доставляет удовольствие Уильяму. Вполне возможно, она сама найдет в ребенке опору для самоуважения. Хотя это маловероятно.

Ее ближайшая цель – снова иметь мужа. Отменить эту чушь, чтобы они спали в разных комнатах.

Но чтобы осуществить это удовольствие, потребуется некоторое время и много такта.

Между тем большую часть времени у нее поглощают дела в магазине и их обсуждение. Ее визит сегодня после полудня был коротким, только туда и обратно (после неприятного путешествия, усталости и беспокойства Уильяма об экипаже). Но даже в этот короткий период она заметила, что витрины устарели и не производят впечатления, двум пожилым, хорошо одетым покупательницам не предложили стулья, а у молодого помощника продавца в отделе перчаток крайне неопрятные волосы; пушистый зеленый ковер, безусловно, был страшно пыльный, и на нем отпечаток ноги, который, вероятно, остался с середины дня.

После долгого отсутствия ее глаз был более критичным. Но она в точно назначенный срок вернулась домой. Завтра утром Адам Коуп и шесть человек встретятся с ней в ее офисе обсудить дела по торговле за последний квартал, а потом устроят общее собрание продавцов. Беатрис хотела, чтобы распаковали итальянский шелк и выставили его на витрине перед наступлением Рождества. Она надеялась, что у молодого мистера Браша есть кое-какие умные идеи по оформлению витрин перед Рождеством. И, без сомнения, у штата сотрудников накопилось множество проблем.

Как хорошо быть дома! Часто она и Уильям проводили большую часть времени в разговорах о том, что она делала во время путешествия. У нее всегда было так много работы, что она не знала чувства одиночества. Случалось, ей приходило на ум, что у других женщин в ее возрасте есть много друзей, а у нее нет. Но это нисколько не смущало ее. Если это так уж нужно, то у нее есть семья, преданный штат служащих в «Боннингтоне», Хокенс, которая проводила ее до порога спальни после свадьбы. Зачем ей нужны друзья, бездельники, с их пустой болтовней? Жизнь, которую ведет ее мать в безумной скуке, убедила ее в правильности своих мыслей.

– Этот ребенок не в твою породу, Беа, – сказала ей откровенно мама. – Она будет красивой.

– Да, она похожа на Уильяма, – ответила Беатрис спокойно.

Это была правда. Искрящиеся карие глаза Уильяма. И шарм. Даже в возрасте десяти недель лицо девочки озарялось улыбкой, когда она восхитительно потягивалась. Она была настолько очаровательна, что наперед можно было сказать: девочка станет очень избалованным ребенком.

Флоренс, к несчастью, на фоне малышки окажется в тени.

Пройдут годы, и однажды мисс Дези Овертон затмит свою старшую сестру.

– Мы столкнемся с этой проблемой, когда она возникнет, – бормотала Беатрис в часы горьких размышлений по ночам, когда сомнения одолевали ее.

Рано или поздно Флоренс догадается, что малышка приемный ребенок, родившийся при странных обстоятельствах, но от этого лучше не станет.

И потеряет ли Беатрис Уильяма?

Но разве она уже не потеряла его, после того как он решительно закрыл двери голубой комнаты?

«Терпение, – снова сказала она себе. – Я права. Я должна быть права!»

В этом году произошло несколько событий.

Чарлз Стюарт Парнелл, губитель женщин, был мертв.

Молодой Вильгельм из Пруссии, племянник принца Уэльского, сидел на троне в Германии, и Уильям встревожился по этому поводу. Правда, он не доверял этому человеку. В стране, в которой превыше всего ценили физическое здоровье, молодой принц так стремился скрыть свою сухорукость, что испортил характер. Он был таким честолюбивым, так восхищался силой старого воинственного Бисмарка! Хотя его бабушка, королева Виктория, все еще сохраняла привязанность к нему. Старая королева, еще более прямая из-за ревматизма, потеряла свою самую младшую, драгоценную дочь, свое единственное сокровище, принцессу Беатрис, отдав ее замуж за красавца.

Магазин «Боннингтон» лихорадило, там торопились снабдить гостей нарядами к этой свадьбе.

Новый итальянский шелк имел триумфальный успех, о нем ходили толки, хотя особой надежды, что элегантная принцесса Луиза закажет себе из него платье, не было. Старая королева изо всех туалетов в Вндзоре надевала лишь мантию и была уже настолько стара, что мало интересовалась сменой туалетов: теперь ее нельзя было причислить к покупателям. Но говорили – и это уже другие толки, – что она в восторге от предметов из итальянской кожи и венецианского стекла, которые оказались среди подарков к свадьбе принцессы, и даже интересовалась, где они это добыли.

Так иностранный отдел Беатрис содействовал успеху магазина у высшей знати. Теперь вместе с мистером Брашем, умным ее помощником, Беатрис планировала показ театральных костюмов в связи с тем, что в Лондоне имела большой успех оперетта «Микадо» композиторов Жильбера и Сюивана. На витринах Беатрис представила очень колоритные и экстравагантные восточные костюмы из разноцветного шелка, кимоно, китайский фарфор и желто-зеленые одежды ведьм. Даже Уильям откликнулся на это.

– Ты становишься виртуозом, Беа, – сказал он.

И удовольствие, которое она получила, было пропорционально комплименту.

– Я добилась успеха, не правда ли?

– Правда.

– Тогда не пойти ли нам вечером в театр, отметить успех? – Она спросила это бессознательно и сразу подумала, что наденет дорогое платье, долго висевшее в шкафу, и теперь Уильям заметит его, так как не будет конкурентки, привлекающей его внимание.

– Почему бы и нет, – дружелюбно сказал Уильям, – и отчего бы нам не взять с собой Флоренс. Она уже достаточно большая, чтобы не ложиться рано спать, ты не думаешь?

– Я полагаю, что да, – ответила неохотно Беатрис, ей хотелось провести вечер вдвоем с Уильямом. А у Флоренс было печальное свойство – ее тошнило, когда она волновалась. Но если Уильям собирается взять с собой старшую дочь, значит, он хочет быть прощен. Достаточно того, что он согласился идти. Наконец семейный выход состоялся, включая маму, которая выразила желание пойти, и ее верную унылую, запуганную мисс Финч.

Получилось не совсем то, что намеревалась устроить Беатрис. Но учитывая, что Уильям много вечеров проводил в клубе, это было лучше, чем ничего.

Они взяли ложу и заняли ее задолго до того, как подняли занавес. Флоренс, как самая маленькая, села на позолоченный стул в первом ряду, так, чтобы беспрепятственно рассмотреть сцену.

Она была невероятно счастлива. Флоренс давно уже думала, что стала достаточно большой, чтобы выходить вечером из дома, и вдвойне была довольна, что Эдвину пришлось остаться дома. Она объяснила ему покровительственно, что покажет ему программу.

Флоренс надела белое платье, отделанное крошечными бутонами роз, и голубую бархатную накидку. Ее длинные волосы, завитые в локоны, спадали на накидку, и она выглядела очень красиво. Флоренс была опьянена своей нарядностью, и в ней проявилась женственность, когда она почувствовала себя красивой. Кто-то сказал, что однажды мисс Дези положит на обе лопатки мисс Флоренс, если их сравнивать, но это казалось Флоренс пустяком по сравнению с тем, какой триумф она испытывала сегодня вечером. Дези быстро заснула в своей колыбельке, а Флоренс давала волю своей фантазии, считая себя самым красивым ребенком в "Лондоне и даже в целом свете.

Она села на стул, который был слишком большой для нее и упивалась, глядя на сцену, на леди с обнаженными плечами и сияющими драгоценностями, на джентльменов в вечерних костюмах, думая, что они не более красивы, чем мама в ее восхитительно прекрасном платье и папа, улыбающийся и счастливый, каким он не был уже очень давно.

Бабушка уселась на задний ряд. Иногда она ерзала, поскрипывая стулом, стараясь, чтобы это было незаметно, как будто стул под ней вот-вот сломается (это только она опирается на спинку, говорила Лиззи). Она и мисс Финч жевали в ложе шоколад. Флоренс было запрещено что-либо есть, во избежание последствий, когда никто, ни мама, ни папа, не смогут оказать ей помощь.

Бабушка, огромная, в шуршащем платье из черной тафты, вероятно, радовалась, что в ложе был отдельный вход.

Она становилась чем старее, тем прожорливей и говорила откровенно, что она очень любит хорошую еду, пока еще может переварить ее. К сожалению, она доставляла себе это удовольствие и в театре и шумно сосала сладости, чем вызывала раздражение. Наконец занавес поднялся, и сверкающая сцена распростерлась перед глазами Флоренс. Она была ослеплена и еще ничего не понимала. Она была в экстазе от удовольствия и знала, что всю жизнь будет вспоминать этот вечер. Даже несмотря на то, что это счастье было таким коротким.

В первом же антракте бабушка вдруг спросила:

– Эта мисс Медуэй… Мне кажется, ты сказала, что она в какой-то семье, в Германии, Беа?

В Швейцарии, мама.

– Пусть в Швейцарии. Но ее там нет. Я видела ее на Фласк Вок сегодня утром.

Мама резко повернулась.

– Должно быть, вы ошиблись.

– Нет, нет, я еще не ослепла. Правда, Финч?

– Да, миссис Боннингтон, у вас прекрасное зрение.

– Она была в своем коричневом платье и в маленькой шляпке. Она всегда одевается опрятно, должна я сказать, и выглядела так, словно шла из Овертон Хауза. Надо было ее окликнуть?

– Нет, – сказала мама. Ее яростный шепот и странная дрожь в голосе чуть не сбросили Флоренс со стула. – Вы ошиблись, мама, мисс Медуэй в Цюрихе. Правда, Уильям?

Вместо ответа папа совершил нечто экстраординарное: встал и вышел из ложи, дверь за ним закрылась тихо, как будто он не хотел никого беспокоить.

– Что такого обидного я сказала ему? – проворчала бабушка. – Правда, Беа, Уильям нелепо себя ведет. Он случайно не болен?

Прежде чем мама ответила, занавес поднялся и на сцене снова начались чудеса. Папа пропустил их. Он, правда, должен скоро вернуться, или ему испортили представление. Когда он не вернулся, это испортило пьесу и маме, и Флоренс тоже, она больше не могла сосредоточиться на сцене. Ее обостренные чувства говорили ей, что как-то все здесь неправильно. Папа таинственно исчез, а мама сидела неподвижно, и обе руки сжимали красивый веер из страусовых перьев. За этим беспокойством скрывалось что-то неладное. Наверно, бабушка сказала правду и мисс Медуэй вернулась.

Если она была недалеко от Овертон Хауза, то почему не позвонила в дверной звонок и не вошла? Может, она боялась маму? Из-за таинственной причины, о которой никогда не говорили Флоренс и Эдвину. Но в таком случае, почему она ходит около дома?

Когда окончился второй акт и зажегся свет, мама сказала спокойно:

– Извини, милая Флоренс, я на одну минутку, посиди здесь с бабушкой, – и тоже вышла из ложи.

Конечно, она пошла искать папу.

– Мужчина! – бормотала бабушка. – Эгоист несчастный! Финч, нет ли здесь еще клубничного шоколада? Ладно, надеюсь, они вернутся назад прежде, чем опустится занавес.

Мама вернулась одна. Она сказала Флоренс:

– Папа себя плохо почувствовал, он взял кэб и поехал домой. Мы подождем, когда кончится спектакль, иначе мы не найдем Диксона.

Она сказала это, сдерживая раздражение. Как будто она боялась, что третий акт будет длиться бесконечно.

– А как вы узнали, что папа заболел? – шепотом спросила Флоренс.

– Швейцар сказал мне, что он взял кэб. Папа оставил записку для нас.

Но Флоренс, к сожалению, иногда сама врала и довольно хорошо улавливала, когда врут другие. Она понимала, что папа ушел из театра не потому, что заболел. Он собирался поискать мисс Медуэй. В темноте. И теперь они оба потеряются.

– Она очень устала, вот и все, – ответила Лиззи, передавая уныло всхлипывающую Флоренс. – Выезд в театр был слишком утомителен для нее. Уложите ее в постель и дайте ей горячего молока. Это была ошибка, брать ее с собой, недаром я боялась. Она еще мала для театра.

И ни слова о папе, который потерялся.

Ни слова о Диксоне, который вез четырех леди, а папино место было пустым.

Рыдания Флоренс так усилились, что у нее опухло горло и она не могла говорить. Она была в таком нервном состоянии, что боялась спросить, вернулся ли папа домой и в своей ли он спальне, или она пуста так же, как и его место в экипаже.

– Все утрясется к утру, – весело сказала Лиззи. Папа вернется домой с мисс Медуэй?

Странно, но Флоренс рыдала так сильно, поскольку она знала, что мама никогда не позволит вернуть мисс Медуэй к ним в дом.

Часто после ее возвращения из Италии с новым ребенком Флоренс снова собирала все обрывки разговоров, она упрямо их слушала в надежде найти ответы на свои недоуменные вопросы. Но ответы приводили ее в уныние.

– Флоренс, я прошу тебя и Эдвина никогда больше не упоминать это имя. – Затем мама добавляла более спокойно: – Это обижает мисс Слоун, когда вы все время напоминаете, то один, то другая, что мисс Медуэй была вашей любимой гувернанткой. Ничего трагичного нет. Такие вещи случаются в жизни. Люди приходят и уходят.

Более убедительный голос Беатрис не был услышан. Не прошел еще шок после первого ее приказа, сказанного по слогам: «Под-чи-нять-ся». Флоренс была в состоянии только сделать заключение, что мисс Медуэй совершила что-то нехорошее. Между тем папа, очевидно, так не считал, иначе он не пошел бы вечером на ее поиски.

Вернется ли он домой?

Слезы лились по щекам Флоренс. Она услышала шуршание накрахмаленного фартука Лиззи, шипение маленькой спиртовки, и молоко было согрето. Под привычные звуки в детской ее опухшие от слез глаза закрывались.

Возможно, это были сновидения о театре. Куда-то исчез папа. Наконец она подумала с удовлетворением, что ее перестало тошнить.

Очень ранним утром дверь голубой комнаты шумно закрылась. Но это были служанки, задолго до этого вставшие с постелей. Они говорили, что мистер из театра пошел в свой клуб, и только Беатрис, лежа в кровати, слышала этот утешительный шум.

Как и Флоренс, она тоже боялась, что Уильям исчез и никогда не вернется.

Три часа утра – время, не располагающее к мудрости. Беспокойство и горе заняли ее место.

Беатрис тихонько постучала в дверь к Уильяму, затем громче.

– Уильям, это я. Думаю, ты не видишь через закрытую дверь.

Его голос неохотно ответил:

– О Господи, конечно, не вижу.

Она вошла и увидела его стоящим за бюро. Он что-то писал при свете лампы. Подумав, она сказала:

– Где ты был? Что ты делал? – И необдуманно у нее вырвались слова: – Что ты пишешь?

– Письмо.

– В этот час ночи?

Он был еще одет в вечерний костюм и выглядел болезненно-усталым и опустошенно-сдержанным. В глазах жгучая напряженность.

– Это в отель, в Рим. – Он помахал перед ней листком письма, показывая головой на строки, написанные его прекрасным почерком: «Управляющему Гранд-отеля…». – Чтобы ты не думала, что это письмо к Мэри Медуэй, ставшей между нами.

– Ты уезжаешь?

– Я так думаю.

– Возможно, это хорошая идея.

Что еще могла она сказать, встретив взгляд его страдающих глаз?

– Мама могла ошибиться, ты же ее знаешь, – сказала она.

Он слегка кивнул. Потом сказал невнятно:

– Может быть, она вернулась, чтобы посмотреть на младенца? Если, конечно, она приехала. В остальном она не нарушит слова.

– Это все равно не по правилам, смотреть на ребенка! – крикнула Беатрис в ярости.

Он отошел от лампы так, что его голова осталась в тени, невозможно было разобрать, какое у него выражение на лице.

– Уильям! Ты должен забыть о ней!