Текст книги "Философия в семи предложениях"

Глава первая
Протагор

Мера всех вещей – человек.

Протагор, «Теэтет»

Греки любили философствовать! Основные вопросы бытия были всегда интересны человеку, но древние греки преуспели в этом особенно. Их размышления – порой фрагментарно, из вторых рук – дошли до нас в письменных текстах. Как бы ни развивалась философия в исключительно устных культурах, греки ценили письменность в дополнение к устной памяти и преданию. Сократ, как вы помните, ничего не написал, но своими диалогами создал огромный пласт литературы. Менее известный человек, живший после него, кое-что все же написал, и его знаменитое изречение заслуживает нашего внимания.

Протагора (V век до н. э.) не следует путать с Пифагором и Парменидом, древнегреческими философами, которые, в числе многих, жили до Сократа. (То, что жизнь Сократа делит историю философии на две эпохи, говорит о его значимости). Эти мыслители также заслуживают внимания, и я помню, как в свое время с огромным удовольствием изучал их творчество на курсе античной философии. Однако Протагор выделяется среди них благодаря своему изречению об абсолютной оценке:

Мера всех вещей – человек, существующих, что они существуют, а несуществующих, что они не существуют .

Он утверждает, что люди не просто измеряют или оценивают вещи – такие, как характер, колесницы, лодки и рыбы, – но что каждый человек сам является мерой. Каждый человек сам по себе есть оценка или суждение. Что же это значит? Ни один человек не является линейкой, весами или счетчиком Гейгера, хотя мы и пользуемся такими измерительными приборами.

Что есть мера?

Обычно считается, что люди пользуются некими абсолютными, объективными стандартами для измерения. Даже такие неадекватные и одномерные показатели, как IQ, не определяются нашим субъективным отношением, а Менса  очень придирчиво относится к этому вопросу.

С другой стороны, с Протагором согласен шекспировский Гамлет, по крайней мере в том, что касается этики: «Ибо нет ничего ни доброго, ни худого, а только мышление делает его таковым» . То есть этика не имеет объективной основы; разные люди оценивают ситуацию по-разному. Эти слова появляются в разговоре о Дании, которую Гамлет, в отличие от своего собеседника Розенкранца, называет «тюрьмой». Если Гамлет прав, то и он и его собеседник правы в отношении Дании.

Что же тогда хотел сказать Протагор? (Отложим пока серьезные трактовки Шекспира). Чтобы выяснить это, нам нужно окунуться в греческую философскую среду и не спешить с критикой или с похвалой. (Протагор одобрил бы такой подход.)

Протагор считался главным среди софистов – интеллектуалов, которым платили за отстаивание взглядов их спонсоров. Они были искусными ораторами и глубокими мыслителями. Первоначально слово «софист» означало что-то вроде нашего «профессора», но позже софистами стали называть наемных интеллектуальных убийц, философов по найму, не имеющих собственных принципов. Их аргументы, якобы, были лишь орудием воли их спонсоров. Можно много спорить об этической стороне этого занятия, но сама по себе плата за философствование не отменяет качества аргументации. С другой стороны, если мы будем считать софиста кем-то вроде спичрайтера публичного политика, наше отношение к нему изменится в лучшую сторону. Какова бы ни была здесь нравственная составляющая, Протагор был прежде всего лектором, который формулировал и обсуждал вопросы, возникающие на рынке идей, который, кстати, все еще существует. Давайте же присоединимся к этой дискуссии.

Мифология и философия

Протагор был одним из той смелой группы дотошных мыслителей, которые устали от – или, по крайней мере, стали скептически относиться к – греческой мифологии с ее пантеоном богов. Да, истории о богах часто были захватывающими и достойными повторения. Недавно опубликованная книга Люка Ферри так и называется «Мудрость мифов: как греческая мифология может изменить вашу жизнь» . В мифе всегда присутствовала мораль. Геркулес, последний сын Зевса, был лихим и драматичным персонажем, который начинал как простой (хотя и могущественный) смертный, но после смерти стал богом. Да, он был несколько импульсивен, лишен рассудительности, но он был настоящим героем. Зевс считался апофеозом власти, но не обладал моральным авторитетом. Даже сила Зевса не подтверждает идею о том, что «прав тот, кто сильнее», поскольку невиданная сила может привести к бедам божественного масштаба. Моя цель – не исследование или психоанализ обитателей греческого пантеона, а общий вывод: мифология, в некоторой степени, может формировать и определять, наше отношение к суровым фактам семейных отношений, жизни, смерти и сексуальности (и некоторые боги были склонны к безнравственному поведению).

Тем не менее, проблема греческой мифологии (или любой другой мифологии, восточной или западной) заключается лишь в том, что это именно мифология; не вполне история, и не вполне философия. Слишком часто боги, несмотря на драматичное происхождение и магические способности, были не более чем полупрославленными смертными. Именно это порицала растущая группа греков, которые были обычными людьми, любившими размышлять над смыслом жизни, метафизикой и моралью. А что делать разуму, когда у него появляется возможность исследовать жизнь и ее процессы в отрыве от почитаемых всеми греками освященных веками историй? Разуму остается только философствовать – что он и делал.

Протагор и его соратники искали объяснения более абстрактного, но и более убедительного характера, чем те, что предлагали древние мифы. Они искали универсальные принципы, выстраивающие факты в логическую, связанную цепочку. Хотя сравнение не совсем корректное, попробуем понять их подход на примере веры в зубную фею. Когда у ребенка выпадает молочный зуб, этот зуб следует положить под подушку, и тогда зубная фея проявит к ребенку благосклонность и неким магическим образом превратит зуб в денежку. Это забавная сказочная история, которая нравится детям, но она ничего не сообщает ни о природе благосклонности, ни о значении зубов, ни о значении людей, у которых эти зубы растут и выпадают по естественным причинам или от кариеса.

Так, например, Фалес Милетский пытался найти первооснову всего сущего. Он считал, что такой первоосновой является вода, которая была чем-то большим, чем дождь, океаны, озера и лужи. Она была везде и потому могла быть корнем и первопричиной всего сущего. Воду, или влагу, можно найти в облаках, в растениях, в животных (водных, сухопутных или земноводных) и в жаждущих смертных. Она конденсируется и испаряется, но никогда не покидает планету. Учитывая распространенность и важность воды, Фалес пришел к выводу, что вода – это не просто одно из необходимых для жизни веществ на земле. Скорее, вода – это объединяющий принцип существования. Как бы мы ни относились к Фалесу, его мышление не абсурдно, и оно указывает на стремление, отвергнув мифологические хитросплетения, объяснить устройство мира с помощью философии. По крайней мере, он пытался это сделать.

Определяем ли мы реальность?

И здесь нам стоит обратить внимание именно на Протагора. Вместо того чтобы искать первооснову в природе (что-то типа воды Фалеса), Протагор перешел от природы к человеку. Скептики сомневались в способности простых смертных приобретать объективные знания об окружающем мире. В конце концов, мы всегда смотрим на мир предвзято. Дети видят то, что не замечают взрослые. Взрослые иногда ошибаются – но, возможно, они просто видят то, что большинство людей не замечает. Одному человеку холодно при 20 градусах, а другому – жарко. Возраст меняет слух, зрение, память и может исказить суждения. В итоге получается, что видеть мир таким, какой он есть человеку не под силу. Объективная истина, не зависящая от нашего восприятия, постоянно и беспощадно ускользает от нас.

Мы еще вернемся к скептицизму при обсуждении Декарта и Паскаля, но Протагор не был скептиком. Он не отказывался изучать факты лишь потому, что мы не в состоянии их познать. Признавая, что скептики подорвали нашу уверенность в постижении объективной реальности, он исходил из того, что нам известны наши собственные точки зрения, суждения и убеждения. То есть оценку вещам даем мы; сами по себе вещи себя не измеряют и не оценивают. Например, по моему мнению, большинство картин Фрэнсиса Бэкона уродливы и, соответственно, малопривлекательны. Меня они отталкивают. На этом история, а точнее моя история, заканчивается. Это мой мир, моя система координат. Вас же, напротив, могут радовать искаженные фигуры и цветовые решения Бэкона. Это ваша система координат, границы вашего мира.

А теперь вернемся к высказанной ранее скептической точке зрения. Одному человеку в комнате холодно, а другому – жарко. По мнению скептика, из-за изменчивости восприятия, мы не можем достоверно знать, насколько холодно в комнате. Но Протагор не видит противоречия в том, что одному человеку холодно, а другому – жарко. Противоречие исчезает, как только мы рассматриваем индивидуальное восприятие. Есть два суждения, каждое из которых по-своему достоверно. Так, мне картины Бэкона кажутся дикими, а вы получаете от них эстетическое удовольствие, и это лучшее, чего мы можем достичь. А может быть и так: пройдет время, и я стану обожать картины Бэкона, а свое прежнее суждение буду презирать. В любом случае, это будет мое суждение.

На первый взгляд, выглядит это довольно привлекательно. В конце концов, как говорится, De gustibus non est disputandum – «О вкусах не спорят». Авангардная игра саксофониста Петера Брётцмана может вознести меня на вершину эзотерического восторга, в то время как другие, заткнув уши, выбегут из комнаты. Но Протагор вывел этот принцип далеко за пределы художественных суждений. Обратите внимание на референтный диапазон (или размах) его утверждения: «Мера всех вещей – человек» – и вкусов, и фактов, и принципов, и даже сущности сущего. То есть буквально всего.

Давайте проследим за ходом его мысли. Если довести это утверждение до крайности, древнее высказывание покажется очень современным. Если Протагор прав, то и в вопросах морали не может быть никаких споров. Человек сам решает, что правильно, а что нет, что есть добродетель, а что порок, что следует любить, а что следует ненавидеть – как и утверждал Гамлет. Сегодня эти же рассуждения принято излагать на языке выбора, а не оценки, но идея остается той же. Если вы решили поступить так-то и так-то, то этот ваш выбор. Точка. Или, говоря словами Протагора, если вы решили, что такое-то дело – стоящее, значит, оно того стоит. Это верно независимо от того, что у вас за дело: плавание, воровство или перегон скота поближе к детскому лагерю.

Вопрос «Кто решает?» некорректен. Никто из нас не может возвыситься над всеми и быть объективным? Да, мы в ужасе от некоторых идей – таких, как пытки невинных ради удовольствия или хирургические операции, калечащие женские половые органы. Но что это говорит нам о реальности, если таковая действительно существует? Утверждение, что «человек есть мера всех вещей», само по себе является всеобъемлющим суждением. Ответ на вопрос «Кто решает?» заключается в том, что мы сами являемся мерой всех вещей. Иными словами, помимо человеческого суждения, других источников оценки не существует. Но почему Протагор (или любой, кто придерживается его точки зрения) считает, что мир устроен так?

Что сказал бы Протагор Теду Банди

Тед Банди был серийным убийцей, но он также был философом протагоровского толка. Примечательно, что свои философские идеи он записал на пленку перед тем, как изнасиловал и убил молодую женщину. Она была одной из десятков его жертв. Как сообщается в статье Луи Поймана «Моральная философия», Банди сказал:

Я узнал, что все моральные суждения – это «оценочные суждения», что все оценочные суждения субъективны и что ни одно из них не может быть доказано как «правильное» или «неправильное». Я даже прочитал где-то, что председатель Верховного суда Соединенных Штатов написал, что американская Конституция выражает не что иное, как коллективные ценностные суждения. Хотите верьте, хотите нет, но я выяснил для себя – то, что, видимо, не смог выяснить для себя председатель Верховного суда, – что если рациональность одного ценностного суждения равна нулю, то умножение его на миллионы не сделает его ни на йоту более рациональным. Также нет никаких «причин» подчиняться закону тем, кто, подобно мне, имеет смелость и «силу характера», чтобы сбросить его оковы….

Я обнаружил, что для того, чтобы стать по-настоящему свободным, по-настоящему раскрепощенным, я должен стать по-настоящему раскованным. И я быстро обнаружил, что величайшее препятствие на пути к моей свободе, величайший блок и ограничение для нее заключаются в неподъемном «ценностном суждении», согласно которому я обязан уважать права других. Я спросил себя: «Кто эти “другие”»? Другие человеческие существа, обладающие человеческими правами? Почему убивать человека нельзя, а любое другое животное – свинью, овцу или бычка – можно? Неужели ваша жизнь для вас важнее, чем жизнь свиньи для свиньи? Почему я должен быть готов пожертвовать своим удовольствием ради одного из них больше, чем ради другого? Конечно, вы не станете в наш век научного просвещения заявлять, что Бог или природа обозначили одни удовольствия как «этичные» или «хорошие», а другие – как «аморальные» или «плохие»?

Когда я преподаю этику студентам старших курсов светской школы, я часто предлагаю им прочитать эту цитату Банди, не указывая при этом автора. Затем я прошу студентов написать абзац о том, согласны ли они с основной идеей этого высказывания. Большинство студентов одобряют настроения неизвестного автора. Затем я сообщаю, что это высказывание было философией одного из самых известных серийных убийц в американской истории – философией, которая позволяла и даже подталкивала его к вопиющим преступлениям. Затем я прошу их пересмотреть свои суждения. Результаты, как правило, неоднозначны, но большинство студентов с тревогой и удивлением обнаруживают, что были согласны с мнением, оправдывающим серийные изнасилования и убийства.

И все же сегодня о серийном убийце по имени Декстер снимается телесериал – пусть даже комедийный. В довершение всего даже вышла книга под названием «Декстер и философия: мнение о брызгах [крови]» (Dexter and Philosophy: Mind over Spatter). Можно ли так легко перенести подобные кровавые зверства в нейтральную сферу развлечений? Для многих – да, и поэтому они согласны с Протагором, по крайней мере, косвенно: нет объективного добра и зла, ничего святого или кощунственного, ничего выше нас и ничего ниже нас. Само по себе все нейтрально, оценку всему ставим мы. «Человек – мера всех вещей».

Что же это предложение говорит нам о философии и о ее значимости? Философские утверждения, если они четко сформулированы, дают нам значительные поводы для логических и экзистенциальных размышлений. Часто они несут в себе некую истину и на этом основании соблазняют нас. Но утверждение не может быть истинным, если оно не согласуется с тем, как на самом деле устроен мир и как на самом деле устроены мы. Протагор действительно улавливает некоторые истины о вкусах и взглядах. Например, на основе своих вкусов я оцениваю качество пищи. По крайней мере, в этом вопросе я сам себе судья. И не важно, что думает обо мне гурман. Я выношу суждение на основе того, что чувствую в данный момент. В этом смысле я – судья, но можно ли назвать меня экспертом?

Из взглядов Протагора можно сделать странный вывод. В «Теэтете» Протагор даже утверждает, что ошибиться невозможно . Хотя он был учителем, но, по его собственным представлениям, он сам не может никого учить. На это Сократ спрашивает:

Ведь если для каждого истинно то, что он представляет себе на основании своего ощущения, если ни один человек не может лучше судить о состоянии другого, чем он сам, а другой не властен рассматривать, правильны или ложны мнения первого, но – что мы уже повторяли не один раз – если каждый будет иметь мнение только сам о себе и всякое такое мнение будет правильным и истинным, то с какой же стати, друг мой, Протагор оказывается таким мудрецом, что даже считает себя вправе учить других за большую плату, мы же оказываемся невеждами, которым следует у него учиться, – если каждый из нас есть мера своей мудрости?

Афинский овод вскоре расправится с этим опровергающим самого себя философским феноменом. Но об этом мы поговорим в следующей главе, где главную скрипку будет играть Сократ – наберитесь терпения.

Что такое относительность?

Языки отличаются разнообразием звуков и начертаний. Например, кошка – она и в Китае кошка. Однако, по-китайски и по-русски слово «кошка» пишется по-разному. И произносится «кошка» на разных языках по-разному. В результате долгого и хаотичного процесса, не сдерживаемого каким-либо централизованным планированием, каждая культура вырабатывает собственные конвенции общения. Можно ли считать, что эти две системы письма по-разному оценивают реальность? Вовсе нет.

Обе письменные системы (как и другие средства коммуникации) делают заявления о реальности, которая находится за пределами самих систем и за пределами людей, использующих пиктографические или идеографические методы. Но в обоих случаях речь идет об одном и том же референте – о кошке. Различия в языковых конвенциях не являются различиями в содержании. Кошка – это кошка на любом языке, и она не станет лаять, как бы ее ни оценивали. Более того, хотя местами и возникают трудности, можно перевести книгу с русского языка на китайский. Не все при переводе теряется; даже больше находится, чем теряется. Так что работы у переводчиков всегда будет предостаточно.

Продолжая говорить о вкусах (пока только о вкусах, а не об этике), спросим: все ли оценки одинаково экспертны? Поэт и литературный критик Т. С. Элиот выступал за воспитание «просвещенного вкуса». Вспомните, какую музыку и литературу вы предпочитали в юности. Скорее всего, теперь ваши вкусы поменялись. Возможно, вам по-прежнему нравятся детские стишки, и вы также смеетесь над ними, но ваши вкусы расширились. Да, вы по-прежнему любите смотреть мультфильм про Винни-Пуха (я имею в виду наш, не диснеевский мультик), но теперь вы понимаете и цените его более глубоко. Если это так (вы можете расширить список собственными примерами), то с возрастом ваши вкусы как минимум изменились, а скорее всего, стали изысканнее. Ваши прежние суждения, вероятно, соответствовали возрасту, но были ограниченными и (скорее всего) детскими. Апостол Павел отмечает это в известной фразе: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое» (1 Коринфянам 13:11; см. также Евреям 5:11–14).

Более того, само понятие улучшения или прогресса (а не просто изменения качества) требует и предполагает наличие объективного стандарта, по которому можно измерить улучшение (или ухудшение). Если бейсбольный бэттер бьет.250 в 2013 году и.310 в 2014-м, он стал лучше, если исходить из наилучшего возможного среднего показателя 1.000. Существует объективный показатель, и он определяется не восприятием бьющего. Так же обстоит дело и в искусстве. Мало кто из знатоков джаза будет спорить с тем, что саксофонист Джон Колтрейн за время работы в квартете пианиста Телониуса Монка стал играть лучше, или что его игра получила дальнейшее развитие в «классическом квартете» Колтрейна (1961–1965) . Здесь оценка не количественная или статистическая, а качественная. Кто-то может возразить, что это чисто субъективное суждение (как, например, жарко или холодно), зависящая от слушателя. Тогда кто же должен судить? Ответ прост: тот, чей опыт, знания и мудрость заслуживают одобрения. Хотя многие пьют вино, экспертов-дегустаторов мало. Один мой студент настолько поднаторел в этом деле, что может сказать, из какой части страны привезено то или иное вино. Я не способен на это, потому что не обладаю столь высоким уровнем мастерства. Но я и не утверждаю, что мои суждения о вине так же экспертны, как и суждения Марка. А однажды мне было даже неловко, когда один из моих студентов сказал мне, что вино, которое мне нравится – Кенни Джи винного мира. Поклонники джаза поймут, что это не было комплиментом ни вину, ни моему вкусу .

Художественные предпочтения – тема довольно широкая и основательно рассмотреть ее здесь не представляется возможным; я даже не привел четких эстетических критериев . Но моя мысль заключается в том, что красоту определяет не только эксперт. Иначе нас преследовали бы только объективные критерии, которые не обращали бы внимания на простые предпочтения.