Текст книги "Философия в семи предложениях"

История, добро и зло

Но Протагора еще может спасти Геродот. В своей «Истории» античный историк отмечает, что Дарий, царь древней Персии (который был своего рода антропологом премодерна, поскольку изучал культурные различия), созвал нескольких греков и спросил их, что нужно сделать, чтобы съесть своих мертвых отцов. Грекам не требовалось времени на обдумывание этого предложения, поскольку ничто не могло подвигнуть их на столь одиозное осквернение отцовства. Они практиковали кремацию, которая, по их мнению, была лучшим способом почитания умерших. Тогда Дарий пригласил нескольких каллатиан (выходцев из Индии) и спросил их, что заставило бы их кремировать умерших отцов. Каллатиане были в таком же ужасе, как и греки, и попросили Дария не обсуждать подобные зверства.

Протагор рукоплескал бы этой истории, если бы мог ее услышать, ведь она предоставляла еще одно доказательство правоты его мировоззрения. Но не все достойно аплодисментов. Хотя греки и каллатиане следовали принципиально разным погребальным обрядам, в обеих культурах почитали умерших. То есть в обращении с трупами только определенные (а не все подряд) практики считались правильными и уместными, и эти практики не применялись в отношении живых. Другими словами, смерть была наделена уникальным смыслом, и поэтому требовала, чтобы живые относились к мертвым с ритуальным уважением. Таким образом, греки и каллатиане разделяли глубинный принцип, согласно которому к умершим нужно относиться с глубоким почтением. Они расходились во мнениях относительно практик, вытекающих из этого принципа. Таким образом, культурные различия ни в коем случае не противоречат существующему глубинному моральному согласию между культурами. К. С. Льюис в книге «Просто Христианство» говорит именно об этом:

Я знаю, некоторые думают, что у закона порядочного поведения, знакомого всем нам, нет твердого основания, потому что в разные века разные цивилизации по-своему смотрели на нравственность.

Это неверно. Различия были, но они всегда касались частностей. Если кто-нибудь возьмет на себя труд сравнить нравственные учения, господствовавшие, скажем, в Древнем Египте, Вавилоне, Индии, Китае, Греции и Риме, то его поразит, насколько эти учения похожи друг на друга и на наше, сегодняшнее понятие о нравственности .

Доводы против Протагора сводятся к следующему. Если мы хотим чему-то научиться, если мы хотим совершенствоваться как человеческие существа, если мы хотим осудить Тедов Банди этого мира, если мы хотим иметь хоть какой-то изысканный вкус, если мы хотим понять и уважать человечество, то мы должны отвергнуть идею о том, что «человек есть мера». Каждый человек действительно является мерой некоторых вещей. Иногда он дает вещам правильную оценку, а иногда – нет. И понимание этого помогает отличить одно от другого в этом мире и даже за его пределами.

Глава вторая
Сократ

Жизнь без исследования не стоит и называть жизнью.

Сократ, «Апологии Сократа»

Некоторые люди сверх меры болтливы, причем без видимых причин. Возможно, они нервничают, не знают, чем заняться, или ненавидят тишину. Или им нравится слушать себя, даже если другие не разделяют эту страсть. Некоторые просто не знают, что неясный ум и открытый рот – опасное сочетание. Другие говорят очень мало либо потому, что им нечего сказать, либо потому, что боятся, что их мнение проигнорируют, опровергнут или осудят. Полагаю, что большинство или, по крайней мере, многие люди находятся где-то посередине. Есть и профессиональные ораторы – политики, учителя и продавцы. Их заработок зависит от способности говорить нужные слова в нужном ключе в нужное время – независимо от того, насколько правдивы и разумны их речи. А есть еще Сократ (469–399 гг. до н. э.), который как собеседник не имеет себе равных. Он всегда ценил слова и никогда не тратил их попусту. Эти слова мы помним и продолжаем размышлять над ними даже две с половиной тысячи лет спустя.

Сократ и философы

Все, что мы знаем об этом добродушном скромняге, который любил гулять по улицам Афин, почерпнуто из вторичных источников, в основном из рассказов Платона. Ранние диалоги Платона, вероятно, содержат больше сведений об историческом Сократе, чем поздние, что порождает научные дебаты об «историческом Сократе», в ходе которых достоверные источники отделяются от легенд. Вымышленные персонажи, которых мы встречаем в произведениях Шекспира и Достоевского, могут многому нас научить, но в некоторых случаях вместо вымысла нам нужна реальная историческая фигура, которая существовала где-то и когда-то. Сократ как раз представляет собой такую фигуру, поскольку он представлен нам как реальный человек, живой, дышащий и неповторимый. Отбросив споры, я рассмотрю небольшой отрывок из Сократа, чтобы понять, какие требования он предъявляет к своим собеседникам, живым и мертвым.

Сократ всегда считался типичным философом, хотя никогда не зарабатывал на жизнь преподаванием или написанием философских трудов. В отличие от софистов он не вступал в споры и не писал речей по заказу. Он не создал ни одной философской школы, и не имел официальных учеников. Овод не обитает в группах. Однако у него были враги. По сути, он стал первым философом-мучеником – его казнили за отрицание афинских богов и развращение молодежи. На первый взгляд, он был неудачником. Ведь философы вполне себе обеспеченные люди. У них всегда есть ученики, они пишут книги и статьи в научные журналы. А если они приобретают популярность, то получают школы, здания или именные стипендии?

Но так было не всегда. На Западе философия стала профессией, а сами философы стали получать статусные должности всего лишь несколько столетий назад. Ни Барух Спиноза, ни Дэвид Юм не зарабатывали себе на жизнь философией. Тем не менее, без этих исторических фигур не может обойтись ни одни более-менее толковый курс по истории философии.

Сегодня философ может размахивать визитной карточкой: «Финеас Когитатор, доктор, профессор философии, Университет Уайзекр» – и получать чеки и льготы от учебного заведения. Среди современных философов есть маститые профессора с бессрочным контрактом, есть доценты, стоящие на ступеньку ниже, есть ассистенты, которые работают не так давно и еще не доросли до бессрочного контракта. Далее следуют преподаватели, которые получают регулярное жалование, в отличие от приглашенных лекторов, о бедственном положении которых ходит много слухов. Эта иерархия довольно сложна и часто вызывает споры, вплоть до судебных разбирательств, но как бы там ни было, сегодня в академической среде существует строгая система статусов, которой во времена Сократа еще не было. Он был странствующим, свободным философом, его аудиторией был рынок, а студентами – его собеседники. Поиск истины был его главной задачей, какой бы трудной она ни казалась. Многие современные профессиональные философы полагают, что истина непостижима, тривиальна или несущественна, и что в философии есть рыба покрупнее. Или, как выразился философ Ричард Рорти (своими словами, но довольно точно): «Истина – это единственное, что мои коллеги позволяют мне обходить молчанием». (На что его коллега, Элвин Плантинга, возразил: «Я ваш коллега, и я не позволю вам молчать»). Но у Сократа не было коллег (он был единственным в своем роде), и он не позволял ни себе, ни своим собеседникам замалчивать что-либо. Чем же он занимался?

Сократ задавал вопросы о природе вещей. Он не был ни догматиком, ни скептиком, но любил задавать глубокие вопросы и часто оказывался занозой в той или иной части тела. Он предпочитал приобретение знаний философским спорам. Он был искателем, а не снобом. Он был готов следовать доводам, куда бы те ни вели, и совершенно не заботился о приобретении последователей, и уже тем более подхалимов. А. К. Грейлинг хвалит Сократа за его

…неустанные поиски сущности – абстрактного определения справедливости, непрерывности, истины, мужества, добродетели, знания, блага и т. д., которые в ранних диалогах обычно заканчиваются для участников апорией – состоянием незнания, что делать или думать по этому вопросу .

Сократ не столько приводил заранее подготовленные аргументы, сколько добивался отклика, чтобы прояснить вопросы и найти ответы (если это возможно). Поэтому его часто называют акушером и оводом.

Акушер не рожает, но делает рождение возможным. В «Теэтете» Платона он говорит: «бог понуждает меня принимать [быть акушером], роды же мне воспрещает» . Сократ не столько высказывал идеи, сколько использовал вопросы, чтобы получить ответы. Это называется диалектикой или диалектическим методом. Более технический термин – эленхус . Сократовская диалектика была средством достижения знания через дискуссию. Цель такого подхода в том, чтобы победила лучшая идея, а не лучший оратор (как это часто случалось с софистами). В этом Сократ был за миллион верст от теории Протагора «мера всему – человек». Ни Сократ, ни его собеседники не были мерой всех вещей или даже мерой чего бы то ни было. Напротив, все мы измеряемся истиной и должны стремиться к ней со всей честностью, независимо от того, находим мы ее или нет.

Овод сократовского толка побуждает к диалогу тех, кто довольствуется простым мнением. Платон призывает их к поиску знаний – убеждений, которые действительно согласуются с реальностью, и к мужеству опровергнуть чужие мнения, если они не необоснованные. Овод побуждает их додумать все до конца. Он или она не отвергает и не принимает традиции слепо, а исследует их в поисках истины. Овод – не оппортунист и не карьерист. Озорство необходимо для получения знаний; оно не банально и не продиктовано эгоистическими мотивами, оно служит цели – поиску истины путем проверки всего.

Метод человека

Для метода Сократа необходимы интеллектуальная честность и искренность. Отсюда знаменитая фраза: «Жизнь без исследования не стоит и называть жизнью» . Но что это значит? Как мы можем исследовать жизнь? Рассмотрим несколько ситуаций, при которых используется слово «исследовать». Нас может исследовать, а точнее обследовать врач, чтобы определить, здоров или болен наш организм. В этом случае эксперт исследует нас извне, хотя мы сами сообщаем врачу о некоторых беспокоящих нас симптомах.

В школе мы сдаем экзамены, которые призваны определить (в идеале), насколько хорошо мы усвоили знания. Нас ставят перед необходимостью представить доказательства наших знаний предмета. Например, «Объясните, почему Платон отстаивал идею форм. Обязательно объясните, в чем заключается различие между формой и материей в философии Платона». Таким образом экзаменатор обследует наши знания.

Нас также может обследовать психолог или психиатр, чтобы выявить расстройства и варианты лечения. В этой ситуации профессионал пытается раскрыть тот аспект нашего Я, который может быть опасен для нас, если оставить его без внимания. Это подводит нас к утверждению Сократа, поскольку понимание нашей психодинамики помогает нам узнать, почему мы думаем и чувствуем то, что думаем и чувствуем. Тем не менее, пациент, прошедший тщательный анализ, тоже может в некоторой степени расти в самопознании, хотя и не исследует жизнь по-сократовски. Пациент может знать, что у него есть нарциссическое расстройство, которое необходимо устранить различными способами, но при этом он не будет задумываться о природе человеческого состояния в целом или о том, почему с нарциссизмом следует бороться. Некоторые философы, которые придают большое значение человеческому Я, не считая это чем-то трансцендентным (например, Фридрих Ницше и Айн Рэнд), могут быть менее критичны к тому, что Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам  называет нарциссизмом – расстройством, от которого, к сожалению, страдают многие люди на высоких политических постах и артисты.

Это подталкивает нас к максиме Сократа, но не доводит дело до конца. В случае с врачебным осмотром, академическим экзаменом и психоанализом нас исследует кто-то другой. По мнению же Сократа, мы сами должны исследовать собственную жизнь – изучать установки, убеждения и поступки, которые делают нас теми, кто мы есть в мире объективных фактов и смысла. Никто не может сделать это за нас, но, по мнению Сократа, диалектика – лучшее средство для такого внутреннего анализа.

С Сократом, однако, связан один парадокс. В то время как Дельфийский оракул утверждал, что Сократ был мудрейшим человеком Афин, этот самый человек, искавший истину, утверждал, что ничего не знает. Его утверждение в какой-то мере созвучно словам апостола Павла: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» (1 Коринфянам 8:2). Однако Павел не отказывается от знания, а предостерегает от гордыни, которая запирает человека в темноте. Смирение Сократа отражало не крайнюю степень скептицизма, а стремлением к знаниям, которое закончилось лишь после его скоропостижной смерти. Сократ согласился бы с изречением Честертона из «Ортодоксии»: «Думать в одиночестве и гордыне – это путь к идиотизму» . Сократ был скромным мастером по разрушению ложных и неразумных убеждений, но делал он это не ради забавы. Он не думал в одиночестве или гордыне. Он искал нечто более прочное, чем мнение. Он искал сущности – справедливости, добра – а находил лишь невежество.

Эта неисследованная жизнь

Свою знаменитую фразу «Жизнь без такого исследования не стоит и называть жизнью» Сократ произнес на суде в Афинах, где его обвиняли в том, что он развращал молодежь своими философскими изысканиями. Его судебная речь – одна из самых известных в своем роде. Немногим философам – да и вообще кому-либо – выпадал шанс подвести итог всей жизни и отстоять правоту, заведомо находясь на краю гибели. Философы, как известно, часто попадают в неприятности, но редко принимают мученическую смерть или страдают физически. (Однажды я подслушал, как два философа, последователя учения Хайдеггера, сетовали на гонения со стороны представителей аналитической философии). Сократ был первым философом-мучеником. Но зачем потребовалось применять такие радикальные меры к скромному человеку, который жаждал знаний настолько, что был готов следовать за аргументами, куда бы они ни вели?

История эта, записанная в «Апологии» Платона, немного запутанная. Неустанные вопросы Сократа обо всем на свете – в том числе и о греческом пантеоне богов – не понравились афинскому обществу. Его приговорили к смерти за то, что он был атеистом и развращал молодежь гордых Афин. Сократ был атеистом в той же мере, что и первые христиане, которых тоже иногда называли атеистами. Они совершили одно и то же мыслепреступление: отрицали народные верования, не отрицая при этом идею высшего существа. И христиане, и Сократ считали это существо высшей инстанцией, которую нельзя было принудить или сбить с толку условностями. Конечно, Сократ жил до Христа и, вероятно, почти ничего не знал о Боге иудеев. Тем не менее, иногда он был охвачен духом (или даймоном), который говорил с ним. На этом процессе и в других случаях он говорил не о каком-то боге, а о единственном Боге, и о том, какое отношение это существо имеет к человеческой жизни. Однако афинский овод никогда не претендовал на роль пророка, не основывал религию и не писал священную книгу. Его философией были сама его жизнь и его смерть.

Сократ придерживался жизненных взглядов, которых мало кто придерживается сегодня. Он всегда был убежден, что ничто не может причинить вред хорошему человеку. Говоря иначе, Сократ утверждал, что лучше страдать от зла, чем причинять зло другим. Страдать за правое дело – благородно. Причинение вреда несправедливо, но, если страдалец ставит моральные принципы выше личной выгоды, он может непоколебимо сопротивляться злу. Это также дополняет убеждение Виктора Франкла, который незабываемо написал о своем опыте пребывания в нацистских концентрационных лагерях в книге «Человек в поисках смысла». Подвергаясь самым бесчеловечным пыткам, Франкл и некоторые из его товарищей по заключению пытались быть «достойными своих мучений» . Если человек достоин своих страданий, он сохраняет человеческое достоинство даже тогда, когда другие люди теряют его, творя зло в ответ.

Сократ, несмотря на наши весьма скудные знания о нем, не только один из самых узнаваемых философов и первый мученик философии, для многих он также является источником вдохновения. Философ Питер Крифт написал множество умных и часто нелицеприятных книг с диалогами, которые рассказывают о гипотетических встречах Сократа с разными людьми, например, «Сократ встречает Иисуса» или «Сократ встречает Декарта» . Когда я рассказывают студентам о Сократе, я пытаюсь представить им образец, героя философской трезвости и страсти. Как мы видели, история его жизни и смерти гораздо убедительнее историй других великих философов, таких как Иммануил Кант (1724–1804), который, несмотря на свой огромный вклад в философию, был чистой воды ученым, чья единственная драма происходила в аудитории. Что же тогда может сказать предложение «Жизнь без исследования не стоит и называть жизнью»?

Исследование нашей жизни

Во-первых, это утверждение – гипербола, провокационное завышение или преувеличение. Если воспринимать его буквально, то получается, что люди, не склонные к самоанализу, ведут никчемную жизнь. Это не так, поскольку мы все можем вспомнить добрых, умелых и любящих людей, чья жизнь имеет ценность, несмотря на отсутствие у них философских знаний или навыков или и того и другого. Когда я учился на философском факультете, моя парикмахерша спросила меня, что я изучаю. Когда я ответил, что философию, она спросила: «А что такое философия?» Мой ответ не был глубоким, но для нее он был в новинку. Было бы нелепо говорить, что из-за своего невежества эта женщина прожила жизнь, не заслуживающую внимания.

Честертон как-то пошутил, сказав, что достойное слово не грех преувеличить. Это тоже преувеличение, но факт остается фактом. Говоря: «Жизнь без исследования не стоит и называть жизнью», Сократ перегибает палку, но только чтобы шокировать нас и, конечно, побудить к размышлениям. Некоторым, просто невдомек, что они живут без исследования жизни, потому что они никогда не занимались самоанализом. Сократ имеет в виду, что размышления о трудных вопросах наполняют жизнь смыслом. Это также означает, что жизнь, лишенная интеллектуальной страсти, беднеет, потому что потенциал получения знаний пресекается. Как такое может произойти?

В худшем случае человек может не только избегать сложных рассуждений о тяжелых вопросах, но и возненавидеть саму логику. Сократ предупреждал об этом в диалогах Платона «Федон», «Лахет» и «Государство». Если мизантропия – это ненависть к людям, то мизология – это ненависть к логосу, или разумному рассуждению и диалогу. Сократ считал это постыдным и враждебным для познания истины.

Мизология может возникнуть, когда люди неоднократно слышат рассуждения с обеих сторон и не могут определить победителя. Их реакция может быть такой: «Рассуждения ни к чему не приводят» или «Логику можно закрутить в крендельки». Вряд ли они скажут: «Я ненавижу логику», но подтекст ясен: если логика не может решить спорные вопросы, то какой в ней смысл? Или, как говорят некоторые: «Жизнь не поддается логике».

Сократовский ответ заключается в том, что логика – наш лучший инструмент, даже если ее результаты неясны или неопределенны. В конце концов, какова альтернатива? Разве отсутствие логики может привести к истине? И если кто-то считает, что «жизнь не поддается логике», то в чем состоит логическая основа этого утверждения? Нет, мудрее искать недостатки в себе, чем в самом рассуждении.

Как сказал Сократ в «Федоне»: «…Охраним же себя от этой опасности и не будем допускать мысли, будто в рассуждениях вообще нет ничего здравого, скорее будем считать, что это мы сами еще недостаточно здравы и надо мужественно искать полного здравомыслия» .

С ним согласился гораздо более книжный философ Иммануил Кант. Противоядием от интеллектуального недомыслия является не отказ от рассуждений (мизология), а, скорее, улучшение рассуждений, какими бы трудными ни были эти поиски. И это несмотря на то, что те, кто высоко ценит разум, иногда сожалеют о своих поисках, когда они, похоже, заканчиваются неудовлетворенностью .

Мизология возникает и в другом месте: в мистицизме. Этот неоднозначный термин может означать самые разные вещи, многие из которых являются мистическими. Одна из школ мистицизма, не встречающаяся ни в еврейской Библии, ни в Новом Завете, считает, что рациональный ум – прямая помеха просветлению, поскольку он суетится вокруг различий, определений, аргументов, контраргументов и прочей гнили . Эти махинации препятствуют осознанию единства реальности; поэтому их нужно убирать, как мусор на улице. В этом может помочь йога или другие виды медитации.

Один восточный гуру, творчество которого я когда-то изучал – но не у которого учился, – написал: «Разум всегда ошибается» . Он, очевидно, хотел, чтобы люди поверили в это, и, предположительно, использовал свой разум, чтобы найти концепции, сформировать их в предложение и написать или продиктовать это утверждение для книги. Затем люди должны были прочитать и воспринять это утверждение, как предполагается, своим разумом. К данному моменту бессвязность этого утверждения должна быть очевидна.

Те, кто обращаются к некоему единству или сущности, выходящей за рамки рациональных понятий и человеческого языка, жестко подавляют и заглушают себя. Они стремятся заставить себя замолчать. Такие иррационалисты не способны спорить; они могут только указывать на ничто или на Ничто.

Но не все мистики мистичны. Сократ утверждал, что слышит «бога», но то, что он слышал, не было иррациональным; встреча также не освобождала его от строгости построения аргументов и контраргументов. Это был рациональный мистицизм, который Сократ не считал оксюмороном. Не считал его таковым и Блез Паскаль, с которым мы познакомимся в шестой главе.

Еще одно препятствие на пути к исследованной жизни – акедия. Этот изящный латинский термин обозначает нежелание стремиться к достойным целям – в данном случае интеллектуальным – из-за необходимости прилагать усилия. Буквально это означает «беззаботность». Акедия – это не неспособность. Мы вряд ли ожидаем, что десятилетний ребенок освоит эпистемологию Канта, хотя недавно я учил десятилетнего ребенка концепции дизъюнктивного силлогизма. Акедия отказывается от добра из-за лени. В каком-то смысле это слабость воли: человек знает, что такое добро, знает, что нужно сделать, чтобы добиться его, и (выражаясь современным языком) говорит: «Мне все равно». Много лет назад я случайно наткнулся на рекламу на MTV. (Прошу прощения.) Молодой человек пытался читать книгу, но, судя по выражению его лица, без особого успеха. Тогда он использовал пульт дистанционного управления, чтобы включить MTV. Это решило все проблемы. Вскоре выражение его лица сменилось на довольное.

Акедия – умное чудовище. Она не обязательно проявляется в каком-то одном виде действия или бездействия и может нанести удар с разных сторон. В книге «Акедия и я» Кэтлин Норрис рассказывает, что в юности ее увлечение романами было вызвано акедией. Она активно увлекалась литературой (не только дешевыми триллерами или романами), но при этом избегала тех вопросов, которые, как она знала, были самыми важными .

Отцы-пустынники (раннехристианские монахи), опираясь на Псалом 91:6, говорили об акедии как о «полуденном бесе», что понятно, если учитывать их строгий распорядок дня, состоящий из уединения, молитвы и чтения. Они старались защитить себя от «заразы, опустошающей в полдень». Другие грехи, такие как гнев, обжорство и скупость, быстро выявляются, и их следует избегать, но, как писал в IV веке богослов Евагрий Понтийский: «Бес уныния, который также называется «полуденным», – тяжелее всех» .

Если человек поддается акедии, у него нет мотивации бороться с пороками, которые мешают нашему познанию; нет стимула додумывать вещи до конца. Другими словами, акедия в применении к интеллекту отказывается от дисциплины, когда та предъявляет к нам слишком высокие требования. Лениться проще, легче, более преемлемо – и, наверно, веселее.

Учитывая плотность и специализированную лексику многих философских произведений, студентам, изучающим философию, приходится часто бороться с акедией. Я предупреждаю своих студентов, начинающих изучать философию, что они должны подготовиться к медленному чтению, а затем к медленному перечитыванию прочитанного. (Джеймс Сайр написал замечательную книгу, противоречащую общему тренду, под названием «Как читать медленно») . Я часто убеждаю их: «Философию невозможно изучать в многозадачном режиме. Включите режим монозадачности».

Акедия встречается и в устной речи. Прерванные фразы стали нормой даже для профессиональных ораторов, выступающих по радио и с трибуны. Это может свидетельствовать о том, что мысль так и не была до конца сформирована, не стоила того, чтобы ее излагать, или о том, что ход мыслей оратора был прерван. Кроме того, появилась привычка завершать предложение восходящей интонацией, при этом не задавая вопроса. Это превращает простое индикативное утверждение, которое должно отвечать факту, в вялую инсинуацию. Подумайте также о небольшом словарном запасе даже самых разговорчивых людей, которые полагаются на стандартные фразы и слишком часто употребляемые слова, такие как класс, супер, круто, отлично. Эти излияния обычно сводятся к «мне это нравится», этаким эмоционально заряженным акустическим взрывом, который практически ничего не утверждает об описываемой вещи. Акедия может быть очень шумной.

Наконец, Сократ бросил вызов акедии своим настойчивым стремлением докопаться до истины, лежащей в основе этики. Его не устраивало признание обычаев и традиций ради них самих. В знаменитом диалоге «Евтифрон» Сократ требует от своего собеседника найти основание для святости. Свято ли что-то, только потому, что так говорят боги? Или что-то свято, потому что боги признали это святым? Первое не может быть правдой, потому что боги часто ссорятся и ведут себя непристойно. Они не в том положении, чтобы устанавливать святость. Святость также не может быть просто признана богами, поскольку это выявит их нравственное несоответствие и покажет, что они подчиняются некоему высшему закону.

В этом диалоге (повествовательный сюжет которого я опустил) проблема не решена. Но, следуя сократовской манере, мы можем продолжить диалог и предложить решение. Сократ представил дилемму. Столкнувшись с любой дилеммой, можно спросить, есть ли выход? Нужно искать то, что принято называть «третьей альтернативой» . Но сначала мы должны увидеть, как аргумент Сократа был использован против теизма. Проблема Евтифрона якобы опровергает и монотеизм (заменяя святость благостью): либо Бог (как и все боги) действует произвольно, либо нравственность не нуждается в Боге. В любом случае, Бог проигрывает. Вот и все.

Но сам Сократ иногда говорил о едином Боге. На суде его обвинили в том, что он не верит в афинских богов. Как отмечает Пол Джонсон: «В моменты наивысшего духовного подъема Сократ всегда говорил “бог”, а не “боги”. Он был монотеистом» . Если это так, то Сократ мог предложить спасение, основанное на его собственном монотеизме. Этот Бог (уместно писать это слово с большой буквы) не подвержен слабостям богов, которые являются лишь идеализированными образами людей. Бог – это высшее существо, чей характер последователен. (В платоновской философии постоянство обнаруживается в неизменном мире идей). Такое неизменное существо не может быть непостоянным или произвольным, поскольку эти пороки отрицали бы его природу. Поэтому в основе нравственности лежит характер единого Бога. Вечный разум Бога подводит основу под идею добра.

Правда, Сократ не приводил этого аргумента. И данное рассуждение в том виде, в котором я его изложил, также не является достаточным для решения проблемы Евтифрона. Это потребовало бы более прочного монотеизма, чем тот, который мог предложить Сократ . Тем не менее, существует надежная третья альтернатива, которая зависит от некоторых убеждений самого Сократа.

Научные труды о Сократе огромны и не лишены значимости, и здесь я коснулся их лишь поверхностно. Но что делает фигуру Сократа столь убедительной, так это его рвение к истине, несмотря ни на что. Следующее предложение из эссе философа Фрэнсиса Бэкона «Об истине» имеет сократовский оттенок:

Разве кто-либо усомнится в том, что если бы умы людей были освобождены от суетных мнений, лестных надежд, ложных оценок, свободной игры воображения и тому подобного, то они у многих людей сжались бы и обеднели, исполнились бы меланхолии и отвращения и стали бы неприятны им же самим?

Однако Сократ говорит нам, что поиск истины стоит того. Исследование жизни может временами приводить к сомнениям в себе и даже к ненависти по отношению к себе, но для Сократа Я человека должно быть подчинено истине. Пусть эта мысль вдохновляет нас на ее поиски.