Текст книги "Планета шампуня"

После чего Стефани крикнула таксисту: «Жми-дави! » – Дэново словечко, о котором она узнала из моих рассказов и которое включила в свой лексикон. Она уехала, оставив меня у края тротуара, а вокруг меня во всех направлениях взмывали авиалайнеры – в небо, в неизвестность.

Меня вдруг охватило странное чувство, сродни галлюцинации, будто я в последний раз сознательно совершаю некий поступок – в данном случае, покидаю Европу.

Она исчезла, и я искренне полагал, что на этом поставлена точка.

25

Стоит ли говорить, что Стефани и Анна-Луиза поладили, как две кошки в одном лукошке.

Познакомились они вчера вечером, после того как Стефани и Моник прикатили к нам на гангстерски-лазоревом «бьюике», взятом напрокат в аэропорту Сиэтл-Такома (Си-Так), – тот еще автомобиль, дедуля наш одобрил бы: бензина жрет прорву, от приборной доски в глазах рябит – прямо электронное казино, на такой не по дорогам ездить, а в космос летать.

Джасмин, Анна-Луиза, Дейзи, Марк и я спокойно себе ужинали и судили-рядили по поводу Джасминовой стратегии продаж «Китти-крема»® («Пора мыслить глобально, ма!»), пока Марк не грохнул на пол плошку с Дейзиной «Растапастой»® – свернутой в спирали красной, желтой и зеленой лапшой с каким-то хитрым соусом.

– Господи, Марк, – запричитала Дейзи, – как ты собираешься жить на свете? Прикажешь под стеклянным колпаком тебя держать? Ну что стряслось, опять ворон считаешь? – (Марк показывал пальцем через всю комнату в сторону окна на улицу.)

Чудо-машина причалила к нашей мостовой на несколько часов раньше, чем мы рассчитывали, и из ее бархатистого нутра уже вылезали Стефани и Моник, обряженные в новенькие, только с прилавка, костюмы в стиле кантри. На обеих ковбойские шляпы, отутюженные джинсы в обтяжку и замшевые ковбойские сапоги, разница была только в куртках – на Моник короткая замшевая, а на Стефани глянцевая, из черного винила с бахромой, как у Джереми Джонсона[22]22
  Герой одноименного кинофильма (1972; реж. С. Поллак).


[Закрыть], и при ней муляжный пистолет в кобуре на ремне, затянутом вокруг ее осиной («ох-пополам-бы-не-переломиться») талии.

Мы пятеро плюс Киттикатя стояли у окна и оттуда наблюдали, как Стефани и Моник, потягиваясь, разминают мышцы после долгой езды.

– Десантная высадка супермоделей фирмы «форд», – произнесла Дейзи, и в тот же миг Моник метнула невидимое лассо, чтобы заарканить Стефани, которая резво отпрыгнула и, низко пригнувшись, выпустила все воображаемые шесть пуль, для убедительности выкрикивая бах-бах-бах, прямо в нас, оторопевших за оконным стеклом. Затем она щелчком сдвинула шляпу на затылок, выпустила изо рта призрачное облако сигарного дыма и подмигнула.

– Круто! – завопил Марк.

– Не понимаю, – сказала Анна-Луиза, – почему европейцы утюжат джинсы? К чему это? Такая пошлость!

Мы по-кретински помахали в ответ, как больные, очумевшие от лекарств. Как если бы мы не знали, кто они.

– Я открыла потрясающий способ доставать мисс Францию, – говорит Анна-Луиза.

Сейчас вечер, мы с ней сидим в ее обшарпанной кухоньке с деревянными шкафчиками и мусолим события вчерашнего дня.

– Говорить как бы с аристократической картавостью. Это мы с Марком изобрели по чистой случайности. Нужно просто все «р» менять на «г»: Чгезвычайно гада познакомиться с вами, мисс Фганс! Она чует, что над ней прикалываются, но в чем фокус, не улавливает. Вот и ерзает, как на иголках. Любо-дорого смотреть.

– Очень благородно с твоей стороны, Анна-Луиза, с таким радушием принимать у себя гостя из далекой страны. Так и чувствуется стремление всемерно содействовать установлению межкультурной гармонии в мире.

– Ты это мне, Тайлер Джонсон? Лучше не трогай меня! Я-то, дура, надела вчера к ужину свое лучшее платье ради этой еврошушеры, а знаешь ли ты, какой она мне задала вопросик? Как я одеваюсь по особым случаям! Курица безмозглая. Ты-то в кухне был, варганил свои фирменные «начос», которые, как ты, конечно, заметил, ни та, ни другая мисс Франс за весь вечер даже для вида не попробовали.

Хм-мм. У Анны-Луизы должно сложиться впечатление, что в таких вещах я целиком и полностью с ней заодно.

– Да-да, а главное, она будто и не сомневается, что фигура у нее лучше всех.

Насколько мне известно, Стефани и Моник болтаются по городу, «открывая для себя Дикий Запад» и на все сто пользуясь банковской карточкой «Лионского кредита», выписанной на имя папа. Все мои попытки дозвониться до Стефани, пока она была еще во Франции, как назло, заканчивались тем, что я попадал на ее автоответчик. На сегодняшний день Анне-Луизе известно только, что Стефани и Моник – приятельницы Киви, для меня же они не более чем случайные знакомые.

Вынося свой суровый вердикт двум французским фифам, Анна-Луиза одновременно вымешивает тесто для черничного пирога, от центра к краям, от центра к краям. А я грею руки над ее газовой плитой. Руки закоченели, потому что я нечаянно захлопнул себя в холоднющем тамбуре, который в доме Анны-Луизы отделяет входную дверь от жилого пространства. Не знаю, куда я задевал ключ от внутренней двери, где-то посеял, словом, мне пришлось целый час клацать зубами от холода, воображая себя космонавтом, который оказался отрезанным от основного блока корабля, запертым в шлюзовой камере, – как в фильме «2001: Космическая одиссея». Анна-Луиза еще не вернулась из бассейна, и кому из жильцов я ни звонил – «Человеку, у которого 100 зверей и ни одного телевизора», сестрам-нищенкам, – никто не откликнулся.

В конце концов выручил меня все-таки старикан. Он, как всегда, катил за собой свою тележку, на этот раз груженную пивом. В благодарность я помог ему подняться по лестнице, и когда он отпер дверь в свою квартиру, штук десять, не меньше, беззвучных, подрагивающих от любопытства, звериных головенок высунулись наружу и снова исчезли внутри, совсем как усики насекомого. Я хотел было сам сунуть голову внутрь – поглазеть на зверинец, особенно на прудик с карпами, вмонтированный прямо в пол, о котором мне рассказывала Анна-Луиза, но меня скупо поблагодарили (Ну все, проваливай!) и захлопнули перед носом дверь. Тут я услышал, что вернулась Анна-Луиза. (Ты уверена, что у этого типа, наверху, дома пруд с карпами? – Уверена. Сама видела мельком, когда заходила на минутку отдать посылку)

Анна-Луиза месит тесто.

– Марк втюрился, – докладываю я. – Он весь вечер терся возле Моник.

– Марк ребенок! – отмахивается Анна-Луиза. – Дейзи что о них думает?

– Дейзи думает, что им не хватает политкорректности. Они носят натуральный мех и не видят смысла в общественных протестах. Дейзи смотрит по «Си-эн-эн» передачи про серьезные студенческие бунты в Париже и не может представить себе, чтобы тамошняя молодежь в свободное от развлечений время не рвалась бы штурмовать Елисейские поля, вооружившись гранатами, огнеметами, прокламациями и лексановыми щитами. – Я отрываю комочек теста. – Но с другой стороны, Дейзи считает, что у них можно позаимствовать много ценных идей по части моды.

Похоже, говорить сейчас с Анной-Луизой о моде – все равно что сыпать ей соль на рану; гардеробчик Стефани и Моник заставил ее чувствовать себя деревенской простушкой.

– Ясно. Ну а Джасмин? Джасмин они нравятся?

– Нравятся? Да Джасмин все нравятся. А вообще, на нее действительно произвело впечатление – на всех произвело, – сколько они успели узнать про Ланкастер. Ты-то уже ушла, не слышала, а они стали выкладывать нам такие факты, о которых мы сами понятия не имеем: где можно сделать аборт, сколько у нас в регионе производится сельхозпродукции, как зовут депутата от нашего округа, где самый дешевый ресторан с мексиканской кухней, на каких именно изотопах специализировался наш Завод… В Европе умеют делать толковые путеводители.

– А зачем им это? Они решили сюда переехать, что ли? – Она с силой бьет кулаками в тесто.

– Не-а. Еще несколько дней, не больше. Как я тебе и говорил. Открывают для себя Дикий Запад.

– Им что, больше делать нечего? Они нигде не учатся? Не понимаю.

– Стефани и Моник ничего делать не нужно. Они богатые. Вернее, их родители. Насчет учебы я тоже не уверен. Я даже думаю, что богачи в Европе учатся отдельно от всех прочих. А может, они вообще бросили учебу. Я в этом не разбираюсь.

– Значит, у вас в доме они жить не захотели? Что ж так – не тянет на дворец, домишко-то? – Она прекращает месить. – Прости, занесло.

Я не в том положении, чтобы позволить себе обидеться. Неизвестно, какие меня могут ждать последствия.

– Они выбрали «Старого плута», пансион с завтраком, на бульваре Ван Флита. Рядом с торговым центром.

– Хм-мм. И где же они сегодня коротают вечер?

– В «Ковбойском баре».

– В «Ковбойском баре»? Надеюсь, они при своей «амуниции». Самое гнусное заведение на шоссе. Вся местная гнусь туда сползается.

Под «амуницией» подразумевается внушительный набор средств самозащиты, закупленных Моник и Стефани в Сиэтле перед дальней дорогой в Ланкастер: две здоровые косметички, под завязку набитые газовыми баллончиками, тихуанскими шипованными кастетами, нательной сигнализацией и «электропушками».

– В путеводителе сказано, что в «Ковбойском баре» проводится аттракцион «Скачки на диком бычке». Им охота посмотреть «родео».

– И ты отпустил их одних? Кто же придет им на выручку, если что?

– Сами так захотели. «Больше местного колорита».

– Хм-мм.

Я, как видно невооруженным глазом, опутан паутиной недомолвок, полуправд и просто лжи. Нет, я так и не признался – ни Джасмин, ни Дейзи – в своих отношениях со Стефани. По крайней мере, им не надо ничего скрывать от Анны-Луизы.

В то же самое время Стефани ведь тоже никто ничего не объяснил про Анну-Луизу, хотя она сама в три микродоли секунды просекла, что к чему. А теперь Стефани – закамуфлированная реактивная ракета, готовая в любой момент сорваться с подвижной пусковой установки, кочующей по всему Ланкастеру; она под столом трет ногой мою ногу, она полностью переключает внимание Марка на себя, отваживая его от Анны-Луизы, с которой она держится неуловимо-покровительственно, отчего та чувствует себя жалкой нищей провинциалкой.

Короче говоря, вчерашняя сцена – это было для меня уже слишком. Я чуть умом не двинулся: видеть Анну-Луизу и Стефани, обеих сразу, в одной комнате – это как барахтаться в вихревом потоке, где время, пространство, все всмятку… Если две планеты размером с Землю поместить рядом на расстоянии, скажем, всего в какую-нибудь милю, то в этом узком пространстве их гравитации друг друга аннулируют. И если вас поместить в этот самый промежуток, вы зависнете в невесомости.

Ну а сегодня у меня такое чувство, будто я сидел себе в некой комнате, в тишине и покое, и вдруг крылатая ракета «Томагавк» с диким ревом влетает в одно окно и вылетает в другое – все в десятитысячную долю секунды. Да, сейчас в комнате у меня снова тихо, но я никогда уже не смогу чувствовать себя здесь в полной безопасности.

И еще: когда я проснулся сегодня утром, моя подушка валялась на полу под Глобофермой. Видно, метнул ее туда во сне. Но что мне снилось, я не помню.

26

И снова в кухне Анны-Луизы.

– Тайлер-в-натуре! – повышает голос Анна, бросая в меня комком теста, который прилипает к моим волосам.

– Чего? – Я счищаю с себя тесто.

– Ты в порядке? – спрашивает она. – Ты как в прострации.

– У меня завал с учебой, – выпаливаю вдруг я. Ну и ну, сам не знаю, как это у меня с языка слетело.

– Ну уж, Тайлер, не сгущай краски.

– Не, правда. В этом году все наперекосяк. Работы у меня нет. Я только и делаю, что сплю, хлебаю кофе и гоняю на машине. Все эти диаграммы, бухучет – для меня как обратная сторона луны. – Плотина прорвана.

– По тебе не скажешь. Я же вижу тебя на занятиях каждый день. И в кафетерии ты частенько сидишь.

– Это когда я в «расслабленном режиме». Это ненастоящее. Говорю тебе, я упускаю возможность вовремя начать карьеру, Анна. И знаешь – мне плевать.

– Ничего тебе не плевать, Тайлер. А «Бектол» как же?

– Чао, «Бектол»! – Я приставляю указательный палец к виску, как пистолет.

Анна-Луиза расплющивает тесто на противне.

– Один семестр – не страшно. Наверстаешь. Подашь заявление с просьбой принять во внимание твой средний балл.

– Средний балл я тоже профукал. Так что можно сразу подавать заявление на курсы операторов автомата для жарки картофеля.

Анна-Луиза уверенными движениями подравнивает края, обрезая лишние полоски бледно-желтого теста, как специалист по косметической хирургии отсекает кое-что лишнее у поп-звезды.

– Я тебе помогу, Тайлер. У меня оценки сейчас хорошие. Давай разберусь, с чем там у тебя затык. Время я выкрою.

Анна-Луиза принимается в деталях разрабатывать план спасательных мероприятий, а мне даже слушать -скулы сводит. Через несколько минут я соглашаюсь, лишь бы поскорей отвязаться, не то я совсем завяну, если мне начнут втолковывать, что я должен заниматься как проклятый, чтоб ни одна минута не пропадала даром, а новый материал можно зубрить по очереди и потом встречаться и друг друга проверять – короче, разумный подход, разумно изложенный в процессе разумного времяпрепровождения – выпекания пирога с черникой.

Ну да ладно, главное – я увел ее в сторону от подозрений. Теперь Анна-Луиза будет считать, что странности моего поведения в последнее время объясняются исключительно драмой учебной, а не сердечной – если в этом и правда причина того, что со мною происходит.

Господи, каким дерьмом собачьим я себя чувствую! Я же сам знаю, что мне до смерти хочется просто раздеться до носков и лежать, переплетясь ногами с белыми гладкими ногами Стефани, и чтоб она кормила меня зелеными виноградинками, как гейша кормит с руки карпа в пруду, и чтобы она легонько потирала мне живот и фальшиво напевала бы мне в глаза тупо переведенные рок-н-ролльные песенки. Ну не сволочь?

– Ну, и где же ты в таком случае пропадаешь, – спрашивает Анна-Луиза, – если не корпишь часами над своим отельно-мотельным менеджментом?

– В полях, – отвечаю я. – В «Свалке токсичных отходов». На пустырях вокруг Завода. Шляюсь по заброшенным садам. Мне нужно собраться с мыслями, сориентироваться в пространстве.

– С завтрашнего дня начинаем с тобой заниматься, – предупреждает Анна-Луиза, провожая меня до шлюзовой камеры, на ходу вытирая руки посудным полотенцем.

– В субботу? – уточняю я – провинившийся. – Ладно. Давай.

– Я завтра работаю в утро, к четырем освобожусь. Потом мне надо заскочить в торговый центр. Можем там с тобой встретиться?

– Конечно.

– В «Святом Яппи». В четыре.

Целуемся. Не обнимаясь, потому что руки у нее еще не отмыты от кухонной грязи.

По дороге домой я проезжаю мимо временного жилища Дэна. Почему я превращаюсь в то, что я есть? До поездки в Европу я таким не был. Неужели Дэн – это то, чем я рано или поздно стану? Я – им? Жуть. Неужели от меня самого совсем ничего не зависит?

Я чувствую, как начинаю забывать, что я чувствовал, когда был моложе. Мне приходится напоминать себе, что забывать что-то из прошлого – не значит выбрасывать это за ненадобностью.

Ночь холодная, звезды мерцают, и я спрашиваю себя, что служит нам защитой от космоса. Я спрашиваю себя, благодаря чему у нас всегда есть наш воздух, и почему наш кислород, и азот, и аргон остаются с нами, а не улетучиваются в бесконечную небесную даль. Мир наш кажется таким крошечным – таким холодным на фоне великого Всего. Я смотрю на голые деревья и чувствую, как тает во мне способность даже мысленно представить места с теплым, тропическим климатом. Может, внизу, под этой холодной каменистой корой, скрывается иной мир, в котором ярко-розовые соцветия, отцветая, источают одновременно запах гнили и тонкий аромат, – мир, где жаркий зной так щедр и вездесущ, что циклы жизни и смерти теряют обособленность, накладываются друг на друга, и плоды, листья, останки ложатся на землю с такой скоростью, что почва не успевает затвердевать и в ней все время происходит какое-то слабое, замедленное движение, как в мышцах спящего спортсмена.

Мой мир опять куда-то мчится – слишком быстро! Я думаю о том, что мои денежные ресурсы скоро иссякнут, и, поддав газу, с ревом лечу через пригороды Ланкастера, но производимый мной шум не в силах взять верх над холодом, над безразличием черного неба и ледяных, далеких звезд.

Добравшись до дому, я открываю дверь и вхожу, но и там тоже довольно прохладно. Джасмин на занятиях женской группы; Дейзи у Мей-Линь, они там вместе мусолят журнал для фанатов хард-панк-рока «Гууу». Марк, зарывшись в спальный мешок, смотрит телевизор, где идет документальный фильм про то, как ученые открыли какую-то новую планету. Голос диктора утверждает, что вселенная холодна и безжалостна, и мне ему верить не хочется.

Раздвижная дверь позади меня со стуком захлопывается, и я уже стою в нашем заднем дворе, и я понимаю, что все больше запутываюсь, глаза мне застилает пелена, и я подпрыгиваю на месте, как маленький, а потом плотнее запахиваю на себе куртяшку, пытаясь унять страх.

Мой взгляд падает на компостную яму, которую Джасмин устроила у задней границы участка рядом с кустами малины, – там у нее «делается» земля, – охваченные процессом ферментизации липкие слои отцветших букетов, объедков и птичьих ошметков (Киттикатина лепта). Я подхожу, встаю на колени и, разметав в стороны верхний слой из скошенной травы, последней в этом сезоне, со вздохом глубоко запускаю руки в жаркую, живую, дышащую мякоть – по самый локоть, перепачкав куртку, – только чтобы ощутить тепло, исходящее от нашей планеты, от Земли.

27

У птиц сегодня большое веселье.

Вороны потягивают коктейли, и ласточки состязаются, кто из них, сорвавшись с места, обставит других на старте, – сам видел сегодня утром, когда шел по Урановой улице за номером «Уолл-стрит джорнал» в газетном киоске. Такой гомон подняли – можно подумать, весна на дворе!

Что-то будет.

Заново обретенный и новой стрижкой подкрепленный вкус к жизни, который с недавних пор ощутила Джасмин, переживает временный откат.

– Давай шевелись, Джасмин, подъем! У тебя свидание, кавалера проспишь. Все наверх! Подкрепляться! Яичница выдается без ограничений. Раз-два-встали! Что ты развалилась, как обленившийся барбос! Не пинками же тебя расталкивать – у меня сил нет.

Джасмин что-то слабо блеет из-под натянутой на голову цветастой простыни, по краям придавленной беспорядочными россыпями разной степени прочитанности книжек из серии «Помоги себе сам». Я на полпальца приоткрываю окно, и холодный воздух запускает в спальню острый коготь, неся с собой желтоватый шелест тополиных листьев, которые, пританцовывая, летят с дерева и уносятся вдоль по улице в неведомое.

– Закрой окно, Тайлер. Боже! Как холодно! Дай сюда мои очки. – Из-под простыни высовывается рука и сжимается вокруг «бабушкиных» очков, которые я ей протягиваю. Потом простынный саван говорит: – Вот увидишь, молодой человек, годам к тридцати у тебя начнет пропадать охота знакомиться с новыми людьми. Попомни мои слова. От одной мысли попробовать открыть новую страницу биографии с новым человеком ты почувствуешь такую смертельную усталость, что тебе захочется одного – чтобы тебя оставили в покое. Просто лень уже будет придумывать себе новые воспоминания. И ты предпочтешь держаться тех, кто тебе, в сущности, не нравится, только потому, что их ты уже знаешь: сюрпризов можно не бояться.

Джасмин сдвигает с лица вниз цветастый саван и смотрит, как я достаю из шкафа и бросаю ей синее платье.

– Держи. Надень это, – говорю я, – Оно тебе идет, и еще… – Я роюсь на ее письменном столе. – Вот, годится. – Я вкладываю ей в руку флакончик духов «Ад»®.

– Я думала пойти в индейском платье. Культура инков.

– Джасмин, индейское платье – это такое до!

– До?…

– Ну, как до и после изобретения фотографии. – Я приподнимаю кончик простыни у нее в ногах и цепляю ей на пальцы пару синих туфель на каблуке. – Надень. Пусть видят, что у тебя красивые ноги.

Джасмин несколько раз разводит и сводит ступни – как автомобильные «дворники».

– Так что, Анна-Луиза знает про тебя и Стефани? Догадалась.

– Упаси Боже.

– Анна-Луиза девочка умненькая, Тайлер, и скоро сама сообразит, что к чему. Да и что тут понимать – всё на поверхности. Я к тебе в душу не лезу. Обсуждать эту тему не собираюсь. Но гляди, я тебя предупредила: ты играешь чувствами человека, который тебя любит. – Джасмин брызгает на стекла «бабушкиных» очков какое-то моющее средство и протирает их клинексом. – Я дам тебе один совет, Тайлер, – совет, который мне в свое время самой не помешало бы получить на уроках подготовки к самостоятельной жизни в старших классах школы в перерывах между заезженными фильмами-страшилками на тему «Бойтесь, дети, ЛСД» и «Не пей за рулем». Нашим наставникам следовало сказать нам: «Когда вы станете взрослыми, вам придется на себе испытать ужасное, страшное чувство. Имя ему одиночество – и если сейчас вам кажется, что вы уже понимаете, о чем речь, это не так. Вот вам перечень симптомов, и пусть никто не заблуждается: одиночеству подвержены все без исключения жители нашей планеты. Только хорошо запомните одну вещь – одиночество проходит. Вы преодолеете его и благодаря ему станете лучше».

– Я никогда не буду одинок, Джасмин.

– Что ж, видно, я попусту трачу слова, пупсик. Будем надеяться, хоть что-то из того, что я сказала, у тебя в памяти отложится.

Спальня Джасмин – антипод моему Модернариуму. На двери болтаются нити и плети всевозможных бус; в миниатюрные вазочки с гранулами из кошачьего туалета воткнуты уже обгоревшие палочки благовоний; подушки и подушечки с «этническим» орнаментом беспорядочно набросаны во всех углах. Плетеное кресло-трон, наши детские фотокарточки, пришпиленные к стенам брошками с цветными камешками. На окнах, наподобие жирных пауков, болтаются хрустальные подвески, и в их гранях во всех возможных видах, вспыхивая всеми цветами радуги, отражаются диснеевские фигурки из коллекции нашей соседки миссис Дюфрень.

Комнату Джасмин, в которой витает дух сексуальности, мы называем «Гарем», и даже Дэн ничего не пытался там изменить, хотя его собственные пожитки, его портативный компьютер и портфель-дипломат, смотрелись в таком антураже довольно дико, как какие-то чужеродные, слишком заумные устройства, – как бомбардировщик-невидимка «Стэлс» в детском мультфильме про синего гномика.

– У сегодняшнего счастливого претендента растительность на лице имеется? – интересуюсь я.

– Да, к счастью, – отвечает Джасмин. – Его зовут Марв. Он программист, раз в неделю бывает у нас в офисе, так что он при работе.

– Где обедаете?

– В «Бифштексах у Дейли», неподалеку от авторынка. Допрос окончен?

Джасмин, сидя на низеньком табурете, расчесывает свои короткие апельсиново-рыжие волосы – волосы, к которым мне все еще никак не привыкнуть. Я выглядываю в окно и вижу сполохи огненных листьев, пляшущих в тарелке спутниковой антенны. Она сама заговаривает снова:

– Он был у нас на работе раз тыщу, не меньше, и в мою сторону даже не смотрел, пока я не изменила прическу. Наверно, любит современных. Как думаешь, подложить плечики? – Она, скрестив руки, дотрагивается до своих плечей.

– Не надо. Ты хороша как есть.

– Спасибо. – Она вздыхает, привычно взглядывает в зеркало, проверяя, как у нас сегодня насчет морщинок-веснушек, точь-в-точь как Анна-Луиза – та тоже с утра первым делом устраивает лицу контрольную проверку. Я смотрю на Джасмин, и вот какое у меня возникает чувство: что с возрастом становится все труднее ощущать себя счастливым на все сто – чем дальше, тем больше ты ждешь всяких срывов и подвохов; ты становишься суеверным, боишься искушать судьбу, боишься навлечь на себя беду, если в один прекрасный день вдруг почувствуешь, что тебе как-то уж слишком хорошо.