Текст книги "Планета шампуня"

35

Джим Джарвис – квинтэссенция ланкастерца образца Нового Порядка. Пока не накрылся наш Завод (и Джимова карьера вместе с ним), Джим – подтянутый, целеустремленный яппи, яппи-кремень – и его яппи-жена Лоррейн жили на окраине города в чудовищном огромном доме с одним окном и самой большой спутниковой антенной-тарелкой во всем округе Бентон, да нет, во всем штате Вашингтон (издали могло показаться, что на крышу их дома забросило ветром коктейльный зонтик). Теперь они живут в «доме на колесах», запаркованном неподалеку от шоссе Три Шестерки.

Джим на самом деле занимался куплей-продажей уранита и в погоне за этой экзотической рудой разъезжал по всему земному шару – Габон, Саскачеван. Намибия, Квинсленд[24]24
  Габон и Намибия – африканские государства; Саскачеван – провинция в Канаде; Квинсленд – штат в Австралии.


[Закрыть]. Теперь они с Лоррейн толкают «Китти-крем»®.

Креме всего прочего, Джим был приятелем Дэна в ту пору, когда всерьез интересовался дорогой недвижимостью, которой Дэн как раз и торговал. Теперь оба они на мели и, вероятно, друг с другом даже не разговаривают. Странно, правда?

На вечеринках у Дэна и Джасмин Джим рассказывал нам, подросткам, о температурном режиме в его личном винном погребе. Джим представлялся мне одиночкой с богато развитым воображением, из тех, кто, сидя в самолете, погружается в свои фантазии, всячески избегает вступать в беседу с попутчиком, только время от времени кивает головой, выражая молчаливое согласие с автором аналитического материала в серьезном журнале по вопросам современной экономики и политики, а стюардесс едва-едва удостаивает скупым мужским словом.

Но теперь жизнь Джима и Лоррейн в корне переменилась, и не столько из-за материальных потерь, сколько из-за происшествия, которое случилось в Африке в конце прошлой весны.

Они отправились на уик-энд смотреть местную достопримечательность – роскошное озеро, такое огромное, что воды его упираются в горизонт, а вся поверхность сплошь покрыта розовыми лилиями и листьями этих лилий размером со слоновье ухо. На один из таких гигантских листьев Лоррейн усадила их с Джимом пятимесячную кроху Кирсти, намереваясь заснять эту «очаровательную» сценку на видео – так они себе это представляли. В считанные секунды, под ласковое жужжание камеры «Сони», на глазах у лучезарно улыбавшейся Лоррейн, которая стояла на берегу в обалденном костюме, купленном, без сомнения, в бутике при художественной галерее, из воды, прямо из-под листа, выпрыгнула огромная, крупночешуйчатая, бурая рыбина. Схватила Кирсти за ручонку и утянула под воду, в зыбкий ил – в мир, где безглазые чудища питаются клубнями водных растений, сбрасывают кожу и наяву воплощают наши жутчайшие ночные кошмары, – в беззвучный мир, где плачут младенцы-мертвецы.

Все заняло секунды три – от силы. На видеозаписи столько же. И теперь Джим и Лоррейн – конченые люди, с пробоиной в голове: как флоридский коралловый риф, в который врезался сбившийся с курса сухогруз, риф, который никогда уже не сможет себя регенерировать.

«Тай, как думаешь, убийцы-родители усадили Кирсти на лист ПРЕДНАМЕРЕННО (интонация подразумевает заговорщицкое подмигивание)?» – спрашивала меня Дейзи в письме, которое я получил в Копенгагене.

«Срежиссировать такое убийство вряд ли возможно, – написал я в ответ в моей последней открытке из Европы. – И кроме того, Кирсти не была, что называется, „бракованым товаром“, если уж смотреть на это под таким углом зрения. Ты же знаешь яппи. Лоррейн уверяла маму, что Кирсти определенно станет выдающейся скрипачкой, когда Кирсти едва исполнилось три месяца от роду. Сдается мне, они вложили в нее кучу эмоций. Не только денег. Люди вообще удивительные существа».

Джим и Лоррейн теперь два тихих неврастеника, и, как большинство тихих неврастеников, они молча неприметно наблюдают за тобой, выясняя для себя, не неврастеник ли и ты тоже: подсчитывают следы от зубов на концах твоих обгрызенных карандашей, ведут учет выпитых тобой коктейлей и, уже вслух, с деланно-веселым добродушием обращают твое внимание на непроизвольный тик, которого ты сам, возможно, еще не успел за собой заметить. И этого мне достаточно, чтобы почти желать, будь на то моя воля, вернуть Джима в его прежнюю бесчувственную ипостась. Но не тут-то было.

– Вы должны нажимать на рычажок «Киттипомпы» так, словно вы готовите порцию мороженого для кинозвезды! – наставляет дедушка трясущегося от неуверенности Джима, который покорно отвечает: «Слушаюсь, сэр» и обнажает зубы без тени улыбки в глазах.

Здоровых амбиций тут ноль. Безнадёга – вот что это такое.

36

Стефани, отделившись от толпы завороженных зрителей, идет за мной в освещенную свечами кухню.

– Что-то не так? – спрашивает она. – Qa va?[25]25
  Как дела? (Фр.)


[Закрыть]

– Мы с Анной-Луизой порвали. – Лицо Стефани дипломатично-бесстрастно. – Вернее, она меня бросила.

Молчание. Чтобы чем-то его заполнить, я посвящаю ее в подробности – открытка от Киви (Где, кстати, она, эта злополучная открытка?), стресс, в котором я живу последнее время, полный завал с учебой… Глядя из кухни на окно в гостиной, мы видим, что из подъехавшего к дому такси выходит Моник. И покуда я изливаю сочувственно слушающей меня Стефани все мои горести, она пулей влетает в дверь.

– Мы любили друг друга в спутниковой тарелке! – кричит она с порога в полный голос – Там тепло – в тарелке… там этот – фокус света, – Все головы в гостиной, как стайка рыбок, когда они меняют курс, поворачиваются к Моник, рванувшей прямиком в кухню.

Мгновенно превратившись в ханжу, я ее одергиваю: «Шш-шш...» То есть я, конечно, обеими руками за самовыражение, только самовыражайтесь про себя, пожалуйста. Моник, с ее, мягко говоря, раскованным поведением, хоть и не грязная шлюшка, но все же какой-то налет нечистоплотности в ней есть; это как упаковка сахарного песка, которая лопнула по шву, и содержимое белой струйкой сыплется на затоптанный пол супермаркета.

Стефани, впрочем, не терпится поскорей услышать все в мельчайших подробностях, и она невнятно-примирительными звуками призывает меня отложить на время скорбную повесть о моих невзгодах и дать ей сперва утолить свой аппетит к таблоидной «клубничке». Они начинают тарахтеть по-французски, мусоля и обсасывая все пикантности, и только когда худшее позади, скова переключаются на английский, и я, таким образом, удостоен привилегии слушать байки о всесильном миллионере Кирке. Дейзи и Мюррей тоже тут как тут, развесили уши под тем предлогом, что они, мол, у себя дома. «Китти-крем»® явно не выдерживает конкуренции!…

– У Кирка табун лошадей, – докладывает Моник. – А жена у него на… как это… искусственном дыхании. А квартира у него оформлена по последнему слову дизайна и техники. А еще у него…

~ Да сам-то он какой? – спрашиваю я.

– Какой?

– Ну, что он за человек?

– Mystcrieux. Tres mysterieux[26]26
  Загадочный. Страшно загадочный (фр.).


[Закрыть]. Я думаю, он работает на ЦРУ, и, возможно, он был даже во Вьетнаме. Я так думаю, он был в плену.

Джасмин входит на кухню и укоризненно шикает на нас.

– Моник подцепила миллионера, – объясняю я.

– В Ланкастере?!

И вдруг возле холодильника у дальней стены я вижу открытку от Киви и иду прочесть ее, отключаясь от приглушенной болтовни Моник, которая с прежней живостью живописует свои секс-приключения.

А Киви написал мне следующее:

Привет, дружище!

У нас тут весна. Новая Зеландия гораздо меньше, чем была, когда я уезжал. От учебы ломает. По мне лучше бы пить твои коктейли на крыше у С, чем пялиться тут на овец, проникаясь к ним все более и более нежными чувствами. (Шутка!) Ah , oui , Paris ![27]27
  Ах, Париж! (Фр.)


[Закрыть] Где он? – то ли на расстоянии в миллион миль, то ли совсем рядом. От Моник, как я уехал, ни ползвука, но, с другой стороны, она ведь не из тех, кто пишет своим бывшим, правда? Когда ты разродишься очередным лирическим посланием к Стеф, пусть напомнит М., что я, черт возьми, существую!

Все они одинаковы, все динамитъ горазды.

Даешь воздержание! Может, следующим летом махнем на лыжах?

Киви

На холодильнике новый рисунок Марка: юная гейша с клыками во рту и рюмкой мартини в руке. Подпись под рисунком гласит:

Гейша идет скособоченная потому что ее пояс-оби весит 500 фунтов потому что в поясе она спрятала уран!

– Вам обязательно надо попробовать заняться любовью в спутниковой тарелке, миссис Джонсон, – слышу я, отрывая глаза от открытки, восторженный голос Моник. – Это тонизирует, и плюс вы еще загораете.

– Да уж это наверняка, – заливается краской Джасмин.

Дейзин портафон вдруг дает о себе знать слабым похрюкиванием из-под вороха купонов на пиццу со скидкой.

– Это меня, – говорит Моник, суетливо роясь в бумажной куче. – Я дала Кирку твой номер, чтобы он мог позвонить, пока я здесь. Он поехал покупать вертолет.

– Да вот мой телефон, – говорит Дейзи. – Я отвечу. – Дейзи имитирует пародийный французский акцент: – Гезиденция Моник. Кто говогит? Кирк? Халло, Кирк. – Дейзи игриво подхмигивает Моник и раз-другой пританцовывает на месте – общий смысл ее телодвижений должен убедить Моник в том, что сейчас все мы повеселимся, но внезапно лицо ее меняется. – Дэн?… Дэн, это ты? – Глаза у Дейзи как два блюдца. Сенсация! – Это Дэн! Это он звонит Моник. Кирк – это Дэн!

Вопли, визги.

Моник пытается спасти жалкие остатки достоинства и, схватив трубку, гневно бросает:

– Ты лжец! – Подбоченясь, она принимает позу оскорбленной добродетели. – Я не желаю говорить с тобой. Прощай.

– Эй! – кричит дедушка. – Ну-ка потише там.

Джасмин с сияющим, счастливым лицом – редкий случай с тех пор, как я вернулся из Европы, – выхватывает у Моник трубку.

– Привет, Дэн. Ты бы со своими вывертами где попало не засвечивался, а не то ставка страховой премии взлетит у тебя под облака.

– Страховой премии? – не понимает Стефани.

Я пускаюсь объяснять ей, что страховая премия всегда повышается, если с тобой произошел несчастный случай или, допустим, на принадлежащем тебе участке имеется какое-то оборудование, представляющее повышенную опасность, – скажем, бассейн с трамплином для прыжков в воду, но после первых нескольких фраз я бросаю эту затею – все впустую. Может, дело в том, что Стефани просто напрочь лишена чувства юмора?

Пока я разжевываю для Стефани специфические тонкости «страхового юмора», у меня на глазах разыгрывается престранная сцена. Джасмин, упираясь задом в край кухонного стола, роняет лицо в ладони и судорожно втягивает в себя углекислый газ, выдохнутый в припадке безудержного хохота. Тем временем Моник (на ее компактной пудре успел появиться очередной след от ногтя) стоит подбоченившись и осуждающе покачивает головой – дескать, какая же вероломная тварь этот Дэн. В этот момент, ни раньше, ни позже, они обе встречаются глазами, и я мгновенно забываю о Стефани со всеми ее недоумениями, потому что вижу, что мама начинает плакать, а Моник протягивает к ней руки и бережно заключает ее в свои молодые объятия.

Позади них в гостиной дедушка поджигает выдавленный в плошечку «Китти-крем»®. Язычки пламени пляшут на его поверхности, как крошечные, в стельку пьяные, синие привидения.

37

Внимание съемочной бригаде новостей Шестого канала: масса событий за минувший промежуток времени.

Гармоник, Стефани и я жмем на педали велотренажеров в тренажерном зале «Железный пресс».

– Лично я тренируюсь, чтобы тело у меня стало жилистым, – заявляет Гармоник: сегодня он для разнообразия перешел из «древнеанглийского» режима в «научно-фатастический». – И не привлекало космических пришельцев, когда они вторгнутся в нашу вселенную.

– Нельзя ли попонятнее, Гармоник?

– Логика элементарная. Мясо каких коров ты предпочитаешь в своем рационе? Японских, верно ведь? Тех, которые мало двигаются, а вместо этого подвергаются пивному массажу. Мясо у них нежное, сочное, вкусное. Кто позарится на беговых лошадей? Никто.

– По-моему, тебе в любом случае можно не бояться, что тебя съедят пришельцы.

– Почему это?

– Потому что старый ты уже – двадцатник разменял. Ребята, которые помоложе, на вкус будут в сто раз лучше. Нежненькие, не то что ты.

– Ничего подобного.

– Да-да!

– Он прав, – говорит Стефани, отирая пот со лба и рассеянно перелистывая страницу закапанного потом журнала «Вог». – Когда тебе двадцать, в тебе уже столько копоти, и всякой химии, и ор-монов – ты уже невкусный.

– Вот-вот, ты в своей «компьютерной» можешь сидеть спокойно, а вторжения НЛО пусть остерегаются тринадцати– шестнадцати летние.

– Думаешь? Какое счастье. Хоть какая-то реальная польза от того, что стареешь.

Мы со Стефани увеличиваем нагрузку в наших велотренажерах, Гармоник – нет. Он только-только вылез из простуды, и набирать форму ему надо полегоньку.

~ Погибшие вирусы как бы все еще сидят у тебя в мышцах, – объясняет он, – как забившаяся в губку грязь, а чтобы губку как следует промыть, ее приходится отжимать не один раз.

Прикол.

Дневное время лучшее, чтобы ходить в тренажерный зал, – пока не кончились рабочие часы и не нахлынула толпа: сейчас здесь только безработные, полубезработные и работники маргинального труда – вышибалы, подавальщицы в ночных барах, сказительницы из службы «секс по телефону». Как у всех завсегдатаев тренажерного зала, глаза у них прикованы к зеркальным стенам, в которых отражается их плоть и их облегающие поблескивающие шкурки, производящие впечатление тонко рассчитанной маломерности. Любопытно, что массовая безработица не привела к резкому росту числа дневных посетителей тренажерных залов у нас в Ланкастере, а между тем охотники за рабочими местами просто обязаны бывать здесь, поскольку когда выкладываешься, у тебя появляется уверенность в своих возможностях, и это положительно сказывается на поисках новой работы. Откройте любое руководство про то, как надо делать карьеру, – там все написано.

– Наверно, безработные все очень гордые – они лучше будут сидеть по домам, плевать в потолок и накачиваться пивом да телемурой, – говорит Гармоник.

– Постыдное существование, – изрекаю я.

Прошедшая неделя – неделька будь здоров! – эндорфины, адреналин, тестостерон… настоящий гормонококтейль.

Ну, начать с того, что Моник – и взятое напрокат авто вместе с ней – отбыла. Подалась обратно в Париж через Новую Зеландию, прочертив на карте мира треугольник своих авиаперелетов, после того как выяснилось, что даже в разгар секс-исследований здесь, в Новом Свете, ее, оказывается, одолевала тоска по дому. Унизительный эпизод с Кирком выбил ее из равновесия, а тут еще, вернувшись под крышу «Старого плуга», она обнаружила в конверте, доставленном ей курьерской почтой из Франции от ее позабытой-позаброшенной матери, какую-то паршу от ее издыхающей домашней кошечки Ночки.

– Прибыть в Новый Свет на четыре дня! – фыркнула Дейзи. – Тоже мне десантница!

– Да и в Новом-то Свете она видела один Ланкастер да еще окрестную биозону, – вторит ей Мюррей. – Вот уж сюр так сюр!

Стефани не слишком расстроена тем, какой оборот принимают события. Жизнь понемногу становится все более стефаницентричной: Представляем шоу Стефани и его звезду – Стефани?

Она переселилась в Модернариум, и у меня по комнате разбросаны теперь побрякушки, духи, детали женского туалета. И эта типично женская безалаберность греет мне душу. Я готов все свое время вместе с ней бороться с преступностью. Хочу спать с ней средь бела дня. И еще: я даже для вида не хожу на занятия – и хоть бы кто пикнул, ни звука. Наверно, Джасмин распорядилась, чтобы меня не трогали. Вот это жизнь!

Краса и гордость Ланкастера, Брендан, ленивой походкой идет мимо в своих облегающих велосипедных трусах и короткой белой маечке – такой короткой, что больше смахивает на бюстгальтер. Брендан преодолел все отборочные туры и в следующем месяце примет участие в Национальном чемпионате по бодибилдингу в Финиксе. В самосознании жителей Ланкастера он сумел зажечь слабый огонек патриотических надежд. Стефани втягивает ноздрями воздух.

– Обидно, что Моник так быстро уехала.

– Он чем-то смахивает на Берта Рокни, правда? – спрашиваю я Гармоника, и тот утвердительно кивает.

– В общем и целом. Но тело у Брендана не то – не стероидное.

Берт Рокни, как уже отмечалось, – мой любимый киноактер в жанре приключенческого боевика, «машина смерти«, признанный мастер старинного древнемонгольского боевого искусства. Мускулы у него – литой вольфрам, по которому слегка прошлись гелигнитом: мускулы, необходимые, чтобы врукопашную биться с нескончаемой вереницей бывших лучших друзей и наймитов коррумпированных правительственных чинуш, которые из фильма в фильм с тупой злобой расправляются поочередно с его женой, детьми и родителями. Вот это кинозвезда!

– А ты видел, какие раньше были звезды, скажем, в сороковых или пятидесятых, – видел их, когда они без рубашки? – допытывается Гармоник, – Полный отпад, у них же сиськи висят! И такие сходили тогда за «машину смерти», представляешь? Нет, что ни говори, благодаря стероидам кино стало намного круче.

– Согласен, – говорю я. – Но теперь, когда все уже привыкли к вида накачанного стероидами тела, оно больше не производит такого эффекта. Стероидное тело – это визуальный эквивалент бифштекса, который приготовлен из такого нежного-пренежного мяса, что хоть вилкой его режь.

Брендан кряхтит, вопит и поднимает над головой штангу весом четыре триллиона фунтов – что-то около того: рожа у него делается пунцовой, какой-то пузырчатой – ну точь-в-точь бифштекс в затрапезной едальне, и голосит он так оглушительно, так вызывающе непристойно, что все разговоры в зале смолкают, и народ старается не замечать, как Брендан прилюдно совершает самоубийство.

– Кошачью паршу? – переспрашивает Гармоник, – Бэ-ээ.

– Кошачья парша – тоже документальное свидетельство, – говорю я. – Моча или кал – ведь свидетельства? В своем роде. Вообще все на свете документальное свидетельство.

– Ночка – такая славная киска, – вздыхает Стефани. – Но она не жилец на этом свете. Лу-кемия.

Скоро Моник придется положить Ночку в ее корзинку – и в Сену.

Минутное молчание. (Дань памяти усопшим.)

– Моник приняла все слишком близко к сердцу, – говорю я. – С Дэном, конечно, получилось потешно, но такие проколы только располагают к тебе людей. И кроме того, здесь в Штатах никому не запрещается переписывать свою личную историю – можешь стереть все, что было, и начать по новой: произвести первое впечатление вторично.

– Моник ведет себя по-европейски, по-другому не умеет, – замечает в ответ Стефани. – Мне лиш-но больше нравится по-вашему, по-американски. Моник нужно было сказать: «Хочу все начать сначала» – и все вы, американцы, с радостью разрешили бы Моник начать сначала. Ваша свобода – очень современная свобода.

Слово «история» служит для Гармоника сигналом, чтобы познакомить нас со своей теорией насчет того, почему в каше время народ валом повалил в спортзалы.

– Людям необходимо стать совершенными во всех смыслах, чтобы их душам не грозила следующая реинкарнация. Очень, очень многие сейчас подошли к концу реинкарнационного цикла. Вот почему Земля так перенаселена. Это очевидно. Людям до смерти надоело снова и снова проживать свою личную историю. Хочется с ней покончить.

– Да что вы знаете про историю! – отмахивается Стефани. – И это трагично.

Слово снова берет Гармоник:

– Единственная трагедия, которую я могу себе в связи с этим вообразить, это если бы в Голливуде взялись снимать историческую картину и допустили бы какой-нибудь жуткий ляп – ну там пилигримы на «Мейфлауэре»[28]28
  Английское судно, на котором в 1620 г. достигли берегов Америки первые поселенцы (102 чел.) из Старого Света.


[Закрыть] сидят и подкрепляются киви или, скажем, бурритос.

Стефани, потрясенная до глубины души таким кощунством, слезает с тренажера и, едва обретя равновесие и почуяв под собой подгибающиеся ноги, опрометью кидается в раздевалку.

– Ну и характер, – замечает Гармоник. – Пошутить нельзя.

– У бедняг европейцев школа хуже каторги, их там лупцуют почем зря, – говорю я. – Их так истязают учебой, что знания, за которые они заплатили такими муками, воспринимаются ими как абсолют. И если кто-то в их знаниях сомневается, они не могут с этим смириться.

– Кстати, об истории, – я тут такое услыхал, закачаешься. Знаешь старикана, верхнего соседа Анны-Луизы?

– «Человек, у которого 100 зверей и ни одного телевизора»?

– Точно – человек, у которого нет ПИН-кода. Так вот Ланкастер назван в его честь, оказывается.

– В его?…

– Ну, в честь его семьи. У него фамилия Ланкастер. Это его семья придумала основать здесь город. Мне мама рассказывала.

Интересно, знает ли Анна-Луиза. К сожалению, теперь уже этого не выяснишь.

– У него в квартире штук тридцать собак и кошек. Еще птички и рыбки. Сам видел на прошлой неделе.

– Старикан с приветом. По-моему, спроси его: «Как бы вам хотелось провести свободное время, если помечтать?» – и выяснится, что он взял бы напрокат металлоискатель и пошел бы на Галечный пляж искать потерянные обручальные кольца.

– Сдается мне, что он давно утратил всякое понятие о свободном времени.

– Тебе надо рассказать о нем своей маме. Она же у тебя теперь распространяет «Китти-крем».

Гениально!

– Гармоник, ты прирожденный менеджер среднего звена.

– Спасибо.

«Китти-крем»® раскручивается со страшной силой.

Из окна Модернариума я наблюдаю, как в запаркованную возле дома «Бетти» то и дело влетают, а потом из нее вылетают ланкастерцы всех видов и подвидов, и так с утра до вечера, – носятся, как наркоманы, которым срочно понадобилась доза метадана. Когда все эти, считай, что уже штатные торговые распространители – аж пена на губах при мысли о доходах за просто так – выходят из «Бетти», они смотрятся гораздо бойчее, чем когда они туда входили, и у каждого в руках лохматые пучки рекламных брошюрок, а под мышками коробки с «Киттипомпой»®. Джим и Лоррейн Джарвис определенно вернулись к жизни. Эдди Вудмен тоже.

Джасмин и та превратила обеденный стол в канцелярию по учету своих торговых операций. С ее неполной, но все же занятостью на Заводе и бурной деятельностью по рекламированию «Китти-крема»® ей, возможно, не хватает времени – которого при других обстоятельствах у нее было бы хоть отбавляй – вникать в подробности моей жизни, и это хорошо. Но Дэн теперь постоянно названивает, и Джасмин говорит с ним за закрытыми дверьми, и это не хорошо. Что-то будет.

Стефани выходит из раздевалки и садится на соседний от меня велотренажер.

– Давай слезай и переодевайся, – командует она. – Поедем навестим твою «Свалку токсичных отходов». У меня идея.