Текст книги "Планета шампуня"

38

Возле «Свалки» сегодня нескучно. Я вижу целую флотилию джинов, пикапов и внедорожников, которые устроили настоящее галогеновое светопреставление, плюс Салунмобиль Скай (проржавевший «матадор» ее мамаши, производства компании «Американ моторс», аляповато разукрашенный ромашками, победными V-символами и соснами и в довершение картины – номерным знаком ЖИВЕМ 05) и «селика» ССП, на которой Гармоник опередил нас по дороге из спортзала (ССП – «служба спасения принцесс»; номерной знак A3 ХАКЕР).

– Сдается мне, Гармоник все же взялся за Скай, – делюсь я своими предположениями со Стефани, – Иначе каким бы ветром занесло его сюда в погожий солнечный денек? Поехал бы прямо домой и засел бы в своей темнице, в подвале то есть, взламывать секретные коды пусковых ракетных установок.

– Любовь – это прекрасно, – вздыхает Стефани.

Зайдя внутрь, я вижу, что Скай и Гармоник, скорчившись, сидят под столом и что-то малюют фломастером на измазанном жвачкой и слюной деревянном подбрюшье стола.

– Мы все загадали, в каком году на Земле вымрут панды, – объясняет Пони, двигаясь нам навстречу по пути к телефону-автомату у двери, чтобы прослушать сообщения, оставленные для него на его домашнем автоответчике. – Когда через двадцать пять лет мы снова здесь соберемся, тогда и проверим, кто оказался прав. Я загадал 2011-й.

– А я 2013-й, – говорит Гея, вставая из-за стола.

– 2007-й, – доносится снизу голос Гармоника. Мы со Стефани двигаемся дальше мимо экранов с видеоиграми, и тепло наших тел активизирует картинки-приманки – запускает прокрутку чудес компьютерной пиротехники (у клиента сразу слюнки текут – что ни сюжет, то новая потеха): красотки в буквальном смысле слова «лопаются» от чувств, «порше» совокупляется с «порше», НЛО выпускают денежные лучи – и под конец мужественный призыв «Нет наркотикам!» под соответствующим видеосоусом. Один автомат, новый, раньше я его не видел, называется «Инфекция», выглядит просто обалденно, и его заставки-приманки показывают, как народец какого-то обитаемого астероида отважно борется со всякими напастями – пчелами-убийцами, ползучим виноградом, туристами, юристами.

– Супер! – кричу я. – Стефани, мне срочно нужны четвертаки. У тебя есть?

– Не сейчас, Тайлер. Потом. – Мы садимся.

– Господи, ну почему в женском туалете нет писсуаров! – говорит Гея, когда мы усаживаемся за стол. – Так бы хорошо – на уровне груди. На случай, если кому надо сделать раз-два-три: блевани!, а то коленями в колготках прямо на кафельный пол.

Стефани смотрит на нее во все глаза.

– Привет, Стеф. Ну что ты уставилась на меня, будто я выродок какой-то. Постоянно я этим не занимаюсь, только если иначе никак, – признается Гея. – Сегодня и съела-то всего-навсего какое-то красное ягодное желе и половинку лукового бублика. Что со мной будет в День Благодарения – зрелище не для слабонервных. Пойдем-ка. Я как раз туда. Там на месте все тебе в деталях и разложу.

Стефани на всех парах летит за ней в «Планету очищения», попросту в женский туалет, так ей не терпится обсудить с подругой по несчастью разные подробности булимии. Мы, все остальные, сидим запелёнутые в кокон молчания.

– Сэр Пони имел сегодня беседу с социальным работником, его опекающим, – объявляет Гармоник. – Великолепно, не правда ли?

А вот и Пони – вернулся от телефона: на автоответчике пусто.

– Постой-ка, Пони, – говорю я, совершенно сбитый с толку, – ты же богатый. При чем тут социальный работник?

– Маме каким-то образом удалось раздобыть официальное заключение, что наше семейство страдает эмоциональной дисфункцией. Теперь каждый из нас должен пройти собеседование. Если повезет, я получу право на бесплатные консультации у психолога, пока мне не исполнится двадцать один. А мама пошла на бесплатные курсы переквалификации и осваивает компьютер. Изучает DOS. Самое время.

Скейтборд-мальцы с лязгом и грохотом вламываются в ресторан и, пританцовывая на досках, проносятся по проходу – славные, в общем, ребятки, только они как щенки ротвейлера: умение внушать страх у них генетическое.

– Придумывать новый танец – все равно что придумывать новый способ сексуального удовлетворения, – говорит Скай, и Гармоник заливается краской. Они украдкой обмениваются понимающими взглядами. Скай пойдет на пользу общаться с кем-то кроме риэлтеров, а Гармонику пойдет на пользу общаться – точка. Я беспокоюсь о последствиях, когда думаю, что он постоянно читает в разделе частных компьютерных объявлений дрянную порнушку, состряпанную пятнадцатилетними сосунками, которые слова без ошибки написать не умеют.

– Я ухожу с работы – надоело корячиться на электронных плантациях, – выкладывает свою новость Скай, – так всю жизнь просидишь на телефоне рекламным толкачом.

– У нее синдром недооцененного сотрудника – я помогаю ей преодолеть кризис.

Я прошу Минк принести мне порцию «последствий автокатастрофы» – груду покореженных обломков жареного картофеля, обильно залитую томатным соусом, – и стакан содовой для Стефани.

– Как жизнь без Анны-Луизы? – любопытствует Скай.

– Ты ее видела? – спрашиваю я. – Она не подходит к телефону, а на автоответчике я оставил уже штук пятьдесят сообщений. И вообще, давайте называть вещи своими именами. Если бы она не полезла в бутылку, все бы было иначе.

– Никто никого ни в чем не обвиняет, Тай, – говорит Гармоник. – Остынь.

– Думаю, ты еще скучаешь по ней, – говорит Скай, на что я советую ей не доставать меня.

– Когда бабетка нас покинет? – спрашивает Пони.

– На следующей неделе, – отвечаю я.

– И станешь ли ты тосковать, когда пробьет час разлуки? – спрашивает Гармоник.

Я обдумываю про себя его вопрос. Ответа у меня нет, и я мямлю, что не знаю, и выкладываю псевдококаиновые дорожки из сахаринового порошка на псевдодеревянной столешнице. Я спрашиваю себя, сколько времени понадобится, чтобы восстановить то, что я разрушил в наших с Анной-Луизой отношениях, и поддается ли это восстановлению. Начиная со следующей недели, дела обстоят так: отношений нет, учебы нет, работы нет, карьерных перспектив нет. Автомат по приготовлению картофеля-фри – к нему-то я и пришел.

– Видел вчера вечером Хизер-Джо в «Дизайнерском батальоне»? – спрашивает Скай, переключая разговор на Хизер-Джо Локхид, нашу любимую звезду телесериалов. Хизер-Джо легко перепрыгивает из серии в серию, неизменно радуя своих поклонников соединением таких бесспорных достоинств, как темперамент, непримиримая борьба с преступностью, потрясные волосы плюс крепкое, аэробикой натренированное тело. В «Дизайнерском батальоне» – последней на сегодня серии с Хизер-Джо – она выступает в роли модного дизайнера (в дневные часы) и борца с преступностью (под покровом ночи).

– Хизер-Джо кому хочешь сто очков вперед даст, – говорит Скай. – У нее гардероб как бездонный колодец. – Мы все еще оживленно обсуждаем творчество Хизер-Джо, когда за стол возвращаются Гея и Стефани. Поскольку в присутствии Стефани никто не чувствует себя естественно, над столом повисает неестественная тишина.

– Э-ммм, – мяучит Скай, надеясь всколыхнуть застоявшееся болотце, – и какие же у вас с Тайлером ближайшие планы, Стефани?

– Мы едем в Калифорнию, – невозмутимо отвечает Стефани; я застываю от неожиданности, а она дотягивается до кусочка кроваво-красного жареного картофеля, который мне только что принесли. – Тайлер будет учиться на модного фотографа, а я на актрису.

Молчание.

– Это правда, Тайлер? – спрашивает Скай.

Я киваю, сам не веря в то, что киваю. С каждым годом мне становится труднее представлять свою будущую жизнь как видеоклип под звуки мощного рока, однако такие вот моменты с лихвой компенсируют все утраты. Я вижу, что Скай с трудом сдерживает себя, еще секунда – и сорвется звонить Анне-Луизе.

– И когда едете? – спрашивает Гея.

– На следующей неделе, – сообщает Стефани как ни в чем не бывало.

– Вот это да, даже не верится, – говорит Пони. – А вдруг на пляже в Малибу ты встретишь Хизер-Джо, что тогда?

– Попрошу, чтобы она написала на песке свое имя, и буду перекатываться с одного слова на другое и обратно, – поддаю я жару.

Я наконец перехватываю взгляд Стефани, и в глазах у нее читаю: «Да ладно, брось, – будто ты сам не знал, что мы едем в Калифорнию».

– Станете знаменитостями, – говорит Скай без тени злорадства, добрая душа.

– Да, – подтверждаю я, – мы станем знаменитостями.

– Подумай на досуге над моей идеей, ладно? – говорит Стефани по дороге к дому.

– Но на что мы будем жить?

– Для молодых, как ты и я, работа всегда найдется.

– А как же… Ну я не знаю!

– Тебя что-то держит в Ланкастере, Тайлер?

– Да нет.

– А сможешь ты стать богатым и знаменитым в своем Ланкастере?

– Вряд ли.

– Значит, тебе нечего терять. Просто подумай над этой идеей.

Что тут делает машина Дэна – на нашей подъездной дороге?

39

А может, жизнь как глубоководная рыбалка. Утром просыпаемся, забрасываем сеть и, если повезет, к исходу дня вытаскиваем из воды одну – в лучшем случае две – рыбешки. Иногда в сеть попадется морской конек, а иногда акула – или спасательный жилет, или айсберг, или морское чудище. А по ночам во сне мы перебираем наш Дневной Улов – сокровища, добытые в результате длительного, медлительного процесса, и мы едим плоть выловленных рыб; выбрасывая вон косточки и вплетая воспоминания о когда-то блестящей рыбьей чешуе в наши души.

Точно, Дэн в кухне, сидит себе между довольнехонькими, слегка будто подвыпившими бабушкой и дедушкой. Джасмин склонилась над раковиной. Я вижу их снаружи через запотевшее стекло, под кроссовками у меня с хрустом рассыпаются замерзшие бархатцы, словно кто-то просыпал мне под ноги горсть кукурузных хлопьев.

Дэн отхлебывает из бутылки безалкогольное пиво «За рулем»™ и угощается в свое удовольствие заботливо расставленными перед ним закусками: то «Сырной радости» отведает, то нитритно-ветчинных рулетиков, то «Начо-медочи». Мой желудок словно превращается в спущенный воздушный шар.

– Там Дэн, – докладываю я Стефани, забираясь назад в Комфортмобиль.

– Тогда отвези меня в гостиницу, Я здесь не останусь.

– Перестань, Стеф…

– Нет.

Возле «Старого плута» Стефани выходит из машины.

– Привези мои вещи, Тайлер. Я буду у себя в старом номере. Посмотрю кабельное. Чао.

Вот засада.

Я возвращаюсь домой, вхожу в кухню и чувствую прилив психической энергии далеко не лучшего свойства, когда дедушка встречает меня приветственным, без тени иронии, возгласом: «Эгей, Тайлер, тут твой папка вернулся!»

Джасмин отворачивается, не в силах посмотреть мне в глаза, и сразу превращается в женушку-робота – подсыпает Дэну пивной закуси и пытается создать видимость хлопотливой деятельности где-то поближе к раковине. Мне хочется, чтобы Джасмин взглянула на меня не тем остекленело-радушным взглядом, каким она сейчас одаривает всех вокруг, – но нет. Я начинаю подозревать, что все мои усилия заставить ее посмотреть на меня по-другому, обречены на провал, как бессмысленные попытки привлечь кормом птиц после захода солнца.

– Я завязал с питьем, Тайлер, – говорит Дэн. – Хочу, чтобы мы с тобой снова стали друзьями. – (Снова?) – Не будем поминать старое, начнем сначала, ведь мы семья.

Он это серьезно? Бабушка с дедушкой благодушно смотрят на меня, не сомневаясь, что я соглашусь, – не дождутся. Единственный ответ им всем – зыбкие переливы Джасминовых «новоэровских» колокольчиков, доносящиеся из стереосистемы в гостиной. Дэн звучно выпускает воздух. Выдергивает из вазы гиацинт и машет им, рассеивая вонъ, и бабушка с дедушкой смеются до слез.

– Слушай, Джас, – говорит Дэн, все больше входя в роль шута – любимца публики, – как твоя новая прическа-то называется, «Новобранец»?

Дедушка с бабушкой снова давятся от хохота.

А я уже как сваренное в микроволновке яйцо: лопнет, если кто-нибудь вздумает хотя бы дыхнуть на него. Для меня сидеть в нашей кухне рядом с Дэном – значит открыть шлюзы для потока воспоминаний о той поре, когда я был еще пацаном и пытался, всегда безуспешно, наперед вычислить, что же на этот раз вызовет у Дэна приступ ярости – после того, как он за ужином закинет в себя пятую порцию виски и третий кусок жратвы. Я хорошо помню, как Дейзи, Марк и я просто-напросто перестали высказывать свое мнение и проявлять какие-либо эмоции, не желая добровольно поставлять спусковые механизмы, прекрасно вписывавшиеся в его стратегию наращивания вооружений. Я помню, как рядом с ним мы превращались в непроницаемых роботов.

Разговор между тем переключается на экономику Ланкастера.

– Знаешь, тебе, наверно, не помешало бы опустить пониже планку твоих притязаний, Тайлер, – наставляет меня Дэн, и дедушка одобрительно кивает головой. Верно-верно. Неужели им невдомек, что призывать меня опустить пониже планку – все равно что призывать меня изменить цвет глаз?

Я прошу меня извинить и отправляюсь собирать вещи Стефани. В коридоре я наталкиваюсь на Марка, который топчется там с посудиной молочного коктейля – хотел разогреть в микроволновке, но передумал: боится заходить в кухню, пока там Дэн. Я хватаю Марка в охапку и тащу наверх, и он извивается, хихикает и пронзительно визжит. Потом успокаивается и смотрит, как я укладываю вещи.

– Можно мне с тобой к Стефани в гостиницу?

– Лучше не надо, Марк.

– Она больше не будет жить в твоей комнате?

– Как получится.

– Это потому что Дэн опять переезжает к нам?

– Думаю, да.

– А можно мне пожить у нее?

– И тебе, и Дейзи, и мне – нам всем лучше бы пожить у нее.

– А ты будешь опять встречаться с Анной-Луизой? Она мне нравилась.

– Дай-ка мне вон тот свитер.

Марк рассказывает мне, что власти распорядились откопать товарный состав, некогда захороненный по их приказу неподалеку от заводских корпусов, – товарняк, захороненный еще в сороковые, который был до того токсичным, что проводить очистку не представлялось возможным. И вот теперь армейскими силами поезд собираются эксгумировать, потому что захоронили его недостаточно глубоко. Его разрежут автогеном на кусочки и покидают в самую глубокую яму – глубже еще никогда не рыли – и там уже захоронят навеки. От души желаю армейским силам удачи.

– Ох, малыш, – вздохнув, сказала мне Джасмин на прошлой неделе, перебирая неказистое собрание столовых приборов семейства Джонсонов (ножи, почерневшие от соприкосновения с огнем; вилки, почерневшие от пребывания в микроволновке; ложки, покореженные после Дейзиных паранормальных экспериментов и ее настойчивых попыток научиться гнуть ложки одной лишь силой мысли), – чужую жизнь прожить намного проще, чем свою собственную.

– Не понимаю, Джасмин. Как можно прожить чужую жизнь?

Мой вопрос вывел ее из мечтательного забытья.

– Ты прав, конечно. Что это я болтаю? – Она вынула из ящика для ложек-вилок ножницы и подровняла Киттикатино пастбище – лоток с безопасной для кошачьей нервной системы травкой «Спокойная киска»®. – Пичкаю тебя всякой чепухой. Ну конечно, только свою жизнь и можно прожить.

– Конечно.

Но сейчас я начинаю думать, уж не посылала ли мне тогда Джасмин некий тайный ключ. Не посылала ли себе самой ключ к сегодняшнему кошмару. Зачем ты снова впустила Дэна в свою жизнь, Джасмин? Вышвырни ты этого прощелыгу, как паршивого пса. Ну какое тебе нужно подспорье, чтобы его выкорчевать? Я знаю какое: я готов отдать тебе всю мою силу -я запечатаю ее в зеленый конвертик и пошлю тебе по почте с надеждой и миром и огромной-преогромной любовью. Бери сколько нужно – бери и не медли!

40

В периоды, когда внутри нас происходит стремительная перемена, мы бредем сквозь жизнь так, словно нас околдовали. Мы говорим фразами, которые обрываются на полуслове. Мы спим как убитые, ведь столько вопросов нужно задать, пока блуждаешь наедине с собой по стране сна. Мы на ходу с кем-то сталкиваемся и, узнавая, неожиданно для себя, родственную душу, страшно смущаемся.

В гостиничном номере мы оба, Стефани и я, разговариваем так, словно нас околдовали – словно мы во власти какого-то заклятья, – и мы то разрываем его чары, то раздуваем их как пожар.

– Думаю, сейчас самое подходящее время решить, едешь ты в Калифорнию или нет, Тайлер.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

– Но сейчас – это так быстро!

– В жизни все быстро.

– Но…

– К чему эти разговоры, Тайлер? Позвони мне утром – когда ты хорошо выспишься и посмотришь сны.

– А нельзя мне сегодня остаться у тебя?

– Нет.

– Собака ты.

– Ты не собака.

– Гав.

– Садись в свою машину и катись.

Дейзи, Марк и я спим сегодня все вместе в моей комнате – спим на полу, в лазанье из спальных мешков и одеял, при лунном свете, и едва различимые кисло-сладкие дуновения скунсовой вони заползают к нам через окно. У Джасмин в комнате Дэн.

Сейчас хорошо за полночь, Дейзи и Марк мечутся в неглубоком сне, время от времени задевая руками меня или друг друга, и мы все вместе видим сны. В окне я вижу под облаками, набежавшими с вечера со стороны океана, неестественно яркое свечение. Это подоблачное свечение такое лунное, жемчужное, теплое – живое, зовущее, – что чудится, будто за склонами гор сама земля лучится светом.

Как будто там, за горами, неведомый город.

Часть третья

41

Бегство.

Совсем близко планирует чайка: я стою у поручней на палубе. Чайка летит со скоростью нашего парома и кажется неподвижной – она просто тут, и всё, как удачная мысль.

Капитан судна объявляет, что мы пересекли незримую линию – границу – и вошли в территориальные воды Канады. Мы со Стефани тупо пялимся на кильватер, как будто хотим разглядеть пунктирную линию. Мы плывем на пароме сообщением Порт-Анджелес, штат Вашингтон, – остров Ванкувер. Мое прошлое осталось позади, словно костер, сложенный из якорей, и я избавлен от всяческой принадлежности к чему-либо. Хорошо бы пересечь побольше незримых линий: часовые пояса, 49-я параллель, экватор, водораздел между бассейнами Тихого океана и Атлантики. Помню, я где-то читал про истребитель Ф-16, который, пересекая линию экватора, вдруг перекувырнулся и полетел вверх тормашками из-за какого-то глюка в компьютерной программе; хорошо бы знать компьютерные тайны, чтоб они были закодированы во мне самом на клеточном уровне. Я смотрю, как трепещет на ветру шарфик Стефани от «Гермеса», и ощущаю свою непредсказуемость, свою потрясающую новизну.

Накануне мы со Стефани остановились на ночь в дешевом мотеле в Порт-Анджелесе, но от перевозбуждения я не мог спать. У меня еще не улеглось в голове, что на рассвете я собрал свои манатки и слинял из Ланкастера. А еще я был взбудоражен идеей побывать в местах, где я родился, – навестить старый общинный дом на островах Галф-Айлендс в Британской Колумбии – а оттуда заехать проведать моего биологического папашу Нила в северной Калифорнии, это нам по пути: мы же едем в Лос-Анджелес начинать новую жизнь.

И кажется, в жизни столько всего волшебного и удивительного!

В Канаде монетки золотистые, с изображением гагары. На эти золотистые монетки Стефани в придорожной лавке покупает молочный шоколад, бутылки с водой и кассету с кантри-музыкой. А потом, когда мы на мини-пароме плывем к острову Гальяно – моей родине, – над головой у нас кружат в восходящих потоках орлы с лысыми головами, снуют туда-сюда, как ребятня, готовая сутками топтаться в отделе видеоигр. Совсем рядом с паромом на воду садится лебедь. Вдалеке прибрежные воды патрулирует пульсирующая шеренга канадских казарок. Сколько птиц! И вода пахнет солью и сытостью, и цвет у нее зеленый.

Прибыв на остров Гальяно, мы громыхаем вниз по одной-другой-третьей каменистой дороге, мимо канав, из которых всякая зелень так и прет, мимо повалившихся дорожных указателей, пока не оказываемся возле памятной мне тропинки, которую, если не знаешь, вряд ли заметишь, и там я оставляю машину.

Стефани хватает меня за руку, и я веду ее сквозь заросли ежевики и лесной малины, и ветки кустов тянутся к ее лицу, проводят по щекам, как пальцы нищенок. Мы идем через болотину, поросшую «скунсовой капустой», проходим под темным, сухим, заглушающим звуки пологом гемлока и оказываемся на маленькой прогалине: сноп солнечного света падает на приземистую каменную колонну – в прошлом печную трубу. Ее окружает небольшой прямоугольник, сплошь покрытый кипреем, печеночником, черничником, папоротниками и грибами-глюкогенами. Других следов былого присутствия человека практически нет. Железо проржавело, дерево истлело. Огород зарос, на нем уже деревца в два моих роста.

– Ты прямо здесь родился? – спрашивает Стефани.

В ответ я киваю.

Стефани улыбается мне и говорит:

– Хорошо появиться на свет в таком месте.

Я с ней согласен – место чудесное, изумительное. Я беру веточку гемлока и касаюсь ею своего лба. Венчаю себя лесным королем.