Текст книги "Морской конек"

Майра была права, никаких такси поблизости не было. Другие пассажиры сели в ожидавшие их машины и уехали в темноту. Я тоже побрел туда, вооруженный картой на случай, если забуду указания: налево от станции, по Саус-стрит, потом направо на Лонг-стрит и еще раз направо на Милл-Лейн. Мимо проехало пустое такси, и на один безумный миг я подумал, сколько будет стоить доехать до Лондона. Громкий, неконтролируемый смех чуть не вырвался из моего рта. В воздухе витала тишина, какой я никогда раньше не слышал ни в своем родном городе, ни в Дели, ни в Лондоне. Холодная, зимняя тишина холодной страны. Машина прибавила скорость и повернула в мою сторону, ослепив меня ярким светом фар, охватившим все вокруг. Он свернул, и внезапно остались только я, скользкая мокрая дорога и дождь, размываемые желтым светом фонарей. Старые дома, склонившиеся над тротуаром. Неуместное здание эпохи Тюдоров среди каменных фасадов, паб, где горел свет, закрытые магазины. Мое пальто не защищало от холода. Мне хотелось сытного обеда, теплой ванны и кровати с белыми простынями. Именно в таком порядке.

Гостиница стояла среди огороженных частных домов с садами. Добравшись до нее, я увидел в тусклом свете лужайку, заставленную и заваленную странными предметами. Ковры, обломки какого-то кривого дерева, оловянные сундуки и высокое, жуткое, сияющее зеркало в полный рост.

Видимо, тут решили устроить блошиный рынок. Или инсталляцию на свежем воздухе. Я позвонил в звонок.

– Ой, – сказала леди, открывшая дверь. Ей было, наверное, под шестьдесят, у нее были седые кудряшки и широкий, тонкогубый рот. – О Господи, – воскликнула она, когда я представился, – мы пытались вам дозвониться.

Мобильная связь пропала несколько часов назад, а потом то появлялась, то снова пропадала.

– Нас затопило, – выдохнула она. Такого никогда раньше не было, по крайней мере, с сороковых годов. Пожарные машины откачивали воду три часа вчера и четыре сегодня. Вода прибывала быстрее, чем они справлялись. Женщина сказала, что ей очень жаль, но гостиница закрыта.

– Можно мне снять комнату наверху? Всего на одну ночь.

Местный совет, сказала она, этому не обрадуется. Но ей очень жаль.

– Мы пытались вам дозвониться, – вновь повторила она, как будто это могло помочь.

Можно остановиться где-нибудь еще? Образы сытной еды, горячей ванны и постели рассеялись, оставив меня наедине с мучительной усталостью. Вариант был, но всего один – «Королевский олень» на другом конце деревни. Или еще можно было поехать в соседнюю деревню, но поездом.

– Давайте я позвоню в «Оленя», – она подошла к телефону на стойке регистрации. Пол был мокрым, кое-где блестели лужи. В углу съежился диван – тяжелая, сырая масса.

– Я поняла, спасибо, – сказала женщина в трубку, и ее голос звучал не слишком многообещающе. «Олень» забит битком, сообщила она, и это не туристы, а жертвы наводнения в деревнях на равнине… их временно разместили там. Когда, спросил я импульсивно, ближайший поезд обратно в Лондон? Женщина посмотрела на часы и ответила, что в час ночи. Хотя с учетом всех перебоев он может и задержаться. Если вообще придет, мрачно подумал я.

Она вновь начала извиняться и говорить, что можно поехать поездом в соседнюю деревню, хотя нет никаких гарантий, что там мне найдется место.

– У вас есть телефонная книга?

– Да, была тут где-то…

Порывшись за стойкой, она достала увесистый фолиант, покрытый пылью ненужности. Я открыл его на букве Т и стал листать, пока не добрался до нужного имени. Я понятия не имел, правильный ли это номер, но никакого другого номера Темплтонов не было. Я поблагодарил ее и вышел обратно в ночь.

Телефон слабо засигналил. По дороге на станцию я набрал номер. После трех гудков незнакомый мужской голос ответил: «Алло?» На секунду меня пронзила безумная мысль – вдруг это Николас? Но голос был глубже, старше, слишком непохожим. Это не мог быть он.

– Алло… это дом Темплтонов?

– Да, – ответ был коротким и резким.

– Могу я поговорить с Майрой? – я ждал, когда он скажет, что здесь таких не живет. Но голос спросил:

– А кто это?

– Неемия… друг, – поспешно добавил я, – из Лондона.

Я не знал, что значит тишина на другом конце провода. Он ждал дальнейших объяснений?

– Сейчас, минуту.

Или нет.

– Спасибо… – начал я, но он уже положил трубку. Я слышал приглушенные голоса, шаги, и, наконец, к телефону подошла Майра.

– Нем? Откуда у тебя этот номер?

– Из справочника.

– Откуда?

– Из телефонного справочника… но послушай, Майра…

– Ты здесь? Ты приехал?

– Да, но…

– Хорошо, тогда увидимся завтра в обед, да?

– Майра, я здесь, но мне придется ехать обратно в Лондон.

– Что? Почему?

Слабая связь вновь пропала. Я перезвонил.

– Нем, что случилось?

После того как я объяснил, что для меня не нашлось места, повисла пауза.

– Мне так жаль, Нем…

Я сказал, что мне тоже жаль.

– Чертова погода.

Я почти дошел до станции, холод усилился, лил сильный, несмолкающий дождь. Больше, чем погода, меня тревожила мысль – почему она не предложила мне остаться у нее, хотя бы на одну ночь?

Связь вновь оборвалась. На этот раз я не стал перезванивать.

Повинуясь минутному желанию, я завернул в паб «Король Артур», мимо которого проходил. Войдя, заметил обращенные на меня взгляды – по большей части белых мужчин средних лет или чуть постарше, – но меня мало что интересовало, кроме целесообразной задачи заказать выпивку.

– Большой стакан гленфиддика, пожалуйста.

Бармен был быстрым и молчаливым. Вскоре виски уже лился по моему горлу, наполняя желанным, знакомым теплом. Меня манил камин, горевший в другом конце зала, но у меня было мало времени – и пространства. Столы поближе к очагу занимали местные жители, и, наверное, было не очень мудро нарушать их территориальную неприкосновенность.

Где, думал я, найти себе ужин? Допил последние несколько глотков, очень не желая уходить. В кармане внезапно зажужжал телефон. Звонили со скрытого номера.

– Алло?

– Ты уже в поезде? – это была Майра.

– Нет, он в…

– Ты не можешь ехать обратно. Давай к нам.

Я колебался.

– Ты уверена?

– Да, конечно. Ты где?

– В данный момент в пабе.

Через полчаса, сказала она, заберет меня со станции.

В такое время суток станция казалась заброшенной съемочной площадкой. Билетная касса была закрыта, ворота – открыты всем желающим. Я ждал у входа, стараясь хоть немного укрыться от дождя. За мной простиралась платформа, длинная и пустая. Довольно скоро с дороги свернула машина.

– Нем!

Я услышал свое имя, но был ослеплен ярким светом фар. Майра заглушила двигатель. Я моргнул, по-прежнему ничего не видя. Хлопнула дверь. Послышались быстрые шаги.

– Мне так жаль… – Майра раскраснелась, взволнованная, ее твидовое пальто было расстегнуто, берет съехал на сторону.

– Все в порядке, я ждал не так долго.

– Но тебе пришлось стоять тут под дождем…

Прежде чем я успел что-то возразить, она забрала у меня чемодан, подошла к машине и бросила его на заднее сиденье. Это был старый «Остин», темно-синий, с блестящим бампером. Я сел на переднее сиденье; пахло кожей, грязью и пылью. Майра скользнула на водительское место, сжала руль.

– Доедем быстро.

– Спасибо тебе, – сказал я. Она посмотрела на меня, ее лицо скрывала тень.

– Не говори глупостей.

Следующие двадцать минут мы ехали по извилистым проселочным улочкам, окруженным высокими живыми изгородями. Дорога была такой узкой, что в какой-то момент Майре пришлось остановиться посреди нее, чтобы дать проехать другой машине. Когда ее прижало и с другой стороны, мне показалось, что мир вокруг перестал существовать. Я задумался, как вышло, что она поселилась в таком оторванном от всего месте, что ее здесь держало.

Но спрашивать не стал.

Мы обсуждали поездку, погоду – о другом решили поговорить потом. Вскоре дорога стала шире, ночь растянулась по всей поверхности, оставив лишь крошечные желтые пятнышки фар.

– Дом совсем недалеко, прямо за этим тоннелем.

Дорога устремлялась вниз, разрезая поросший лесом холм, – древняя тропа, проложенная веками. Выехав, мы повернули налево, проехали ворота и покатили вниз по гравийной дороге, ведущей к двухэтажному дому с белыми лепными стенами и окнами в георгианском стиле. Вместо того чтобы открыть дверь, Майра уставилась на здание, как будто едва его узнала. Она начала что-то говорить, но умолкла, замялась, повернулась ко мне.

– Мой отец… он… ну, с ним рядом порой бывает нелегко.

Я не знал, как реагировать. Что я должен был сказать? Поблагодарить, что предупредила? Вежливо уточнить, что она имеет в виду? Я решил, что не скажу ни того, ни другого.

– Это он ответил на мой звонок?

Она кивнула. Пытаясь немного разрядить обстановку, я пошутил, что это она еще моего не встречала.

– Нет, ты не понимаешь… – она возилась с ключами от машины, – он просто… с ним может быть трудно.

– Надеюсь, он не сильно возмутится, что я притащусь, – я не мог поверить, что сказал это только сейчас.

– Нет, конечно, – ответила она с неожиданным раздражением. – Мы же не могли позволить тебе ночевать на станции.

– Я собирался искать столовую.

Она рассмеялась, и мы двинулись вперед. Тишину то и дело прерывали звуки рояля. Ритмичное повторение одних и тех же нот с не слишком большим мастерством. Может быть, ее отец любил развлекать посетителей репетициями.

– Нам сюда, – вместо того чтобы направиться в дом, Майра повела меня по дорожке, ведущей к чему-то похожему на гараж. Я побрел за ней, чемодан постукивал о гравий. Как по волшебству, включилась лампочка датчика движения, залив нас золотистым светом. Первый этаж был оборудован широким зеленым гаражом, а боковая лестница, поросшая вьющимися растениями, вела к деревянной двери.

– Поселишься в пристройке на чердаке, – объяснила Майра.

Второй этаж был целиком переделан в студию, и места хватало для скромного круглого обеденного стола, большой кованой кровати, шкафа, встроенного в углу холодильника и раковины. Над нами наклонялась низкая крыша с прорезанными окнами, прямоугольниками тьмы. Всю стену занимала картина, сразу привлекавшая внимание. Взрыв фруктов, насекомых и цветов, рассыпанных по полотну непоколебимой средиземноморской синевы. Голландский натюрморт, свободный от стилистических ограничений.

– Эту картину написала моя мама, – пояснила Майра, – за несколько лет до смерти.

Мне захотелось сказать ей, что натюрморт воплотил в себе всю жизнь художницы. Какое-то время мы молча стояли в тишине, а потом Майра шагнула к двери.

– Ну, располагайся. Ужин в половине седьмого. Ты раньше жил на чердаке?

Такое точное определение времени было для нее необычно. Возможно, этим был озабочен ее отец.

– Кто играл на пианино? – спросил я.

– Увидишь, – она улыбнулась и ушла.

У меня оставалось двадцать минут, и я разобрал чемодан. Подарочная коробка шоколадок «Нойхаус» из «Харродса»[48]48
  Самый известный универмаг Лондона.


[Закрыть] для Майры обошлась мне в стоимость недельной аренды. Я подумал, что ничего не привез ее отцу, но тут уж ничего нельзя было поделать – я ведь не планировал с ним встречаться. Я повесил в шкаф брюки, несколько рубашек, сложил носки; они почти ничего не заняли. Наконец, вынул из кармана пиджака фигурку волов, с которой не расставался, и поставил на стол, возле миски с сухими духами.

Из окна были видны бесформенные очертания деревьев и изгородей, длинная стена, бросавшая тень на тень. Длинная книжная полка у кровати была заставлена произведениями старых классиков: Диккенса, сестер Бронте, Харди, Китса, Шелли, Водсворта. Судя по этой коллекции, модернизма никогда не существовало. В холодильнике я нашел одинокую бутылку молока и буханку хлеба. Дверь в углу вела в крошечную, как в самолете, ванную комнату с унитазом и душем. Я умылся в раковине, вздрогнув от обжигающего холода воды, хлынувшей из одного крана, и пылающего жара полившей из другого.

Наконец я спустился вниз, и тут же вспыхнул прожектор. Мне казалось, я стою на сцене и не до конца понимаю, какую роль должен играть.

Я шел по дому, боясь, что мое дыхание выдаст мой страх даже раньше, чем выражение лица. Надо было идти через черный ход? Нет, я был гостем. Не другом семьи.

Я обогнул дом, позвонил в дверь, подождал. Игра на пианино прекратилась. Над почтовым ящиком висела табличка, вырезанная из темного серого камня: Винтеруэйл.

Я ожидал, что дверь откроет Майра или ее отец, но ее распахнул мальчик лет девяти-десяти, запыхавшийся и сжимавший в руке что-то напоминавшее игрушечного пингвина без головы. Мы уставились друг на друга; густые темные кудри вились вокруг его ушей, его щеки раскраснелись.

– Привет, – сказал я. В его ярких, широко посаженных глазах не было ни намека на беспокойство или страх. Они были зелеными или серыми, трудно было сказать.

– Это мне? – он смотрел на подарок у меня в руке.

– Эллиот, – Майра спускалась по лестнице в конце прихожей, – нехорошо заставлять людей ждать, – она посмотрела на меня.

– Ну, прости.

Воздух в доме был густым, насыщенным ароматами дуба и апельсина. Мы вошли в гостиную, просторную и удивительно современную. Мягкая мебель цвета слоновой кости была расставлена вокруг камина, задрапированного падубом. В одном углу висели широкие полки и стоял элегантный шезлонг, поставленный больше для красоты, чем из соображений удобства, в другом виднелась глубокая арка. Потолок сверкал кристальной белизной, стены были оклеены бледно-зеленоватым, в цветок, дамастом. В углу мерцала золотом и серебром праздничная елка. На мгновение все это показалось тронутым чем-то нереальным.

– Это Эллиот, – сказала Майра, и, помолчав, добавила: – Мой сын.

Я старался казаться непринужденным, надеясь, что не выдам свое удивление.

– Эллиот, – продолжала она, – это мой давний друг. Можешь называть его Нем.

Мальчик, не выпускавший из рук безголовую морскую птицу, смерил меня долгим изучающим взглядом.

– Мама мне сказала, что вы из Индии, это правда?

– Да, так и есть.

– У вас есть слон? Я видел по телику человека из Индии, у него был ручной слон.

– Нет… но я знаю человека, который умеет разговаривать с птицами.

Глаза мальчишки расширились.

– Завтра обо всем его расспросишь, – сказала Майра, – а теперь иди-ка ищи голову Флаппера и убирай остальные игрушки.

Ты не говорила, что у тебя есть сын…

Как будто у нее были причины об этом говорить. Нас связывало лишь случайное знакомство, много лет назад, в бунгало, в старом городе, на другом конце мира. У нас не было ничего общего, кроме Николаса. Тогда и теперь. Он проходил сквозь нас, как линия разлома. Но этого хватало, чтобы мы встретились, чтобы попытались распутать прошлое.

– Это тебе, – я протянул ей шоколад.

– Спасибо, Нем… не стоило, – она подошла к елке и положила его к другим коробкам в подарочной упаковке.

– Что там? – Эллиот стоял у двери, не слишком изящно болтая Флаппером.

– Сюрприз, милый, – сказала Майра. – А теперь пойдем-ка спать.

Она сказала мне, что скоро спустится, и повела его наверх.

Я стоял у камина и грел руки. Эта скрупулезная чистота меня пугала. Что, если мои ботинки измазаны грязью? Я быстро осмотрел их. Грязи не было, но я пожалел, что не надел другие, поприличнее (хвала небесам, я догадался купить шоколад). Резное зеркало над камином спокойно отражало дверь и стены, большую картину в стиле импасто, торшер, меня. Слева от камина висел синий сертификат в рамке – о назначении в Орден Британской империи. Я подошел ближе: за заслуги перед образованием. Еще больше меня заинтересовал шкаф внизу, вмещавший богатый ассортимент алкогольных напитков, и два чучела птиц под стеклянным куполом. Грязно-коричневые, за исключением алых ран на головах, они выглядели пугающе, смущающе живыми.

На одном конце каминной полки стояли тонкие подсвечники, а на другом – две черно-белые фотографии. Мать Майры – гладкая кожа, тонкие черты, глаза, как мне показалось, цвета облачного неба, – и мужчина в униформе, смотрящий в камеру, распираемый юностью. Густые усы, волевой подбородок. Я залюбовался формой его губ, изгибом челюсти.

– Когда ты приехал?

Я обернулся.

– В полшестого, – я едва не добавил «сэр».

– Так ты только с корабля?

В дверях застыл высокий, внушительный мужчина лет шестидесяти, не по годам крепкий и подтянутый. Статуя, пожилой Геракл в клетчатой рубашке и темно-синем двубортном пиджаке. Юноша с фотографии, повзрослевший и сбривший усы.

– Филип, – он протянул мне жесткую, холодную руку.

– Неемия… Друг Майры.

– Она мне сказала, да. Из Лондона, так? – его глаза были бледно-голубыми, как тени на снегу.

– Да, ну то есть я сейчас там живу… последние несколько месяцев. А так я из Индии.

– Из Индии, – он повторил мои слова с напускной торжественностью. – Привез сюда муссоны, да?

Я улыбнулся.

– Похоже на то.

Он указал мне на кресло – я сел – и направился к столу с бутылками и птицами.

– Пить будешь?

Мой вежливый отказ был встречен бурным неодобрением.

– Да ладно тебе, что плохого в том, чтобы согреться? Виски? Как насчет джина с тоником? Или старого доброго сухого хереса? А?

Щедро разлив алкоголь по стаканам, он уселся в кресло напротив, по другую сторону камина. Аккуратно сложил руки на коленях – элегантный, женственный жест.

– Мне как-то раз предлагали работу в Индии, – он назвал публичную школу на севере страны. – Может, слышал.

Я сказал, что да. Он согласился?

– Да нет, отказал, – он не стал объяснять почему.

Поскольку разговор сник, я задал самый банальный вопрос: был ли он когда-нибудь на Индийском субконтиненте.

– Боюсь, что нет, – ответил он. – Ближе всего к Индии я был, когда поехал в Австралию… или нет, Джакарту, на какую-то конференцию.

Сияние огня разливалось по комнате, сквозь его шипение и треск до меня доносился низкий, как барабанный бой, шум дождя. Я тайком изучал профиль Филипа – крупные черты, длинный, массивный нос, тяжелые, грубые лоб и щеки и странно нежные, женские губы. Портрет, начатый Фрэнсисом Бэконом[49]49
  Английский экспрессионист, мастер фигуративной живописи (1909–1992).


[Закрыть] и законченный кем-то другим.

Его лицо казалось мне странно знакомым.

Где я мог раньше его видеть? Может быть, это была лишь игра света? Или алкоголя – мой джин-тоник содержал в себе больше джина, чем тоника.

– Так где вы познакомились с Майрой?

Самый безопасный ответ – через общего друга.

– В Лондоне?

Я замялся.

– Нет. Раньше… в Индии.

На секунду на его лице мелькнуло удивление и тут же ушло, сменившись легким любопытством.

– Что-то не припомню, когда она туда ездила.

Может, расскажу ему. Когда-нибудь.

Он рассмеялся.

– С другой стороны, нельзя же быть причастным ко всему в жизни наших детей, верно?

– Нет, – за меня ответила Майра, стоявшая в дверях. – Нельзя быть причастным ко всему в чьей угодно жизни.

Ужин, объявила она, готов.

Обеденный зал напротив прихожей представлял собой небольшое пространство, выкрашенное в бледно-голубой, как яичная скорлупа, цвет. На стене висели натюрморты – фрукты, рыба и дичь. Мы сидели на изящных стульях с высокими спинками; Филипп во главе стола, а мы с Майрой по обе стороны от него. Ее платье королевского пурпурного цвета сочеталось с гортензиями в центре стола, на шее блестела неброская полоска жемчуга.

Как и любая совместная трапеза, эта тоже началась с ритуала. Шквал салфеток, торжественная подача блюд. Танец рук и столовых приборов. Мы начали с грибного крем-супа, а следом перешли к тушеной курице в вине. Гарниром служили блестящая брюссельская капуста, картофельное пюре и хрустящие булочки с розмарином.

Майра накладывала себе очень умеренные порции. Филип разлил вино, богатое бургундское Bouchard Aîné Fils, элегантно древесное и пряное. Я был очень голоден, но ел медленно, стараясь наслаждаться едой.

– Это ты приготовила, Майра?

Она рассмеялась.

– Нет, боюсь, мои кулинарные навыки стремятся к нулю. К нам приходит дама, чтобы помогать по дому. Миссис Хаммонд, завтра с ней познакомишься.

Конечно, я должен был подумать и не задавать такой глупый вопрос. Учитывая, где они жили, вряд ли Майра могла справиться с хозяйством. Еда приглушила мой голод, он сжался в легкий, тугой шар внизу живота.

– Чем ты занимаешься в Лондоне? – спросил Филип. – Тоже играешь на чем-нибудь?

Нет, я ни на чем не играл.

– Тогда, уверен, играешь в крикет.

– Не все в Индии играют в крикет, – перебила Майра.

– Мне кажется, эта одна из тех важных вещей, о которых мы забыли, согласись?

– Пап…

– Да я просто шучу, – он посмотрел на меня. – Ты же понял, что я шучу, верно?

Я кивнул.

– К тому же, – добавил он, – я предпочитаю теннис. Играешь в теннис, Неемия?

Нет, увы.

– Плаваешь?

Тоже не особенно.

Он сказал, что ему очень жаль, а то он сводил бы меня в бассейн или на корты в Кингсли, школе, где он был директором.

– Это все в помещении, – пояснила Майра. – Какие у тебя вообще планы на праздники? – добавила она, может быть, желая сменить тему, и в этот момент напомнила мне Еву.

– Дай угадаю, – сказал Филип, глядя на меня сквозь стакан, – на лыжах ты тоже не катаешься.

– Катаюсь.

– Серьезно?

– Нет… Я пошутил.

Филип добродушно, от души расхохотался – над моей шуткой или надо мной, я не понял.

Мы приступили к десерту – яблочному пирогу с теплым заварным кремом, – когда Филип сказал, что сегодня, когда выводил лошадей, встретил Джеффа.

– Джеффри Ричи, живет через дорогу от нас, – пояснил он для меня. – Бедолага, у него по-прежнему проблемы с соседями.

– Ты имеешь в виду молодую пару? – спросила Майра. Судя по дальнейшему разговору, соседи ставили забор и стали заходить на территорию Джеффри, а он подал на них в суд.

– Ох, пап. Он такой неприятный старик.

Филип рассмеялся, потягивая вино.

– Это так глупо, спорить из-за кусочка грязи.

– Он, пожалуй, думает – сегодня три метра, завтра четыре, и скоро придется их ужином кормить.

– Какие у вас лошади? – спросил я. Филип откинулся назад, одобряя мой вопрос.

– Всегда держал только ирландских гунтеров.

– Можно мне на них посмотреть? Если вы не против…

– Ты что, ездишь верхом, Нем? – Майра, казалось, была удивлена.

Она не помнила.

– Ездил, хотя это было давно.

Терпкий и сытный десерт разморил меня. Я чувствовал, как усталость разливается по всему телу.

– Завтра заглянешь, посмотришь, – сказал Филип. – Генерал и Леди. Красивые животные. Если, конечно, у тебя нет других планов.

– Я хотела сводить Нема на прогулку по Трискомб-уэй, – Майра обрисовала планы на ближайшие три дня: поездка к болотам, может быть, в деревню. – Все зависит от погоды.

– В субботу я еду в Лондон, – сказал Филип, – делайте что хотите, но не выводите лошадей. Без меня этого делать нельзя.

– Не будем, – она повернулась ко мне. – Папа каждый месяц ездит на собрания клуба «Уайли».

– Что за клуб? – спросил я.

– Как «Буллингдон»[50]50
  Клуб самых богатых и знатных студентов Оксфордского университета, существующий несколько столетий и знаменитый эксцентричными выходками и пьяными дебошами.


[Закрыть], – ответил Филип, – только участники на пятьдесят лет старше, – он отодвинулся от стола. – Как насчет виски? У меня есть прекрасный двенадцатилетний Лохнагар – говорят, любимый напиток королевы.

После виски Филип удалился в свой кабинет, а мы с Майрой сидели у камина, уже угасавшего. Я все еще наслаждался виски; он оказался крепче, чем я привык, но с приятным сухим послевкусием.

– Знаю, это нелепость, но мне кажется, я где-то раньше видел твоего отца.

– Этого не может быть! Папа никуда не выбирается из дома. Разве что покататься верхом или поохотиться.

– Или в Лондон.

– А, ну да. Послоняться без дела с нудными старикашками, – она поворошила щепки в камине, кусочки дерева разлетелись в пепел.

– Надеюсь, я ничем его не оскорбил, – нерешительно сказал я.

– Боже правый, да нет же. Он, как я тебе говорила, может быть немного… прямолинейным.

– Мне бы не хотелось вас стеснять, если…

– Никого ты не стесняешь, Нем. Я тебя пригласила. Это справедливо. Не могли же мы позволить, чтобы ты среди ночи ехал обратно в Лондон или Бог весть куда. К тому же в том, что мне удалось его убедить, моя победа. Одна из немногих.

– Как ты его уговорила?

– Сказала ему, что ты индийский принц.

Мы посмеялись, и я сказал:

– Было бы так нелепо проделать весь этот путь и даже не увидеться с тобой.

Она кивнула.

– Да, мне кажется, нам обоим нужно… помочь.

Я ожидал, что она скажет – поговорить.

Она взглянула на часы.

– Пойду посмотрю, как там Эллиот… и надо доделать кое-что по работе. Ты, наверное, устал, хочешь спать? Поговорим завтра?

Я больше не мог ждать. Внезапно я понял, что не смогу даже уснуть.

– Может, сегодня? Попозже…

– Зайду к тебе, если получится, – не сразу ответила она.

Вернувшись в пристройку, я лег на кровать и стал смотреть сквозь световой люк в кромешную тьму. Я ждал шагов, тихого стука в дверь, но никто не заходил, и лишь ветер, свободный от городских ограждений, становился все сильнее и громче. С крыши доносился шорох, шуршание маленьких существ, птиц или летучих мышей. Усталость обжигала глаза, но спать я не мог. Возможно, виной тому была тишина. В Лондоне ночь всегда шумела, выла полицейскими сиренами или машинами «Скорой помощи», жужжала вертолетами.

Когда существа угомонились, тишина стала густой и глубокой. Странность места, где я находился, не давала мне уснуть. Совершенно неожиданный поворот событий. Неловкость ночевать в доме, где я был немногим более, чем чужим.

Я поднялся, выпил воды. Подумал, может быть, взять книгу с полки. Или немного поработать над статьей для Нити – от этого сразу потянет в сон. Но, скорее всего, мою бессонницу спровоцировало то, что я оказался здесь и у меня все еще не было возможности поговорить с Майрой. Я ждал уже целую вечность. И кто знал, как много совпадений в наших историях, сколько у нас общих воспоминаний, насколько они расходятся.

Ты что, ездишь верхом, Нем?

О чем еще она забыла?

И о чем забыл я?

Интересно, что подумал бы Николас, узнав, что я здесь? В нескольких шагах от нее? Может быть, он на это и рассчитывал, прислав мне с посыльным билет на концерт? Хотя откуда он мог знать, что все повернется именно так? Что после концерта я останусь поговорить с Майрой? Мне вспомнилось, как я стоял перед Николасом. Ты мой чистый лист.

Подойдя к окну и выглянув, я увидел, что в гостиной горит свет. Какое странное, беспокойное место. Если Майра еще не спала, почему не пришла ко мне?

Появилась фигура; это был Филип. Он стоял между щелью в шторах и смотрел вниз, на что-то, лежавшее в его руке. Потом поднял голову и выглянул наружу, темнота ненадолго задержала его взгляд, прежде чем он ушел.

Как-то раз, когда я пришел в бунгало на Раджпур-роуд, Николас и Майра обсуждали лошадей. Прошлым вечером они были в клубе Дели Гимкхана, и один из членов предложил им покататься верхом в Военном клубе поло и верховой езды. Майра пришла в восторг от предложения.

– Она закончила ужасно пафосную частную школу, где училась подобным бесполезным навыкам, – пояснил Николас, и на него тут же обрушился дождь подушек.

– Пока ты играл в регби в своем пансионе только для мальчиков, только для геев.

– Этого отрицать не буду. Я там был звездой.

Майра сидела на диване и пила джин с тоником; для чая, заявила она, сегодня слишком жарко, пусть и разгар зимы.

– А ты с нами хочешь?

– Кто? Я?

Она рассмеялась.

– Ну конечно. А ты видишь тут кого-то еще?

В это трудно было поверить, поскольку они никогда раньше не брали меня с собой. Николас сидел за столом и наблюдал за мной. Мне хотелось, чтобы он подсказал мне, как ответить.

– Ну, – пробормотал я, – я не умею ездить верхом.

Это было слабо сказано. Я никогда в жизни не приближался к лошади.

На этот раз Николас подал голос.

– Не волнуйся, все, что от тебя требуется – понять, где у коня перед.

Хотелось бы мне, чтобы все в самом деле оказалось так просто.

Клуб верховой езды располагался в зеленых окрестностях центрального западного Дели, отрезанного от Риджа. Что меня ошарашило, так это высота лошадей. Я никогда не думал, что они такие большие. Такие далекие от земли.

Я смотрелся нелепо во всем этом снаряжении, в блестящих сапогах, в облегающих брюках, в ореховидном шлеме. Все это было наспех собрано из гардероба Николаса и магазинов в переулках Коннот-плейс. На арене, пока Майра натягивала сапоги, Николас договаривался с инструктором. Я услышал, как он говорит: два опытных и один совершенный новичок.

Когда вывели наших лошадей, я с облегчением отметил, что мне досталась самая маленькая – черная кобыла с добрыми глазами и очаровательно изогнутым ртом. Нам велели познакомиться с животными, ласково поговорить с ними, погладить их длинные носы. Вскоре Майра оседлала свою лошадь и радостно засмеялась. Было очевидно, что она опытная наездница, сидит в седле легко и уверенно, как будто всю жизнь только и ездила верхом. За ареной простирались акры лесной земли, по извилистым тропам бродили шакалы и павлины; вот куда, заявила она, ей хотелось бы отправиться. Николас согласился, тоже сел на лошадь и двинулся вперед легкой рысью.

– Вы раньше садились на лошадь? – спросил инструктор, небольшого роста мужчина, похожий на эльфа, с большими, крепкими ладонями.

Разве вы не слышали, как он сказал «абсолютный новичок»?

– Нет, ни разу.

– Ну, не волнуйтесь, – он улыбнулся, и я постарался хоть немного расслабиться. Прежде чем позволить мне сесть в седло, он сначала рассказал мне, что значит каждая деталь снаряжения: недоуздок, уздечка, поводья и стремена. К тому времени, как я наконец поставил ногу в стремя, Николас и Майра скрылись из вида. Он медленно и уверенно водил меня по арене, то и дело выкрикивая указания. Держите локти согнутыми… сидите прямо посередине седла, держите руки на одном уровне при удержании поводьев…

…опустите пятки вниз и направьте пальцы ног к небу…

Час спустя он позволил мне ехать одному. Это было страшно и захватывающе. Мне нравилось, что движение зависит от маленьких жестов, мягких движений в седле синхронно с ритмом лошади. Это было легче, чем плавать; не так чуждо, не так незнакомо.

– Хорошо… хорошо, – сказал инструктор. К нам быстрым галопом ехали Николас и Майра. Николас спустился, спешился, посмотрел на меня, прислонившись к изгороди, и улыбнулся.

– Ты прирожденный наездник.

Я ощутил, как меня распирают радость и гордость.

Замедлите ход, медленно прижимаясь бедрами к лошади…

Инструктор помог мне спешиться. Я снял шлем, повернулся к Николасу, посмотрел на Майру – ведь это ее нужно было благодарить за то, что она меня пригласила, но я не смог – она хмуро смотрела на нас, ее лицо было перекошено жестокой яростью.

Может быть, вот почему я здесь оказался. Потому что она надеялась, что я выставлю себя дураком.

Так же внезапно, как появилось, это выражение исчезло. Может быть, мне просто показалось. Она отмахнулась, рассмеялась. Будто туча на миг заслонила солнце или птичья тень мелькнула на воде.

В первое утро в Винтеруэйле завтракал я на чердаке.

Майра сказала, что будет рада, если я составлю им компанию, но завтрак у них ранний, в полседьмого. Может, я лучше подольше посплю?

Я не сомневался, что Филип посчитал меня нюней, поэтому твердо вознамерился встать вовремя и доказать, что он неправ. Но к тому времени как я наконец уснул, уже начало рассветать. Я видел, как светлеет небо, совершается медленное чудо. Когда я открыл глаза, часы показывали половину десятого. Если у меня и был шанс впечатлить Филипа своей строгой самодисциплиной, то я безнадежно потерял этот шанс.