Текст книги "Голубое поместье"

36

Вскоре после того Физекерли Бирн оставил дом, сказав, что ему нужно сходить в коттедж умыться и переодеться. На деле он просто хотел убраться из дома. Насыщенная клаустрофобией истерическая повесть со всеми перепутанными взаимоотношениями мало что говорила ему. И его не слишком волновало, следует ли считать негодяем Питера Лайтоулера или нет. Пустяк в сравнении с проблемой, стоявшей перед ним.

Рут. Случившееся ярко напомнило ему смерть Кристен. Застигнутой под перекрестным огнем – как и Рут. Под перекрестным огнем непонимания и смятения. Бомба в Мидлхеме предназначалась ему самому, но здесь ее заменили слова. Рут приближалась к смерти – из-за всех этих россказней, лжи и тянущихся из прошлого обвинений. Он представил себе стопку исписанных Томом листов, уставленную книгами библиотеку. И ущерб, который наносят слова.

Коттедж расплющился у ворот подобно изъеденной проказой жабе. Бирн не хотел заходить внутрь. Он мог бы направиться по дороге до А11. Можно взять и лесом, чтобы выйти на дорогу возле Вудфорда… Эппингский лес кончался на границе Лондона, возле Ист-Энда – вот и дорога к городу. Можно дойти пешком, если он не попросит, чтобы его подвезли. И оставить за своей спиной этот дом – со всеми событиями его истории и следствиями из них.

Он миновал коттедж.

Рут умирает. Следует ли ему побыть возле нее? Посидеть рядом с ней эти последние несколько часов, какими бы долгими они не оказались?

Бирн знал, что такое больница. Он вспомнил, как сидел возле обожженного тела Кристен, пока врачи сражались за ее жизнь. Он вспомнил, как смотрел на ее ногу, выставившуюся из-под серебристого одеяла, и думал, что это не она. Что эта нога не имеет никакого отношения к женщине, которую он любил. Ее больше нет в этом обгорелом теле. Вся ее сущность находится где-то в другом месте.

И он сидел в зале возле реанимации, листая журналы. Напротив него молодой человек читал Пруста, ожидая смерти подружки. Произошло крушение поезда, надеялись, что она выживет, но, увы…

Бирн просидел так, ожидая, две недели. И ни разу не подумал, что лежавшее там тело – в повязках, трубках и лентах – имеет какое-нибудь отношение к его жене Кристен.

Смерть приходит раньше, чем перестает дышать тело, раньше, чем мозг прекращает свою электрическую активность. Его Кристен умерла, когда взорвалась машина.

Рут умерла, когда головой ударилась об пол.

Он не хотел ожидать конца – окончательного и официального расставания души и тела.

Теперь во всем этом мире не было даже малейшей причины, способной задержать его в поместье. Скоро сюда приедет полиция; она займется расследованием, начнет выяснять причины смерти Рут. Он знал, что должен остаться и дать показания, но сейчас об этом не могло быть и речи. Описание его внешности известно и военной и гражданской полиции. Начнутся сомнения. Конечно, подозрительная картина: дезертир Физекерли Бирн объявился на сцене другого убийства.

Однако он не был единственным свидетелем, Кейт тоже видела, как все произошло. Он может и не потребоваться.

Он вновь прокручивал случившееся в уме… ссору наверху лестницы. Смявшийся ковер, падение, гнилые перила, сломавшиеся под весом упавшей…

…Рут, которая теперь ждет смерти.

И мертвая тишина в доме, углы, стягивающиеся вокруг них. Он ненавидел Голубое поместье, ненавидел его за то, что дом этот потребовал всю жизненную энергию Рут, сломал и забрал даже ее жизнь.

Поместье требовало слишком многого. Оно заходило слишком далеко.

Вдали он слышал дорогу. По ней уже устремился поток автомобилей. Летом рассвет приходит рано, но те, кому надо в Лондон, всегда стремятся опередить основную волну. По мере приближения дня поток будет усиливаться, отчаянно и тщетно стремясь попасть в город до затора. Там существовал другой мир, другой набор приоритетов. По-прежнему ли они нужны ему?

Том и Саймон ожидают его возвращения. Проскользнула мысль сквозь переплетенный клубок смятения и горя. Да, горя! Он уже начал влюбляться в Рут. Он мог бы…

Нелепые мысли. Прежде, а тем более теперь. Рут жила с Саймоном и была обвенчана с поместьем. И тут, на ходу, он вспомнил вырвавшиеся у Саймона слова:

«Почему вы не оказались на месте? Это же ваша роль, или вы не поняли? Садовник всегда все исправляет. Почему же вы не спасли ее? Где вы были и почему не сумели выполнить свою работу?»

Слова эти громко звучали в его памяти. Моя роль? Моя работа? Что хотел этим сказать Саймон? Бирн знал, что дом полон оживших ужасов, он знал, что внутри его орудует такое, чего он решительно не понимает. Его выставило из дома создание, просто не способное существовать.

Саймон понимал это, он провел здесь заложником много месяцев. Случившееся с Рут каким-то образом было связано с историей поместья, и Саймон считал, что он, Бирн, должен был каким-то образом спасти ее.

Это было нечестно, Бирн знал, что это нечестно. Но эта мысль витала в воздухе вокруг него, проникала в его разум. Бирн не мог уйти из поместья. Хотя бы потому, что Саймон увидит в этом бегство, уклонение от ответственности. И – как ни странно – ему было важно, что подумает Саймон.

Не вызвано ли это чувством вины, потому что они с Рут успели настолько сблизиться? Независимо от причин, Бирн не хотел сейчас бросать Саймона Лайтоулера на растерзание Голубому поместью. Пусть даже ради этого ему придется вернуться туда – под его крышу. Придется пережить все до конца, понять, действительно ли он не выполнил свое предназначение.

Потом, Рут еще жива. Бирн проглотил комок. Возвратиться в поместье, жить в его стенах. Саймон и Том уже в доме, но их всего двое. Выбора нет, придется вернуться: им необходим третий.

Он повернул обратно. Под ранним утренним светом дом казался мирным, как было всегда. Солнечный свет падал на водянистые черепицы, превращал их в серебро и голубизну, проглядывавшую сквозь прорехи в зеленой листве. Было еще рано, и свет не мог коснуться окон… вблизи они показались ему глубокими жерлами, уходящими в прошлое.

Фантазия. Но теперь он знал, что тайны поместья скрывались в его прошлом. Бирн решил прочитать книгу Тома. Потом придется расспросить Саймона и расположить события в перспективе. Шаги его замедлились. Бирн вспомнил свое появление здесь и жуткое трио.

Он смотрел на дом, но фокус сместился. Они ждали его. Обогнув угол коттеджа и выходя на дорожку, он увидел всех троих: обеих женщин в черном и этого мужчину, столь похожего на Питера Лайтоулера.

На мгновение понимание его углубилось и расширилось. Мужчина, стоявший в середине, и был Питером Лайтоулером. Бирн видел, как они слились на гребне в лесу. Черный Лайтоулер, темная половина Саймона, его злой гений и вдохновитель.

В тот же момент он понял, что видит перед собой не живых. Мужчина не умирал. Это представление устроили, чтобы обманом отпугнуть его от поместья.

Они стояли на дорожке, перекрывая путь.

Бирн ощущал вонь старых духов и пота. Инстинктивно наморщив нос, он отвернулся, не желая смотреть на них. Незачем обращать внимание на новое представление, каким бы оно ни оказалось. Он шел прямо к поместью, и они расступились, пропуская его. Уголком глаза Бирн заметил, как они поклонились ему с иронической любезностью. Вонь от тел наполняла летний воздух. Его приглашали домой, в поместье, к которому он теперь принадлежал.

Ему не понравилась эта идея… чувство сродства. Бирн не хотел подчиняться ему. Но в доме его ждали Саймон и Том. После смерти жены он погрузился во мрак. Бирн не намеревался более разрешать себе эту слабость.

Бирн обернулся уже у двери, ведущей на кухню.

Он не знал, что заставило его повернуться: не было ни звука, ни шороха. Он даже не подозревал, что за его спиной происходит нечто необычное.

Позади него лес сомкнулся. Глухой подлесок выползал на дорожку, продвигался по лужайке, охватывая террасу. Там, где он только что шел, уже стояли папоротники, на месте клумб поднимались деревья, под высокими буками низкорослая ольха жалась к ольхе, падуб к падубу. Плющ и дикий виноград оплетали объемистые стволы. Белые и черные шипы сплетались в непроходимый барьер. Лес густел перед застывшим в изумлении Бирном. Ничто, казалось, не шевелилось, лианы и ползучие растения не крались в траве, тем не менее стена деревьев становилась более плотной, более заплетенной листвой и ветвями. Она приближалась.

Листовик, пронеслось в голове Бирна. Листовик окружает дом, замыкая его перед последней битвой.

Он открыл дверь.

– А вот и вы. – Саймон стоял у раковины, наполняя чайник. – Я было решил приготовить завтрак, но у нас почти ничего нет. Будете кофе или предпочтете чай?

Выглядел он ужасно. Бирн рассчитывал увидеть его таким, но спокойный тон Саймона потряс его.

– Пусть будет кофе, – сказал он, осторожно пододвигая кресло. Лягушки-брехушки не было видно. – Что слышно из госпиталя?

– Никаких перемен. Вам сахара или молока? – Похоже, Саймон не хотел разговаривать о Рут, словно Бирн не вправе был вспомнить о случившемся.

Бирн не знал, как принять эту новость. Можно было ожидать худшего, много худшего. Но жуткая тяжесть не исчезала.

Он подумал о другом.

– А вы позвонили ей на работу, предупредили их?

– Это сделаете вы. – Саймон пододвинул ему телефонную книгу.

Пока чайник закипал, Бирн позвонил в школу. Потом спросил:

– Где Том?

– А где он может быть? Мы здесь, и можно не беспокоиться – каждый на своем месте. Том сидит в библиотеке, как ему и положено. – Он указал на манускрипт, лежащий на столе перед Бирном. – Так что ищите его там. Почему же вы не прочли рукопись? Он сказал, что вы собирались.

Взяв листки, Бирн пролистал их. Страницы, полные чувств и драмы. Он замечал слова: прикосновение, дом, озеро … Сделав над собой усилие, он попытался читать, отчасти рассчитывая, что вот-вот войдет Рут, утомленная работой в саду, и откинет такую милую каштановую прядку, свалившуюся на лоб… Он опустил бумагу.

– А вы не находили в рукописи что-нибудь неожиданное для себя?

– Неожиданное? – Саймон запустил пальцы в волосы, поднимая их. Лихорадочный и слегка отчаянный жест. – Неожиданное? Что вы… все, даже говорить смешно!

– Почему же вы тогда так расстроены? Или Том что-нибудь не так понял?

– Ах, дерьмо. – Трудная пауза. – Начнем лучше с вас. Или вам всегда все рассказывают? И за прожитую жизнь вы успели привыкнуть к тому, что все открывают струны своего сердца для вашего обозрения? Выходит, у нас вы нечто вроде гуру – целителя и советника? Вы действительно хотите знать? – Саймон продолжил прежде, чем Бирн успел ответить. – Я… расстроен, как вы сказали, поскольку не думаю, чтобы Том ошибался. Наверное, все так и было, и он прав во всем. – Рука, наливавшая воду в три стоявшие на столе кружки, отчаянно тряслась. – Мой отец… мой отец – чудовище, как утверждает его книга. Кошмарный обманщик, гипнотизер, наделенный ужасной злой силой. Черный маг, если угодно.

– Согласен, – трезво произнес Бирн.

– Ну, прочтите, увидите. Я взялся за книгу после рассвета. А это я отнесу Тому. – Саймон направился к двери в холл. – Только, Бирн, не надо подниматься наверх, ладно?

– Почему? – Впрочем, он не знал, зачем это может ему понадобиться.

– Это выходит за рамки.

– Кто говорит так?

– Дом. И Лягушка-брехушка. Она наверху. И не хочет никого видеть.

– Хорошо, – ответил Бирн ровным голосом. – Понимаю.

– Возможно, и так… – С затихающим на ходу бормотанием Саймон оставил кухню.

Он прочитал все целиком; бредовую последовательность наваждений и одержимости, откровенно говоря, невозможно было принять. Но в доме, где резвилась на свободе Лягушка-брехушка, где по ночам раздавался шорох колес, нормальный ход событий не мог существовать. Бирн вполне готов был признать, что Питер Лайтоулер и его отец являлись чудовищами – черными магами, как сказал Саймон.

На чтение повести Тома, должно быть, ушло больше времени, чем предполагал Бирн. Свет в окнах померк, и последние несколько страниц он дочитывал щурясь.

А ведь стояла середина лета, и до темноты было еще далеко…

Встав, Бирн поглядел в окно. Листва уже затянула его. Живая изгородь покрыла террасу и тянулась в дом.

Он не мог выйти. Преграда листьев чуточку подалась и шипастая ветвь хлестнула из двери, зацепив его за руку. Пригнувшись, Бирн захлопнул дверь и заложил ее. А потом направился из кухни в коридор.

Там царил зеленый подводный свет. Мебель пряталась в густом тумане. Переднюю дверь тоже закрыли. В доме было душно, не хватало воздуха. Он закричал:

– Саймон! Том! Где вы?

Ответа не было. Дом поймал его слова и оставил при себе. Они не произвели нужного эффекта, ответа Бирн не получил. На какое-то мгновение он даже запаниковал, представив их удушенными, удавленными в одном из пустых коридоров… А потом вспомнил про библиотеку. Конечно же, они там. Бирн обошел стол, темневший посреди погрузившегося в зеленые сумерки холла, и толкнулся в дверь.

Комната была наполнена ясным светом. Саймон и Том, стоя спиной к нему, смотрели в сад.

– Вы не слышали, как я зову… – И тут Саймон отчаянно взмахнул рукой, призывая его к молчанию. Бирн не стал оглядываться. Саймон и Том стояли около стола перед настежь распахнутыми окнами.

Из них шел дневной свет. Здесь солнцу не мешали деревья. Изгородь отступила, образовывая широкую дорогу через земли поместья. По ней, ступая по скошенной траве, к ним приближался человек. Старик, Питер Лайтоулер. Он шел спокойно и уверенно, словно поместье уже принадлежало ему. За ним летела огромная черная птица.

– Не впускайте его! – В памяти Бирна возникла сцена: молодой Питер Лайтоулер стоит в этой самой комнате, перед ружьем Джона Дауни. – Закройте двери, пусть он останется снаружи! – сказал он настоятельно.

И Том шевельнулся. Он закрыл окна и подвинул тяжелый письменный стол. Саймон оставался на месте, на бледном лице его застыло страдание.

– Ну же, шевелитесь! – Бирн отодвинул его в сторону.

– Зачем? Это его дом… – Голос был полон муки.

– Пока еще это дом Рут. И более ничей. Она не хотела, чтобы он бывал здесь. И мы должны его выгнать.

– Вы ошибаетесь. Можно считать, что теперь дом принадлежит Кейт, а она симпатизирует старику и даже пригласила его.

– Откуда вы знаете?

– Я сам и передал ему. – Лицо Саймона было покрыто слезами. – Он мой отец. И все это ложь, Том не знает правды.

Том повернулся лицом к нему.

– Я так не считаю, – возразил он негромко. – В любом случае я не могу… пойти на это.

Питер Лайтоулер добрался до террасы.

Тут Том внезапно взорвался.

– Что мы намереваемся делать? – В словах звучала неуверенность.

– Перед нами всего лишь человек, – холодно сказал Бирн. – Старый человек, но из плоти и крови, как и вы сами.

– В самом ли деле?

И Бирн не сумел ответить, он просто не мог открыть рот.

Питер Лайтоулер оказался уже по другую сторону французских дверей.

– Убирайтесь! Вы не смеете войти! – завопил Том.

Хрупкий, как лед, голос прорезал воздух сквозь разбитое стекло.

– Как вам известно, меня пригласили. А приглашения всегда следует принимать.

Тень, летевшая позади него, тяжелая крылатая тварь, хрипло каркнула. Она летела к стеклянным дверям. Блеснув глазами, приоткрыв клюв, птица бросилась на окно.

Стекло не было вставлено. Хрупкий барьер взорвался. Силой своего удара ворона заставила стол отодвинуться внутрь комнаты. Тумба ударила Тома по ногам, и юноша повалился спиной на стенку с книгами. Они посыпались вниз, открываясь, заминая страницы, ломая переплеты.

Стекла и перья носились в воздухе, ударяя по коже, одежде и поверхностям.

– С тобой все в порядке? – Отодвинув стол с дороги, Бирн попытался поднять Тома на ноги. Но с ногой его что-то случилось. Не сумев устоять, Том вновь опустился на пол.

Бирн увидел, как рука Лайтоулера змеей скользнула в открытое окно и повернула ключ в двери.

В библиотеку немедленно вбежал огромный черный жук и, дергаясь, принялся пробираться по замусоренному полу. Над ним летела ворона; столкновение с дверью явно не причинило ей вреда.

Лицо Тома сделалось пепельным.

– Господи, выгоните ее отсюда, выгоните ее совсем…

Питер Лайтоулер поглядел на него.

– Ты знаешь, что это ложь, не так ли? – произнес он негромко, голосом сухим и бесстрастным. Прекрасный бледно-серый элегантный костюм его ничем не напоминал о том, что его владелец только что силой пробился в Голубое поместье.

– Что вы хотите сказать? – Том держался за лодыжку, он пытался развязать шнурки.

– Все ложь: и то, что сказала тебе Алисия, и то, что ты написал. В этом нет даже капли правды. Ни одного предложения, ни одной идеи. – Он наклонился к своему внуку. – Том, убирайся отсюда, тебе нужно оставить поместье. Ступай в тихое место, где ты сумеешь спокойно подумать и постепенно со всем примириться. И с тем, что ты способен принять, и с тем, что не способен.

– Докажи это!

– Позволь мне кое-что сказать тебе. Позволь мне объяснить…

– Нет! – теперь кричал Саймон. – Рут умирает! Все объяснения запоздали. Она упала через перила и ударилась головой. Мы поссорились, мы опять взялись за эту тему, пытаясь объяснить, пытаясь понять…

– Слушай. – Питер Лайтоулер едва глянул на своего сына. – Мне жаль Рут. Я никогда не хотел причинять ей плохого. Я всегда вешал трубку, когда она отвечала, потому что знал, как мои звонки расстраивают ее. Но разве ты не знаешь? Неужели ты не понял, что это задом? – Он посмотрел на Тома, ожидая ответа.

– Это дом Рут! И Кейт! И Элизабет! И Эллы… – Голос Тома внезапно сделался неуверенным. Этот старик не был чудовищем, злым насильником и чародеем. Под ярким летним светом Том мог разглядеть каждую морщинку на его лице. И он видел теперь перед собой лишь исстрадавшегося старца… Руки Питера Лайтоулера тряслись, тряслись от возраста, страха или чего-то еще, тряслись самым жалким образом.

– Том, – сказал Питер Лайтоулер. – Слушай. Дом этот населен призраками, но не по моей вине.

– И еще кое-что, – продолжил Питер Лайтоулер, опускаясь у длинного стола в коридоре, как будто он имел на это право. В зеленом свете лицо его сделалось бледным, как слоновая кость. Манускрипт Тома белел на столе перед ним. Бирн и не заметил, как рукопись попала сюда. – Этот дом может вскоре легально перейти к Кейт, но здесь всегда распоряжался кто-то другой. И не я, и не Рут или бедная Элла, и даже не Элизабет. Нет, этим поместьем командует ведьма – я использую это слово совершенно осознанно. Ведьма, которая виновата во всем случившемся, которая подстроила всю эту прискорбную ситуацию. И ведьма эта – моя дорогая жена.

Он перегнулся через стол и пристально посмотрел в глаза Саймону.

Тот передернул плечами.

– Ну почему ты всегда лжешь? Мы знаем, что это не так.

Питер Лайтоулер покачал головой. Он снова встал и медленно направился в кухню. Звякнули стекло и фарфор, открывались и закрывались буфетные дверцы.

– Мистер Бирн, – послышался вежливый голос Лайтоулера, – не поможете ли?

Физекерли Бирн вошел в кухню и обнаружил блюдо, полное фруктов, хлеба и холодного мяса. Возле двух бутылок охлажденного золотистого вина стоял хрустальный графин с водой… ножи, вилки, фарфор и бокалы.

– Вот. Видите, я еще помню порядки в доме, – сказал Лайтоулер приветливо. – И я знал, что пить будет нечего. Держу пари – никто из вас не завтракал.

Бирн внес тяжелое блюдо в холл.

Саймон мрачно бросил:

– А это что такое? Подкуп? Ты уже отравил вино? И тот, кто съест шесть долек сацумы[51]51
  разновидность мандарина (яп.)


[Закрыть], будет вынужден каждый год проводить здесь по шесть месяцев?

– Ты бы, конечно, обрадовался, – сказал лукаво Лайтоулер. – Мой бедный невротичный отпрыск. Шесть месяцев свободы от дома, езжай куда захочешь. – Он вздохнул. – Нет, обойдемся без подобной экзотики. Я жил здесь и знаю местные порядки. К тому же я полагаю, что нам придется пробыть здесь какое-то время. – Бледные глаза его указали на входную дверь, где щупальца плюща уже пробивались через замочную скважину.

Потом он любезно налил им вина, смешав собственное с водой.

– Уже не способен, – скорбно заявил он. – Желудок не выдерживает.

Тут все вспомнили, где они расположились. Рут упала лишь в нескольких футах от этого стола. Бирн с негодованием отодвинул кресло назад, оно заскрипело по полу.

Звук пронесся по коридорам. Было очевидно, что дом опустел: не было хозяйки, следившей за его комнатами и коридорами.

Наверху послышался шум, словно упало кресло, а потом какой-то далекий вой, смутный и одинокий. Все знали, что там никого нет. Без всякого смущения Питер Лайтоулер наложил себе полную тарелку. После некоторых колебаний Том сделал то же самое. В его движениях ощущалось известное безрассудство, будто завтрашний день ничего более не значил для него.

Глаза Тома обратились к Саймону, с просьбой и удивлением.

Тот коротко качнул головой. Скорее не отрицая, а отрешаясь. Дело твое, тебе и решать.

– Видишь ли, Том, – сказал Лайтоулер невозмутимым голосом, – я знаю, что ты мой внук.

– И насколько давно? – Саймон в гневе вскочил на ноги.

– Некоторое время. Ты должен понимать, что я всегда… интересовался делами моей жены. И давно понял, чем она занята.

– Что ты хочешь сказать? – завопил Саймон.

– Манипуляциями. Она строит козни, дорогие мои. Алисия тянет за веревочки, а ты, Саймон, и твой сын Том дергаетесь, кланяетесь и выполняете все предписанные ею движения.

– Докажи. – Саймон внимательно следил за отцом. – Ты знаешь все обвинения, выдвинутые против тебя. Ты знаешь, что говорили о тебе многие годы. Докажи, что они не правы, что все было иначе. – Он указал на манускрипт.

– Это сделать нетрудно, – сказал Питер Лайтоулер. Он взял стопку бумаг. – Забудем об этом на мгновение. Вспомним о самом недавнем предательстве. Насколько я понимаю, Том, Алисия так и не сказала тебе, кем был твой отец, хотя она всегда знала это. Она не объяснила тебе, что является твоей бабушкой. Она позволила тебе расти в невежестве и бедности. Не надо думать, что Лоре Джеффри это давалось легко. Конечно же, нет. Но оставим на миг прошлое. Четыре дня назад Алисия прислала тебя сюда и бросила – без малейшего представления о том, что здесь происходит. Она свела тебя с отцом и ничего не сказала!

Том молчал. Отрицать было нельзя. Алисия скрыла от него многое, усложнив этим знакомство с Кейт и Голубым поместьем.

– Но почему? – прошептал он. – Почему она сделала это?

– Она хотела, чтобы ты написал историю дома. И этим ты и занят, правда?

– Да.

– Так вот, Том. Мой внук Том. Позволь мне сказать тебе одну-единственную важную вещь. А потом можешь решать сам… Голубое поместье полно нечистой силы, ты это знаешь. Всякий мужчина, который жил в этом доме, не испытывал по этому поводу даже малейших сомнений. Здесь поселилось зло, потому что дом задумывали, строили и населяли женщины, мечтавшие свести счеты. Женщины, ненавидевшие мужчин. Таких можно звать ведьмами. Запомни это: дом другого не знает. Он помнит ненависть Розамунды к ее мужу, отвратительному Альфреду. Он был мерзавцем. Я в этом не сомневаюсь. Неистовый ханжа, ревнующий к славе своей жены. Она правильно поступила, расставшись с ним, никто не винит ее в этом. Только дело этим не кончилось… Дом этот представляет собой памятник ненависти Розамунды и ее страху перед мужчинами. И эта ненависть распространяется на всех нас, кто сидит сейчас вокруг стола, в сердцевине этой… испытательной площадки, которой является Голубое поместье. – Он указал на манускрипт. – Мне незачем читать его, я знаю, что в нем написано. Но я прошу тебя помнить: у этих женщин были причины жаловаться на мужчин. Не стану отрицать этого. Многие женщины в тот или иной момент своей жизни могут утверждать это. И Альфред, и Родерик, и я вели себя достаточно скверно. Я, например, к собственному позору, анонимно звонил в этот дом, пытаясь переговорить с Кейт. – Он задрал подбородок, словно они могли обвинить его. – И не стану отрицать, что мои друзья, мои слуги, мучили Рут аналогичным образом… Но вот этого мы не делали! – Он хлопнул пачкой бумаг по столу. – Все было совсем иначе. Дом преувеличивает, как кривое зеркало искажает события и эмоции! Конечно, ты тоже ощутил это!

Он оглядел стол. Том, младший, прятал голову в руках, локти его опирались на стол. Саймон смотрел на отца с интересной смесью ненависти и надежды. Физекерли Бирн, только что листавший сборник стихов, опустил книгу. Он не был растроган. Эти звонки и расстройство Рут он помнил чересчур ясно.

Взгляд Лайтоулера остановился на нем.

– Ну а вы, садовник, человек посторонний. Но вас тоже затянуло сюда – да-да, – хотя в ваших жилах не течет даже капли этой проклятой крови.

– Вы кое о чем забываете. – Бирн посмотрел ему в глаза. – Рут умирает, Розамунда, Элизабет и Элла мертвы. Вы обвиняете людей, не способных защитить себя перед нами.

– Вы не знаете всего. Вы жестоко ошибаетесь, по крайней мере в одной части вашего заявления. Сам дом является доказательством моей правоты! – Лайтоулер впервые возвысил голос. – Посмотрите на доказательства! Они вокруг вас. – На мгновение он умолк, и они сконцентрировали свое внимание на Голубом поместье.

Сделалось едва ли не темно. Окна и двери были прикрыты зелеными живыми ветвями. Обступивший поместье лес не позволял шевельнуться в нем даже воздуху. В доме запахло грязью, сыростью и тленом. В коридорах первого этажа стало темнее, чем ночью. Они уходили в другие крылья дома черными тоннелями, пробуравившими сердце живого организма.

Над ними царил страх. Сломанные перила бросали острые зубастые тени на потолок. Из длинного коридора доносился сквозняк, подобный дыханию огромного зверя… кислому и вонючему дыханию плотоядного зверя.

В доме не было ничего свежего и здорового. Пятна, оставленные ремонтом, крашеная дверь в ночлежную, полированный буфет в холле, причудливая резьба – все было покрыто пылью; источенное червем дерево растрескалось.

– Представьте себе другую версию событий – более привычную для меня. – Питер Лайтоулер посмотрел на стол, на бумаги, полные слов, историй, слухов и сплетен. – Без сомнения, здесь написано, что Родерик самым жутким образом обошелся с сестрой. Разве не так?

Он поглядел на Тома. Тот кивнул, бледный и несчастный.

Лайтоулер продолжал, не отрывая глаз от лица Тома.

– Предполагаю, он изнасиловал ее. Здесь всегда поговаривали о некоем тайном преступлении, обвиняли, но никто ничего не мог доказать… Хорошо. Конечно, Элизабет ревновала к своему брату Родерику, симпатичному, популярному и богатому. Их разделяло десять лет. Как могли они стать друзьями, в особенности при жестких требованиях образования и стиля тех дней? Конечно, он дразнил ее, вполне возможно, относился к своей младшей сестре недоброжелательно и с презрением. Она всегда раздражала его, нечестно отвлекая на себя внимание матери… А Элизабет, несомненно, была ребенком, склонным к фантазиям. Объясняет ли твоя история происхождение Лягушки-брехушки и Листовика? Того самого Листовика, который окружает нас сейчас?

Плющ, тянувшийся сквозь замочную скважину входной двери, достиг пола. Лайтоулер бросил на ветку быстрый взгляд.

– Наверное, у меня не столь уж много времени. Ограничусь немногим… Теперь относительно брака Элизабет и Дауни, горького унылого калеки. Нечего удивляться, что Элла была такой сложной девушкой; ведь ее воспитывала разочарованная Элизабет – в изоляции. Элле было запрещено разговаривать с мужчинами, вы не знали об этом? Элизабет преднамеренно лишила ее… Что касается Алисии, то у нее были свои причины. Я не был ей верен. – Он улыбнулся, радуясь воспоминаниям. – Я никогда не мог устоять против их чар, понимаете, и не пропускал ни одной. Восхитительные особы, гулены, деревенские девчонки, девицы 50-х годов, с осиными талиями и полными юбками. Милашки, красотки… немногие жены сумели бы примириться с этим, а Алисия никогда не славилась терпением. О, я никогда не винил ее в том, что она захотела развестись со мной. Я был рад освободиться от нее… Вы видите, к чему я клоню? Понимаете? Женщины Банньеров не любили мужчин вполне обоснованно: им не нужно выдумывать извинения. Но та история, которую написал дом через Тома, составляет собой сборник выдумок. Ничего такого просто не могло быть… Скажи мне, Том. Ты нашел здесь какие-то дневники, беседовал с кем-нибудь из персонажей твоей истории?

– Нет, – был негромкий ответ.

– Насколько мне известно, из всех персонажей твоего повествования лишь я еще жив. Я был там, и события непосредственно задевают меня. Спрашивай меня, если хочешь. Я более чем готов объяснить тебе, как все происходило на самом деле.

Том посмотрел на деда и увидел искренность в его старых мудрых глазах. Он видел, как стиснул руки Саймон, как смотрит он на Питера Лайтоулера – с болезненной концентрацией, с робкой надеждой.

Они хотели поверить ему, более того, нуждались в этом. Питер Лайтоулер предлагал выход из охвативших всех сомнений и несчастий.

Том встал, забрал рукопись у деда и подошел к камину. На доске над ним лежал коробок спичек, и, чиркнув, он поджег первый лист.

Так одну за другой он сжег все страницы своей первой книги. История Элизабет Банньер взвилась к небу облачком дыма.