Текст книги "Голубое поместье"

44

В руках Саймона ничего не было. Глаза его закатились, белки блестели.

– Проснитесь! – Бирн хлопнул его по щеке.

Они стояли на площадке в Голубом поместье. Питер Лайтоулер располагался ниже их на лестнице под ними, а вокруг стола сидели две женщины и мужчина.

Саймон был еще окутан видениями.

– Мне снилось, я…

– Нет. Это был не ты. И ты видел не сон. Так все и было. – Алисия стояла чуть подальше на площадке возле сломанных перил. Ее сходство с сыном как никогда стало более явным. Тонкое и нервное лицо, темные глаза, темные волосы. – Я была здесь, тогда и теперь. Питер вошел в дом с младенцем и, стоя на этом месте, сказал, что моя подруга мертва. Я видела, как он покинул дом.

Бирн не мог отвести от нее глаз. Алисия казалась хрупкой и утомленной, но не только: она была ясна. Никакого трепета, никаких колебаний.

Завороженный, он видел, как юбка Алисии взметнулась, когда некое существо замерло возле нее, и воздух обрисовал силуэт огромного пса, ставший почти зримым, почти понятным. В воздухе мешались цвета: красный, белый и серый, игравшие в сумеречном свете. Алисия опустила руку на спину этого зверя; пасть его коротко блеснула, открываясь, и к прочим оттенкам подметались новые краски: черный зев и треугольники слоновой кости.

– Я спас жизнь Рут! – сказал Питер Лайтоулер. Шрам на его щеке, казалось, сделался более заметным, чем прежде. – Ты не понимаешь. И никогда не понимала. Я скорблю о том, что мне пришлось сделать это, Алисия. Ты всегда была безжалостна. Ты кормилась моей ранимостью. Ты всегда искала недостатки в мужчинах, умела использовать их слабости и зависимость.

И Бирн увидел, как Питер глянул на Саймона, который и без того смотрел на него с пристальным вниманием.

Голос Питера Лайтоулера, лаконичный, полный насмешки над собой, продолжал:

– Все достаточно просто. Я всего лишь хотел быть своим! Знать свою семью и быть ее частью. – Он нахмурился. – Ты выгнала меня, потому что я был слишком силен и не проявлял слабости и зависимости.

В холле под ними трое кукольников посмотрели вверх.

Алисия вздохнула.

– Питер, прекрати. Тебе здесь не место. Ни сегодня, ни когда-либо впредь. Забирай свое мерзкое трио и убирайся отсюда. Тебя не хотят видеть.

– Не тебе говорить мне подобные вещи. Это не твой дом. Ты не вправе выгнать меня из Голубого поместья.

– У меня здесь друзья. – Алисия подняла руку, и существо, застывшее возле нее, шевельнулось, наполняя собой пространство; красная влага блеснула в тени. Дыхание зверя теперь наполняло поместье горячей вонью плоти и крови.

Алисия улыбнулась.

– Да и мистер Бирн с удовольствием поможет мне.

Она глянула в его сторону. Бирн кивнул. Память о разбитой машине, прикосновение к его подбородку руки Лайтоулера, повернувшей его голову в сторону, доказывали это. Он точно знал, на чьей стороне окажется.

Тем не менее Лайтоулер казался невозмутимым.

– Меня пригласила сюда Кейт Банньер. Дом или уже принадлежит ей, или отойдет к ней достаточно скоро, а она хотела, чтобы я пришел. Вы не можете выгнать меня. – Он улыбался, обретая новую уверенность. Трое кукольников приблизились к подножию лестницы. – Я намереваюсь дождаться ее, – сказал Питер. – И я буду добрым, когда она вернется. Я даже благословлю ее брак с моим внуком Томом. И мы трое опять заживем вместе.

– Я слышала. Довольно, Питер! Убирайся! – Тварь возле Алисии обретала плоть. Уже были заметны напрягшиеся мускулы, костистый хребет.

Лайтоулер посмотрел на свою бывшую жену, и лишь Бирн заметил, как указательный палец на его левой руке указал в ее сторону. Все произошло так быстро, что ничего нельзя было сделать. Как только палец Лайтоулера шевельнулся, что-то под ним вспыхнуло, движение было слишком быстрым, чтобы его можно было углядеть.

Вырвавшееся из рук человека в черном серебро прочертило воздух.

И тут Алисия разбилась словно стекло. Ее руки, волосы, одежда разом взметнулись, пока она падала, рукоятка ножа торчала из груди.

И в этот момент движение Лягушки-брехушки разорвало тьму.

Взметнулись перья, раздался птичий крик. Одна из двух женщин обрела крылья и клюв, странно соединенные когтистые конечности ударили по столу, как крошки разбрасывая фарфор и стекло.

Другая припала к земле, превращаясь в черное рогатое создание, с сухим шепотом заторопившееся между обломками и поваленными креслами.

И все перспективы перепутались. Бирн более не был уверен в масштабе происходящего: или это Лягушка-брехушка своими когтями и зубами наполнила весь коридор, или же этот жучок был не длиннее нескольких сантиметров. Клюв, когти и зубы слились в одну шевелящуюся, гавкающую массу.

Лягушка-брехушка рычала, низкий бас ее подчеркивал карканье вороны и шелест жука.

Зубы крушили полые кости, когтистая лапа стукнула по гладкому панцирю рогатого насекомого, оно свалилось на пол и ударилось о дверь в прихожую.

И там разбилось, брызнув кровью и внутренностями. Весь холл мгновенно наполнился зловонными потрохами, которых не могла произвести гибель одного тела, одной женщины, одной твари.

Птица билась о дверь, изломанное крыло неловко висело.

Вдруг дверь распахнулась. Ветви плюща удержали ее открытой, и Лягушка-брехушка прыгнула снова. Ворона, хромая, бросилась в отверстие, и Лягушка-брехушка вцепилась в ее хвост, сильные зубы прокусили плоть. Хлынула кровь, перья посыпались на порог, и тут шум, драка и хаос внезапно прекратились.

Дверь захлопнулась.

Что-то шевельнулось в разгромленном холле. Темная фигура выступила из теней под лестницей.

Мужчина, центральная фигура трио, тот, который бросил нож, держал на руках тело Алисии. Пустые глаза ее смотрели в никуда.

Издав неразборчивый звук, Саймон шагнул в сторону лестницы, но там все еще стоял Питер Лайтоулер, вытянув вперед руки и словно перекрывая сыну путь. Старик смотрел только на своего сына.

– Я спас жизнь Рут, – повторил он. – Она так и не поняла этого.

Мужчина осторожно положил тело Алисии на стол. А потом повернулся к ним, и на мгновение Бирну показалось, что он бородат, что лицо его закрывают волосы. И только потом он с омерзением понял, что вся нижняя часть лица мужчины покрыта кровью, как и его руки.

Мужчина отступил в сторону, и Бирн заметил, что перед жакета Алисии разодран, и в разверзшейся плоти зияет голая кость, а сердце ее вырвано.

– Господи… – Он беспомощно отступил, ощущая прилив тошноты.

Саймон уходил… удаляясь в коридор. От него снова донесся какой-то неясный и глухой звук. Бирн успел заметить, как он повернулся налево и бросился в дверь.

Без колебаний, радуясь возможности оставить то, что произошло в холле, Бирн последовал за ним.

В комнате темно, как он и ожидал. Но что-то все-таки светит, теплый, живой огонек. Кто-то приближается к нему.

Здесь Рут. Лицо ее затуманено, она кажется мягче и нежнее – он не помнит ее такой. Она стала моложе. О прекрасная Рут, думает он, моя дорогая…

– Погляди, кого я привела. – Голос ее нетороплив, слова чуточку сливаются. Возле нее стоит Саймон, но это не совсем Саймон, здесь что-то не то. Какой-то он размытый, нечеткий, и Бирн вдруг осознает, каким станет Саймон, когда плоть его высохнет, и выступившие кости определят характер, обитающий под кожей. Рут кажется такой молодой, но Саймон стар, и после всего, что он только что видел, Бирн ни в коей мере не удивлен.

Саймон кажется здесь не на месте – в безупречной тройке и галстуке-бабочке. Волосы его кажутся серыми в этом сумраке – светлыми или седыми, и глаза полуприкрыты.

Рут держит его за руку, и он улыбается ей. И тут Бирн понимает, что это не Саймон. А человек много худший. Бирн уже готов вбить зубы в глотку этого типа, потому что Рут улыбается ему.

Поймав на себе его взгляд, Рут отвечает сияющей улыбкой. Она обрадована и взволнована. Но она называет его Френсисом, и Бирн вновь в смятении, захваченный реальностью, выскальзывающей из-под контроля. Он даже не знает, где находится и что происходит. Повернувшись на полоборота, Бирн пытается понять это. Но незнакомая комната заполнена движущимися силуэтами и молодыми людьми с длинными волосами, в шерстяных кофтах, марлевках и расклешенных джинсах…

Он ничего не узнает. Эта комната ничуть не похожа на квартиру с репродукциями Тулуз-Лотрека и свечами, вставленными в винные бутылки, ничего подобного. Полки по краям затянуты тканью с блестящей нитью. Попал в студенческую квартиру, понимает он. Книги в беспорядке навалены на полки над современным столом, постель с подушками, а на ней пара фигур, склеившихся в усердном объятии.

«Лед Зеппелин» поет из музыкального центра на подоконнике, кто-то кричит, и все возбуждены. Шумно, плывет сладкий запах гашиша и никотина, стоят затуманившиеся после пива и дешевого испанского вина стаканы. С люстры свисает омела.

Он удивлен, завороженный чувством deja-vu[54]54
  Дежа-вю – уже виденное; явление ложной памяти (франц.)


[Закрыть], хотя, конечно, квартира ему так знакома – стены из шлаковых блоков, теплые бурые ковры и занавеси. Он пытался чуть приукрасить ее, развесив гравюры Макса Эшера между репродукциями Лотрека, но помещение по-прежнему остается безликим.

Рут что-то говорит ему, он пытается быть внимательным.

– Френсис, это дядя Питер… Ну, не совсем дядя, скорее нечто вроде кузена. Дядя Пит, это Френсис Таунсенд. Мой друг.

– Здравствуйте, Френсис! – Старик протягивает ему руку. – Я выбрал неподходящее время для визита. У вас вечеринка?

Френсис автоматически – против желания – принимает руку старика. Человек этот не нравится ему, но по еще неизвестной причине. Старик продолжает говорить, негромко растягивая слова, почти теряющиеся в окружающем шуме.

– А я как раз проходил мимо и решил поинтересоваться, чем моя дорогая племянница занимается на далеком севере.

– А как там Саймон? – Голос Рут прорезал неразборчивый говор. – Я написала, но он не ответил.

– Не беспокойся о нем, моя дорогая. Саймон справится. Юность, первая любовь и все прочее.

– Я не хотела расстраивать его. – В голосе Рут звучало беспокойство.

– Разве? – резко бросил старик. – Зачем же ты тогда написала?

– Мне не хотелось оставлять его после столь долгой дружбы.

– Но все изменилось, правда, Рут? Вдали от поместья все складывается иначе.

– Не хотите ли выпить? – спрашивает Френсис. Старик глядит на него так, словно молодой человек только что выполз из древесины, но тем не менее просит вина, и Френсис направляется к столу с бутылками. Он не сразу находит такую, в которой еще что-то есть, и чистый бокал, а когда возвращается, то уже не видит Рут и ее дядю.

Дверь открыта, за нею покрытый линолеумом коридор, по обоим бокам его разверзаются темные щели. Френсис наконец замечает Питера Лайтоулера; тот приближается к двери, держа Рут за руку.

Старческая сухая рука поднимается и гладит Рут по щеке.

Она отступает, и Френсис видит, как груди ее прижимаются к руке старика. Лайтоулер отодвигается, и она валится на него. Напилась, думает Френсис с раздражением. Ей надо лечь. Он пытается пробиться к ним сквозь толпу. Но Тони ухватил его руку, требуя пива или чего-нибудь еще.

Руки старика крепко держат Рут, голова его медленно опускается к ней. Деталей происходящего Френсис не видит, мешает разделяющая толпа людей, но он думает: Боже, неужели Питер целует ее? Похоже, что так, но этого не может быть. По возрасту он годится ей в деды. Как она может!

– Уйди! – Он отталкивает Тони, но тут Джилл и Мэри перекрывают ему дорогу. Он ругается, Мэри моргает. Он вновь обидел ее, но ведь ему надо пройти. Просто абсурдно! Здесь, в его комнате… почему эти люди движутся так медленно, почему они препятствуют ему?

Наконец он пробился. Они уже в коридоре. Рут по-прежнему припадает к старику.

– Рут, с тобой все в порядке?

Голова ее поворачивается у его плеча.

– Френсис…

– Пойдем. – Он делает шаг вперед и пытается обхватить ее рукой за плечи. От нее чем-то пахнет – не гашишем, – и он не знает, что это такое.

– С ней все в порядке, – говорит старик, вновь принимая на себя ее вес. – Я дал ей одну из моих турецких сигарет, но, пожалуй, табак оказался для нее крепковат. Я позабочусь о ней.

– Нет. Только не вы. – Френсис не смотрит на Лайтоулера. Он решил избавить Рут от этого человека. Он не хочет думать, на что это похоже, не покажется ли он смешным или грубым. Он не доверяет этому человеку.

Лайтоулер говорит легко и непринужденно:

– Френсис, я – дядя Рут, и вам нечего беспокоиться. Ей нужно лечь. Вы согласны с этим? – С этим спорить нечего. – Это моя комната. А она живет в Лангвите.

– Вы можете выгнать их, а?

Мгновение Френсис смотрит на старика. И двигается – медленно, но решительно. Зажигается свет, выключается музыка. Гости, ворча, расходятся.

В комнате грязно – пепел, бутылки, крошки пирогов. Френсис распахивает окно, и холодный ночной ветер вымывает дым. Лайтоулер подводит Рут к постели и кладет, подняв ее ноги на одеяло.

– Может сделаем ей кофе или что-нибудь другое? – бросает старик через плечо. – Я останусь с ней.

– Я не уйду отсюда, – говорит Френсис. Он открывает дверцы буфета, за ними стоит небольшая миска из нержавеющей стали и зеркало. Наполнив стакан водой, он подходит к постели и без колебаний выплескивает содержимое в лицо Рут.

Та в ярости фыркает, трезвея на глазах.

– Френсис, в самом деле! В этом не было необходимости!

– Ты выпила слишком много.

– Это же вечеринка. Рождественская. В любом случае какое тебе дело?

– Ты ведешь себя как дура.

– И ты тоже, Френсис. Ты у нас страж моральных устоев. Какая самоуверенность! Я думала, с тобой будет веселее.

– Тебе следовало бы поберечься, ты это знаешь.

– Заткнись, Френсис! – Рут очень сердита, и он не знает, не преступил ли действительно пределов дозволенного. А потом смотрит на Питера Лайтоулера и понимает, что все в порядке.

Рут тоже смотрит на Лайтоулера, и настроение ее снова меняется. Она мирно улыбается.

– Прости меня за это, дядя. Тебе надо было предупредить нас о своем визите.

– И что бы вы сделали? Отложили бы вечеринку? – Он обворожительно смеется.

– Во всяком случае, предложили бы тебе кофе. Френсис, тыне…

Немыслимо. Это обычный, самый обычный визит старого родственника, ничего особенного. А Рут уже лучше, она пришла в себя. Он, Френсис, вел себя как дурак, незачем было беспокоиться.

Все еще без улыбки, погруженный в сомнения, он оставляет комнату.

Джилл и Мэри на кухне, они пытаются вымыть посуду. Сбоку два бокала в помаде. Всегда добросовестные, чего требуют их левые взгляды, и усердные в работе… Он не обращает на них внимания, понимая, что они наблюдают за ним и что он прервал какую-то интимную болтовню. Он берет три кружки и насыпает в них ложкой кофейный порошок.

– Френсис… – Мэри подходит и становится возле него. – Понимаешь, я не хочу вламываться…

– Ну и не надо.

– Но Рут сказала нам. О ребенке.

Он не может ничего сказать. Почему? Какое им, собственно, дело?

А тут еще Мэри, добродетельная, истинная католичка! И какое право имеет Рут обвинять его в самоуверенности, когда сама проболталась?

Мэри смущена, как и следовало бы. Он совсем не хочет разговаривать с ней. Неужели она решила убеждать их в отношении аборта?

Словно целый век прошел, пока закипел чайник.

А потом вдруг музыка, очень громкая музыка доносится из комнаты. «Лед Зеп. III». Странно, думает он. Вот уж не подумал бы, что старик обнаружит подобные склонности. Он разливает воду и, поставив кружки с кофе на блюдо, несет их в коридор.

Дверь закрыта. Глупо, должно быть, он захлопнул ее сам. Он стучит.

– Эй, откройте!

Он не может ничего слышать за музыкой.

– Рут? – Он ставит блюдо и вновь пытается открыть дверь. И тут вспоминает, что его ключ остался возле постели.

И тогда им овладевает паника. Рут осталась за дверью с этим человеком, который зовет себя ее дядей, и Френсис понимает, что не должен был оставлять их.

– Рут! – кричит он. – Открой дверь!

– Что такое? – Мэри вновь оказалась у его плеча. – Ты не можешь войти?

– Мой ключ там. Почему они заперлись от меня? Рут! – снова кричит он. – Рут! С тобой все в порядке?

Но ответа нет, лишь монотонный рокот и визги Роберта Планта. Он отчаянно рвется внутрь, но ничего не выходит. Не зная, что еще предпринять, он беспомощно барабанит в дверь, лупит ногами, вопит, но никто не отвечает ему.

Мэри опять рядом, она предлагает свой ключ, но, конечно же, у нее ничего не выходит. Наконец, он решает сходить к привратнику, но тут дверь внезапно распахивается.

Там стоит Лайтоулер, лицо его слегка порозовело. Френсис едва замечает его. Все его внимание обращено к постели, на которой спиной к нему лежит Рут. Оттолкнув старика, он бросается к ней и видит, как поднялись ее плечи в тяжелой дурноте.

Юбка Рут задрана, волосы взлохмачены. На губах кровь. Он обхватывает ее за плечи и держит; слезы бегут по лицу Рут, и она перегибается через край постели, извергая на пол. Запахи блевотины и кофе мешаются вместе.

Бирн поглядел вверх; Саймон все еще стоял в дверях. Комната пуста, на постели нет никого. И никаких репродукций Лотрека, книг и полок. Только черные пальцы сырости ползут по стене. Он в Голубом поместье, обветшавшем логове сновидений, воспоминаний и историй.

И ничто не может доказать, что случилось с ней, ничто. Только запахи блевотины и кофе, повисшие в воздухе.

45

Оказавшись в дверях, Бирн спросил:

– А вы были на той вечеринке, когда… – Он умолк. Просто потому, что самым непосредственным образом связывал себя с Френсисом… Неужели поэтому Саймон обязан отождествить себя во времени с ролью, которую сыграл Лайтоулер?

Это было написано на его лице. Так было всегда.

Саймон только сказал:

– Она была ветрена. И тогда и теперь. Она никогда не знала верности, истинной преданности.

Бирн знал, как бывает, когда холодеет кровь.

– О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?

– Что? – Глаза Саймона на какое-то мгновение остекленели, словно он все еще находился в забытьи.

Бирн глубоко вздохнул.

– Вы говорите о Рут? Потому что если вы так думаете, то вы еще безумнее, чем вас считают. Или же вы никогда не понимали ее.

– Подобно вам. Вот что, вы никогда не знали ее. Неужели вы решили, что за неделю сумели познакомиться с Рут глубже, чем я?

– Она не ветрена. Я ставлю на это свою жизнь. – Слова эти не были бравадой. Целостность Рут оставалась одной из немногих констант в его жизни. Жена, ребенок, друг, дом, работа. Все сгинуло. Есть только Рут и Голубое поместье.

– Впрочем, это уже ничего не значит, – проговорил Саймон усталым голосом. – Она ведь все равно умрет? Так что какая разница? Она никогда не вышла бы за меня замуж. Кейт не моя дочь. И это не мой дом… В конце концов все заканчивается ничем.

– Ради бога, Саймон! – Бирн взглянул не него. – Что с вами случилось? Неужели то, что ей так плохо, ничего не говорит вам? Какая, к черту, разница, кто владеет этим домом?

– Почему я должен объяснять. – Словно все пережитые провалы в странные сцены лишили Саймона, как и Алисию, всякой хитрости и защиты. Он посмотрел на Бирна отчаянными темными глазами. – Вы тот человек, которого она любила. Здесь любят садовников, приятелей или героев войны. А для меня в ее жизни не было места.

– Но Рут живет с вами, она хотела, чтобы вы были здесь. – Нелепо говорить такие вещи. Бирн покачал головой, не веря себе. Какая разница? Он попытался снова. – Вы живете с ней в Голубом поместье, значит, это и ваш дом. Чего вы еще хотите?

– Мне нужно много. Дом не принадлежит мне! У меня нет власти, денег, ничего. Я старею, седею, впереди меня ничего не ждет, и мне ничего не принадлежит!

Мне тоже, подумал Бирн.

– Ну и что? – спросил он. – Мы все кончаем этим, рано или поздно. – Молчание. – А теперь давайте убираться отсюда. Я ненавижу этот дом.

Окна вокруг них душила зелень, и Бирн знал, что двери не откроются.

– Проклятый дом, – проговорил он. – Его следовало бы сжечь до основания.

– Хорошая идея.

Донеслась знакомая тягучая речь.

Питер Лайтоулер появился между деревянными колоннами, поддерживавшими площадку. Одна рука его держала канистру с бензином, другая – спички.

– Великие умы, – произнес он.

– Нет! Остановитесь! – Бирн проскочил мимо Саймона, устремившись вниз по лестнице. Реакция автоматическая и безрассудная, связанная с тем, что свидетельства следует сохранять – те свидетельства, которые записаны кровью, словами и памятью по всему дому.

Но прыгая по лестнице через три ступеньки, он ощутил, как нечто ухватило за его лодыжку, и Бирн упал, проваливаясь в смятение, переворачиваясь снова и снова, а окружающее кружило вокруг него.

И вновь он оказался во тьме – неизвестно где, – и пальцы его ощутили листья… ежевика обвивала ногу, спиной он ощущал прикосновение веток.

Судя по звуку, лес находился не так уж далеко от дороги. Бирн поежился. Сцен в лесу он страшился более всего остального. Память о боли пугала его. Он ненавидел это место. Шум и свет, как всегда, окружали поместье. Грохочущие машины возводили непроницаемую стену вокруг семьи, отрезая ее от реальности во всех переплетениях прошлых событий.

Но он не принадлежал к семейству. Опять провал, опять он брошен куда-то. И он позволил себе покинуть собственную личность, дал ей растаять. Им пользовались, его презирали, наглая семейка Рут пыталась навязать ему, Френсису, свое мнение.

Френсис поднимается с земли и обнаруживает, что смотрит с неверием на кузена Рут.

Они уже встречались. Когда Рут и Саймон возвратились с Эдинбургского фестиваля, он гостил в поместье день или два. Вскоре после того Рут порвала с Саймоном, возвратившись в Йорк на последний год. Тогда-то он и познакомился с ней.

На обоих, Саймоне и Френсисе, расклешенные джинсы. Френсис в тенниске, хлопковый костюм Саймона безупречен, пышные рукава вышиты шелком. Волосы, черные и блестящие, рассыпались по плечам. Вид мрачный, романтичный и очень красивый.

Раннее утро. Еще неяркое солнце смягчает очертания деревьев. Под ногами влажно – место здесь чуточку заболочено. Френсису все равно. Он поглощен яростью, так как перекрывший ему дорогу Саймон только что повалил его на землю.

Саймон говорит:

– Кончайте с этим, Френсис. Я не знаю, на что вы здесь надеетесь. Рут не хочет видеть вас. Она сама мне сказала.

– Она вот-вот должна родить моего ребенка! Она хочет видеть меня! У меня есть какие-то права!

– Я не согласен. Мимолетная интрига, студенческое увлечение, как вы прекрасно знаете. Рут возвратилась ко мне, чтобы родить своего ребенка дома.

– Я ее люблю, я обещал ей прийти!

– Она никогда не говорила о вас. И не нуждается в вас.

– Я нуждаюсь в ней!

– Ах, значит, так! Мечтаете пожить в поместье? Даже стать его хозяином? Так вот почему вы пытаетесь пробраться обходным путем сюда? Боитесь стать перед нами лицом к лицу.

– Меня подвезли до этого места и здесь короче всего пройти. – Он держится оборонительно. Почему этот проклятый тип всегда преследует его?

– И вы не получили диплом, не так ли? – говорит Саймон, словно это важно.

Френсис смотрит на кузена Рут без приязни.

– Это смешно. Я просто хочу повидать Рут. Она попросила меня приехать сюда, и я не слыхал никаких возражений. Если она хочет прервать наши отношения – а я ни на йоту не верю в это, – тогда пусть скажет мне сама.

– Это излишне. – Саймон извлекает конверт из нагрудного кармана. – Она велела мне передать вам это. – Он подает конверт.

Под мрачными деревьями Френсис вскрывает его. В его руки падают авиабилет и чек. К ним приложена короткая записка, почерк напоминает руку Рут.

Билет в Непал. Чек на 1000 фунтов. Записка невероятна.

«Дорогой Френсис,

Пожалуйста, возьми это. Я знаю, что ты всегда хотел путешествовать. Не волнуйся обо мне, так будет лучше. Я нуждаюсь в семейном окружении, я хочу чувствовать себя дома. Я не знаю, поймешь ли ты меня… рассматривай наше знакомство как часть студенческой жизни.

Однажды мы встретимся. А пока береги себя.

С любовью, Рут.»

Он не может поверить этому, и в ярости рвет билет, чек и записку, разбрасывая клочки по заросшей мхом земле.

– Я хочу видеть ее! – кричит он. – Я хочу услышать ее собственные слова!

– Зачем затевать разговор, который, без сомнения, расстроит вас обоих? – Шелковый голос Саймона источает заботу. – Рут сейчас переутомлена. Я не хочу, чтобы она напрягалась в таком состоянии.

– Ее состояние! Я не понимаю! Это мой ребенок! Почему меня прогоняют?

– Но Рут говорит, что это не ваш ребенок. – Сказано очень спокойно.

– Что?

– Что у нее был и другой. Вы понимаете?

– О, я знаю, кого вы имеете в виду. – Самые простые слова, но Френсис понимает, что лицо его источает ненависть. – Вы имеете в виду вашего отца? Доброго дядю Питера?

Саймон ничего не отвечает. Он наклоняется, чтобы поднять изорванные бумажки.

Френсис тянется, чтобы ухватить его, – в руках оказывается складка мягкого хлопка. Саймон отбивает его руку. Френсис видит, как он тяжело дышит.

– Так вот что кроется за семейными отношениями? Вы и ваш отец, оба преследуете ее? Боже мой, понять не могу, как Рут может мириться с этим!

– Нет, вы не понимаете. Уходите, Френсис, в вас здесь не нуждаются. Вы не имеете никакого отношения к нам.

– Но ребенок Рут – мой ребенок. Старичок попытался учинить насилие, когда она уже была беременна. Ей было плохо!

– Она была пьяна!

– Нет, это не так. Ребенок скоро появится на свет. Тогда и считайте! Это мой ребенок, я должен быть рядом с ним. И единственная причина, которая заставила ее не выдвигать обвинений против Лайтоулера, это чувство ложной верности вам! И каково это – знать, что ты сын насильника?

– Я устал от этого вздора, – спокойно говорит Саймон. – Ступайте отсюда, будьте хорошим парнем. Даже если ребенок ваш, Рут в вас не нуждается. Она отказалась от вас. Отнеситесь к этому с достоинством.

– Я не намереваюсь оставлять ее в этой проклятой семье! Я намереваюсь забрать ее отсюда!

– Едва ли.

– Пропустите меня! – Он пытается пройти мимо.

Саймон стоит на месте.

– Оставьте, Френсис. Вас здесь не хотят.

– С дороги! – Он отчаянно толкает Саймона в плечо, и тот отступает назад.

– Pour mieux sortie[55]55
  вот лучший выход (франц.)


[Закрыть], – бормочет Саймон. Френсис пытается пройти. Он не сразу замечает, что в руках у Саймона нож. Наконец блеск стали привлекает его, и на мгновение он в удивлении застывает.

– Ради бога! Какой абсурд! Вы ведете себя словно в трагедии! – Ему хочется расхохотаться, настолько это смешно.

– Я знаю. – Саймон легко поводит плечами. – Но вы, по-моему, не понимаете, на какие решительные меры я готов пойти, чтобы преградить вам дорогу в поместье.

– Ох, да катитесь вы! – Внезапно пробившийся луч заходящего солнца осветил за деревьями изгородь вокруг поместья. Он ныряет мимо Саймона, через подлесок.

Но перед ним сразу оказывается трое людей – незнакомых и совершенно не симпатичных ему.

Инстинктивно он останавливается. Стоящий в центре мужчина делает шаг к нему… на щеке его длинный шрам, пыльная черная одежда старомодна.

В нем есть нечто мерзостное, отчего по телу Френсиса пошли мурашки. С ним ему не справиться.

Две женщины улыбаются Френсису из-за мужчины, и все их обличье, одежда и внешность, казалось бы, могли принести некоторое утешение. Длинные юбки, пестрая индийская набойка, черные бархатные жилеты с бахромой, дешевая бижутерия. Но зубы не вселяют доверия. Остроконечные, они отливают зеленью в тусклом свете.

– Ваши подружки? – говорит он Саймону.

– Уходите, Френсис. Вы нам не нужны здесь.

И вдруг его осенило, внезапно и четко: ну ладно, я уйду сейчас, но вернусь. Дождусь, пока Саймон уйдет, я буду следить за воротами и тогда войду… Зачем эта стычка? Она не поможет Рут. Я еще вернусь сюда…

И он поворачивает от поместья – прочь от Саймона и его странных друзей, – возвращаясь к дороге. Он идет быстро, понимая, что отступает, но ему все равно: он не в силах предстать перед этой тройкой. Он знает, что они сейчас позади него, наблюдают за ним. Возможно, они даже следуют за ним, но он предпочитает не оборачиваться. Не зная, кто они и что из себя представляют, он не имеет ни малейшего намерения встречаться с ними с глазу на глаз. Но он вернется. Он не оставит Рут на попечении этой публики.

Дорога гудит. Стоя на обочине, он поднимает большой палец. Пусть они думают, что он возвращается в Лондон. Он сойдет, проехав милю-другую, и вернется.

Заметив цистерну, он гадает, остановится ли водитель. Цистерны, случалось, подвозили его.

Но эта не замедляет хода. Водитель даже не смотрит на него. Водитель все думает, что зря, наверное, не заправился в Эппинге. То и дело посматривая на циферблат, он не видит, как из-за дерева выходит черноволосый мужчина. И не видит, как он толкает поднявшего руку юношу прямо под огромные двойные колеса цистерны.

Бирн охнул, когда невероятная тяжесть оставила его грудь. Гулко вздохнув, он вернулся на свое место, и мир обрел порядок, где было время, где люди и события составляли настоящее. Глаза его открылись, он лежал у ножки стола в холле поместья, над ним на лестнице замерли трое мужчин.

Саймон на самом верху перегибался над останками балюстрады. Лицо его сделалось призрачно бледным. Отец его, Питер Лайтоулер, стоял ниже, на лестнице, с канистрой бензина и спичками наготове.

У подножия лестницы третий мужчина привалился к стене. Его лицо теперь уже не было залито кровью, хотя линии вокруг рта оставались темно-красными. Но, посмотрев на Бирна с неким подобием удивления, он негромко осведомился:

– Приятно поспали?

Бирн заставил себя подняться на ноги. С левой рукой его что-то случилось. Должно быть, он повредил ее при падении. Но сейчас было не до себя. Бирн глядел только на Саймона.

– Вы убили Френсиса, – сказал он. – Это сделали вы. Вы толкнули его на дорогу и тем самым убили любовника Рут.

Саймон не ответил.

Бирн бросил взгляд на стол, где лежала Алисия. Часть его, еще не отошедшая от потрясения, ощущала сокрушительную тяжесть машины на своем теле. Тем не менее одно было ясно ему жуткой неизъяснимостью: сын подобен отцу, отец – сыну. Так передается склонность к убийству.

– Почему вы это сделали? – закричал он. – Почему вы решили убить его?

Саймон медленно направился вниз по лестнице. Он прикоснулся рукой ко лбу, словно смахивая пот.

– Я не мог довериться ей, понимаете, я не мог позволить кому-либо еще оказаться возле нее, потому что этим проклятым женщинам верить нельзя. Или вы способны на это?

Вопрос отнюдь не риторический… истинный. Бирн ответил:

– Вы ошибаетесь. Ошибаетесь! Конечно же, вы могли довериться Рут, конечно же, могли.

– Но как можно быть уверенным в этом? – проговорил Саймон, и Бирн вновь ощутил, что куда-то проваливается.

– О Боже… – Все теперь ускорялось: иллюзии, повторения прошлого одолевали его – уже непосильные, слишком мучительные, слишком странные. Бирн решительно шевельнул рукой, надеясь, что острая боль вернет ему рассудок, заставит воспротивиться ходу событий. Глаза старались глядеть на лестницу, он был уверен, что, сконцентрировавшись, сумеет не позволить прошлому вновь одолеть его.