Текст книги "Группи: Sex, drugs & rock’n’roll по-настоящему"

Глава 24

Мне пришлось выпить несколько чашек кофе в офисе, чтобы наконец прийти в себя и привести мысли в относительный порядок. В ожидании хоть какой-то реакции Гранта, если таковая вообще последует, я решила сосредоточиться на Ларри. При любом раскладе мне очень хотелось встретиться с Близнецом. Он задержится в Англии всего дней десять, и если между нами что-то завяжется, не стоит терять ни минуты. К счастью, хотя бы с ним я пока не успела напортачить.

Когда я вернулась домой из «Kingdom», Ларри позвонил почти сразу. Я предложила ему приехать ко мне в гости. При встрече мы продолжили разговор так, будто и не было никакого звонка от Джо. Я чувствовала, что все больше и больше влюбляюсь в Ларри, и мне даже было немного боязно идти с ним в постель, потому что я опасалась что-нибудь сделать не так. Мы долго разговаривали, я ставила пластинки британских групп, которых он прежде не знал, но он не обращал особого внимания на музыку, предпочитая слушать меня. Мне даже не верилось, что можно столько всего рассказать едва знакомому человеку. Иногда в комнату заглядывал кто-нибудь из моих соседей: все прекрасно знали, кто такой Ларри, и даже пытались остаться поболтать с нами, но между нами искрился такой накал эмоций, что остальные предпочитали ретироваться. Было уже поздно, и все шло к тому, что пора лечь в постель. Ларри взял меня за руку и спросил:

– Я останусь, можно?

– Конечно! – сказала я.

Мы разделись и без всякой неловкости забрались в постель. Сначала мы просто лежали и смотрели друг на друга, а потом он придвинулся и стал меня целовать. Это было приятно и немного забавно, потому что его длинные волосы скользили по лицу, лезли в рот и глаза. С распущенной шевелюрой Ларри выглядел настоящим дикарем. В какой-то момент нам даже пришлось прерваться, пока он собрал ее в хвост. Он объяснил, что распускает волосы на концертах. Впрочем, очень скоро его кудри снова оказались на свободе, но нам уже было все равно: процесс захватил нас целиком. Иногда мы устраивали небольшие передышки и ботали о различиях между нашими народами.

– Англичане меня пугают, – признался Ларри.

– Почему? – удивилась я.

– Они глубже, что ли. А еще собраннее нас. И больше уверены в себе.

– Ну, я не настолько уверена в себе, – улыбнулась я. – По-моему, тут я скорее похожа на тебя.

– Да, я тоже это почувствовал.

– Я, в свою очередь, побаиваюсь Америки, хотя, конечно, не прочь там однажды побывать.

– Уверяю тебя, это ужасное место, там нет ничего интересного, – заметил Ларри. – Если честно, я даже стыжусь своей страны.

– В детстве мне очень нравилась Америка, – протянула я.

Мне вспомнились кадры из американских фильмов и телепередач: аккуратно одетые седовласые юристы; солдаты, которые веселятся в увольнительных, а потом сражаются на фронте и погибают от вражеской пули. Когда-то я завидовала красивым загорелым американским девицам, которые в изящной униформе маршировали на парадах и могли выкинуть любой трюк – например, подбросить в воздух тяжелый жезл с серебряным наконечником и поймать его одной рукой. Мне захотелось объяснить Ларри, что я думаю об Америке теперь:

– Я толком ничего не знаю о твоей стране, кроме того, что она великолепна, огромна и очень богата. Все мои детские представления о ней никуда не делись, и Штаты меня по-прежнему привлекают. Но мы слышали столько ужасных историй о тамошних порядках, что становится как-то не по себе. У вас на самом деле насколько плохо? Неужели все хорошее пало под натиском тотальной ненависти? Мне просто не верится: ведь ты, например, американец, и я тебе верю, а ведь ты не один такой? Да и «обычные» люди не сплошь злодеи…

Он внимательно выслушал меня и, поразмыслив, ответил:

– Ты права. И я, конечно, люблю свою страну, просто она мне вроде как уже не принадлежит. И так считаю не только я, это коснулось многих людей – творческих и самых обычных, черных и евреев, протестантов и католиков. Речь о родителях и детях. О противостоянии «их» и «нас». Всем кажется, что Америка им больше не принадлежит. Мы забыли, как жить, понимаешь; мы разучились думать. Нас заставляют следовать за лидером и лишают всякой индивидуальности. Нас выворачивают наизнанку, и к тому времени, когда я буду слишком стар, чтобы все это исправить, мы уже будем заперты в клетке новых моральных устоев. Поэтому я предпочитаю не стричься и заниматься музыкой. Но я играю не ради денег или славы. Творческая молодежь нас любит, но этого недостаточно: нет смысла обращать в новую веру тех, кто и без нас все знает. Мы хотим стать зеркалом, которое собирает всю ненависть, направленную против нас, и посылает обратно еще большее негодование. Люди из глубинки не понимают и презирают нас; они злятся и пытаются распускать руки. Мы чувствуем себя в безопасности, только когда играем концерты для таких, же как мы, или выступаем на телевидении. Телекомпании опасаются нас обижать, не то они потеряют всех своих спонсоров.

Я лежала и смотрела на Ларри. Его серьезность и жесткость удивили меня. Спустя несколько минут я прижалась к нему и прошептала на ухо:

– Ты первый американец, с которым я переспала.

Ларри заглянул мне в глаза и улыбнулся, от чего у меня в животе запорхали бабочки.

– Ты первая англичанка, с которой я познакомился поближе, – сказал он.

Потом он стал говорить всякие нежные слова, которые обычно говорят любимым, хотя сама я уже разучилась произносить их вслух, потому что мне пришлось научиться сдерживать эмоции и казаться недоступной. К тому же очень часто такие разговоры оказываются лишь болтовней в постели. И тем не менее, должна признаться, мне было очень приятно услышать, что Ларри впервые испытал такие чувства. В итоге он и меня втянул в эту игру, попросив рассказать, какие у меня ощущения от нашей с ним встречи. Впрочем, мне показалось, что для него это вовсе не игра.

– Попробую объяснить, – сказала я задумчиво. – Я почти влюблена в тебя, насколько это возможно после двух дней знакомства.

– Очень искренний ответ, – заметил он. Ему понравились мои слова. – Твоя честность перед самой собой подкупает, я сразу обратил на это внимание.

– Спасибо, – улыбнулась я.

– Ты когда-нибудь встречалась с теми, с кем не могла поговорить по-настоящему? Просто не могла адекватно донести свои мысли?

– Да, бывало, – вздохнула я. – И поначалу это просто ужасно: когда не получается сказать то, что хочется, злишься все больше и больше, но потом вдруг находишь в этом определенное удовольствие и просто предаешься своим размышлениям, не заботясь о том, чтобы тебя поняли.

Он молча на меня смотрел, а я пыталась в точности припомнить свою предыдущую реплику.

– Ты меня удивляешь, – сказал наконец Ларри. – Вот уж не ожидал, что у девушек бывают такие глубокие мысли.

– Правда? – смутилась я. Ведь раньше я ни о чем таком не думала и просто высказала то, что пришло в голову.

– Знаешь, – заметил Ларри, – твои слова прекрасны.

Кажется, я произвела на него впечатление, и до чего же приятно было слышать комплименты вместо колких замечаний Гранта, беседа с которым часто превращалась в прогулку по минному полю. Я словно расцвела и рискнула добавить:

– Мы словно представители разных планет, которые изучают друг друга.

– Я кажусь тебе настолько другим? – удивился Ларри.

– Вот именно.

Мне и правда казалось, что он очень отличается от нас. Чувство юмора, серьезность, деликатность и даже его ум совершенно не вязались с образом обычных английских парней. Большинство из местных тусовочных ребят рано бросили школу и не могли похвастать даже мало-мальским образованием. Именно поэтому они вели себя агрессивнее и деструктивнее своих ровесников из Америки. Голод и нехватка материальных благ подстегивали их, заставляя писать гораздо более жизненную музыку, чем та, что появлялась в Штатах у парней с неплохим образованием и поддержкой со стороны богатых семей. В музыке неизменно отражается жизненная позиция ее авторов. Рассуждая об этом, мы оба выяснили много нового для себя.

Так или иначе, я была счастлива, что Ларри совсем не такой, как мои прежние знакомые. Хотя по прошествии нескольких дней мне стало грустно, ведь скоро нам предстояло попрощаться. От осознания того, что дни нашего общения сочтены, я любила Ларри еще больше. Меня мучил вопрос, правда ли я в него влюбилась или мне просто нравится, что скоро он уедет и не будет вторгаться в мою обычную жизнь. А если бы Ларри остался здесь, а Грант вдруг захотел вернуть меня? На уровне подсознания я продолжала думать о Гранте и с нежностью хранила свои чувства к нему. Можно ли тогда говорить, что я люблю Ларри? Быть может, меня привлекала только свобода, ведь наши отношения никогда не будут испорчены повседневностью. Рано или поздно влюбленность начала бы мешать работе, а мне очень хотелось двигаться дальше.

Но на данный момент я могла сказать точно: я люблю его. Мне просто необходимо было такое чувство после недавней кутерьмы в личной жизни. И если честно, мне не хотелось отпускать Ларри. Звуки пролетающих самолетов расстраивали меня почти до слез.

Каждую свободную минуту мы старались проводить вместе, и я, конечно, слегка забросила работу. Я убеждала себя, что это не имеет никакого значения, потому что скоро Ларри уедет насовсем, и я хотела напоследок насладиться его обществом. Мы почти не спали, поскольку постоянно находились темы для разговора, а потом наступало время секса, и мы сами не замечали, как начинало светать. Группа улетала в Канаду на следующий день после концерта в «Big Tower». В день их выступления я и вовсе не могла сосредоточиться на работе. Попросив одну из младших сотрудниц подменить меня на рабочем месте, я умчалась в гримерку, чтобы побыть с Ларри. Слушая шоу Sound & Touch, я испытывала неподдельную гордость за любимого. Ларри играл на басу, и мне особенно нравилось, когда вокалисты отдыхали и музыканты выходили на передний план. Поначалу по сцене скакал пожилой поэт в трусах, пританцовывая и размахивая плакатами с лозунгами. В Америке, как мне объяснил Ларри, это было абсолютно нормально, но для английской публики выглядело странно. Да и сама я, честно говоря, не особенно впечатлилась. Зато когда за дело взялась гитарная секция, публика поддержала ребят на все сто процентов. Реакция была потрясающая. Ларри прекрасно смотрелся на сцене. Каждый раз, когда он отбрасывал назад свои длинные волосы, я вспоминала, как они скользили у меня по лицу, пока мы занимались любовью. Все знали о нашем романе и уверяли, что мне очень повезло. Впрочем, я и сама это знала и не нуждалась в чужих подсказках. Мне уже было не важно, чтобы все знали, кого я подцепила. Мы любили друг друга, и других подтверждений мне не требовалось.

Когда шоу закончилось, мы сразу поехали домой, чтобы провести вместе последние несколько часов. Это было невыносимо – Ларри обещал вернуться, а я умоляла его не уезжать. Он уверял меня, что не хочет никуда ехать, но не может просто так бросить группу. Все контракты подписаны, впереди еще столько работы… Он пообещал, что пригласит меня к себе, когда они снова окажутся в Нью-Йорке. Я увидела противоречие в том, что сначала он обещал приехать сам, а теперь говорит, что позовет меня в Нью-Йорк, и мы впервые поссорились. Все кончилось тем, что мы сидели и дулись друг на друга. А потом уснули, хотя не собирались, и утром не услышали будильник. Какой-то инстинкт заставил меня подскочить в постели. У Ларри оставалось ровно десять минут, чтобы добраться до отеля, откуда они уже все вместе должны были ехать в аэропорт. Он разозлился, что мы проспали, и вдобавок никак не мог найти свою повязку для волос, отчего настроение у него испортилось окончательно. У нас уже совершенно не оставалось времени на разговоры, поэтому мы просто целовались на прощанье.

– Я буду писать, обещаю, – сказал Ларри.

– Я никогда тебя не забуду, – ответила я.

Я следила, как он спускается по лестнице, а потом вышла на балкон посмотреть, как он удаляется вниз по улице. Вот и все, подумала я и топнула ногой от несправедливости всего происходящего. Я знала, что мои чувства изменятся, когда он окажется за океаном и пройдет какое-то время. И знала, что Ларри это тоже прекрасно понимает. Я заплакала и почувствовала себя совсем одинокой, ведь мне было так с ним хорошо на протяжении этих десяти дней.

Глава 25

В последующие несколько дней я жила и работала, словно робот, пытаясь убедить себя в том, что ничего не было. Но как только мне начало казаться, что Ларри всего лишь плод моего воображения, я получила письмо. И не просто письмо: в огромном конверте лежало множество маленьких, в пяти из которых я нашла любовные письма других девиц к Ларри.

Их послания дышали подростковым поклонением, и чем дальше я их читала, тем больше поражалась. Зачем нужно было присылать мне письма глупых девчонок? Я вовсе не хотела читать этот бред. О чем должны были рассказать мне письма поклонниц? О том, что Ларри ловкий парень, от которого тащатся толпы тупых американок? Но дальше было еще хуже. Собственное письмо Ларри представляло собой длинные претенциозные стихи, нацарапанные разноцветной шариковой ручкой и чередующиеся с обрывками песен Дилана, которые каким-то образом должны были соотноситься с нашей историей, полной сладкой агонии. То прекрасное и драгоценное, что происходило между нами, свелось к поверхностной модной чепухе. Что толкнуло Ларри на такую подмену? Может, он был под кайфом? Попахивает приходом от метедрина. Какова бы ни была причина, я так разозлилась, что скомкала жалкие бумажки и швырнула об стену, наблюдая, как они разлетаются в разные стороны.

Текст также содержал прозу: беспорядочные мысли о том, как он представляет себя не человеком, а бабочкой, которая беззаботно порхает из стороны в сторону в бесконечном поиске цветка жизни (при этом слово «цветок» было выделено темными голубыми чернилами). Ниже говорилось, что с момента нашей с ним встречи Ларри не мог понять, то ли он человек, которому приснилось, что он бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она человек. По правде говоря, его дилемма меня нисколько не беспокоила, и эти слова вообще не имели бы смысла, не знай я, откуда они взялись: это была исковерканная цитата давно усопшего китайского мудреца Чжуанцзы. И я ее знала, поскольку тоже читала эту книгу, как и многие другие, потому что люблю читать. А он пытается впечатлить меня искаженными мыслями древнекитайского философа, не дав на него даже ссылки и не упомянув источник цитаты. Да что же это такое? Неужели он не мог написать своими словами? Почему вместо искреннего проявления чувств, которыми мы наслаждались, будучи вместе, Ларри прислал мешанину из чужих любовных записок, Боба Дилана, преувеличений и неясностей? Неужто я в нем ошиблась? Не могла же я настолько поторопиться с выводами? Я была разочарована и крайне раздражена, причем главным образом из-за писем поклонниц. Они-то мне точно не нужны, и если уж на то пошло, то и Ларри тоже, если он таков на самом деле. Но ничего, проворчала я, потянувшись за ручкой и бумагой, сейчас мы это исправим.

В ответ я написала: если ему есть что мне сказать, то пусть выражается собственными словами и использует цитаты правильно. Чтобы показать, что я действительно знаю, откуда он взял фразу про бабочку, я вставила исходную цитату с указанием на источник:

 
Однажды мне, Чжуанцзы,
приснилось, что я бабочка.
Проснувшись, я не знаю,
бабочка ли я, которой приснилось, что она человек,
или человек, которому снится, что он бабочка.
 

Чжуанцзы (629 г. до н. э.)

Дату я указала приблизительно – он бы все равно не узнал.

Так или иначе, я просила его не присылать мне стихов и загадок, потому что мне не интересно расшифровывать его претенциозный бред. Пускай получает обратно свои любовные письма; похоже, они ему нужнее, чем мне. Неудивительно, что я казалась ему особенной. По сравнению с девицами, которые пишут такие бездарные письма, я все равно что одноглазый в мире слепых. «Выходит, я открыла тебе глаза, – написала я в завершение, – а сейчас ты открыл глаза мне. И я в очередной раз убедилась в твоей слепоте, ведь будь ты зрячим, ты не стал бы отправлять мне эти жалкие послания».

Затем я собрала листки и, пока ярость не утихла и я не передумала, уверенным шагом направилась к почтовому отделению, чтобы отправить письмо Ларри. Посмотрим, что он на это скажет, думала я. Возможно, он исправится и пришлет достойный ответ, но у меня были большие сомнения.

Я уже начала привыкать к отсутствию Ларри, убеждая себя в том, что все случившееся между нами было всего лишь сказкой длиной в десять дней. Теперь мне хватало уверенности, чтобы взять себя в руки и приступить к работе, которая меня уже заждалась. К тому же нужно было взять пару дней отгула для интервью «International». Девушка, которая задавала мне вопросы, воспринимала каждое мое слово чересчур серьезно, будто истину глобального значения. А вот фотограф оказался симпатичный – светловолосый, молодой и полный энергии. После фотосессии он отвел меня в свою роскошную квартиру, где мы накурились вместе с его богатыми друзьями. В общем, я отлично справлялась без Ларри, иногда даже спрашивая себя, случилось ли это со мной на самом деле. Довольно скоро знакомая круговерть вновь поглотила меня, и тогда я вспомнила о Гранте.

Но вскоре другое письмо выбило меня из колеи. Ну просто неделя писем! На этот раз послание было от Дэйви. Он спрашивал, смогу ли я встретить его в аэропорту, так как он со своей группой The Savage возвращается через два дня. Из-за Ларри я совсем забыла про возвращение Дэйви, которое сейчас, напротив, помогло мне задвинуть подальше мысли о Ларри и отложить раздумья о Гранте.

В назначенный день я приехала в аэропорт встречать The Savage, и вскоре Дэйви стоял передо мной. Я уже и забыла, насколько он мал ростом.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – ответила я.

Мы даже не поцеловались.

Он по-прежнему говорил в нос и не сменил акцент на американский. Дэйви загорел, и его белокурые волосы, выгоревшие на солнце, отросли и завивались кольцами. Во всем остальном передо мной был все тот же Дэйви, спокойствие которого начало меня раздражать. Мы сели в машину, которая прибыла за группой, и обменялись парочкой холодных фраз.

Нас с Дэйви подбросили до моего дома, откуда вечером собирались отвезти на прием. Встреча обещала быть грандиозной, ведь The Savage, базирующиеся в основном в Америке, наконец-то вернулись домой в Англию. Дэйви осмотрел мою комнату, вставив пару комментариев о том, что она стала выглядеть намного круче, а потом спросил, чего нового у меня в жизни. Я кратко рассказала о своей карьере в «The Other Kingdom» и сама стала задавать ему вопросы. Пока он осторожно и подробно отвечал на них, я обратила внимание на его пальцы, унизанные кольцами. Не люблю побрякушки на парнях. Дэйви рассказал, что The Savage и дальше будут записываться вместе, но играть живые концерты перестанут.

– Неужели ты не будешь скучать по всему этому? – удивилась я.

– Не очень, – ответил он. – Мне достаточно намяли бока. Американская сцена более жестока, чем здесь. Тут никогда не бывает такой наглой толпы. Там девчонки подбегают после концерта и спрашивают: «Можно вас поцеловать, сэр? Можно вас потрогать, сэр? Не хотите меня трахнуть, сэр?» Забавно, что они называют музыкантов «сэр». А группи – это нечто! Там они совсем другие!

– Расскажи мне о них, – выпалила я жадно.

– Ну, для них охота на знаменитостей – дело жизни, в отличие от английских группи. Они по-настоящему посвящают все свое время и энергию завлечению музыкантов, особенно английских. Они идут на самые разные подвиги, чтобы пробраться за кулисы или отыскать отель, где остановилась группа; и если им это удается, они даже звонят друзьям, чтобы похвастать, кого им удалось подцепить. Поначалу я находил их забавными, но чем дальше, тем больше они стали казаться мне ненормальными. Причем среди них встречались и очень красивые цыпочки.

Очевидно, Дэйви было чем поделиться, поэтому я потребовала рассказать мне побольше о группи.

– Ты слышала что-нибудь о «гипсолитейщицах»? – спросил он, и я покачала головой. – Это две девчонки, которые путешествуют по всей стране, а их миссия – создавать гипсовые слепки членов группы. – Дэйви перевел дух. – То есть буквальном смысле членов, – добавил он. – Они сосут парню, пока его дружок не встанет, а затем засовывают член в контейнер с жидким гипсом и ждут, пока состав не затвердеет. Такая мука – расклеивать потом лобковые волосы!

Я не знала, что сказать. У меня в голове не укладывалось, что девушки могут заниматься такими вещами. Я, конечно, делала минеты, но всегда наедине с партнером. И ни за что не скатилась бы до такой вульгарщины, чтобы сосать в присутствии зрителей. Да и на кой черт им сдались гипсовые слепки причиндалов? Ну точно извращенки, заметила я Дэйви.

– Ну да, в каком-то смысле ты права, – неопределенно ответил он.

Я сменила тему, спросив его, чем он намеревается заниматься теперь, когда не нужно посвящать все свое время группе, и Дэйви заявил, что хочет стать актером.

– Меня взяли в школу актерского мастерства. Конечно, нужно будет прослушать курс ораторского мастерства, но я всегда хотел быть кинозвездой. Мне уже двадцать шесть, нельзя же вечно выступать по клубам. Но музыку я тоже не брошу. Вообще-то я собираюсь скоро записать сольник, но при удачном раскладе в актерстве я вижу больше перспектив.

Мне подумалось, что в этом весь Дэйви, чувствительный и прагматичный одновременно. Такой не потеряется, если вдруг карьера не сложится. Мне нравилось его решение, и мы поговорили о том, какое влияние оказывает актерский опыт на внутреннее состояние человека. Тут я сообразила, что ни разу не слышала воодушевления в голосе Дэйви; он всегда говорил почти монотонно. Я и раньше замечала за ним такую особенность, но сейчас меня слегка покоробила эта монотонность. Даже рассказывая о «гипсолитейщицах», Дэйви оставался равнодушным, будто он круче всех. Ему даже случилось пережить в Штатах парочку, как он выразился, «серьезных» любовных историй, но он неизменно притормаживал, пока дело не зашло слишком далеко.

– Но ведь ты всегда так поступаешь, правда? – спросила я, вспоминая себя. – Девчонки, с которыми ты проводишь время, в конечном итоге безнадежно в тебя влюбляются, а тебе, похоже, любовь ни к чему.

Он довольно резко возразил:

– Раздражает, когда на меня слишком вешаются. Не люблю несбалансированных отношений.

– Неужели ты сам никогда не влюблялся, Дэйви? – спросила я. – Обычно влюбляются как раз в тебя, но разве не было в твоей жизни девчонки, которая вскружила тебе голову?

– Допустим, в последнее время такого не случалось, – признался он, теребя кольца. – Но не думай, что любовь мне не знакома. Очень даже знакома, и это самая прекрасная вещь на свете.

Последняя фраза удивила меня, и я стала гадать, когда Дэйви был влюблен по-настоящему. Вспоминая наш роман, я не сомневалась, что ко мне он любви не испытывал. Просто увлекся мной, насколько позволял его рациональный мозг.

– Да, ты прав, – кивнула я, думая о Ларри.

Потом Дэйви немного повеселел и спросил, как у меня обстоят дела с личной жизнью. Мне такая формулировка не понравилась, поэтому я ограничилась сухим перечислением, и Дэйви вздохнул.

– Так и знал, что рано или поздно ты доберешься до самого эпицентра музыкальной индустрии, – констатировал он. – Кстати, мне не нравятся твои короткие кудряшки. Почему ты не хочешь отрастить волосы подлиннее? Я же просил тебя много раз.

Я не стала отвечать. Какая ему разница, если через пару недель он опять вернется в Америку? Все они туда сваливают. Надо и мне как-нибудь съездить.

Хотя холодность Дэйви во время нашей встречи после долгой разлуки слегка меня разочаровала, с другой стороны, так было даже лучше: не хватало только снова в него влюбиться. Впрочем, в глубине души я понимала, что подобное вряд ли возможно: нельзя дважды войти в одну реку. К тому же мне совсем не хотелось заводить очередной роман. Я нуждалась в других отношениях, более свободных – вроде тех, что сложились у меня с Грантом. Может, следовало и с Дэйви держаться на том же расстоянии, но раньше я просто не понимала, как себя вести. Вопреки моим ожиданиям, Дэйви совсем не изменился, он остался прежним, но теперь я увидела его совсем другими глазами, и он показался мне чужим.

На приеме мне было скучно, а Дэйви купался в лучах славы, которой раньше его в Англии не баловали. Он велел мне не стесняться, и я поняла, что он совершенно не представляет, насколько я на самом деле изменилась. Полгода назад я и правда смущалась бы в такой обстановке, но теперь меня попросту не интересовало общество изысканной молодежи, дельцов и промоутеров. Дэйви, видимо, считал, что я никого там не знаю, поэтому я стала активно здороваться со всеми знакомыми, только чтобы утереть ему нос.

После ужина мы отправились домой и устроились перед телевизором. Я поглядывала на лицо Дэйви и не могла не признать, что он по-прежнему хорош собой. В этом отношении ничего не изменилось: чем больше я смотрела, тем красивее он мне казался; даже удивительно, что у живого человека настолько прекрасное лицо, хотя живости в нем как раз совершенно не было. Однако от страсти не осталось и следа – мы до сих ни разу не прикоснулись друг к другу, да и желания такого не возникало. Когда мы наконец легли, я испытывала разве что любопытство, гадая, каков он теперь в постели. Мы потянулись друг к другу в темноте, и мне даже стало неловко, но только в первый момент, потому что химия между нами никуда не исчезла. Обнимая его хрупкое тело, я почти представила, что снова влюблена в Дэйви. Он сумел доставить мне прежнее удовольствие, хотя я уже успела забыть, как он вздыхает и стонет во время оргазма. Мне была приятна страсть, с которой он отдавался сексу, и я тоже забыла обо всем на свете. На мгновение я почувствовала настоящую любовь к нему, чистую и искреннюю, без всяких задних мыслей, но к утру от нее осталась лишь дружеская симпатия. Мне было совершенно все равно, увидимся ли мы снова. Я удовлетворила свое любопытство и разобралась с чувствами, так что все получилось как нельзя лучше.

* * *

Вечером я вернулась домой и нашла записку от Дэйви. Видимо, его впустил в дом Тед, который предупредил, что я вернусь с рабочей вечеринки довольно поздно. Дэйви некоторое время подождал меня, а потом ему надоело и он ушел. Я пожалела, что заставила его ждать, но больше ничего не почувствовала. В письме говорилось: «Скукожившись, нерешительный мальчишка сидел в углу и бубнил себе под нос что-то о самовыражении. Вдруг он пересек комнату и распахнул окно настежь. Одним резким движением он оторвал член и швырнул его на улицу, где тот взорвался мерцающей галактикой, оросив весь Бэйсуотер шафрановым соком разложения».

Чуть ниже Дэйви приписал: «Дорогая К., прости, не дождался. Авось скоро увидимся, как знать. Не злишься? Д. От бедного маленького агнца, сбившегося с пути».

Как я и говорила, это была неделя писем.