Текст книги "Хозяйка Империи"

– Так что, он кого-нибудь нашел?

Сарик бросил ей предостерегающий взгляд. Он понимал, что вопрос относится к какому-нибудь магу Малого пути: найти такового был послан Аракаси после неудачи, которой завершились исследования в архивах. Резким движением задернув занавески паланкина, первый советник ответил довольно фамильярно:

– Чем скорее мы доберемся до таверны, тем скорее все узнаешь.

– Мы зайдем к нему, когда стемнеет, – в свою очередь шепотом сообщила властительница, невидимая за тканью занавесок.

Сарик и Люджан обменялись взглядами, в которых восхищение смешивалось с раздражением. Их госпожа вела себя легкомысленно, как ребенок. А дело было в том, что после долгих месяцев растерянности предстоящее опасное исследование запретных сфер казалось ей захватывающим приключением. Когда носильщики подняли шесты паланкина, Сарик и военачальник Акомы двинулись вперед, шагая в ногу.

– Когда вы отправлялись в поход, в пустыню… она была такой же? – тихонько спросил кузена первый советник.

– Тогда – нет. – Люджан с улыбкой сдвинул шлем на затылок. – Но Кейок рассказывал мне про безумный бросок через страну ради заключения союза с королевой чо-джайнов, тогда она, по его словам, была еще хуже.

– Да спасут нас боги, – сказал Сарик, осеняя себя жестом защиты от неудач. Но его глаза смеялись, а шаг – как и у кузена-полководца – был упруг и энергичен.

– Твое любопытство когда-нибудь нас погубит, – пробурчал Люджан. – Моим рекрутам дьявольски повезло, что ты променял воинский меч на мантию советника.

После этого почетный эскорт и носильщики без приключений добрались до таверны, где Маре предстояло остановиться на все время пребывания в Сулан-Ку.

Глава 3. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Хлопнула дверная створка.

Джемел, маг Малого пути, вздрогнул при этом звуке; его рука крепче сжала рукоять кинжала, приставленного к груди. Лишь несколько секунд оставалось в его распоряжении; на сей счет иллюзий у него не было. Жизнь не сразу покинет его тело после того, как он упадет на свой клинок. Мысль об агонии, которую ему придется претерпеть, заставила тщедушного мага заколебаться. Шевельнув влажными пальцами, он прикусил нижнюю губу. Он обязан пересилить страх! У черноризцев есть заклинания, которые могут вернуть уал в оставленную плоть. Если он не сумеет предстать перед судом Красного бога до того, как сюда явятся маги, то его ждут пытки куда более страшные, чем агония. Ибо он ослушался их, дерзко пренебрег их запретом, осмелившись вступить в откровенный разговор с властительницей Марой из Акомы. А в том, что касалось Благодетельной, воля магов была выражена предельно ясно: запрещалось говорить с ней о магии, даже если бы она явилась с щедрым подношением.

Чувствуя прикосновение кожаной сумы с металлическими цинтиями, Джемел подавил горький смешок. У него не будет возможности их потратить! А он так хотел, чтобы у него хватило времени передать их в руки уличной девушки, бывшей его подружки… но судьба лишила его радости хоть однажды быть щедрым. Он выбрал свой путь. Теперь уже слишком поздно жалеть и о сказанных словах, и о принятых решениях.

В последний раз Джемел обвел взглядом стены лачуги, служившей ему жилищем. Здесь он сотворил много чудес, чтобы позабавить детишек из богатых домов; но какой была бы его жизнь, если бы все силы не были потрачены на придумывание и изготовление игрушек! Так и не утолив жажду знаний, в которых ему было отказано, не сумев испытать, каковы пределы его способностей – ведь ему не было дозволено ни одной попытки постижения собственных сил, – Джемел испустил тяжелый вздох.

– Да хранят тебя боги, Благодетельная, – прошептал он. – И пусть проклятие Зургаули, бога невезения, во веки веков висит над Ассамблеей.

С этими словами он бросился на пол перед подушками, где недавно сидел офицер Мары.

Кинжал глубоко вонзился в сердце, и агония злополучного творца удивительных игрушек была недолгой.

***

Кровь уже почти впиталась в земляной пол и подсыхала бурыми разводами на ткани подушек. Пальцы Джемела перестали подергиваться; в его открытых неподвижных глазах отражался свет догоравших в жаровне углей. В следующий миг по комнате пронеслось дуновение воздуха, разметав пепел недавно сожженного пергамента. В вазе, стоявшей около сундука с одеждой, шевельнулись перышки птицы крикуши, и колокольчики непроданной игрушки вызвонили свою нежную песенку в тишине лачуги, а за ее стенами, в ночной темноте, все еще раздавалось завывание дворняжки.

Затем послышалось слабое гудение, и поблизости от холодеющего трупа Джемела внезапно возникли две фигуры в черном. Бросалась в глаза худоба обоих пришельцев, но один из них был стар, а другой молод.

Шимони откинул капюшон и обвел внутренность хижины цепким взглядом, а затем задумчиво засопел.

Его глубоко посаженные глаза сверкнули, когда он взглянул на своего попутчика.

– Опоздали, – сказал он.

Тапек пнул ногой тело Джемела, и тонкие губы мага презрительно изогнулись вниз.

– Всего на каких-то несколько секунд. – Он выплевывал слова, как грязную брань. – Если бы это ничтожество цеплялось за жизнь минутой дольше…

Шимони пожал плечами. Наклонив голову, он присматривался к следам на полу; не обошел он вниманием и полки, и корзины с выцветшими свитками, и обветшавшие сундуки.

– Она здесь была. – Он щелкнул пальцем по куколке в богатом головном уборе с металлическими бубенчиками. – И так или иначе, бедолага мертв. По сути, он избавил нас от беспокойства.

Густые рыжевато-коричневые брови Тапека сошлись на переносице.

– Избавил? – Перешагнув через злополучного Джемела, он встал перед спутником: ему надоело видеть, как тот беспокойно ходит по комнате. – А что сообщил ей хозяин этой конуры? Вот в чем суть! Мы знаем, что Джемел вышел из повиновения. Перед тем как броситься на кинжал, он мог выболтать что-то важное!

В лачуге наступила полная тишина, нарушаемая лишь легким потрескиванием углей. Прекратились и собачий лай, и ровный гул, постоянно доносившийся со стороны порта. Обыденные шумы Сулан-Ку на мгновение затихли, словно город затаил дыхание.

Вытянутым пальцем Шимони коснулся груди Тапека. Он не размахивал руками, не произносил заклинаний, и все-таки, словно под действием чар, младший маг посторонился, а Шимони вернулся к прерванному осмотру имущества Джемела. Проходя мимо гневливого собрата, он сказал:

– Ты хочешь выведать, о чем она Джемела спрашивала? Что ж, постарайся поискать ответ. Но по-моему, мы зря теряем время. Теперь она знает то, что знает; значит, нужно действовать, учитывая это обстоятельство.

Тапек закатал рукава и обнажил запястья. В его светлых глазах полыхал фанатический огонь.

– Нам действительно нужно действовать. Но мы располагаем важным доказательством того, что Мара нарушила наши запреты, причем доказательством такого сорта, что умники из компании Хочокены перестанут держаться за его широкий зад. Нам нужно добиться единомыслия в Ассамблее, а его партия делает все для того, чтобы этому помешать.

Шимони счел необходимым заступиться за отсутствующего друга.

– Хочо не из тех, кто упорствует понапрасну, – возразил он.

Голос старшего мага звучал невнятно, поскольку в это время он наклонился, чтобы просунуть голову в пыльный просвет между полками.

– Ну хорошо, – торопливо согласился Тапек, ибо не был глух к мягко выраженному недовольству спутника, – но какой же из этих захудалых магов не стал бы откровенничать с Марой? В простонародье ее почитают. Они дадут ей все, о чем она ни попросит, – дадут единственно затем, чтобы стяжать благосклонность богов. Если она подкупила Джемела, какое еще доказательство требуется вам с Хочокеной, чтобы приговорить ее к смерти?

Шимони выпрямился, стряхивая грязь и счищая пятна крови с рукавов.

– Джемел не такой уж дурень. Вот увидишь.

– Я увижу?

Тапек возмущенно воздел руки. Он метнул еще один яростный взгляд на престарелого собрата: так и напрашивалась мысль, что тот хочет помешать Тапеку исполнить свой долг. Но, будучи старинным другом Хочокены, Шимони всегда отличался благоразумием.

– Это ты увидишь! – пообещал Тапек.

Без промедления он начал монотонно бормотать заклинания, чтобы вызвать из небытия призрачную форму – видимость событий, разыгравшихся здесь всего лишь несколькими минутами раньше.

Казалось, холодные иглы прошили душную атмосферу лачуги, хотя сам по себе воздух оставался неподвижным. Шимони прервал обследование полок. Наклонившись, он закрыл глаза умершему, а затем прислонился спиной к стене, сложил руки на груди и приготовился наблюдать, каким результатом увенчаются усилия Тапека.

Речитатив младшего мага закончился быстро. Его напряженно поднятые руки оставались в неподвижности, как будто это помогало ему сосредоточить все силы и волю на единой цели. Позади жаровни замерцал свет, который не был порожден ни огнем светильника, ни углями. Разгораясь все ярче, он приобрел льдистый синевато-серебряный оттенок и разросся в прозрачную туманность, границы которой постепенно становились все более резкими и наконец приобрели очертания сидящего Джемела; его глаза были устремлены на дверь. Через несколько секунд вошли посетители: Мара с двумя сопровождающими. Между ними и Джемелом началась неслышная беседа. Судя по выражению лица Шимони, можно было подумать, что магическое действо, разворачивающееся по воле Тапека, интересует его не больше, чем отдаленные звуки, снова долетающие с улицы, из квартала бедняков.

Чтение по губам показало, что разговор ведется о предметах самых незначительных: Мару заботило отчуждение ее супруга, которое началось несколько месяцев тому назад, со времени рождения их дочери. Вполне невинная картинка… вот только Джемел почему-то начал (что вызвало крайнее раздражение у магов-наблюдателей) играть и забавляться с длинными полотнищами шелка. Развеваясь в воздухе, ткань слишком часто препятствовала наблюдению за движением его губ. А между тем он что-то говорил: это было ясно по тому, какая рябь пробегала по шелку от его дыхания. Но никакие чары, применяемые для воссоздания образов минувших событий, не могли воскресить звук произносимых слов. Отпечаток света, падавшего в прошлом на любую вещь в помещении, можно было вызвать в видимый мир еще много дней спустя, но память о звуке, более эфемерном, чем свет, вещи сохраняли не дольше нескольких секунд.

Тапек разразился проклятиями. Застыв в неподвижности, словно релли, готовая к броску, он следил, как Джемел встал и проводил Мару к полкам; при этом их лица оказались обращены к стене, и наблюдателям были видны только едины собеседников. А между тем, насколько было можно судить, мелкотравчатый маг продолжал со всей серьезностью инструктировать властительницу, обучая ее какому-то виду мошенничества: пассы руками в воздухе, движения, которые сами по себе ничего не означают, но зато производят впечатление на невежественную публику. Подобные уловки умаляли репутацию всего сословия магов; Тапек презирал такие трюки. Его руки задрожали от гнева, и он ядовито заметил:

– Властительница выглядит на удивление глупой, как это ни странно. Интересно, сейчас у них четвертая репетиция этого дурацкого фокуса или пятая?

К его крайнему негодованию, Шимони смеялся – не открыто, чего за ним и прежде не водилось, но в его глубоких глазах плясали веселые огоньки.

– Я тебя предупреждал, Тапек. Джемел не был идиотом. И властительница отнюдь не глупа.

Завуалированное неодобрение, сквозившее в тоне ветерана Ассамблеи, вновь разожгло гнев Тапека. Подстрекаемый злостью и досадой, он продолжал бесплодное наблюдение за призрачными фигурами. Наконец Джемел прекратил рисовать в воздухе нелепые узоры и вернулся к пергаменту, на котором что-то писал, сгорбившись как будто специально затем, чтобы заслонить написанное от посторонних глаз. Чары имели свойство воссоздавать след былых событий только в таком виде, каким они являлись взору наблюдателя, стоящего в середине комнаты, поэтому прочесть набросанные Джемелом строчки не было ни малейшей возможности. Взглянув на жаровню, Тапек увидел, что Шимони изучает пепел пергамента, сожженного, по-видимому, совсем недавно.

– Действительно, – подтвердил старший маг в ответ на невысказанную мысль Тапека, – слова были утрачены прежде, чем мы сюда прибыли Тапек счел возможным рассеять призрачное порождение его чар, когда увидел, что Мара приняла аккуратно сложенный пергамент и, распрощавшись, отбыла. Не обращая внимания ни на влажную от крови землю, ни на промокшие подушки, Тапек в бешенстве метался вокруг жаровни; каждая жилка в нем была напряжена.

– Боги, если бы я мог встать на месте той стены и заново сформировать магическое видение, я узнал бы много! Ты же сам мог видеть по их позам, что властительница и этот наш покойный приятель говорили откровенно, когда стояли лицом к полкам!

Шимони, как всегда практичный, пожал плечами:

– Мы зря теряем время.

Тапек резко обернулся к собеседнику; тот напоминал сейчас пожилого вельможу, которого раздражает медлительность неповоротливого слуги.

– Мара!.. – воскликнул Тапек. – Мы ее допросим!

Мгновенно перейдя от размышлений к действию, словно только и ждал этих слов, Шимони стремительно направился к двери, откинул входное полотнище из нидровой шкуры и вышел в переулок; только здесь он откликнулся на возглас Тапека:

– А я-то все гадал, когда же ты наконец подумаешь об этом.

Оставив труп Джемела там, где он лежал, Тапек бросился вслед за компаньоном. Его густые рыжие брови были грозно сведены. Если бы он осмелился откровенно выразить свое мнение, то обвинил бы Шимони в противодействии их миссии. Старый маг был заодно с Хочокеной, и оба они часто поступали весьма странно. Разве они оба не заступились за Миламбера после той ужасной сцены на Имперских играх? Для Тапека не имело значения, что Миламбер впоследствии оказал большую услугу Империи, предупредив Императора и Ассамблею об опасности, которую представлял Враг. Чувства Тапека к Элгахару – магу, который некогда заключил в темницу Хочокену и пытал Миламбера, – были сложными. Элгахар, вне всякого сомнения, был безумцем, но он поступал так, как считал лучшим для Империи. Однако Миламбер уничтожил его и продемонстрировал, чем грозят радикальные отступления от традиции. Тапек не сомневался, что недавние поступки Мары служат если и не доказательством, то, во всяком случае, весомым свидетельством ее намерений пойти против Ассамблеи. И это было таким оскорблением традиции, что от одной лишь мысли об этом бледнолицего мага охватывала ярость.

Задумавшись, Тапек едва не налетел на Шимони, внезапно остановившегося и имевшего такой вид, будто он просто слушает ветер.

– И как именно ты собираешься это проделать? – осведомился Шимони.

Тапек нахмурился еще больше. Для него было унизительно играть роль мелкой сошки, какого-то жалкого подручного, но, если бы он не вызвал видение предшествующей сцены в лачуге и предоставил Шимони самому исполнить эту задачу, старый зануда развел бы тягомотину на половину ночи!

Затем последовали несколько изнурительных часов, когда Тапек, измотанный непрерывными усилиями, которые ему приходилось прилагать для поддержания действенности заклинаний, вызывал призрачный образ Мары и двух ее приближенных. Эти двое – ее первый советник и другой, носивший плюмаж военачальника Акомы, – сопровождали свою госпожу в странной прогулке по улицам бедняцкого квартала. Их путь петлял и даже повторялся! Тапек кипел от возмущения. Словно одержимый демонами, он не прекращал свою колдовскую слежку. И даже был вынужден мучиться ожиданием, когда властительница застряла у торговца одеждой. Наконец деньги были выплачены и пакет в плотной обертке вручен первому советнику. Затем гулянье по улицам продолжилось. Но вот властительница возвратилась на площадь, где ее ждали слуги и эскорт. Она вошла в паланкин. К вящему своему раздражению, Тапек заметил городских стражников, совершающих обход, и понял, что уже три часа ночи! Даже толстый старый Хочокена, решил он, копался бы меньше, чем эта проклятая Слуга Империи.

Фантом Люджана замешкался и поднял руки, чтобы поправить шлем. Как видно, его не удовлетворяло расположение перьев, и он поворачивал их то так, то этак, при этом заслоняя лицо запястьем, и одновременно давал подробные инструкции сотнику, возглавлявшему почетный эскорт. Затем призрачные носильщики схватились за шесты невесомого паланкина и подняли его над землей. Кортеж поплыл по темным улочкам Сулан-Ку. По пути Люджан и первый советник зачем-то передавали один другому полученный сверток, да к тому же, насколько можно было судить по движениям губ, то и дело обменивались строчками дурацких непристойных стишков.

Шимони тихонько посмеивался, как будто его забавляли эти низменные шуточки, и тем еще больше выводил Тапека из себя. Этот старый пень, думал нетерпеливый преследователь, ведет себя так, будто его совсем не интересует погоня за носилками Мары, а ведь именно это сейчас было самым важным! Они обязаны ее настигнуть, иначе зачем же их послала Ассамблея?

Несколько раз Тапеку приходилось заставлять себя заново сосредоточиться: стоило ему хоть чуть-чуть отвлечься, и призрачное видение расплывалось. На широких бульварах и оживленных улицах к мерцающему образу кортежа Акомы примешивались сотни других образов, и картина утрачивала четкость. Чтобы на фоне всего этого хаоса выделять нужную группу, требовалась огромная духовная энергия. Только потому, что прохожие, в этот ранний предрассветный час оказавшиеся на улице, поспешно уступали дорогу Черным Ризам, Тапек мог удерживать зыбкий образ паланкина Мары в поле зрения, а властительница Акомы продолжала свой дьявольски запутанный путь. Тапек почти совсем обессилел к тому моменту, когда чары привели их к ступеням храма Туракаму. Там фигуры-фантомы слились наконец-то с их живыми прообразами, знаменуя тем самым соединение прошлого с настоящим. Рабы Мары опустили свою ношу. Взмахом рук Тапек развеял чары. Голубое свечение погасло; на виду остались пустые носилки Мары, стоящие на вымощенной камнем площадке. Тапек моргнул, чтобы согнать с глаз усталость после непрерывного многочасового напряжения. Охранники Мары и ее слуги отсутствовали; вероятнее всего, они отдыхали и подкреплялись в какой-нибудь из ближайших таверн, пока их хозяйка занималась делами внутри храма. Звезды на небе начали бледнеть перед скорым рассветом. Настроение у Тапека было самым гнусным: вдобавок ко всему прочему он сбил ноги о камни мостовой. Чуть не до смерти перепугав раба, подметавшего лестницу парадного входа в храм Красного бога, он послал беднягу за верховным жрецом. Любая дверь была открыта перед Всемогущим, но даже маги соблюдали традицию. По обычаю, никто не входил в храм без разрешения.

Шимони хранил молчание.

Хорошо еще, что ждать не пришлось долго. Верховный жрец бога смерти был еще облачен в хламиду, которую надел во время визита Мары.

– Чем я могу услужить вам. Всемогущие?

Его поклон был строго официальным, в точном соответствии с той мерой почтения, какая требовалась от священнослужителя столь высокого ранга.

Тапек обуздал собственное раздражение:

– Мы ищем властительницу Мару, чтобы задать ей несколько вопросов.

Жрец выпрямился с выражением испуга на лице:

– Сожалею, Всемогущий. Властительница действительно здесь. Но в частной жизни госпожи возникли сложности, которые тревожат ее дух. Она получила от меня совет, но не нашла утешения. По собственному желанию она удалилась во внутреннее святилище храма Туракаму. Она ушла в добровольное затворничество, Всемогущие, дабы снискать там умиротворение и душевный покой. Остается надеяться, что мой бог внушит ей бодрость и придаст сил, чтобы преодолеть житейские трудности.

Тапек взъярился настолько, что готов был рвать на себе волосы, но ограничился тем, что лишь отбросил капюшон на спину.

– И сколь долго она там пробудет? Мы подождем.

Жрец задрожал – вероятно, от страха, – но глаза у него оставались вполне спокойными, когда он ответил:

– Как это ни огорчительно, я весьма сомневаюсь, что госпожа Мара выйдет из храма сегодня или вообще в ближайшем будущем. Она оставила указания своим слугам: носильщикам предписано утром отнести паланкин в поместье близ Сулан-Ку, ибо она проведет в затворничестве некоторое время. Речь идет самое малое о неделях; но, возможно, ей понадобятся и месяцы.

– Месяцы!.. – Тапек переступил с ноги на ногу, а потом уставился на жреца злобным взглядом. Свою тираду черноризец закончил весьма язвительно:

– Мне трудно поверить, что столь своевольная женщина, как властительница Мара, станет заботиться о своем душевном состоянии в такой неподходящий час!

Призвав на помощь дарованное ему свыше достоинство, жрец неторопливо расправил на себе одежду.

– Всемогущий, смертный может позаботиться о состоянии своего духа в любое время, – мягко поправил он зарвавшегося мага, а затем сложил руки на груди, застыв в величественной позе.

Тапек рванулся было вперед, словно собирался штурмом взять лестницу и нарушить покой храмового квартала. Однако Шимони остановил его резким движением руки.

– Подумай сам, – сказал пожилой чародей, словно бичом хлестнул. – Святость храмов почитается уже тысячи лет. Зачем ломать такую проверенную временем традицию, как неприкосновенность святилища, Тапек? Рано или поздно Мара выйдет отсюда. А если даже не выйдет – наши цели будут достигнуты, разве нет?

Огненнокудрый маг скривился, будто надкусил гнилой плод.

– Ты со своими Хочокеной и Фумитой – недоумки, если пытаетесь ее защитить! – прошипел он так, чтобы его мог слышать только старший собрат. – Она опасна!

– Столь же опасна, как публичное противоборство Ассамблеи и храмов? – уточнил Шимони столь же угрожающим тоном.

Казалось, что Тапек слегка остыл:

– Ты прав. Она недостойна того, чтобы из-за нее началась открытая свара.

Шимони молча кивнул и, видимо, счел себя удовлетворенным. В воздухе возникло слабое гудение, и не успел еще жрец сообразить, что стычка окончена, как два черноризца исчезли, оставив за собой лишь утихающий ветерок и запоздалое эхо гнева Тапека.

***

Грохот лебедки на палубе торгового судна «Коальтека» прекратился, раздался глухой стук удара о дерево тяжелого каменного якоря, обмотанного кожей. Зычным голосом капитан подал следующую команду. Заскрипели канаты, поднялись реи, и паруса из ярко-окрашенного холста наполнились ветром. Мара мерила шагами крохотную кормовую каюту, не имея возможности выйти на палубу. Как ни стремилась она на свежий воздух – особенно сейчас, когда моряки ставили паруса, – приходилось смиряться с необходимостью. За те недели, в течение которых она была лишена солнечного света и вынужденно терпела духоту тесной каморки, Мара изрядно намучилась. Она взглянула на своего военачальника, чье лицо тоже успело побледнеть за время путешествия по туннелям чо-джайнов от города Сулан-Ку до порта Калх на отдаленном полуострове.

Мара никогда не бывала в южных окраинах провинции Хонкани. Но она кое-что слышала об этих местах от Джайкена и изводилась от неутоленного любопытства. Как ей хотелось бы побывать наверху, хотя бы ночью, и увидеть воочию Равнинный Город! Здесь располагался вход в великий магический коридор, который вел в Мидкемию; именно отсюда Кевина отправили на родину. Здесь же находились огромные каменоломни, которые служили основой имперской торговли в южных областях страны.

Однако не стоило рисковать и навлекать на себя гнев Ассамблеи ради легкомысленного каприза. Изобретательность Люджана и удача позволили навести преследователей на ложный след, который обрывался на ступенях храма Туракаму в Сулан-Ку и создавал иллюзию, будто госпожа Мара пытается обрести душевный покой в уединении внутреннего святилища. Если Черные Ризы заподозрят, что их обвели вокруг пальца, если какой-нибудь уличный попрошайка опознает в ней Слугу Империи, то жизнь самой. Мары, равно как и жизнь ее близких, не будет стоить ломаной цинтии. И потому Мара решилась совершить нечто немыслимое с точки зрения цуранской аристократии: переодевшись в платье рабыни, она покинула Сулан-Ку в обществе Люджана и Сарика, которые, в свою очередь, были облачены в доспехи наемников, не имеющие отличительных знаков принадлежности к какому-либо дому. Фермеры и торговцы, оказавшиеся в тот час на улице, предполагали, что эта женщина всего лишь военная добыча двух коренастых молодцов. Длинная серая рубаха, какие носили рабыни, не вызывала у них никаких сомнений, но они, не таясь, пожирали глазами ее стройную фигуру и блестящие волосы. Кое-кто выкрикивал похабные комментарии, и Люджан отвечал в том же духе. Его нарочитая грубость служила хорошим прикрытием для неуместной брезгливости Сарика, который не сразу сумел переломить себя и начать лицедействовать, а потому норовил схватиться за рукоять меча при каждом оскорблении, нанесенном мнимой рабыне.

Сообщение, доставленное одним из агентов Аракаси, потребовало немедленных действий. Когда Мара и два ее спутника добрались до улья чо-джайнов, расположенного во владениях Акомы, к ним присоединились десять отборных воинов в доспехах без геральдических знаков, а также некий портовый грузчик, которого она раньше никогда не видела; он говорил на турильском наречии, ибо это был его родной язык. С ними была и Камлио, снова обряженная в лохмотья, что были на ней, когда Аракаси привел ее в Акому. Вид у нее был самый мрачный: ей отнюдь не улыбалась перспектива путешествия под землей в обществе инсектоидов, нагонявших на нее страх.

Путь на юг оказался тяжелым испытанием. Усталая от волнений и давящей суровости подземных коридоров, от непривычной роли жалкого бесправного существа, на которое все смотрят как на какую-то вещь, Мара рухнула на подушки в каюте, которую разделяла с Кевином во время похода в Цубар. В знакомой обстановке тоска по возлюбленному обожгла особенно сильно, словно они разлучились не далее чем вчера. Она почти пожалела о том, что много лет назад купила «Коальтеку». Как же это ей не хватило ума отбросить чувства и купить какое-нибудь другое морское судно?

Однако «Коальтека» оказалась под рукой; советоваться с Джайкеном властительница не стала. Кораблю сопутствовала удача, она чувствовала это: ее общий с властителем Ксакатекасом триумф в пустыне Дустари до сих пор служил предметом всеобщего восхищения в Империи. И теперь, когда против нее объединились грозные силы Джиро и Ассамблеи, она нуждается в любых средствах, способных ее укрепить, даже в таких, которые коренятся в суеверии.

Кевин мог бы посмеяться над ее непоследовательностью. Рассердившись на себя за то, что она блуждает мыслями в прошлом, когда под угрозу поставлено все ее будущее, Мара оторвалась от воспоминаний о своем любовнике-варваре… и тут же поймала себя на том, что тревожится за Хокану.

Муж не знал, где она, и не должен был – во имя безопасности – получить от нее ни единого, даже самого невинного слова до тех пор, пока она не заберется достаточно далеко в глубь территории Турила. Мару пронзило острое сожаление о том, как мало у нее было возможностей поговорить с ним со дня их злополучной встречи после рождения Касумы. Никогда еще он не был так ей необходим, как сейчас. Насколько легче было бы у нее на душе, если бы она могла довериться ему, найти опору в его неизменном сочувствии и умении постигать суть происходящего! Она тревожилась и за него, потому что он сейчас улаживал дела с родственниками, каждый из которых стремился возвыситься в семейной иерархии. Смерть любого сильного властителя неизбежно приводила к обострению соперничества между его родичами, претендующими на долю наследства или власти. Мара вздохнула. Она надеялась, что Хокану сможет навещать детей, оставленных в императорском дворце, если примет пост, предложенный ему Ичиндаром. Нельзя же допускать, чтобы Касума росла без отцовской любви, а Джастин – это такой подарочек, что никто из дворцовых слуг с ним не справится. Мара снова вздохнула. Если бы знать, не получится ли так, что она вернется из Турила, заручившись помощью против грозного могущества магии, лишь затем, чтобы все ее усилия пошли прахом из-за двух малышей, которые к тому времени превратятся в испорченных, избалованных бездельников!

– Ты думаешь, что все наше путешествие может оказаться пустой затеей? – раздался тихий голос.

Подняв глаза, Мара с удивлением увидела Сарика, стоявшего на пороге каюты. Она не заметила, как он подошел. Когда корабль движется, внутри него все время что-то скрипит и постукивает; возможно, именно эти шумы заглушили звук шагов советника, а простая длинная туника позволяла ему как бы растворяться в тени.

Мара слабо улыбнулась.

– Я думаю, что мы могли бы обойтись и без воркотни Камлио, – сказала она, не желая делиться своими подлинными мыслями.

Сарик ответил беглой ехидной усмешкой:

– Да уж, если послушать ее жалобы, то можно подумать, что она знатная дама, а ты – запуганная служанка.

Мара засмеялась:

– Неужели мне бывает так же трудно угодить?

Советник скромно примостился на морском сундучке.

– А ты сама чувствуешь, что тебе угодить так же трудно?

– А как же.

Внезапно осознав, что у нее на душе становится легче просто от хода корабля, идущего под всеми парусами, Мара выдернула шпильки из прически, и ее густые волосы свободно рассыпались по спине. Она обвела руками полутемную каюту с яркими подушками и занавесками из бус. Стоило судну чуть-чуть накрениться, и эти бусинки ударялись друг о друга со звуком, напоминающим о детских погремушках.

– Я устала от тесноты и от всей этой игры в прятки. – О непрерывном страхе и напряжении она не стала упоминать. Отправиться в чужую страну, не возложив на себя никаких парадных регалий, подобающих ее высокому рангу, под охраной всего лишь десяти солдат и с провожатым, которому от рождения была уготована участь пастуха в горах! Это путешествие не шло ни в какое сравнение с ее прежним походом в Дустари, когда она шла во главе целой армии, со своим командным шатром и всеми удобствами, к которым привыкла дома.

Сарик криво усмехнулся:

– По-моему, ты подумываешь о том, чтобы пойти на риск и купить в Калхе новые носилки. – Искра, промелькнувшая в его глазах, наводила на мысль, что у него было что еще сказать. Мара удержалась от комментариев, и ее советник, откинув со лба волосы, продолжил:

– Видишь ли, Люджан успел уже прогуляться по рынкам. Он нашел подержанные носилки, сплошь покрытые черным лаком, изукрашенные речными камешками и увешанные бахромой со всех сторон.

Тут рассказчик сделал многозначительную паузу.

– Продолжай, – поторопила его Мара, на время позабыв о своих горестях; именно этого и добивался хитроумный советник. – Почему же мой доблестный военачальник не купил такое чудище?