Текст книги "Хозяйка Империи"

Настала ночь, но ответ не приходил. Мастеру осталось лишь исполнить свой долг по мере сил: ведь все равно на службе у властительницы не нашлось бы никого, кто хотя бы отдаленно был способен сравниться с ним в этом опасном искусстве. И, зная ее, Аракаси верил, что, взгляни она сейчас ему в лицо, в глазах Мары не было бы упрека. Она понимала его душевные борения. Такой дар в правящей госпоже трогал его почти до слез. Когда Аракаси наконец твердо встал на ноги и взялся за влажные от росы ручки тележки, он задумался о том, простирается ли умение властительницы читать в душах своих подданных достаточно далеко, чтобы пробить броню ожесточения Камлио? Он едва не засмеялся вслух при этой мысли. До чего же близка была Ассамблея к тому, чтобы узнать все о намерении госпожи пойти наперекор их приговору. Задолго до того, как Камлио удалось бы вновь обрести себя, все они уже стали бы мертвецами, обугленными и дымящимися, как труп на улице за воротами сада.

Глава 2. НАМЕК

Мара сидела в тишине своих покоев, прижимая к груди маленькую дочку. Пухлые младенческие ручки запутались у нее в волосах: девчушка тянулась к резным серьгам матери. Все красное обладало для Касумы неотразимой привлекательностью, и, если уж ей удавалось ухватиться за предмет, который привлек ее внимание, она неизменно старалась засунуть его в рот. Властительница Мара спасла свое драгоценное украшение от посягательств крошечной наследницы Шиндзаваи только тем, что нашла для малютки другую забаву: пересадила дочку к себе на колено и стала подкидывать вверх. Восторженное младенческое воркование смешивалось с возгласами Джастина, доносящимися во внутренние апартаменты через тонкие перегородки. Мальчик продолжал осваивать воинское искусство под руководством Люджана, который был весьма строгим учителем и не давал подопечному никаких поблажек. Нетерпеливый, как и его отец-варвар, Джастин возмущенно доказывал наставнику, что очень глупо рубить учебным мечом деревянные столбики и ему должны разрешить нападать на что-нибудь способное двигаться. Например, на птиц джайги, которых он гонял вчера и был за это наказан. Повара, того и жди, просто разбегутся из-за проделок Джастина.

Властительница наслаждалась прелестью спокойных минут, которые не часто выпадали ей со дня разлуки с Хокану.

Касума улыбнулась ей. Мара коснулась носика дочери обдуманно замедленным движением, чтобы маленькие ручонки успели схватить ее браслеты, заставив их зазвенеть. Сегодня, просто чтобы доставить удовольствие своей крошке, она надела помимо обычных нефритовых украшений бесценные медные браслеты, некогда подаренные ей Чипино Ксакатекасом. Ликование Касумы согревало материнское сердце. «Так вот что могла бы чувствовать и моя мать», – подумалось властительнице Акомы.

Ведь совсем иным мог оказаться ее жизненный путь, если бы она не лишилась матери так рано! Осталась бы она в храме Лашимы ради служения богине, если хозяйкой Акомы стала бы госпожа Оскиро? Стала бы ее мать править своими владениями так, как это делала Изашани, с помощью тонких женских уловок? Или отчаяние заставило бы и ее прибегнуть к опасным новшествам?

Мара вздохнула. Это бесконечное хождение по кругу предположений и догадок ни к чему не приводит. Все, что она знала о матери, – портрет, заказанный властителем Седзу незадолго до безвременной кончины жены.

Со двора было слышно, как Люджан отчитывает будущего воина; затем удары меча Джастина возобновились в более размеренном ритме, и, как всегда, этот звук напомнил Маре об Айяки. Джастин был совсем не похож на ее погибшего первенца, но бывали странные мгновения, когда взгляд, поворот головы или мальчишеский смех воскрешали в памяти образ его старшего брата. Сейчас для Айяки уже остались бы позади обряды Праздника возмужания. Как много лет прошло! Теперь ему подобало бы носить боевые доспехи, а не нарядные церемониальные регалии, в которых позволяют покрасоваться малолетним отрокам. Но надо заставить себя переменить направление мыслей и отвлечься от бесплодных сожалений. Чувствуя, как пальчики Касумы теребят ее браслеты, Мара запретила себе поддаваться скорбным раздумьям о другом ребенке Хокану – младенце, убитом еще до своего рождения злодеями из тонга Камои.

Через час ей предстояло расставание с обоими ее детьми, оставшимися в живых: их отправят под надежной охраной в Кентосани. Там они будут лучше защищены от возможных опасностей, а тем временем Хокану исполнит свой долг перед семьей Шиндзаваи и сможет вернуться домой, во дворец на берегу озера.

Мара закрыла глаза. Завтра она двинется в путь, который начнется в родной усадьбе, но куда он ее приведет? Еще минуту она позволила себе побаловать маленькую дочку. Только богам ведомо, сколь долгим будет ее отсутствие. Обращаясь мыслью к прошлому, Мара с неизменной горечью думала о том, что детство Айяки было омрачено долгой разлукой с матерью; то были времена военной кампании в Дустари. А теперь, когда мальчика уже давно нет на свете, она казнит себя за то, что не была тогда рядом со своим первенцем! И она больше всего на свете не хочет, чтобы Касума росла, не имея других воспоминаний о матери, кроме расписного портрета.

Мягкая младенческая ножка стукнулась о подбородок Мары. Властительница улыбнулась, открыла глаза и вздохнула при виде кормилицы, пришедшей забрать малышку. День проходил слишком быстро. Дородная женщина поклонилась с сумрачным лицом: конечно, ей не доставляла удовольствия возможность оказаться свидетельницей расставания матери с младенцем.

– Все в порядке, – успокоила ее Мара. – Мне нужно еще упаковать кое-какие вещи, да и Касуме надо бы подремать, прежде чем ее засунут в паланкин вместе с братцем. Джастин не даст ей спать: он же всю дорогу будет отражать нападение выдуманных грабителей, а для этого ему непременно понадобится тыкать палкой в занавески.

Лицо кормилицы потеплело.

– Госпожа, твои малыши будут благополучны и счастливы. Тебе незачем тревожиться.

– Не позволяй Императору баловать их, – предупредила Мара, обнимая Касуму так крепко, что та протестующе запищала. – Он совсем не умеет обращаться с детьми и задаривает их сластями или драгоценностями, лишь бы заткнуть им рты. В один прекрасный день дело кончится тем, что кто-нибудь из этих бедняжек подавится и задохнется, если только одна из его глупышек жен не наберется смелости растолковать ему, что для детей опасно, а что нет.

– Не тревожься, – повторила кормилица. Сама-то она в глубине души полагала, что только из алчности царственные матери предпочитают не ограничивать щедрость своего венценосного супруга. Она протянула большие теплые руки и приняла Касуму от матери. Девочка раскричалась, не желая выпускать из пальчиков звенящие браслеты.

– Ш-ш-ш… Ну же, цветочек мой маленький, – ласково приговаривала кормилица. – Улыбнись матушке на прощание.

В это мгновение, когда Мара почувствовала, что опасно близка к слезам, одинокий удар гонга рассек воздух, и во дворе сразу смолкли удары учебного меча Джастина. По его протестующему воплю Мара догадалась, что Люджан сделал выпад и остановил меч-палочку на полпути. Ее глаза встретились с глазами кормилицы, которая изо всех сил пыталась скрыть обуявший ее страх.

– Ступай, – сказала Мара. – Поторопись. Все, что понадобится, купишь по дороге, но сейчас иди прямо к паланкину. Люджан приведет Джастина и соберет эскорт и носильщиков, если еще не поздно.

Кормилица отвесила поспешный поклон и, прижав к своему внушительному плечу плачущую Касуму, бросилась к выходу. Она не хуже госпожи знала: только что прозвучавший гонг возвестил о прибытии Всемогущего.

Мара стряхнула оцепенение и подавила скорбь, нахлынувшую при мысли, что она лишена даже возможности попрощаться с сыном. Рассудок говорил: если Всемогущие вознамерились начать против нее враждебные действия, то уже не имеет значения, будет ли ее мальчик дома или в пути. Однако и материнским инстинктом нельзя было пренебрегать, а он настоятельно требовал: детей нужно отправить как можно скорее и как можно дальше. Она отвела глаза от пустого дверного проема, через который удалилась кормилица с Касумой на руках, и хлопнула в ладоши, подзывая раба-скорохода:

– Вызови советников. Быстро.

Она собралась было послать также за горничной, чтобы та принесла чистое платье и гребень, но передумала.

Одних лишь браслетов у нее на запястьях было достаточно, чтобы произвести впечатление даже на императрицу. Вдобавок Мара усомнилась, хватит ли у нее самообладания, чтобы вытерпеть хотя бы одну лишнюю минуту ради приведения спутанных волос в порядок.

Прилагая все силы, чтобы не выдать волнения, Мара покинула уютный садик, примыкающий к ее покоям. Она торопливо проследовала по сумрачным коридорам, где под ее шагами поскрипывали вощеные половицы; этот звук казался странным после каменных полов, к которым она успела привыкнуть в северном дворце на берегу озера.

В каждом усадебном доме имелось помещение, где на полу был выложен особый узор; именно это место предназначалось для черноризцев, использовавших для своего прибытия магические средства. Убранство таких помещений могло быть простым или вычурным, но символ вызова был единственным для каждой семьи. Через низкий дверной проем Мара вошла в комнату, имевшую форму пятиугольника. Она заняла место рядом с мозаичным рисунком из зеленых и белых плиток, изображавшим птицу шетра – геральдический символ Акомы. В комнате уже находились Сарик и Чибариз – хадонра, назначенный Джайкеном для управления родовым поместьем Мары. Лишь коротким кивком она смогла ответить на их поклоны. Явившийся через несколько секунд Люджан тяжело дышал, его взгляд был настороженным и рука плотно сжимала рукоять меча.

Гонг прозвучал второй раз, означая миг прибытия. Порыв потревоженного воздуха взъерошил волосы Мары и качнул перья официального плюмажа Люджана. Мара стиснула зубы и заставила себя смотреть прямо перед собой.

В центре мозаичного рисунка стоял бородач в коричневой одежде без всяких украшений. Кожаный пояс с медной пряжкой, какие в ходу у варваров, перехватывал на талии хламиду, но не шелковую, а шерстяную. Он был обут в сапоги, а не в сандалии, и от жары его бледное лицо покраснело.

Сарик и Люджан заколебались, не завершив поклона. Они ожидали увидеть человека в черном. Всемогущего из Ассамблеи. Никто и слыхом не слыхивал о маге, который носил бы что-то другое вместо традиционной черной хламиды, и, уж конечно, никто из них не щеголял бородой.

Мара поклонилась по всей форме, но постаралась по возможности замедлить это движение, чтобы выиграть время для размышления. Хотя Город Магов и находился севернее Онтосета, там не бывало таких холодов, чтобы кто-либо кутался в шерстяные одежды. Только одной причиной можно было объяснить странности в одеянии ее визитера: он не был цурани по рождению. Месяц тому назад, повинуясь наплыву чувств, Мара отослала письмо через магический коридор, и, как видно, оно дошло до адресата. Перед ней стоял маг-варвар Миламбер, чья мощь, разбушевавшаяся в час его гнева, уничтожила обычай Имперских игр.

Хотя разгадка и была найдена, страх Мары не ослабевал. Верования мидкемийцев были ей мало известны. На ее глазах бесчинствовали грозные стихии, послушные воле мага, но все это кончилось его изгнанием из Ассамблеи, где он приобщался к науке чародейства. Возможно, он еще хранит верность Ассамблее, да и от его переменчивого нрава можно ждать чего угодно. Даже быстрое появление мага как отклик на ее сбивчивое, невразумительное послание давало повод для беспокойства: ведь Мара не рассчитывала на что-то большее, чем ответное письмо.

Хотя Миламбера привела сюда не какая-либо миссия, напрямую связанная с решениями Ассамблеи, не существовало никаких гарантий, что он не станет действовать в интересах своих цуранских собратьев. После его изгнания всякое случалось в отношениях между мирами, и порой он действовал заодно с магами Империи.

Мара выпрямилась, завершив свой поклон.

– Всемогущий, – начала она, делая все, чтобы ее голос звучал ровно, – ты оказываешь честь моему дому.

В темных глазах мага мелькнуло нечто похожее на скрытую усмешку.

– Я не Всемогущий, госпожа Мара. Зови меня просто Паг.

На лбу Мары прорезались морщинки.

– Я ошиблась? Разве твое имя не Миламбер?

Паг ответил с непринужденностью, столь свойственной большинству мидкемийцев:

– Так называли меня раньше. Но я предпочитаю, чтобы меня знали под именем, данным мне на родине.

– Прекрасно, Паг. – Мара представила ему первого советника и военачальника. Затем, так и не решив, как ей следует держаться, и не желая первой открывать карты, она прибегла к светской учтивости:

– Могу ли я предложить тебе подкрепиться с дороги?

Внимание Пага снова обратилось к ней; в его глазах читался неподдельный интерес. Но руки, которые когда-то отдали город во власть неодолимых сил разрушения, сейчас были мирно опущены вниз. На вопрос он ответил легким кивком.

Мара провела его по деревянной лестнице, через полутемные внутренние коридоры в парадный зал. Сарик, Люджан и здешний хадонра следовали за ними в подобающем отдалении; всеми троими владело безмерное любопытство и благоговение, граничащее с ужасом. Первому советнику Акомы не раз доводилось выслушивать за кружкой квайета рассказы кузена о разрушениях на Имперских играх. Люджан передвигался чуть ли не на кончиках пальцев, подтянутый и настороженный, понимая: случись что-нибудь – он не отважится прибегнуть к оружию против человека столь беспримерной мощи. Сарик пожирал глазами мага из варварского мира и при этом слегка морщил нос, принюхиваясь к странным запахам дыма березовых поленьев и свечного жира – запахам, которые словно въелись в одежду посетителя. По меркам цурани, Паг был человеком среднего роста; значит, у себя на родине он считался бы низкорослым. На первый взгляд в его облике не было ничего исключительного, и только глаза поражали непроницаемой глубиной и не позволяли забывать о силах, которые таились за этой заурядной внешностью.

Когда они прошли через широкие двери парадной залы, Паг промолвил:

– Как жаль, госпожа Мара, что ты сейчас пребываешь не в своей обычной резиденции. Я много слышал о палате собраний во дворце Минванаби, когда еще жил в Империи. Рассказы произвели на меня огромное впечатление. – И вполне дружелюбным тоном поведал:

– Ты знаешь, я ведь тоже обзавелся поместьем, воспользовавшись собственностью погибшей династии. Это земли, прежде принадлежавшие семье Тускаи, севернее Онтосета.

Мара взглянула на своего гостя, встретив его пытливый, буравящий взор. Может быть, этими словами он давал понять, что ему известны некоторые особенности ее свиты? Например, что ее ближайшие сподвижники – военачальник, первый советник и Мастер тайного знания – в прошлом служили у властителя Тускаи? Но что же у него на уме?

Между тем маг из мира варваров отвел глаза от ее лица и с интересом осматривал помещение, где предки Мары, хозяева Акомы, принимали важных гостей и вершили правосудие. Как в большинстве усадебных домов цуранских правителей, этот зал имел выход с двух противоположных сторон на затененную галерею. Потолки представляли собой набор сводчатых балок, крытых поверх досок черепицей; вощеный паркет во многих местах был заметно повытерт ногами обитателей за несколько веков.

– Впечатляет, – поделился маг своими наблюдениями, выразительным взглядом указывая на военные знамена, ровными рядами развешанные на потолочных балках. – Насколько я могу судить, твоя семья – одна из древнейших в Империи. Он улыбнулся и сразу словно помолодел. – Полагаю, что во втором поместье ты, как только стала его хозяйкой, заменила все убранство дома. Говорят, вкусы у покойного властителя Тасайо были отвратительны.

Его безмятежный тон светской болтовни принес Маре некоторое облегчение, и за это она была благодарна таинственному гостю.

– Так оно и есть, – откликнулась она столь же непринужденно. – Мой покойный неприятель предпочитал подушки из кожи и меха и столики, инкрустированные костями. Чуть ли не все стены были украшены мечами: их оказалось больше, чем насчитал Джайкен в арсенале Минванаби, а из шелка там были только боевые знамена и парадная амуниция. Но каким образом ты узнал так много о моих врагах, которые вдобавок уже давно мертвы?

Паг рассмеялся столь чистосердечно, что было невозможно не разделить с ним веселье.

– Хочокена. Старый сплетник по обязанности присутствовал при ритуальном самоубийстве Тасайо. Ты, может быть, помнишь, что он – человек весьма дородный. В его письмах ко мне то и дело попадались жалобы на то, что в доме Тасайо даже сесть некуда: всюду жесткие и узкие сиденья, пригодные разве лишь для солдата в боевых доспехах.

Мара улыбнулась:

– Кевин из Занна часто повторял, что самые скромные наши одежды у вас на родине сочли бы кричащими. На это можно возразить, что, когда речь идет о хорошем или дурном вкусе, многое зависит от точки зрения. – Властительница Акомы жестом предложила гостю пройти к подушкам, где подобало сидеть хозяину дома во время приемов. – Мне понадобилось много лет, чтобы это усвоить, и все-таки даже усвоенное часто забывается.

Паг подождал, пока Люджан помог госпоже сесть, и только после этого уселся сам. Будучи Всемогущим, он имел право садиться первым, но сейчас он держался с удивительной скромностью. Маре даже трудно было поверить, что этот приветливый и учтивый посетитель – тот самый человек, что, являя собой живое воплощение гордости и могущества, в одиночку сокрушил прежнего Имперского Стратега. Сарик и Люджан уселись на свои места, после того как маг удобно расположился на подушках. Управляющий поместьем, не привыкший к обществу столь важных персон, имел такой вид, будто стоит перед судом, обвиненный в государственной измене.

Без какого-либо промедления слуги внесли подносы с угощением – мясом, сыром и фруктами. Другие доставили горячую воду и разнообразные прохладительные напитки. Паг положил себе на тарелку нарезанный йомах и, прежде чем вымуштрованные придворные Мары успели предложить ему какое-либо питье, наполнил свою чашку жидкостью, которая, по его предположению, должна была оказаться чокой. Он сделал глоток, и его глаза изумленно округлились.

– Чай?!

Мара разволновалась:

– Ты хотел бы чего-нибудь другого? Мой повар очень быстро приготовит чоку. Всемогущий, если только ты пожелаешь.

Паг успокаивающим жестом поднял руку:

– Нет-нет, чай – это прекрасно. Я просто удивился, что он здесь оказался.

– Потом, слегка прищурившись, он добавил:

– Хотя, судя по всем донесениям, когда имеешь дело с властительницей Акомы, не стоит ничему удивляться.

Почувствовав внезапную неловкость – главным образом порожденную мыслью о том, что ему известны ее дела в Мидкемии, – Мара набрала в грудь воздуха и выдохнула:

– Всемогущий…

Паг не дал ей договорить:

– Прошу тебя… Когда Ассамблея предложила мне вступить в ее ряды, я отказался от этого титула. – Заметив, как удивленно поднялись брови Сарика, мидкемийский маг кивнул. – Да. Они отменили указ о моем изгнании после схватки с Врагом, который угрожал обоим нашим мирам. Кроме того, теперь я считаюсь принцем, поскольку принят в королевскую семью. Но я – Паг, чародей из Стардока, и предпочитаю этот титул любому другому. – Он подлил себе еще чаю и слегка ослабил шерстяной ворот. – Как поживает Хокану? Я не видал его со времени… – он нахмурился, вспоминая, – со времени битвы у Сетанона.

Мара вздохнула:

– Он здоров, но ему приходится улаживать нескончаемые свары между соперничающими кузенами: он недавно унаследовал отцовский титул.

Сожаление промелькнуло в глазах Пага, и он отставил чашку.

– Камацу был одним из лучших людей вашей страны. Многим будет его недоставать. В определенном смысле я признателен ему за то, что моя судьба сложилась так, а не иначе. – Потом, словно желая отделаться от неприятных дум, Паг усмехнулся. – Хокану питает такую же страсть к лошадям, которая отличает его брата?

Мара покачала головой:

– Он любит верховую езду, но далеко не так, как Касами. – Тихо и печально она договорила:

– Или Айяки.

При этом на лице у Пага выразилось неподдельное сочувствие; такая же открытая, варварская симпатия часто вызывала растерянность у тех, кто был знаком с Кевином.

– Смерть твоего сына, Мара, была настоящей трагедией. У меня самого сын примерно такого же возраста. Он так полон жизни… – Гость смолк и от смущения начал теребить рукава своей ризы. – Ты выказала такую силу духа… не очерствела, не ожесточилась.

Мара была поражена – как хорошо этот маг-варвар осведомлен о ее делах и горестях. Она метнула взгляд в сторону Сарика, который, казалось, вот-вот позволит себе какое-нибудь неуместное высказывание. Ей следовало заговорить первой, пока смелость не окончательно ее покинула.

– Паг, – приступила она к делу, хотя ей и непросто было обращаться к магу столь по-свойски, – я послала тебе то письмо в минуту отчаяния.

Паг сложил руки, засунув их в рукава, и тихо предложил:

– Вероятно, будет благоразумнее начать с самого начала.

Мара посмотрела ему в глаза. И ей показалось, что глазам этим открыты пространства более обширные, чем может охватить человеческий разум, и ведомы утраты более ужасные, чем потеря ребенка для матери. Маре как будто приоткрылся краешек тайны этого человека, который сейчас держался как говорливая тетушка, но в котором были сокрыты невообразимые силы. Властительница Акомы не могла забыть ту одинокую фигуру в черном, чья мощь разрушила Имперскую Арену – гигантское каменное сооружение, строительство которого потребовало десятилетий. Сотни людей погибли и тысячи были изувечены ошеломляющим ударом стихий только потому, что Миламбер, этот чародей, возмутился жестокостью сражения, затеваемого на потеху толпе. Несмотря на его будничный облик и приветливое обращение, он был магом высочайшего ранга. Мару пробрал озноб.

Но нельзя было упускать из виду и другое: Паг в одиночку бросил вызов традициям и был осужден на изгнание за поступки, которые Ассамблея не могла одобрить. Если Акоме требуется защита, то, может быть, именно в его руках окажется ключ к полезным знаниям.

Мара решила рискнуть всем. Она отпустила Люджана и советников и, оставшись наедине с магом, открыла ему душу. Она начала рассказ с того года, когда гибель отца и брата вынудила ее взять в свои руки бразды правления домом предков, и поведала о последовавших за этим триумфах и поражениях Акомы. Она говорила без пауз, надолго позабыв про чай и фрукты; в конце она рассказала о раздоре между ней и Анасати – раздоре, который привел к вмешательству Ассамблеи.

Паг часто прерывал ее рассказ вопросами и просил, чтобы она пояснила какую-то мысль или сообщила дополнительную подробность; в других случаях он хотел уточнить, какие мотивы стояли за тем или иным действием. Мару поражала цепкая память собеседника, ибо он то и дело требовал новых сведений о чем-то, что было мельком упомянуто более получаса тому назад. Когда она коснулась последних изысканий Аракаси, предпринятых в связи с необъяснимыми пробелами в хрониках цуранской древности, вопросы Пага стали еще более острыми.

– Почему ты захотела моей помощи в этих делах? – спросил он наконец обманчиво мягким тоном.

Мара поняла, что сейчас не нужно ничего, кроме полнейшей честности:

– Время шло, и становилось все более ясно: Ассамблея ополчилась против меня не ради сохранения мира, а для противодействия переменам в Империи. Всемогущие держали в узде народы, населяющие нашу страну, не давая им двигаться вперед, и это продолжается уже более тысячи лет, если мой Мастер тайного знания не ошибается в своих расчетах.

Мара понимала, что ее могут осудить и уничтожить за столь дерзкие обвинения, но она полностью отбросила всяческие колебания. Если она не воспользуется этой возможностью раздобыть ценные для нее знания – Акоме придет конец. Она заставила себя подобрать точные слова, в которых был выражен смысл ее жизни с тех пор, как погиб Айяки:

– Знакомство с вашим мидкемийским образом мыслей помогло мне увидеть, что освященные временем традиции, которые мы, цурани, почитаем превыше всего, становятся разрушительными и ведут к застою. Со времен Золотого Моста мы превратились в жестоких людей. Взамен человеческих достоинств мы возвели на пьедестал сложные кодексы чести и окостенелое кастовое устройство. Я хотела бы стать свидетельницей перемен, я хотела бы, чтобы безжалостная политика уступила место личной чести. Я хотела бы, чтобы наши властители стали ответственными за свои деяния, и, чтобы наши рабы обрели свободу. Но я подозреваю, что, Ассамблея пойдет даже против Света Небес, если он сделает эти перемены целью своей политики.

Взглянув на чародея, Мара обнаружила, что он сидит, уставившись глазами в пустую чашку. Лучи предзакатного солнца заливали деревянные полы; куски сыра на подносах сплавились. Часы протекли незаметно. Мара была вынуждена признать, что расспросы мидкемийского мага не только вынудили ее раскрыть больше, чем она собиралась, но и ей самой помогли более четко выразить собственные соображения, привести в порядок рассудок и точно обрисовать задачи, требующие решения. Преисполнившись к нему еще большим благоговением, чем прежде, Мара стиснула руки. В тревоге, сжигающей ее как жар лихорадки, Мара ожидала ужасного приговора – или бесценного дара, каким могла стать его помощь.

В парадном зале все замерло: только легкий ветерок шевелил военные знамена. Наконец Паг нарушил молчание:

– Сказанное тобой заставило меня вспомнить некие вещи, которые я чувствовал… нет, которые я делал. Мара тревожно призналась:

– Я не совсем поняла…

Паг улыбнулся:

– Давай для простоты скажем так: Ассамблея полна противоречий и разногласий. Со стороны сообщество магов может выглядеть как монолитная группа, которая лишь время от времени вмешивается в дела Империи, но большей частью держится особняком. – Он выразительно жестикулировал, что вообще было свойственно людям из его народа. – Такое представление весьма далеко от истины. В любой ситуации каждый Всемогущий может действовать так, как сам считает нужным. Вместе с тем в основу его обучения и воспитания было положено понятие о служении Империи.

Мара кивнула.

Их взгляды встретились; в его темных глазах читалась ирония, которую можно было бы истолковать как насмешку, не будь предмет их разговора столь серьезным.

– Однако, – продолжал он, – порою бывает так, что даже два мага не могут столковаться насчет того, какой именно способ послужить державе окажется наилучшим. Редко, но все-таки случается, что подобные разногласия порождают раздор.

Мара отважилась высказать предположение:

– Значит, некоторые из Всемогущих могут и не одобрить вмешательство в мою войну против Анасати?

– Но они оказались бы в меньшинстве, – признал Паг. Вероятно, на него нахлынули воспоминания об изгнании из Ассамблеи. – Я также уверен, что другие сочли бы твою смерть самым быстрым способом распутать этот узел. – Обдуманно подбирая каждое слово, он не подтверждал, но и не опровергал ее рассуждений о влиянии Ассамблеи на развитие Империи. По существу, он мало открыл ей нового по сравнению с тем, что сказал Фумита на похоронах Камацу.

Мара ничем не выразила разочарования, когда Паг встал с явным намерением завершить беседу. Чувствуя, что ускользает последняя надежда на помощь, готовая бороться до конца, она в отчаянии выпалила:

– Я писала тебе… потому что, может быть, ты знаешь, как я могла бы защитить себя от Ассамблеи, если в том возникнет нужда.

– Я думал об этом. – Теперь в его голосе звучал металл. Сцепив пальцы в широких рукавах, он пристально вглядывался в лицо Мары, пока она также поднималась с подушек. – Проводи меня до геральдического узора.

Мара жестом отослала слуг, которые явились, чтобы собрать подносы с едой, и двоих воинов, стоявших на страже у наружной двери и двинувшихся было за госпожой, чтобы составить ее эскорт. Чтобы покинуть Акому, Пагу вовсе не требовалось перебираться из зала в комнату прибытия: маг мог исчезнуть из любого помещения, и Маре это было известно. Она догадалась, что его просьба порождена желанием остаться с ней наедине. Когда они перешли из парадного зала в более темный внутренний коридор, Паг коснулся ее плеча и поманил ее поближе к себе.

– Почему ты так озабочена своей безопасностью, Мара Акома? – Более мягким тоном он добавил:

– Будь ты послушным, не причиняющим хлопот родителям ребенком, тебе и в голову не пришло бы бояться наказания.

В лучшие времена Мара могла бы улыбнуться в ответ на это сравнение.

– Последний агент, которого я послала в имперские архивы для исследования значительных расхождений в финансовых документах, относящихся к определенным историческим периодам, был уничтожен Ассамблеей у всех на виду.

– В знании может таиться опасность, Мара Акома, – откликнулся маг.

Он не спросил, какие годы истории Империи интересовали ее агента; не полюбопытствовал, какие сведения удалось раскопать; его молчание лишь усилило страхи Мары. Идя бок о бок рядом с гостем, она перешагнула порог комнаты прибытия. Паг повернулся и закрыл дверь. Она не увидела, какую фигуру он очертил руками в воздухе, но по коже у нее пробежал озноб, словно ее коснулось дуновение холодного ветра, и она поняла, что Паг вызвал какие-то чары. Он выпрямился; лицо его было серьезным и суровым.

– В течение нескольких минут никому, даже самым одаренным из моих былых собратьев, не удастся услышать то, что ты скажешь.

Краска сбежала с лица Мары.

– Всемогущие могут слышать, что происходит в моем парадном зале?

Паг улыбнулся, словно желая ее подбодрить:

– Вероятнее всего, большинство из них не вздумает и пытаться: это считается дурным тоном. Хотя я не могу поручиться, например, за Хочокену, если он сочтет повод достаточно важным. Он большой любитель совать нос в чужие дела. – Последнее замечание было произнесено с явной симпатией, и Мара подумала, что, должно быть, тучный чародей относился к числу друзей и сторонников Пага после катастрофы на Имперской Арене. Может быть, этот Хочокена и к Акоме относится с большим сочувствием, чем другие черноризцы.

От этих размышлений Мару оторвал следующий вопрос Пага:

– Мара, ты понимаешь, что перемены, ради которых ты трудишься, поставят всю Империю с ног на голову?

Безмерно уставшая от напряжения, Мара прислонилась к обшитой деревянными панелями стене и уставилась взглядом на символическое изображение птицы шетра, выложенное мозаичной плиткой на полу.

– Так что же, мы будем продолжать жить как жили, подчиняясь власти тех, кто убивает детей? И при нашем попустительстве рабство будет унижать и калечить достойных людей, когда их таланты и добродетели заслуживают лучшей участи? Джиро из Анасати и партия, которую он возглавляет, сумеют добиться, чтобы судьбу Империи решали мелкие свары посредственных правителей? Может быть, это звучит как ересь, но я не могу больше верить, что люди обречены влачить столь бессмысленное существование с благословения богов.