Текст книги "Хозяйка Империи"

Глава 10. АССАМБЛЕЯ

Аймака улыбнулся.

Он потер ладони, как иногда делает озябший человек, хотя день был жарким. На самом деле первый советник дома Анасати пребывал в величайшем возбуждении. «Наконец-то, наконец», – пробормотал он себе под нос. Наклонившись, он выхватил из множества писем и донесений, разбросанных в кажущемся беспорядке, засаленный клочок бумаги, испещренный неразборчивыми значками, на первый взгляд не имеющими смысла.

Но эти закорючки образовывали весьма хитроумный шифр, и послание, доставленное Чимаке в столь неприглядной форме, извещало его о долгожданном повороте событий, который он сам готовил, ради которого не спал ночами, вынашивая планы, и который давно уже стал делом его жизни.

Не обращая внимания на вопросительно поднятые брови своего секретаря, Чимака поспешил к господину.

В жаркие полуденные часы Джиро не занимался делами. Он не устраивал себе сиесту и не развлекался, как это было заведено у многих властителей, сладострастными играми с куртизанками. У Джиро были аскетические вкусы. Он считал, что женская болтовня отвлекает от важных раздумий и потому досаждает. Она досаждала ему настолько сильно, что однажды, повинуясь минутной прихоти, он приказал, чтобы все его незамужние родственницы посвятили себя служению богам и удалились в различные монастыри.

Вспомнив об этом, Чимака захихикал. Девочки уже не нарожают сыновей, которые могли бы со временем стать соперниками, так что решение господина, пусть даже и скороспелое, было весьма мудрым. Джиро инстинктивно предпочитал уединение. В этот час его обычно можно было найти в ванне или же застать за чтением на прохладной тенистой галерее, соединяющей библиотеку с помещением переписчиков.

На стыке двух внутренних коридоров, где в дневные часы не горела ни одна лампа и стоял привычный запах воска и масла, используемых для натирки полов, Чимака остановился и принюхался.

– Сегодня не в ванне, – пробормотал он, ибо не мог учуять даже самого слабого следа ароматов, остающихся в воздухе после рабов-банщиков. Утонченность властителя порой доходила до мании. Джиро любил, чтобы его пища была приправлена специями, сохраняющими свежесть дыхания, а в воду для купания обязательно добавлялись его излюбленные благовония.

Воздух на галерее оставался прохладным даже в самую жаркую погоду благодаря старым, раскидистым деревьям уло, высаженным вокруг библиотеки. Джиро сидел на каменной скамье со свитком в руках; другие свитки были как попало разбросаны у его ног. При нем состоял глухонемой раб, готовый исполнить любое его пожелание. Однако пожелания Джиро были на удивление скромны. Лишь изредка ему требовался стакан прохладительного питья. Как правило, он сидел и читал, пока жара не начинала спадать; тогда он вызывал своего хадонру для обсуждения хозяйственных дел поместья. В другие дни он приглашал поэтов и слушал, как они декламируют стихи, или же прогуливался в прелестном саду, устроенном во вкусе его прабабушки; он придирчиво следил за тем, чтобы садовники сохраняли этот уголок усадьбы в первоначальном виде.

Погруженный в чтение, Джиро не сразу обратил внимание на дробный стук сандалий Чимаки. Услышав наконец этот звук, властитель поднял глаза с недовольным видом человека, которому помешали заниматься важным делом. Он сердито сдвинул брови и застыл на месте в надменно-выжидательной позе. Этот величавый вид быстро сменился выражением покорности судьбе. Из всех приближенных Джиро Чимака был самым непокладистым. Его невозможно было отослать прочь, не втянувшись в пререкания, унизительные для главы дома Анасати. Властителю Джиро почему-то претило отдавать точные приказы; в этом было что-то плебейское, а он гордился своей утонченностью – небольшая дань суетности, которую Чимака быстро научился обращать себе на пользу.

– Ну что там у тебя? – устало вздохнул Джиро, однако быстро отбросил и эту маску, когда увидел, что советник улыбается такой широкой улыбкой, которую приберегал для особо радостных новостей. Тут уж расцвел и властитель Анасати.

– Мара?! – догадался он. – Она вернулась домой и, надеюсь, обнаружила, что положение у нее незавидное?

Чимака помахал в воздухе шифрованным посланием:

– Именно так, господин, и даже более того. Я только что получил донесение от нашего шпиона, внедренного в курьерскую службу Хокану. Теперь мы располагаем самыми точными сведениями о том, как она собирается развертывать свои отряды.

Тут первый советник дома Анасати несколько помрачнел: он вспомнил, каких трудов ему стоило разгадать шифр личной переписки Хокану.

Словно почувствовав, что за этим может последовать целая лекция о мелочах, недостойных его внимания, Джиро постарался вернуть беседу к более существенным предметам:

– И что?

– И что? – Какое-то мгновение Чимака казался сбитым с толку, но быстро преодолел растерянность. – И наша уловка сработала.

Джиро нахмурился. Вечно этот Чимака воображает, что он, Джиро, будет утруждать себя – следить за ходом запутанных мыслей советника без каких-либо дополнительных пояснений.

– О какой именно уловке ты говоришь?

– Ну как же, о той, которая связана со строителями осадных машин, и о плане игрушечника. Властительница Мара считает, что сумела нас одурачить, когда подослала мнимых работников. Она не подготовлена к нападению на наши силы, которые размещены на позициях для штурма Кентосани. – Он сделал презрительный жест. – О, она заморочила голову своему супругу, уговорив его вызвать на подмогу с севера отряды Шиндзаваи. Она-то намерена напасть на наш северный фланг, поскольку надеется, что ее лазутчикам удалось скрытно переделать устройство наших баллист и первые же выстрелы этих машин посеют хаос и смерть в наших боевых порядках…

– А баллисты нас не подведут, – продолжил Джиро; на его узком лице наконец изобразилось удовольствие. – Враги будут биться головами о древние фортификационные сооружения, а наши люди к этому времени будут уже внутри крепости! – Он издал короткий лающий смешок. – Отряды Шиндзаваи явятся в Кентосани только затем, чтобы присягнуть новому Императору!

– И похоронить мальчика-наследника, – подхватил Чимака. Он снова потер руки. – Теперь о Джастине. Какой легендой будем маскировать его гибель? Объявим, что его придавило рухнувшей стеной? Или что его приняли по ошибке за слугу и передали работорговцу в качестве военной добычи? В невольничьих загонах с мальчиком могут случиться самые разные неприятности.

Джиро неодобрительно поджал губы. Ему были неприятны разговоры о насилии, которые он считал грубыми: все его детство было омрачено отвратительными выходками младшего братца, Бантокапи, который вечно задирал его, пользуясь своим преимуществом именно в грубой силе. И до сих пор он терпеть не мог рассуждений о жестоких расправах.

– Я хочу, чтобы это сделали быстро и точно, не причиняя лишней боли; вполне достаточно будет случайного дротика, – резко распорядился он. Затем его тон изменился, и он задумчиво проговорил:

– А вот Мара… Если она попадется в руки наших отрядов живой – это будет совсем другое дело.

На этот раз настала очередь Чимаки оторопеть. Будучи достаточно цурани, чтобы не гнушаться устройством пыток или казней для мужчин – если такие меры требовались для дела, – он все-таки не испытывал удовольствия при мысли о том, чтобы причинить боль Слуге Империи. Но каждый раз, когда заходила речь о властительнице Маре, Чимаку пробирал озноб, стоило ему взглянуть в глаза хозяина.

– С твоего разрешения, господин, я отошлю последние сведения о развертывании войск Акомы и Шиндзаваи твоему военачальнику Омело.

Джиро ответил вялым жестом согласия; сейчас его мысли были заняты только местью.

Едва дождавшись этого разрешения, Чимака попятился, отвешивая поклоны; его дух сразу воспрянул. Прежде чем Джиро снова взялся за свиток и погрузился в чтение, его первый советник уже быстро удалялся, взвешивая в уме возникающие комбинации и не замечая, что бормочет вслух.

– Эти бывшие воины Минванаби, которые не присягнули на верность Маре… в те времена, когда ей присвоили титул Слуги Империи… – прикидывал он и так, и этак очередную возможность. Его глаза светились дьявольским блеском. – Да. По-моему, сейчас самая пора вызвать их из того пограничного гарнизона и с их помощью усилить смятение в стане наших врагов.

Чимака прибавил ходу, громко насвистывая, – он мог себе это позволить, поскольку отошел далеко от хозяина и тот уже не мог его слышать.

– Боги, – шепнул он, на время оборвав свист, – чем была бы жизнь без политики?

***

Империя скорбела. После объявления о смерти Ичиндара с грохотом закрылись ворота Имперского квартала и на стенах взвились предписанные обычаем красные траурные знамена. По сухопутным дорогам и судоходным притокам реки Гагаджин сновали многочисленные гонцы. Гонги и колокольчики из редких металлов, имеющиеся во всех храмах каждого из Двадцати Высших Богов, прозвонили по девяносто одному разу, в честь каждого из предшественников Ичиндара на престоле Цурануани. Город был закрыт для торговли на двадцать дней траура, и все купеческие лавки и ларьки – за исключением тех, которые были необходимы для поддержания жизни горожан, – стояли с запертыми дверями, запечатанными красными лентами.

Притихли улицы внутри Кентосани; не было слышно пронзительных криков торговцев едой и водоносов; приглушенно звучали молитвенные песнопения жрецов у алтарей храмов. Беседы на улицах по традиции были запрещены, и даже нищим, имеющим лицензию на занятие попрошайничеством, приходилось прибегать к пантомиме, чтобы выклянчивать подаяние. Красный бог Туракаму заставил замолчать Глас Неба на земле, и, в то время как набальзамированное тело Ичиндара в церемониальном облачении и при всех регалиях было выставлено для всеобщего обозрения на роскошном помосте среди горящих свечей в окружении жрецов, Священный Город безмолвствовал, молчанием выражая благоговение и печаль.

На двадцать первый день полагалось перенести покойного Императора на погребальный костер, и, после того как остынет пепел, возвести на золотой трон избранного преемника, назначенного жрецами Высших и Младших Богов.

А в ожидании этого дня бурлили заговоры и армии собирались в кулак. Ассамблея не оставалась в стороне от хлопот и тревог человеческих.

За городскими воротами покачивались на якорях вдоль фарватера или теснились у причалов Силмани и Сулан-Ку торговые баржи и барки, вынужденные дожидаться окончания траура, чтобы попасть в Кентосани. Цены за аренду места в прибрежных складах взлетели до немыслимой высоты, потому что торговцы перехватывали друг у друга возможность пристроить в надежное укрытие свои скоропортящиеся или слишком дорогие товары, которые рискованно было держать на судне без надежной охраны. Менее удачливые приказчики торговались за место на частных чердаках или в погребах, а самые невезучие теряли свои товары в набегающем приливе войны.

Собирались кланы; вооружались гарнизоны отдельных властителей. Над дорогами клубилась пыль, поднятая в воздух тысячами ног. На реках становилось тесно: грузовые баржи и военные корабли образовывали целые флотилии, и казалось, что любое судно, способное передвигаться с помощью шестов или весел, занято сейчас перевозкой воинов. Туго приходилось купцам, когда все добро, предназначенное для продажи, целиком сбрасывалось за борт, чтобы освободить место для иного груза – воинских частей. Убытки подстерегали и уличных торговцев: придорожный обмен часто производился принудительно под угрозой меча или копья. Страдали земледельцы. Богатые жаловались на дороговизну, купцы – на разорительные убытки, тогда как беднейшие голодали и беспокойными толпами слонялись по улицам.

Властители, которые могли бы отрядить патрули для успокоения масс и наведения порядка, пребывали неизвестно где, рассылая своих солдат на помощь одной либо другой партии, а то и устраивая вылазки против своих личных неприятелей, чьи гарнизоны были ослаблены в результате отправки значительной их части к месту ожидаемого большого сражения. В бедных кварталах назревала угроза бунта, тогда как спекулянты жирели, взвинчивая цены.

Различные партии вооружались и объединялись между собой в огромные армии, и все-таки среди всех домов, пославших солдат к стенам Кентосани, подозрительным казалось отсутствие знамен трех знаменитых семей: зеленого знамени Акомы, синего – Шиндзаваи и красного с желтым – Анасати.

***

В Городе Магов, в заваленном свитками и книгами кабинете, где, казалось, главным предметом обстановки был пышущий жаром глиняный самовар явно иноземного происхождения, сидел Всемогущий по имени Шимони, охватив костлявыми пальцами чайную чашку. Он пристрастился к мидкемийскому напитку со всем многообразием его вкусовых оттенков, и слуги следили, чтобы жаровня, находившаяся в недрах чайного сосуда, и днем и ночью была полна тлеющих углей. Подушки, на которых он сидел, были тонкими и жесткими, в соответствии с его аскетическими склонностями. Перед ним стоял низкий трехногий столик, столешница которого была выложена смотровыми хрустальными плитками. В толще этих плиток, сменяя друг друга, возникали изображения формируемых военных лагерей.

Ненадолго появившаяся картинка позволила увидеть Мару и Хокану, беседующих с советниками, а потом ее сменила сцена, в которой бурно жестикулирующий Джиро убеждал в чем-то одного из властителей клана Омекан; губы у того были упрямо сжаты, и вся его поза выражала несогласие с вельможным собеседником.

Шимони вздохнул и возбужденно забарабанил пальцами по остывающей чашке.

Но не он, а Фумита, сидевший в тени, напротив хозяина кабинета, высказал вслух очевидную мысль:

– Они никого не одурачат, и уж во всяком случае не нас. Каждый ждет, чтобы другой сделал первый ход, – чтобы при нашем появлении можно было сказать: «Мы только защищались».

Из двух магов ни один не поделился с другим печальным, но несомненным выводом: несмотря на их личное сочувствие радикальным замыслам Мары, Ассамблея в целом была настроена против нее. Акома и Анасати заставили зазвучать горны войны. Развернули или нет Мара и Джиро свои церемониальные штандарты, объявили или не объявили формально о своих намерениях, обратились или нет к жрецу бога войны с просьбой взломать каменную печать на дверях храма Джастура – теперь уже не имело значения. Все партии, кроме самых мелких, так или иначе примкнули к Анасати или к Акоме. Ассамблея Магов неизбежно будет вынуждена действовать. Между Фумитой и Шимони повисло тягостное молчание, но тут в наступившей тишине из-за двери послышалось знакомое гудение, за которым последовал сильный удар, потом быстрая поступь, и наконец деревянная задвижка отскочила.

– Хочокена, – сказал Шимони, спрятав свои глубокие глаза за лениво полуопущенными веками. Он поставил чашку, слегка взмахнул рукой, и тогда картинки в смотровом хрустале затуманились и померкли.

Фумита поднялся на ноги.

– Хочо в спешке – это может означать только одно: в Палате набралось уже достаточно наших собратьев, чтобы можно было принимать решения, – предположил он. – Пора и нам тоже отправиться туда и составить ему компанию.

Дверь со скрипом отворилась, и в кабинет Шимони протиснулся краснолицый Хочокена, хотя с его объемистым животом это оказалось не очень просто.

– Вы бы лучше поторопились. Там, внизу, один умник только что предложил выжечь дотла половину населения провинции Зетак.

Фумита прищелкнул языком:

– И при этом не делать никакого различия между воинами-копьеносцами и крестьянскими семьями, которые готовы бежать куда глаза глядят, лишь бы не оказаться на пути марширующих армий?

– Вот именно, что никакого различия, – подтвердил Хочокена. Отдуваясь и пятясь задом, он протолкнул свое громоздкое тело через дверь снова в коридор и красноречивым жестом предложил Шимони с Фумитой следовать за ним. – И что еще хуже, возражение, которое ты только что привел, оказалось единственным доводом, чтобы отложить голосование. Иначе отыскался бы такой дурень, который вот сейчас, в этот самый миг превратил бы все, что ему на глаза попадется, в дымящиеся руины!

Он устремился вперед по коридору, даже не оглянувшись. Фумита двинулся сразу за ним, чуть ли не наступая на пятки дородного мага.

– Ну, я думаю, у нас достаточно воображения, чтобы придумать еще парочку-другую резонов и задержать их подольше.

Он бросил взгляд через плечо, чтобы взбодрить Шимони, который, казалось, не имел ни малейшего желания ни шагать побыстрее, ни произносить какие-либо слова.

– Ничего не поделаешь, молчаливый друг мой. На этот раз тебе придется витийствовать столь же долго, как и нам, ради помощи правому делу.

Глаза мага-аскета широко открылись; он казался оскорбленным.

– На витийство требуется затрачивать куда больше энергии, чем на пустую болтовню!

Когда взгляд тощего мага переместился на дородного вожака всей тройки, оскорбленным выглядел уже Хочокена. Однако не успел он придумать какой-нибудь язвительный ответ, как Фумита подтолкнул его вперед.

– Побереги свою энергию, – посоветовал он, пряча усмешку за показной торжественностью. – Если кого-нибудь из нас и посетит сейчас прилив вдохновения, так лучше бы сохранить его для Палаты Собраний. Они там, вероятно, готовы в горло друг другу вцепиться, как мидкемийские обезьяны, так не хватало нам еще самим перессориться!

Не вступая в дальнейшие пререкания, все трое поспешили по коридору в Большую Палату.

***

Дебаты, в которых спешили принять участие сторонники Мары, продолжались не один день. Много раз на протяжении всей истории Империи разногласия приводили к расколу Ассамблеи, но никогда еще споры не были столь яростными и не продолжались так долго. Шальные ветры проносились через огромный зал, служивший Палатой Собраний в Городе Магов, куда прибывали все новые и новые чародеи. На расположенных ярусами высоких галереях были заняты почти все места. В последний раз такое случилось, когда шли споры об изгнании Миламбера и упразднении должности Имперского Стратега. Отсутствовали только престарелые Всемогущие, уже впавшие в детство. Из-за многолюдья в Палате становилось душно, но, поскольку в Ассамблее не принято было заканчивать обсуждение или устраивать перерыв, пока не готово окончательное решение, прения продолжались и днем и ночью.

Свет нового утра уже просочился через высокие окна купола, посеребрил лаковые плитки пола, сделал особенно заметной усталость каждого лица и выхватил из темных рядов черноризцев единственный островок, где наблюдалось хоть какое-то движение: в середине огромной Палаты расхаживал туда и сюда тучный маг, обращаясь с речью к почтенному собранию.

Утомление избороздило морщинами и лицо Хочокена. Он взмахнул пухлой рукой и голосом, охрипшим от часов безостановочного упражнения в красноречии, провозгласил:

– И я призываю каждого из вас принять во внимание: начались великие перемены, которые нельзя остановить на середине! – Подняв вторую руку, он хлопнул в ладоши, как бы подчеркивая важность своего утверждения, и некоторые из престарелых черноризцев вздрогнули на своих сиденьях, вырванные из невольной дремоты. – Мы не можем простым мановением руки вернуть Империю к прежним обычаям! Дни всевластия Имперского Стратега отошли в прошлое!

Раздались возмущенные возгласы; многие рвались возразить оратору.

– Пока мы тут тянем время, армии маршируют! – возопил Мотеха, один из наиболее откровенных Всемогущих, не одобрявших политики покойного Ичиндара.

Тучный маг, прекратив хождение, воздел руки, призывая к тишине. По правде говоря, он был даже благодарен за короткую передышку. Горло у него было словно исцарапано песком.

– Я знаю, знаю!.. – Он подождал, пока снова установится тишина, и продолжал:

– Нам оказали открытое неповиновение; многие из вас не устают это повторять. Снова и снова. – Он обвел Палату взглядом, ощущая, как меняется настроение собравшихся, и еще раз подчеркнуто медленно произнес:

– Снова и снова.

Теперь уже самые выдержанные члены Совета ерзали на своих креслах. Спины у них онемели от долгого сидения, и они больше не желали снова успокаиваться и вежливо слушать нескончаемое словоизвержение. Хочокену перебивали выкриками, в которых слышалось уже не просто нетерпение, и многие маги повскакали с мест с самым воинственным видом. Хочокена мысленно признал, что ему придется наконец уступить другим место на ораторской площадке и понадеяться на то, что Фумита или лукавый Телоро смогут найти верную стратегию, чтобы еще больше затянуть препирательства.

– Собратья мои, мы не боги, – отчеканил Хочокена, подводя итог своего утомительного выступления. – Мы обладаем великой мощью, да, но все-таки мы просто люди. Неосторожное насильственное вмешательство с нашей стороны, чем бы оно ни было порождено – досадой или страхом перед неведомым, – лишь углубит пучину бедствий, перед лицом которых стоят сейчас народы Империи. Я призываю вас к осторожности! Какие бы бури ни бушевали вокруг, последствия наших действий будут сказываться долго. Когда же страсти наконец улягутся, не пожалеем ли мы, что разожгли такое пламя, которое даже сами не способны погасить?

Закончив речь, он медленно опустил руки и еще медленнее, шаркающей походкой направился к своему месту. Усталость, которая тяжким грузом легла на его плечи, не была притворной: он успешно занимал ораторскую площадку два с половиной дня.

Дежурный оратор-распорядитель Ассамблеи поморгал, словно не вполне пришел в себя.

– Мы благодарны Хочокене за его мудрость.

В огромной палате поднялся гвалт: десятки черноризцев требовали слова. Под куполом еще не отзвучало эхо возмущенных возгласов, когда Фумита за спиной Шимони потянулся к своему обессилевшему товарищу и шепнул ему на ухо:

– Отлично сработано, Хочо!

Шимони сухо дополнил:

– Возможно, в следующие несколько дней боги благословят нас менее словоохотливым сотрапезником, когда мы соберемся распить кувшинчик вина.

Распорядитель Ходику объявил:

– Слово предоставляется Мотехе!

Пожилой приземистый маг с крючковатым носом, двое кузенов которого были некогда известны под прозвищем Карманные маги Имперского Стратега, встал с места и быстрой поступью проследовал к ораторской площадке; полы его просторной хламиды развевались, когда он поворачивался на ходу. Его цепкие, близко посаженные глаза быстро пробежались по галереям, и, не тратя времени даром, он начал так:

– Хотя всем нам было интересно послушать, как наш собрат Хочокена подробно излагает – причем не в первый раз – историю событий, это ничего не меняет. Даже в эту самую минуту две армии только того и ждут, чтобы померяться силами. Между ними уже возникали стычки, и надо быть последним тупицей, чтобы не распознать эти мошеннические трюки с маскировкой геральдических цветов семей под прикрытием знамен союзников и клановых родичей! Мара Акома нарушила наш эдикт. Даже сейчас, пока мы тут проводим время за разговорами, ее воины маршируют по стране и вопреки запрету провоцируют начало военных действий!

– А почему ее имя упомянуто раньше, чем имя Джиро Анасати? – выкрикнул с места запальчивый Севеан.

Телоро воспользовался нечаянной паузой, чтобы подлить масла в огонь:

– Ты усматриваешь в маневрах этих армий открытое неповиновение. Я решительно настаиваю на том, чтобы мы все помнили: убит Свет Небес! Я обязан возразить, Мотеха: призыв к оружию был вынужденной мерой, ибо так сложились обстоятельства. Естественно, что властитель Хокану Шиндзаваи должен защищать императорскую семью. Мара была самым стойким приверженцем Ичиндара. Смею предположить, что Джиро строил осадные машины и нанимал механиков не для наведения порядка в Империи, а для воплощения каких-то личных амбициозных планов.

Мотеха величаво сложил руки на груди:

– Можно ли считать, что обстоятельства «вынудили» обоих – Джиро из Анасати и Мару из Акомы вместе с ее консортом – отдать своим войскам приказ выступать в поход? Ни одному из их поместий не угрожала никакая опасность! Так ли уж был неизбежен этот конфликт? Действительно ли предполагаемое «Благо Империи» вынудило Мару отдать резервному гарнизону ее родного поместья приказ чинить всевозможные препятствия отрядам Анасати и их союзников и мешать их продвижению по имперским трактам, ведущим в Сулан-Ку?

– Опомнитесь! – воскликнул Шимони. Когда он хотел, в его голосе звучала непререкаемая властность. – Откуда ты знаешь, Мотеха, что именно Мара ведет дело к столкновению? Что-то я не слышал ни о каком сражении – донесения были только об одной стычке, которая закончилась без особых потерь и привела лишь к согласованию линии раздела между позициями обеих сторон. Станем ли мы толковать о гражданской войне, когда не стряслось вообще ничего, кроме обмена ругательствами и взаимных оскорблений да еще нескольких случайных перестрелок между лучниками?

Не смолчал и Телоро:

– Я бы хотел, чтобы вы обратили внимание: отряды, занимающие позиции близ Сулан-Ку, выступают под знаменем, принадлежащим не Акоме, а властителю Джиду из Тускалоры. Да, он вассал Мары, но его поместье лежит как раз на той дороге, по которой продвигается Джиро. Властитель Тускалоры имеет законное право защищать свое поместье от вторжения.

Мотеха прищурился:

– Наш собрат Тапек побывал в наиболее опасных местах, Телоро, и наблюдал, что там происходит. Я, может быть, и не ученый-историк наподобие твоего друга Хочокены, но я, без сомнения, слышал о различиях между оборонительной позицией и построением войска, изготовившегося к нападению!

– А собранная властителем Джиро коллекция осадных машин в лесах близ Кентосани – это для обороны? – отпарировал Шимони, но его высказывание потонуло в шуме других голосов.

Распорядитель воззвал к спорщикам:

– Собратья! Дело, которым мы заняты, требует порядка!

Мотеха пожал плечами, но это движение странным образом придало ему сходство со взъерошенным петушком джайги. Грозно ткнув указательным пальцем куда-то в сторону галерей, он предостерег:

– Между воинами вассала Мары и солдатами Анасати, прячущимися под знаменем клана Ионани, уже летали стрелы. А мы так и будем сидеть, болтать и дожидаться, пока наш эдикт будет нарушен во второй раз? Тапек сообщает, что отряды нарубили деревьев, дабы устроить завалы и обеспечить лучников укрытием ненадежней.

Прочистив горло, Хочокена хрипло проговорил:

– Ну тогда Тапек мог бы приказать, чтобы они прекратили перестрелку. – Это предложение было встречено смехом и легкомысленными замечаниями. – Или наш друг Тапек воздержался от столь решительных действий потому, что шальные стрелы не питают должного почтения к величию Черной Ризы?

Услышав это, Тапек вскочил с места; его красно-рыжие волосы резко выделялись на фоне черных хламид.

– Однажды мы уже приказали Маре прекратить военные действия! – заорал он.

– Но она чересчур быстро забыла про отряд воинов, который мы уничтожили на поле боя в назидание остальным!

– Сейчас слово предоставлено Мотехе, – вмешался распорядитель. – Тебе полагается сидеть на месте, пока не получишь формального разрешения высказаться.

Опустившись на место, гневливый маг тихо обменялся мнениями с молодыми друзьями, сидевшими рядом.

Мотеха вернулся к незаконченной мысли:

– Я утверждаю, что Джиро Анасати не совершил ни одного акта агрессии. Да, его осадные машины окружают стены Кентосани, но они ведь не стреляют! И вероятно, никогда не выстрелят, если лишить Мару возможности связываться с ее помощниками внутри Имперского квартала.

– Какими помощниками? Ты считаешь, что Мара была причастна к предательству? – перебил его Шимони. – Документы подтверждают, что она не имела никакого отношения к заговору Омекана и планам цареубийства!

Ассамблея вновь взорвалась тревожным гулом. Несколько минут распорядитель Ходику не мог восстановить тишину. Однако в конце концов, хотя и неохотно, все смолкли; только Севеан еще продолжал жестикулировать и втолковывать некую мысль соседу. Однако свой голос он все-таки приглушил, и вид у него был несколько глуповатый.

Хочокена обтер ладонью вспотевший лоб:

– Похоже, все идет к тому, что мне уже не понадобится напрягать глотку для произнесения речей. – Он едва слышно засмеялся. – Наши противники и сами прекрасно справляются с задачей – запутать дело до того, что уже и концов не найдешь.

– Боюсь, что ненадолго, – зловеще предположил Шимони.

Мотеха продолжал громоздить обвинения и делал это куда более откровенно, чем любой из его предшественников на ораторской площадке.

– Я заявляю, что Мара из Акомы виновна! Ее неуважение… нет, ее презрение к традициям подтверждается надежными документами. Каким образом она сумела добиться славного титула Слуги Империи – в этом пусть разбираются другие. Но я предполагаю, что между нею и покойным Императором имелось взаимопонимание. Сын Мары, Джастин, – вот кого она задумала поднять на щит как претендента на золотой трон! И я утверждаю, что Джиро имеет право воспротивиться этому бессовестному выпячиванию амбиций Акомы!

– Вот и дождались, – мрачно сказал Фумита. – Рано или поздно речь неминуемо зашла бы о наследственных привилегиях детей Мары. Кто-то должен был втянуть мальчика в склоку.

В его голосе звучала неподдельная печаль, – может быть, в эту минуту он вспомнил о своем сыне, от которого ему пришлось отречься, когда его призвала Ассамблея, Но если ему и было что сказать – слова все равно потонули бы в поднявшемся многоголосом гвалте. Маги опять вскочили с мест, и казалось, что некоторые из них просто огнем полыхают от гнева. Пытаясь водворить порядок, распорядитель Ходику размахивал жезлом, но, когда и это не принесло желаемого результата, он предоставил слово молодому магу по имени Акани.

И то, что маститые и почитаемые черноризцы оказались обойденными в пользу юнца, вчерашнего ученика, сразу же возымело действие: в Палате немедленно наступила полнейшая тишина.

Акани без промедления воспользовался этой возможностью и звучным голосом прирожденного оратора начал речь.

– Предположение не есть доказательство, – решительно заявил он. – Мы ничего не знаем ни о каких заговорах Мары из Акомы. Мы не можем отрицать, что она потеряла своего первенца. Джастин – ее единственный наследник. Если бы она затевала какую-то интригу, чтобы возвести его на престол, то не стала бы приступать к осуществлению подобного заговора в такое время, когда сама она находится вдали от дворца. Только дура могла бы додуматься до того, чтобы оставить сына пробиваться к трону без надежных защитников из Акомы и Шиндзаваи. Джастин проживает с детьми Ичиндара в детских апартаментах монаршей семьи, а там – я должен вам напомнить – в течение двадцати дней траура действует запрет на вход и выход. За такой долгий срок любой ребенок мог расстаться с жизнью: его подстерегают тысячи опасностей! Если отряды Акомы маршируют по дорогам Империи, отсюда следует, что они делают это, дабы уберечь своего будущего господина. Собратья, мне бы хотелось, чтобы ни умозрительные рассуждения, ни уличные сплетни не могли повлиять на нас, когда мы будем принимать решения.