Текст книги "Зачем убили Джона Кеннеди. Правда, которую важно знать"

«Мы должны четко выражать свои мысли и быть разумны в своих суждениях, – заключил Мертон, – и мудрыми в выражении наших мыслей и идей, где, когда и кому бы мы их не высказывали». «Вот почему я говорю именно с тобой, – с надеждой сказал он Люс. – Мы должны всеми силами пытаться сохранить здравомыслие у этой нации и удержать ее от безумства, которое приведет к нашей и ее гибели, а может быть, и к уничтожению всего христианского мира»{81}81
  Там же, с. 44.


[Закрыть].

В то время, когда Мертон бросил вызов догмам холодной войны Клэр Бут Люс, он обратился с подобными вопросы морали к другой влиятельной женщине, Этель Кеннеди[9]9
  Этель Кеннеди (род. в 1928 г.) – жена Роберта Кеннеди. Училась в колледже вместе с Джин Кеннеди, младшей сестрой братьев Кеннеди. После убийства мужа – общественная активистка в сфере прав человека. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Это был период, когда Мертон все еще мало доверял Джону Кеннеди. Тем не менее он все же приглядывался к человеку, который, как и он сам, был глубоко обеспокоен сложившейся атмосферой холодной войны. Свое письмо к Этель Кеннеди, написанное в декабре 1961 г., он начал с того, что провел параллель между взглядами Джона Кеннеди и своими собственными: «Мне очень понравилась речь президента в Сиэтле. Она меня просто воодушевила, поскольку я как раз закончил писать работу на эту же тему»{82}82
  Merton, “Cold War Letters,” p. 26.


[Закрыть]. Мертон имел в виду речь, которую президент произнес в Вашингтонском университете в ноябре 1961 г., когда он обозначил свой отказ, который перекликался с его собственным, от ложной альтернативы «лучше быть мертвым, чем красным». Кеннеди выразил свое отношение к этой ложной дилемме и к тем, кто выбрал любую из этих сторон: «Любопытно, но каждая из этих крайностей напоминает другую. Каждый считает, что у нас есть только два варианта: умиротворение или война; самоубийство или капитуляция; унижение или холокост; умереть или остаться красным»{83}83
  “Public Papers of the Presidents: John F. Kennedy, 1961, “Address in Seattle at the University of Washington’s 100th Anniversary Program,” November 16, 1961 (Washington: U. S. Government Printing Office, 1962), p. 726.


[Закрыть].

Мертон провел расширенный анализ того же клише холодной войны «лучше быть мертвым, чем красным» в книге «Мир в постхристианскую эру» (Peace in the Post-Christian Era), которую его монастырское руководство запретило публиковать. В ней он отмечал: «Мы стремимся успокоить наше безумие путем использования все более и более бессодержательных клише. И в такие небезобидные в своей абсурдности времена пустые лозунги приобретают страшную силу»{84}84
  Thomas Merton, “Peace in the Post-Christian Era” (Maryknoll, N. Y.: Orbis Books, 2004), p. 121–22.


[Закрыть].

Лозунг, который он и Кеннеди привели в пример как иллюстрацию бессодержательности, зародился в Германии и звучал как «Лучше оставаться красным, чем быть мертвым». «Американцы ловко применили это выражение, – отмечает Мертон, – но использовали его в другом порядке, демонстрируя вызов и непокорность. Лозунг “Лучше быть мертвым, чем красным” был ответом на неспособный к действию и декадентский цинизм. Это было осуждение “политики умиротворения”. (Все, что рассматривалось как ядерное ненападение на СССР, приравнивалось к политике “умиротворения”)».

Что игнорировала героическая бессодержательность выражения «лучше быть мертвым, чем красным» – это «настоящее мужество терпеливого, смиренного, упорного труда, шаг за шагом, через честные переговоры, растущее взаимопонимание, в конечном итоге снимающее напряжение и приводящее к определенному соглашению, результатом которого может стать принятие серьезных мер по разоружению»{85}85
  Там же, с. 122.


[Закрыть] – именно то, чем, как он надеялся, будет заниматься деверь Этель Кеннеди в Белом доме. В своем письме к ней Мертон продолжал хвалить Джона Кеннеди, но делая это, он одновременно призывал его прорваться сквозь пропаганду «холодной войны» и говорить правду: «Я думаю, то обстоятельство, что президент работает с утра до ночи, заставляет людей обратить внимание на сложившуюся ситуацию, и, возможно, это будет его самым важным делом. Безусловно, наша основная потребность в истине, а не в “образах” и лозунгах, которые “получают техническое одобрение”. Мы живем в мире иллюзий. Мы ничего не знаем ни о себе, ни о наших противниках. Мы сами мифы, а они – мифы для нас. И нам по секрету говорят, что мы можем справиться с ними, как шерифы по телевизору. Это нельзя назвать реальностью. Президент, как никто другой, может заставить людей посмотреть фактам в лицо»{86}86
  Merton, “Cold War Letters,” p. 29.


[Закрыть].

Стараясь не обидеть президента, поэтому не обращаясь конкретно к Джону Кеннеди, но тем не менее подчеркивая значимость сказанного для него, Мертон продолжил: «Мы не можем бесконечно полагаться на временное равновесие сил устрашения. Как христиане мы должны помнить о своем долге, возможно, мы окажемся в очень непростом положении с точки зрения политики, но мы можем также заслужить Божью милость, что для нас очень важно»{87}87
  Там же.


[Закрыть].

Мертон молился, чтобы именно христиане – и еще больше конкретный христианин, Джон Кеннеди – уверились в своем долге выступить против ядерного террора, что поставило бы президента в «очень непростое положение как политика». Помимо молитвы Мертон делал больше, чем писал слова протеста на оборотной стороне конвертов. Он обращался к президенту через Этель Кеннеди с призывом мужественно следовать зову совести. Независимо от того, читал ли Джон Кеннеди любезные послания Мертона к его невестке, вскоре, а именно в октябре 1962 г., ему пришлось благодарить Бога за то, что человечеству удалось выжить.

С точки зрения его собственных размышлений о военном перевороте у Джона Кеннеди случился второй «залив Свиней». Президент испортил отношения с ЦРУ и военными своими решениями во второй раз во время Карибского кризиса.

Возможно, Карибский кризис был одним из наиболее опасных моментов в истории человечества. В течение 13 дней с 16 по 28 октября 1962 г., когда Советский Союз установил ядерные ракеты на Кубе, президент Кеннеди открыто требовал, чтобы Никита Хрущев немедленно демонтировал и вывел их с Кубы. Кеннеди также установил морскую блокаду, преградив тем самым путь советским кораблям, следовавшим к острову. Игнорируя тот факт, что ракеты США уже были размещены в Турции на границе с Советским Союзом, Кеннеди назвал развертывание советских ракет на Кубе «преднамеренно провокационным и необоснованным изменением статус-кво, что неприемлемо для данной страны»{88}88
  “Public Papers of the Presidents: John F. Kennedy, 1961,” “Radio and Television Report to the American People on the Soviet Arms Buildup in Cuba,” October 22, 1962, p. 807.


[Закрыть]. Несмотря на воинственную позицию Кеннеди, возможное разрешение кризиса путем взаимных уступок с его стороны и со стороны Хрущева не было положительно оценено поборниками жесткого курса в холодной войне.

Ракетный кризис возник, потому что, как писал в своих мемуарах Никита Хрущев: «Мы были совершенно уверены, что вторжение [в залив Свиней] было только началом, и что американцы не оставят Кубу в покое»{89}89
  “Khrushchev Remembers,” with introduction, commentary, and notes by Edward Crankshaw (Boston: Little, Brown, 1970), p. 492.


[Закрыть]. Чтобы защитить Кубу от угрозы повторного вторжения со стороны США, Хрущев сказал, что «он решил установить ракеты с ядерными боеголовками на Кубе, не ставя в известность об этом Соединенные Штаты до тех пор, пока не будет слишком поздно что-либо предпринимать»{90}90
  Там же, с. 493.


[Закрыть]. Его стратегия преследовала две цели: «Главное, как я считаю, размещение наших ракет на Кубе будет сдерживать Соединенные Штаты от опрометчивых военных действий против правительства Кастро. Кроме того, что наши ракеты будут защищать Кубу, они также смогут выровнять то, что Запад любит называть “балансом сил”. Американцы окружили нашу страну военными базами и угрожали нам ядерным оружием, а теперь они на себе испытают, каково это знать, что вражеские ракеты направлены на них»{91}91
  Там же, с. 494.


[Закрыть].

Хрущев упустил из виду ожесточение, царившее в Америке во время холодной войны. Как выразился Мертон в письме, датированном мартом 1962 г., «первая и самая значимая из всех заповедей гласит, что Америка не будет и не должна быть побеждена в холодной войне, а вторая выглядит так, что если для предотвращения поражения необходима кровопролитная война, то нужно вести кровопролитную войну, даже если это приведет к гибели цивилизации»{92}92
  Merton, “Cold War Letters,” p. 96.


[Закрыть]. И в этой ситуации на Кубе вдруг обнаруживаются советские ракеты, что ставит президента Кеннеди в такое положение, которое, как сказал Мертон, «невозможно до абсурда». В борьбе между добром и злом с применением оружия, способного уничтожить весь мир, размещение советских ракет в 150 км от Флориды сразу же вызвало в Вашингтоне соблазн нанести упреждающий удар. Предупреждение Мертона в письме Клэр Бут Люс о нанесении упреждающего удара в том году начинало сбываться. По мере оборудования стартовых позиций для советских ракет на Кубе росло давление на президента Кеннеди в необходимости превентивных действий со стороны США. Однако Кеннеди сопротивлялся стремлению его советников к развязыванию ядерной войны, которая, как сказал он им, очевидно, станет «окончательным провалом»{93}93
  «Теперь вопрос действительно в том, какие действия мы предпримем, чтобы снизить шансы на обмен ядерными ударами, что, безусловно стало бы фатальной ошибкой». Президент Джон Кеннеди, 18 октября 1962 г., 11:00, Зал совещаний Белого дома. Sheldon M. Stern, Averting “The Final Failure” (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2003), p. 95, 105–6.


[Закрыть].

Во время кризиса он тайно записывал на магнитофон встречи в Белом доме. Записи были рассекречены, расшифрованы и опубликованы в конце 1990-х гг.{94}94
  В 1997 г. Эрнст Мэй и Филип Зеликов отредактировали и опубликовали расшифровку аудиозаписей, связанных с Карибским кризисом, в своей книге “The Kennedy Tapes” (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1997). В 2000 г. Шелдон Стерн, историк в библиотеке JFK c 1977 по 1999 г., поставил под сомнение точность этих расшифровок в своих статьях “What JFK Really Said,” Atlantic Monthly 285 (May 2000), p. 122–28, и “Source Material: The 1997 Published Transcripts of the JFK Cuban Missile Crisis Tapes: Too Good to Be True?” Presidential Studies Quarterly 30 (September 2000), p. 586–93. Когда Зеликов, Мэй и Тимоти Нафтали выпустили исправленную версию расшифровок по Карибскому кризису “The Presidential Recordings: John F. Kennedy: Volumes 1–3, The Great Crises” (New York: W. W. Norton, 2001), Стерн подверг ее критике, указав в своей статье на оставшиеся ошибки “The JFK Tapes: Round Two,” Reviews in American History 30 (2002), p. 680–88. Шелдон Стерн написал всеобъемлющий труд, посвященный обсуждению ракетного кризиса президентом Кеннеди и членами Исполнительного комитета Совета национальной безопасности (ExComm), цитируя собственные расшифровки аудиозаписей – Averting “The Final Failure”: John F. Kennedy and the Secret Cuban Missile Crisis Meetings (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2003). Мои цитаты расшифровок аудиозаписей взяты из Averting “The Final Failure.”


[Закрыть] Они показывают, насколько одинок был президент в своем решении блокировать дальнейшую поставку советских ракет, а не применять ядерное оружие и нападать на Кубу. Никогда больше он не находился в такой изоляции и не испытывал такого давления по поводу нанесения массированного авиаудара, как во время встречи с Объединенным комитетом начальников штабов 19 октября 1962 г. В этом столкновении презрение военных к их молодому главнокомандующему отразилось в речи начальника штаба ВВС, генерала Кертиса Лемея[10]10
  Генерал Кертис Лемей (1906–1990) – начальник штаба (командующий) ВВС США в 1961–1965 гг., четырехзвездный генерал (генерал-полковник). Инициатор ковровых бомбардировок городов Японии в годы Второй мировой войны. Организатор атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Ярый антикоммунист, сторонник превентивной ядерной войны с Советским Союзом. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], бросившего вызов президенту:

Лемей: Подобная идея [блокада и политические выступления] почти настолько же плоха, как попытки умиротворения [Гитлера] в Мюнхене [конференция 1938 г. в Мюнхене, где Великобритания, пытаясь избежать войны с нацистской Германией, вынудила Чехословакию уступить свои территории Гитлеру] …Я просто не вижу другого решения, кроме незамедлительного прямого военного вмешательства.

Историк, изучавший магнитофонные записи по ракетному кризису более 20 лет, Шелдон Стерн, отметил на этом месте паузу в разговоре, во время которой члены Объединенного комитета начальников штабов «должны были затаить дыхание, ожидая реакции президента. Генерал зашел слишком далеко, и это уже не было похоже на совет, не говоря уже о прозвучавшем в его словах несогласии с решением главнокомандующего. Он использовал сильную метафору того поколения, сравнивая текущую ситуацию с близорукостью и трусостью решения, принятого в 1938 г. в Мюнхене для примирения с Гитлером, и бросил ее в лицо президенту».

«Джон Кеннеди, – говорит Стерн, – продемонстрировал удивительную выдержку и не поддался на провокацию. Он просто промолчал»{95}95
  Stern, Averting “The Final Failure,” p. 123–24.


[Закрыть].

Неловкую тишину нарушил спор начальников штабов ВМС, сухопутных войск и морской пехоты по поводу незамедлительных военных действий по бомбардировке и вторжению на Кубу. Генерал Лемей вмешался в спор, напомнив Кеннеди о своих резких заявлениях по поводу реагирования на установку наступательного оружия на Кубе. Он почти насмехался над президентом:

Лемей: Я думаю, что блокада и политические разговоры будут восприняты многими нашими союзниками и нейтральными государствами, как довольно слабый ответ на сложившуюся ситуацию. И я уверен, что многие граждане нашей страны будут такого же мнения.

Другими словами, в настоящий момент вы находитесь в довольно незавидном положении.

Кеннеди: Что вы сказали?

Лемей: Я говорю, что вы сейчас находитесь в довольно незавидном положении.

Кеннеди: [смеется] Вы лично со мной в одной лодке{96}96
  Там же, с. 126.


[Закрыть].

Дискуссия продолжалась еще какое-то время; пока Кеннеди пытался получить от военных дополнительную информацию, Лемей старался подтолкнуть президента к санкционированию массированной атаки на советские ракеты, кубинскую ПВО и все системы связи. Ближе к концу встречи Кеннеди отклонил все аргументы в пользу немедленного массированного удара и поблагодарил собравшихся.

Кеннеди: Я ценю ваши взгляды. Как я уже сказал, я уверен, что мы все понимаем, что у нас нет иного выбора{97}97
  Там же, с. 128.


[Закрыть].

Через несколько минут президент вышел из комнаты, но запись продолжается. Остались генерал Лемей, начальник штаба армии генерал Эрл Уилер и начальник корпуса морской пехоты генерал Дэвид Шуп. Из всех представителей Объединенного штаба Шуп обычно был наиболее лояльным по отношению Кеннеди, но в этот раз он хвалил Лемея за его нападение на президента:

Шуп: Ты… выдернул ковер прямо из-под его ног.

Лемей: Черт возьми! Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

Шуп: …Он наконец удосужился произнести слово «эскалация»… Когда он говорит «эскалация», он имеет в виду именно ее. Если бы кто-то заставил его отказаться от этой чертовой поэтапности… В этом и есть наша проблема.

Лемей: Именно так.

Шуп: Тебя давят, давят, давят… А могли бы сказать, – сделай это, сукин сын, и сделай все как надо или проваливай.

Лемей: И я о том же{98}98
  Там же, с. 129.


[Закрыть].

Записи из Белого дома показывают, что Кеннеди противостоит натиску как Объединенного комитета начальников штабов, так и Исполнительного комитета Совета национальной безопасности[11]11
  Исполнительный комитет – специальная группа, созданная в структуре СНБ президентом Джоном Кеннеди из 13 ближайших к нему лиц, подобранных не только по должности, но и по степени доверия. Считается, что она была создана специально для выработки решений в ходе Карибского ракетного кризиса, хотя обсуждала и другие вопросы. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Единственное заявление Роберта Кеннеди в поддержку решения президента против упреждающего удара не слышно в записи. В своих мемуарах о ракетном кризисе «Тринадцать дней» (Thirteen Days), Роберт писал, что во время разговора он передал записку президенту: «Теперь я знаю, что чувствовал Тодзио, когда планировал атаку на Перл-Харбор»{99}99
  Robert Kennedy, “Thirteen Days” (New York: Signet, 1969), p. 31.


[Закрыть].

О том, какие были отношения между Джоном и Робертом Кеннеди, можно понять из рассказа Роберта о своем брате в один из самых страшных моментов кризиса. В среду, 24 октября, поступило сообщение о том, что советскую подводную лодку чуть было не атаковали американские вертолеты, оснащенные глубинными бомбами. Чудо, что два советских корабля, которые она сопровождала, повернули обратно от границы блокируемой территории. Президент опасался, что он полностью потерял контроль над ситуацией и что ядерная война была неизбежна. Роберт посмотрел на брата:

«Он поднял руку к лицу и прикрыл рот. Он сжимал и разжимал кулак. Казалось, его лицо вытянулось, глаза стали почти серыми и в них читались боль и страдания. Мы неотрывно смотрели друг на друга, находясь по разные стороны стола. В течение нескольких секунд казалось, что там никого не было и он больше уже не был президентом.

Не знаю почему, но в этот момент я подумал, что он выглядел именно так, как когда он болел и чуть не умер; когда он потерял ребенка; когда мы узнали, что наш старший брат погиб; когда у него были личные проблемы и тяжелые ситуации. Голоса продолжали звучать…»{100}100
  Там же, с. 69–70.


[Закрыть]

Чудо произошло благодаря врагу – Никите Хрущеву. Он отдал приказ советским кораблям остановиться и не пытаться прорвать блокаду, установленную США. В этот момент он спас Джона Кеннеди и всех остальных.

Что подтолкнуло Хрущева к такому решению? Этот случай не упоминается в его мемуарах, как и другая, тайная глава, которая могла бы помочь объяснить этот факт, – секретная переписка Никиты Хрущева с Джоном Кеннеди.

В июле 1993 г. Государственный департамент США, отвечая на запрос канадской газеты в соответствии с Законом о свободе информации, рассекретил тайную переписку между Джоном Кеннеди и Никитой Хрущевым – 21 письмо{101}101
  Paul Wells, “Private Letters Shed Light on Cold War,” Montreal Gazette (July 24, 1993), p. A1. Частная переписка между Кеннеди и Хрущевым была опубликована вместе с официальными и публичными письмами лидеров холодной войны в томе материалов, выпущенным Госдепартаментом, “Foreign Relations of the United States [FRUS], 1961–1963, Volume VI: Kennedy-Khrushchev Exchanges” (Washington: U. S. Government Printing Office, 1996).


[Закрыть]. Эту личную конфиденциальную переписку двух лидеров – участников холодной войны, начавшуюся в сентябре 1961 г. и продолжавшуюся на протяжении двух лет, мы внимательно изучим, чтобы пролить свет на отношения, имеющие решающее значение для сохранения мира.

Хрущев отправил свое первое личное письмо Кеннеди 29 сентября 1961 г. во время Берлинского кризиса. Завернутое в газету, оно было доставлено пресс-секретарю Кеннеди Пьеру Сэлинджеру в номер гостиницы в Нью-Йорке советским «редактором журнала» и агентом КГБ Георгием Большаковым, которому доверял Хрущев. Повышенная секретность позволяла не привлекать внимания как советской, так и американской стороны. Как сказал 30 лет спустя помощник президента Теодор Соренсен, Хрущев «рисковал, держа эти письма в секрете как от (советских) военных, так и от Министерства иностранных дел и высокопоставленных чиновников в Кремле. Если бы эти письма обнаружили, им были бы очень недовольны»{102}102
  Wells, “Private Letters,” p. A4.


[Закрыть].

Первое письмо Хрущева было написано на даче на берегу Черного моря. Хотя Берлинский кризис еще не закончился, советский лидер начал переписку со своим врагом с размышлений о красоте моря и опасности войны. «Уважаемый господин президент, – писал он, – сейчас я на берегу Черного моря… Это действительно прекрасное место. Как бывший военный моряк, вы, несомненно, оценили бы по достоинству эти пейзажи, красоту моря и величие Кавказских гор. Под этим ярким южным солнцем даже трудно поверить, что в этом мире все еще существуют проблемы, которые из-за отсутствия решений бросают зловещую тень на мирную жизнь и на будущее миллионов людей»{103}103
  “FRUS 1961–1963,” vol. VI, p. 25.


[Закрыть].

В Вене Кеннеди был потрясен тем, насколько жестким и бескомпромиссным выглядел Хрущев. Теперь, когда угроза войны из-за Берлина все еще была актуальна, Хрущев выражал сожаление по поводу встречи в Вене. Он сказал, что «в последнее время много думал о развитии международных событий со времени нашей встречи в Вене и решил написать вам это письмо. Весь мир надеется, что наша встреча и откровенный обмен мнениями возымеют успокаивающий эффект, направят отношения между нашими странами в нужное русло и будут способствовать принятию решений, которые дадут людям уверенность в том, что наконец на земле установится мир. К моему сожалению – и, я полагаю, к Вашему – этого не произошло»{104}104
  Там же, с. 25–26.


[Закрыть].

Тем не менее надежды Кеннеди на мир даже в условиях воинственных заявлений, которыми он и Хрущев обменялись публично, все же были услышаны его коллегой. Хрущев продолжал с глубоким уважением:

«Я с большим интересом слушал отчет, подготовленный нашими журналистами Аджубеем и Харламовым по итогам встречи с вами в Вашингтоне. Они рассказали мне много интересного. Вы впечатлили их своей простотой, скромностью и открытостью, которые, как правило, не свойственны людям, занимающим такое высокое положение».

Хрущев снова упомянул встречу в Вене, на этот раз как причину, по которой он решил написать это письмо:

«В мыслях я не раз возвращался к нашей встрече в Вене. Я помню, что вы подчеркивали, что не хотите войны и предпочитаете жить в мире с нашей страной, конкурируя в мирных сферах. И хотя последующие события развивались не в желаемом направлении, я подумал, что возможно, было бы полезно обратиться к вам в неформальной форме и поделиться некоторыми из моих идей. Если вы не согласны со мной, можете считать, что этого письма не существовало, и, естественно, я, со своей стороны, не буду использовать эту корреспонденцию в своих публичных заявлениях. Ведь только в конфиденциальной переписке можно сказать все, о чем думаешь, не обращая внимания на прессу, на журналистов».

«Как видите, – добавлял он извиняющимся тоном, – начал я с описания прелестей черноморского побережья, но затем все же перешел к политике. Но по-другому и быть не могло. Говорят, когда пытаешься выпроводить политику через дверь, она все равно возвращается обратно через окно, особенно когда окна открыты»{105}105
  Там же, с. 26.


[Закрыть].

Первое личное письмо Хрущева к Кеннеди было написано на 26 страницах. Оно было непосредственно о политической ситуации, в частности о событиях в Берлине (где оба лидера отказались от развязывания войны, но так и не достигли соглашения) и о гражданской войне в Лаосе (где они согласились признать нейтральное правительство). Хотя в процессе написания Хрущев забыл об умиротворенном настроении на побережье Черного моря и изо всех сил отстаивал свою точку зрения, он так же настаивал на необходимости мира, как Кеннеди в Вене. Коммунист подчеркнул общность их позиций библейской аналогией. Хрущеву нравилось сравнивать их положение «с Ноевым ковчегом, где нашли приют как “чистые”, так и “нечистые” животные. Но независимо от того, кто причисляет себя к “чистым”, а кто к “нечистым”, они все в равной степени заинтересованы в одном – чтобы Ковчег успешно продолжал свой путь. И у нас нет другой альтернативы: либо мы должны жить в мире и сотрудничать, чтобы удерживать Ковчег на плаву, либо он пойдет ко дну»{106}106
  Там же, с. 35.


[Закрыть].

Кеннеди написал ответное письмо Хрущеву 16 октября 1961 г. из своей резиденции в Хайянис-Порте на берегу океана. Он начал в аналогичном ключе:

«У моей семьи уже много лет здесь находится дом с видом на Атлантический океан. Дома моего отца и братьев расположены неподалеку, и у моих детей всегда есть компания кузенов и кузин. Это идеальное место для отдыха по выходным летом и осенью, где можно расслабиться, подумать, посвятить свое время главным задачам вместо постоянных встреч, телефонных звонков и других отвлекающих моментов. Поэтому я прекрасно понимаю, как вы себя чувствуете на побережье Черного моря, откуда вы написали мне, поскольку я сам ценю эту возможность побыть вдали от постоянного шума Вашингтона».

Он поблагодарил Хрущева за инициирование переписки и согласился держать ее в секрете: «Конечно, вы правы, подчеркивая, что эта переписка должны оставаться полностью тайной, на нее не должно быть ссылок в публичных заявлениях, и уж тем более о ней не должна знать пресса». Их личная переписка должна дополнять публичные заявления «и предоставить каждому из нас шанс обращаться друг к другу открыто, честно и по существу. Никто из нас не собирается менять социальные, экономические или политические взгляды другого. Ни один из нас не будет использовать эти письма с тем, чтобы подтвердить или ниспровергнуть какие-то свои вопросы. Таким образом, эти письма могут быть лишены полемики холодной войны».

Кеннеди всецело согласился с библейской метафорой Хрущева: «Мне очень понравилась приведенная вами аналогия с Ноевым ковчегом, что и “чистые”, и “нечистые” заинтересованы в сохранении его на плаву. Какими бы разными мы ни были, наше тесное сотрудничество во имя сохранения мира не менее, если не более важно, чем это требовалось для достижения победы в последней мировой войне»{107}107
  Там же, с. 38–39.


[Закрыть].

После года частной переписки, которая включала в себя не только дебаты о холодной войне, к октябрю 1962 г. Кеннеди и Хрущев так и не смогли разрешить имеющиеся разногласия. Доказательством этого был ракетный кризис. Их взаимное уважение уступило место недоверию, противостоянию и движению в сторону войны, которую они оба ненавидели. В недели, предшествовавшие кризису, Хрущев чувствовал себя обманутым планами Кеннеди повторно вторгнуться на Кубу, тогда как Кеннеди считал, что Хрущев предал его, тайно разместив ядерные ракеты на Кубе. И они снова вернулись к тем убеждениям относительно холодной войны, которые угрожали миру на земле. Тем не менее когда они встречались друг с другом и отдавали потенциально деструктивные для всего мира приказы, благодаря венской встрече и их секретной переписке каждый знал другого еще и как человека, которого есть за что уважать. Они также знали, что когда-то согласились считать мир Ноевым ковчегом, который и «чистые», и «нечистые» должны держать на плаву. Именно в этом мире, где «чистые» и «нечистые» одинаково находились под угрозой ядерной войны, Хрущев остановил свои корабли, и Ковчег остался на плаву.

Однако кризис еще не закончился. Строительство пусковых площадок набирало обороты. Советники Пентагона и Исполкома Совета национальной безопасности усилили давление на президента, настаивая на нанесении превентивного удара.

В пятницу вечером 26 октября Кеннеди получил обнадеживающее письмо от Хрущева, в котором глава СССР согласился вывести свои ракеты. В обмен на это Кеннеди обещал не вторгаться на Кубу. Однако в субботу утром Кеннеди получил второе, более неоднозначное письмо от Хрущева, в котором он добавил к вышеперечисленным условиям требование убрать аналогичные ракеты США из Турции. Взамен Хрущев обещал не нападать на Турцию. Услуга за услугу.

Кеннеди был озадачен. Второе предложение Хрущева было разумным для установления паритета. Однако Кеннеди понимал, что не может так сразу предать союзника по НАТО, не признавая на тот момент, что он требовал от Хрущева сделать то же самое в отношении его союзника Кастро.

В то время как Объединенный комитет начальников штабов требовал от президента нанести авиаудары в понедельник, поступило срочное сообщение, которое еще больше усилило это давление. Рано утром в субботу советская ракета класса «земля-воздух» сбила самолет-разведчик U-2 над Кубой. В результате погиб пилот ВВС США майор Рудольф Андерсон – младший[12]12
  Самолет U-2 был уничтожен советским расчетом ЗРК С-75 под командованием майора И. Герченова. До сих пор нет единого мнения, как принималось решение. Вопреки мнению Джона Кеннеди, Хрущев мог и не иметь отношения к эпизоду. Первоначально решение об обстреле американских самолетов в воздушном пространстве Кубы было принято Фиделем Кастро, передано в Москву командующим советскими войсками генералом армии И. Плиевым, где оно и было утверждено министром обороны маршалом Р. Малиновским. Но в данном случае согласование решения об уничтожении американского самолета заняло около 30 минут, что говорит о серьезных колебаниях советского командования. Существует версия, что окончательное решение об открытии огня было принято командиром 27-й дивизии ПВО полковником Георгием Воронковым без окончательной санкции Москвы. После доклада в Москву в ответной телеграмме якобы содержалась фраза «вы поторопились». Но никаких оргвыводов не последовало. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Объединенный комитет и Исполком Совета национальной безопасности уже рекомендовали нанести ответный удар в таком случае. Теперь они настоятельно призывали сделать это уже следующим утром, чтобы уничтожить пусковые установки. «Казалось, – говорил Роберт Кеннеди, – что петля затягивается на всех нас, на американцах, на человечестве, и что мосты для отступления рушились на глазах»{108}108
  R. Kennedy, “Thirteen Days,” p. 97.


[Закрыть]. «Но опять, – добавляет он, – президент поставил всех на место»{109}109
  Там же, с. 98.


[Закрыть]. Джон Кеннеди запретил ВВС отвечать на инцидент с U-2. Он продолжал искать варианты мирного разрешения ситуации. В Объединенном комитете начальников штабов встревожились. Роберт Кеннеди и Теодор Соренсен подготовили письмо, в котором они соглашаются принять первое предложение Хрущева, игнорируя при этом его последнее требование о выводе США своих ракет из Турции.

Когда военные ветры задули вокруг Белого дома, Джон и Роберт Кеннеди встретились в Овальном кабинете. Роберт позже описал те мысли, которыми с ним поделился брат.

Сначала он говорил о майоре Андерсоне и о том, как он мужественно принял смерть, в то время как политики, сидя дома, с важным видом разглагольствовали о великих проблемах. Он говорил о просчетах, ведущих к войне: к войне, которую русские не хотят не меньше, чем сами американцы. Он хотел убедиться, что сделал все возможное, чтобы предотвратить страшную развязку, особенно то, что русским были предоставлены все варианты для возможного мирного урегулирования, которые не ударят по их безопасности и не поставят их в унизительное положение. Но «мысль, которая больше всего его беспокоила, – сказал Роберт, – и которая рисовала гораздо более страшные перспективы войны, чем можно было представить, была мысль о смерти детей в этой стране и во всем мире – молодых людей, которые были совершенно ни при чем, которые даже ничего не сказали, которые ничего не знали о конфронтации, но чья жизнь закончится так же, как и жизнь всех остальных. У них никогда не будет шанса принимать решения, голосовать на выборах, баллотироваться на какой-либо пост, возглавлять революции, определять свои собственные судьбы».

«Именно это, – написал Роберт в статье, опубликованной после его собственного убийства, – беспокоило его больше всего, причиняло ему такую боль. И тогда он и госсекретарь Раск решили, что я должен встретиться с послом Добрыниным и лично передать озабоченность президента»{110}110
  Там же, с. 106.


[Закрыть].

Встреча Роберта Кеннеди с советским послом Анатолием Добрыниным дала толчок историческому заявлению Хрущева о выводе ракет. Хрущев написал в своих мемуарах о том, что, по его мнению, Роберт Кеннеди сказал Добрынину и что тот передал Хрущеву:

«Президент находится в сложном положении, – сказал Роберт Кеннеди, – и не знает, как из него выйти. Мы находимся под сильным давлением. На нас давят военные с призывом применить силу против Кубы… Мы хотим попросить вас, г-н Добрынин, передать слова президента Кеннеди председателю Хрущеву по неофициальным каналам… Хотя сам президент очень не хочет начинать войну против Кубы, необратимая цепочка событий может привести к этому помимо его воли. Именно поэтому президент обращается напрямую к главе Советского Союза за помощью в урегулировании этого конфликта. Если ситуация слишком затянется, то президент не уверен, что военные не свергнут его и не захватят власть»{111}111
  “Khrushchev Remembers,” p. 497–98.


[Закрыть].

После распада Советского Союза МИД России рассекретил телеграмму посла Добрынина от 27 октября 1962 г., где говорится о его переломной встрече один на один с Робертом Кеннеди. Отчет Добрынина содержит менее драматическую версию, чем воспоминания Хрущева о словах Роберта Кеннеди относительно давления военного командования на президента Кеннеди: «тянуть время в поисках выхода из ситуации очень рискованно. (Здесь Р. Кеннеди упомянул, как будто невзначай, что среди генералов и не только генералов много горячих голов, у которых “руки чешутся”.) Ситуация может выйти из-под контроля с необратимыми последствиями»{112}112
  Телеграмма посла Анатолия Добрынина в советское Министерство иностранных дел 27 октября 1962 г. Перепечатка в переводе в Richard Ned Lebow and Janice Gross Stein, “We All Lost the Cold War” (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994), p. 523–26. Цитируется по Jim Hershberg, “Anatomy of a Controversy: Anatoly F. Dobrynin’s Meeting with Robert F. Kennedy, Saturday, 27 October 1962,” The Cold War International History Project Bulletin (Issue 5, Spring 1995), доступна по адресу http://www.gwu.edu/~nsarchiv/nsa/cuba_mis_cri/.


[Закрыть].

Роберт Кеннеди в собственном изложении обстоятельств этой встречи в книге «Тринадцать дней» не упоминает о том, что говорил Добрынину о давлении военных на президента. Однако его друг и биограф Артур Шлезингер говорит, что независимо от сказанных Добрынину слов, Роберт Кеннеди сам считал тогда, что многие стремятся развязать войну. Роберт полагал, что ситуация может полностью выйти из-под контроля{113}113
  Schlesinger, “Robert Kennedy,” p. 561–62.


[Закрыть].

В любом случае, Хрущев почувствовал серьезность давления на президента. Он ответил выводом с острова своих ракет.

Существуют ли какие-либо доказательства того, что военное руководство США, воспользовавшись ракетным кризисом, пыталось не свергнуть Кеннеди, а обмануть его? Пыталось ли оно развязать войну в предчувствии возможности победить?

Как пишет политолог Скотт Саган в своей книге «Пределы безопасности» (The Limits of Safety), ВВС США запустили межконтинентальную баллистическую ракету с военно-воздушной базы Ванденберг 26 октября 1962 г., за день до того, как был сбит самолет-разведчик U-2. Испытательная ракета без боеголовки после запуска упала на атолле Кваджалейн (Маршалловы острова). Советский Союз легко мог предположить другое. За три дня до этого испытательная ракета на базе Ванденберг получила ядерную боеголовку и была приведена в полную боевую готовность. К 13 октября девять «испытательных» ракет на базе Ванденберг были оснащены для использования против Советов{114}114
  Scott D. Sagan, “The Limits of Safety” (Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1993), p. 79.


[Закрыть]. В разгар ракетного кризиса пуск ракеты ВВС США 26 октября мог быть расценен Советами как начало нападения. Это была опасная провокация. Если бы Советы отреагировали на эту ситуацию, продемонстрировав какие-либо признаки запуска собственных ракет, вся громада ракет и бомбардировщиков США могла быть направлена для нанесения превентивного удара. Они уже были приведены в максимальную боевую готовность для начала ядерной войны (уровень боеготовности DefCon-2)[13]13
  DefCon (Defense Condition) – шкала боеготовности вооруженных сил США, отражающая степень напряженности военно-политической ситуации и вероятности военного конфликта. Состояние DefCon-2 предшествует ожиданию прямого военного нападения на США и является последней стадией боеготовности мирного времени. За всю историю существования шкалы состояние DefCon-2 объявлялось только в ходе Карибского кризиса, хотя формально и только для Стратегического авиационного командования. Все остальные компоненты вооруженных сил США находились в состоянии боеготовности DefCon-3. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] и были способны в любой момент нанести массированный удар.

Кроме того, в разгар кризиса, как узнал писатель Ричард Роудс из беседы с командующим ВВС в отставке, «стратегические бомбардировщики во время боевого дежурства сознательно пролетали мимо своих обычных разворотных пунктов в направлении Советского Союза, что представляло собой недвусмысленную угрозу, которую советские ПВО, безусловно, распознали и о которой доложили»{115}115
  Richard Rhodes, “The General and World War III,” New Yorker (June 19, 1995), p. 58–59.


[Закрыть]. Обладая значительным превосходством по количеству ракет и бомбардировщиков, ВВС США были готовы нанести упреждающий удар при обнаружении малейшего признака реакции Советского Союза на их провокацию. К счастью, Советы не стали огрызаться.

У президента Кеннеди были все основания считать, что военные его провели, чтобы выиграть в вопросе приостановки ядерных испытаний. Кеннеди, возможно, также вспомнил, что Хрущев в своем втором тайном письме президенту от 9 ноября 1961 г., где говорилось о Берлине, дал понять, что давление на него сторонников военного решения вопросов в Москве делает затруднительным компромисс с его стороны. «Вы должны понимать, – взывает он к Кеннеди, – мне некуда отступать, за мной уже пропасть»{116}116
  “FRUS 1961–1963,” vol. VI, p. 57.


[Закрыть]. Кеннеди не дал ему упасть. Теперь Кеннеди стоял на краю пропасти, и Хрущев понял это.