Текст книги "Зачем убили Джона Кеннеди. Правда, которую важно знать"

Однако то, что было известно Доновану о причастности Освальда к сверхсекретным U-2, явно не интересовало тех, кто допрашивал его в Комиссии Уоррена. Их игнорирование вопроса об U-2 озадачило Донована. Разве не было крайне важным расследовать доступ Освальда к сверхсекретной информации об U-2 в связи с его дезертирством? Спустя годы Донован рассказал писателю Джону Ньюману, что в конце дачи показаний он спросил адвоката Комиссии Уоррена: «Разве вы не хотите узнать об U-2?» Адвокат ответил: «Мы спросили у вас именно то, что хотели узнать, спросили все, что требовалось на данный момент, и на этом все. Если будет что-то еще, о чем нам понадобится спросить вас, мы это сделаем». Донован спросил другого свидетеля, также знавшего о допуске Освальда к информации об U-2: «Они спрашивали вас об U-2?» Он ответил: «Нет, совсем ничего»{165}165
  Интервью Джона Донована с Джоном Ньюманом, 19 июля 1994 г.; цитируется по John Newman, “Oswald and the CIA» (New York: Carroll & Graf, 1995), p. 45.


[Закрыть].

Через шесть месяцев после того, как Освальд сбежал в Советский Союз, 1 мая 1960 г., Советы впервые сбили U-2. Потеря самолета-разведчика, пилотируемого Фрэнсисом Гэри Пауэрсом, расстроила встречу президента Эйзенхауэра и главы СССР Хрущева на Парижском саммите. Гэри Пауэрс позже поднял вопрос, мог ли его самолет избежать крушения, если бы Освальд не передал информацию Советам{166}166
  Francis Gary Powers with Curt Gentry, “Operation Overflight” (New York: Holt, Rinehart & Winston, 1970), pp. 357–59.


[Закрыть]. Вопрос Пауэрса был, по крайней мере, разумным. И он подчеркивает истинность того факта, что добровольная передача Освальдом Советам всей информации, которую он узнал во время службы оператором радиолокационной установки, вне всякого сомнения являлась преступлением.

Однако, когда Освальд появился в посольстве США в Москве после года работы на советском предприятии в Минске, американские чиновники приняли его с распростертыми объятиями. Соединенные Штаты не только не собирались преследовать его, но посольство даже предоставило ему кредит для возвращения в страну, которую он предал{167}167
  “Warren Report,” p. 712. Ричард Снайдер, консул посольства США в Москве, заявил в телеграмме в Госдепартамент: «Я был единственным сотрудником, занимавшимся делом Освальда» (Commission Exhibit 909, WCH, vol. 18, p. 100). Согласно документам ЦРУ Ричард Снайдер поступил на работу в ЦРУ 27 марта 1950 г., чтобы «уйти в отставку» уже через полгода и начать карьеру в Госдепартаменте в заграничных посольствах США (письмо ЦРУ Ричарду Снайдеру, 27 марта 1950 г. Номер записи JFK 104-10276-10270; также секретный меморандум начальнику отдела обеспечения безопасности личного состава ЦРУ, 26 сентября 1950 г.; записи Специального комитета палаты представителей по расследованию убийств: отдельное собрание документов по ЦРУ). Официальная смена места работы Снайдером укладывалась в рамки стандартной практики ЦРУ прикрываться Госдепартаментом, отправляя своих сотрудников в посольства США. Благодаря Ричарду Снайдеру ЦРУ контролировало все контакты Ли Харви Освальда с посольством в Москве.
  Очевидно Снайдер обращался с Освальдом как с привилегированным посетителем московского посольства. Джоан Халлетт, секретарь приемной посольства, которая была замужем за помощником военно-морского атташе, вспоминала в 1994 г. в своем интервью вразрез с официальной версией, что Освальд «несколько раз» приезжал в посольство в 1959 г. Халлетт рассказала, что Снайдер и сотрудник службы безопасности «провожали его наверх на рабочие этажи, в безопасную зону, где располагались офисы посла, политический и экономический отделы, а также военный атташе. Туда могли попасть только посетители, которые находились при исполнении своих служебных обязанностей. Я сама там не бывала. Anthony and Robbyn Summers, “The Ghosts of November,” Vanity Fair (December 1994).


[Закрыть]. Лояльное отношение к очевидной измене Освальда выразилось и позже в моментальной выдаче ему нового паспорта, что случилось буквально мгновенно. 25 июня 1963 г. в Новом Орлеане Освальду чудесным образом выдали паспорт всего через 24 часа после подачи заявления{168}168
  Там же, с. 658.


[Закрыть]. Адресом получения он указал Советский Союз{169}169
  Melanson, “Spy Saga,” p. 21, цитата из “WCH,” vol. 22, p. 12, and vol. 24, p. 509.


[Закрыть].

Проанализировав эту странную историю в своем классическом исследовании деятельности Комиссии Уоррена «Пособники» (Accessories after the Fact), Сильвия Мигер пришла к заключению: «Шаг за шагом [Государственный] департамент устранил все препятствия перед Освальдом – перебежчиком и потенциальным экспатриантом, самопровозглашенным врагом родной страны, нагло раскрывшим военные секреты, а после ставшим защитником Фиделя Кастро – на пути из Минска в Даллас»{170}170
  Sylvia Meagher, “Accessories after the Fact” (New York: Vintage Books, 1992), pp. 328–29.


[Закрыть].

Разумеется, процесс кардинально поменяет курс в Далласе. Там Освальд будет арестован и тут же убит, прежде чем успеет рассказать, что ему было известно об убийстве президента. В Далласе любой свет, который Освальд мог пролить на убийство, немедленно превращался в тьму.

Комиссия Уоррена рассматривала странную терпимость правительства США к очевидному предательству Освальда в первую очередь сквозь призму избирательного прочтения его истории. Когда авторы доклада Комиссии Уоррена упомянули о службе Освальда оператором радиолокационной станции, они забыли указать, что у него был допуск Crypto к шифровальной работе (что выше, чем допуск к совершенно секретной работе), и что его служба имела отношение к сверхсекретной программе полетов U-2, контролируемой ЦРУ{171}171
  McKnight, “Breach of Trust,” p. 300. Исследование Макнайтом форм допуска к секретной информации у Освальда показало, что «во время службы за границей в Куби-Пойнте (Филиппины) и Ацуги (Япония) он имел разрешение на шифровальную работу, которое в то время входило в десятку форм выше, чем «совершенно секретно»… Комиссии Уоррена было известно о допуске Освальда к шифровальной работе, но она не сочла необходимым включить данный факт в материалы».


[Закрыть]. Опустив такие факты, правительственная история смогла обойти стороной вопросы, возникавшие из предложения Освальдом информации о U-2 Советскому Союзу, его дезертирства в стан врага в разгар холодной войны и его удивительного возвращения в объятия правительства США.

Согласно докладу Комиссии Уоррена, Ли Харви Освальд был убийцей-одиночкой, готовившим свой план на протяжении нескольких лет, «движимый переполнявшей его неприязнью к окружающему миру»{172}172
  “Warren Report,” p. 423.


[Закрыть]. По версии правительства Освальд сбежал в Россию, был участником демонстрации Комитета за справедливость для Кубы в Новом Орлеане и убийцей президента в силу психологических причин: «Он был неспособен устанавливать тесные отношения с другими людьми, практически не контактировал с окружающим его миром. Задолго до убийства Освальд выражал ненависть к американскому обществу и противопоставлял ему себя»{173}173
  Там же.


[Закрыть]. Доклад Комиссии Уоррена описывает Освальда как молодого человека, враждебного к обществу, который впоследствии стал ярым марксистом, бросил свою страну и убил ее президента. В выводе Доклада о мотивации Освальда комиссия приписывает убийце склонность к мании величия, усугубленную марксизмом: «Он стремился застолбить место в истории, сыграть роль “великого человека”, опередившего свое время. Приверженность марксизму и коммунизму, судя по всему, также являлись важным фактором в его мотивации»{174}174
  Там же.


[Закрыть].

Если мы отвлечемся от психологической части доклада Комиссии Уоррена и вернемся к истории холодной войны, возникает вопрос, почему бывшего морпеха не арестовали и не осудили еще полтора года назад, когда он вернулся в США из СССР, где заявлял в американском посольстве в Москве о том, что передаст Советам военные секреты (о полетах U-2). В то время как в Далласе его арестуют и убьют в мгновение ока, на протяжение всей своей предшествующей одиссеи в роли предателя, дезертировавшего в Россию и вернувшегося в Соединенные Штаты, Освальд почти со сверхъестественной легкостью избегает осложнений с правительством. В чем заключался секрет иммунитета Освальда к преследованию за предательство Соединенных Штатов в разгар холодной войны? Каким образом этот непримиримый враг своего государства стал своего рода заблудшим сыном, принятым в объятия правительством, которое помогало ему финансово и организационно (выдача паспорта по облегченной процедуре), и в то же время не прекратил демонстрировать верность СССР и Кубе?

Ответ к этой загадке предложил бывший агент ЦРУ Виктор Маркетти, уволившийся с поста специального помощника заместителя директора Управления, разочаровавшись в своей работе. ЦРУ затеяло судебное разбирательство, чтобы не допустить издание книги Маркетти «ЦРУ и культ разведки» (The CIA and the Cult of Intelligence). Что касается Освальда, то Маркетти рассказывал писателю Энтони Саммерсу о программе, запущенной разведкой ВМС в связке с ЦРУ в 1959 г., в том же году, когда Освальд перебрался в СССР: «В то время, в 1959 г., США было очень трудно добывать информацию из Советского Союза; технические средства не были развиты так, как сейчас, и мы прибегали к разного рода ухищрениям. Например, была такая программа разведывательного управления ВМС, по которой подготовили от 30 до 40 молодых людей, которые притворялись недовольными бедными американцами, разочаровавшимися в своей стране и желавшими узнать, что представляет собой коммунизм. Некоторые из них продержались всего несколько недель. Их засылали в Советский Союз или Восточную Европу с тем, чтобы Советы, заподозрив в них американских шпионов, сделали из них двойных агентов либо просто завербовали. Их готовили на различных базах ВМС в США и за рубежом, но руководство программой велось с базы в Нэгс-Хед, Северная Каролина»{175}175
  Anthony Summers, “Conspiracy” (New York: Paragon House, 1989), pp. 144–45.


[Закрыть].

Рассказ Маркетти о программе контрразведки вполне вписывается в историю Освальда. Он проливает свет на благосклонность правительства США в отношении Освальда. В том, что тот действительно являлся участником такой программы, был убежден и его бывший сосед по комнате в Санта-Ане Джеймс Ботело. Он, впоследствии ставший судьей в Калифорнии, в интервью Марку Лейну заявил, что интерес Освальда к коммунизму был не более чем притворством. Ботело сказал: «Я и сейчас большой консерватор (в 1978 г.), а в те времена придерживался не менее консервативных взглядов. Освальд не был ни коммунистом, ни марксистом. Если бы он был таким, я бы показал ему, почем фунт лиха, как и многие ребята в нашей части»{176}176
  Интервью Марка Лейна с Джеймсом Ботело, цитируется по Jim Marrs, “Crossfire: The Plot That Killed Kennedy” (New York: Carroll & Graff, 1990), p. 110. Когда я в июне 2007 г. позвонил Джеймсу Ботело и зачитал его прежние показания об Освальде, которые я привожу в данной книге, он подтвердил, что все так и было. Он добавил: «У меня до сих пор ощущение, [что Освальд отправился в Россию по заданию американской разведки]». Ботело сказал, что ему нравился Освальд: «Он лучший сосед по комнате, который когда-либо был у меня. Он не навязывал мне своего общества. Он был тихим и спокойным. Мы оба любили классическую музыку». Освальд был вспыльчив, но по словам Ботело, «не любил насилия. Даже мысль о нем вызывала у него отвращение. Он не боялся, а просто считал это примитивным. Он бы не стал делать с другими того, что он не хотел бы, чтобы сделали с ним». Интервью автора книги с Джеймсом Энтони Ботело, 16 июня 2007 г.


[Закрыть].

Судья Ботело считал, что «измена» Освальда была не чем иным, как легендой, придуманной для него разведслужбами США: «Я знал, что Освальд не был коммунистом и в действительности являлся противником СССР». Ну а то, что на базе не проводилось настоящее расследование (после того, как сообщили о дезертирстве Освальда в СССР), прямо говорило, что Освальд находится в России по заданию американской разведки. Двое гражданских появились в Санта-Ане, задали несколько вопросов, не взяли никаких письменных показаний и не записали показания свидетелей. Это было самое небрежное расследование, псевдорасследование, проведенное исключительно для галочки… Освальд, как говорили, был единственным в истории морским пехотинцем, когда-либо сбежавшим в мирное время в другую страну, да еще и к коммунистам. Когда руководство Корпуса морской пехоты и разведка решили не углубляться в причины этой «измены», я уже тогда знал то, в чем уверен сейчас, – Освальд был в России по заданию американской разведки»{177}177
  Там же, с. 110–111.


[Закрыть].

Продолжая размышлять о поисках Джоном Кеннеди путей к достижению мира, отразившихся в его речи в Американском университете, мы можем предвидеть звездопад жизней, которым было суждено прерваться с гибелью этой мечты. Среди них был и Ли Харви Освальд, молодой человек, выполнявший в России задание американских спецслужб. Траектория движения Освальда, закончившаяся встречей с Кеннеди в Далласе, не была определена ни небом, ни судьбой, даже ни пошатнувшейся психикой, как указывалось в докладе Комиссии Уоррена. Освальда направляли спецслужбы. Ли Харви Освальд был пешкой в игре. Он был мелкой сошкой в смертельной игре, конец которой хотел положить Кеннеди. Клетка за клеткой Освальда передвигали по гигантской шахматной доске, раскинувшейся от Ацуги до Москвы, Минска и Далласа. Ради победы в холодной войне руки, передвигавшие Освальда, готовы были пожертвовать им и любой фигурой на этой доске. Однако появился игрок, Джон Кеннеди, который больше не верил в эту игру и грозил перевернуть доску.

Самоанализ, как сказал Кеннеди в Американском университете, является основой мира. В своем обращении он попросил американцев исследовать четыре основных отношения в самих себе, являвшихся важнейшими препятствиями к достижению мира.

«Первое: давайте проанализируем наше отношение к самому понятию мира. Очень многие из нас считают его недостижимым, невозможным в действительности. Однако это опасное, пораженческое убеждение. Из него следует, что война неизбежна, человечество обречено и что мы находимся во власти сил, которыми не в состоянии управлять».

Я хорошо помню воинственный настрой Соединенных Штатов того времени, когда президент Кеннеди произнес эти слова. Помню наше глубоко укоренившееся предубеждение, культивируемое годами пропаганды, в том, что мир с коммунистами невозможен. Догмы нашего катехизиса холодной войны исключали возможность мира с врагом: русским нельзя доверять. Коммунизм мог подорвать саму природу свободы. Надо было вышибать клин клином. В ядерный век это означало быть готовыми уничтожить мир ради спасения его от коммунизма. Заумные аналитики называли это «ядерной дилеммой».

С принятием такого отношения невозможность мира была данностью. Томас Мертон так писал об этом мышлении сторонников холодной войны: «Большая опасность заключается в том, что под гнетом тревоги и страха, чередованием кризиса, разрядки и нового кризиса, народы мира постепенно принимают идею войны, идею подчинения тоталитарной власти и отречения от разума, духа и личного сознания. Великой угрозой холодной войны является постепенное затухание сознания»{178}178
  Merton, “Cold War Letters,” pp. 47–48.


[Закрыть]. Как заметил Кеннеди, в такой атмосфере мир казался невозможным, что так и было бы, если не изменить базовые отношения. Но как их изменить?

Кеннеди предложил пошаговый выход из нашего отчаяния. В мире дипломатии это соответствовало тому, что Ганди назвал «экспериментами с истиной». Кеннеди сказал, что мы можем преодолеть отчаяние, сосредоточившись «на конкретных действиях и эффективных соглашениях, отвечающих интересам всех заинтересованных сторон». Несмотря на наши противоборствующие идеологии, мир может снова стать реальным, если мы будем действовать, решая конкретные проблемы, которые стоят на его пути.

Пока Джон Кеннеди учился сам в ходе интенсивного диалога с Хрущевым, практика поиска мира с помощью определимых целей делала его неоспоримо крепче. Воинствующие идеологии отпадали в процессе реализации мира.

«Мир не должен быть недостижимым, а война не должна быть неизбежной, – заявил он, опираясь на собственный опыт. – Более ясно определяя нашу цель, делая ее более управляемой и менее отдаленной, мы можем помочь всем народам увидеть ее, почерпнуть из нее надежду и неуклонно двигаться к ней».

Вторая мысль в речи Кеннеди заключалась в том, что в нашем самоанализе должно присутствовать уважение к нашему оппоненту: «Давайте рассмотрим наше отношение к Советскому Союзу». Нам нужно было изучить первопричину нашего отчаяния, а именно отношение к нашему врагу.

Кеннеди привел пример антиамериканской пропаганды из советского военного текста и заметил: «Грустно читать эти советские заявления и осознавать масштабы пропасти между нами». Дождавшись, пока его слушатели перестанут защищаться, он снова вернулся к теме самоанализа: «Но это также предупреждение – предупреждение американскому народу – не попасть в ту же западню, что и Советы, не видеть лишь искаженный и безнадежный образ другой стороны, не видеть конфликт как неизбежный, примирение как невозможное, а общение всего лишь как обмен угрозами».

Это было резюме наших собственных взглядов в духе холодной войны. Ключевым вопросом было не «а как насчет русских», а скорее, как насчет нашего собственного отношения, которое не может выйти за рамки «а как насчет русских». Дело опять не в соринке в глазу нашего соседа, а в бревне в нашем собственном.

Следующее предложение Кеннеди было ненасильственным разделением системы и ее людей: «Ни одно правительство или социальная система не может быть настолько порочной, чтобы ее люди считались совершенно лишенными добродетели». Этими словами президент Джон Кеннеди вторил мыслям папы римского Иоанна XXIII, изложенным в папской энциклике «Мир на Земле», опубликованной двумя месяцами ранее 11 апреля 1963 г.

В ответ на угрозу ядерной войны папа Иоанн адресовал миру свое полное надежды послание перед тем, как простился с ним. Он умер от рака за неделю до речи Кеннеди. В «Мире на Земле» папа Иоанн XXIII провел четкую грань между «ложными философскими учениями о природе, происхождении и судьбе вселенной и человечества» и «историческими движениями, имеющими экономические, социальные, культурные или политические цели… даже когда такие движения возникают из этих учений, почерпнув и все еще черпая оттуда вдохновение». Папа Иоанн сказал, что, хотя учения остаются прежними, произошедшие от них движения претерпевали «глубокие» изменения{179}179
  Pope John XIII, “Pacem in Terris” (New York: America Press, 1963), p. 50.


[Закрыть].

Папа тогда ударил по, казалось, непреодолимым в то время барьерам для диалога и сотрудничества с воинственно-атеистическим противником: «Кто может отрицать, что эти движения, если они подчиняются требованиям здравого смысла и передают законные устремления человеческой личности, содержат элементы, которые являются положительными и заслуживают одобрения?

Тогда может случиться так, что встречи для достижения практических решений, которые ранее считались невозможными или непродуктивными, теперь или в будущем могут оказаться целесообразными и полезными»{180}180
  Там же, с. 50–51.


[Закрыть].

Действия папы Иоанна XXIII опережали его слова. Он уже был в дружеских отношениях с Никитой Хрущевым и слал ему призывы к миру и свободе религий. Его неофициальный посланник к советскому лидеру, Норман Казинс, лично доставил Хрущеву русский перевод «Мира на Земле» еще до того, как энциклика стала доступна всем{181}181
  Norman Cousins, “The Improbable Triumvirate: John F. Kennedy, Pope John, Nikita Khrushchev” (New York: W. W. Norton, 1972), pp. 80, 91.


[Закрыть]. Хрущев с гордостью похвастался перед соратниками по партии папским медальоном, который прислал ему папа римский{182}182
  Там же, с. 108.


[Закрыть].

Джон Кеннеди был воодушевлен уверенностью папы Иоанна XXIII, что достижение мира возможно путем поиска доверия и общения с противником. Кеннеди знал от Казинса подробности его встреч с Хрущевым от имени главы католической церкви. Кеннеди отправлял через Казинса свои собственные неофициальные сообщения советскому лидеру, как описывает это Казинс в книге «Невероятный триумвират: Джон Кеннеди, папа Иоанн XXIII, Никита Хрущев» (The Improbable Triumvirate: John F. Kennedy, Pope John, Nikita Khrushchev). Что-то происходило здесь за кулисами христианско-коммунистического конфликта, что-то захватывающее в царившей тогда атмосфере идей о приближающемся Армагеддоне.

Таким образом, для Джона Кеннеди было естественным во время выступления в Американском университете проявить сочувствие к лишениям, которые пришлось пережить Советскому Союзу. «Ни одно государство за всю историю войн не несло таких потерь, какие понес Советский Союз в ходе Второй мировой войны, – сказал он. – Погибло по меньшей мере 20 миллионов человек, сожжено или разграблено бессчетное множество домов в городах и деревнях. В пустыню была превращена треть национальной территории, включая почти две трети промышленной базы, – ущерб, соизмеримый с разрушением территории нашей страны к востоку от Чикаго».

Страдания, которые испытал русский народ, было основным контекстом Кеннеди в его обозначении зла ядерного оружия, способного одновременно поразить США, СССР и остальной мир: «Все, что мы построили, все, ради чего мы работали, будет уничтожено в первые же 24 часа».

«Одним словом, – сказал он, – и Соединенные Штаты, и наши союзники, и Советский Союз, и его союзники глубоко заинтересованы в справедливом и истинном мире и прекращении гонки вооружений». Он добавил в стиле ироничного каламбура на призыв Вудро Вильсона о вступлении в Первую мировую войну: «Если мы не можем пока прекратить наши разногласия, мы можем хотя бы для разнообразия сделать мир безопасным».

Джон Кеннеди, изображаемый авторами, которым он был несимпатичен, как бесчувственный человек, достучался до сердца нашего врага в холодной войне, не только его лидера Никиты Хрущева, но и всего народа, пострадавшего во Второй мировой войне. Как насчет русских? Ответ Кеннеди состоял в том, что, если мы чувствуем боль противника, мир становится не только возможным, он становится необходимым. Это было так же важно, как жизнь собственной семьи. Видение, дарованное Джону Кеннеди, было предельно простым: мы и они на одной стороне.

«Ведь нас в конечном счете, – сказал Кеннеди, подводя итог своему видению взаимозависимости, – объединяет как минимум то, что мы все живем на этой маленькой планете. Все мы дышим одним воздухом, растим наших детей с надеждой на лучшее будущее. И все мы смертны».

Если бы мы были способны принять такое сострадание к врагу, третий, самый важный призыв к самоанализу мог бы быть более приемлем для его американской аудитории. «Третье. Давайте пересмотрим наше отношение к холодной войне, помня, что мы не стремимся к тому, чтобы набрать очки в споре».

Когда ракетный кризис был разрешен, президент тщательно избегал и приказал своей администрации не допускать никаких упоминаний о победе или поражении Хрущева. Единственной победой было предотвращение войны. Тем не менее, по мнению критиков Хрущева в коммунистическом мире, не допускавших и мысли об отступлении, когда речь шла о враге из капиталистического мира, советский лидер потерпел унизительное поражение. По этой причине Кеннеди считал, что больше нельзя допускать ракетного кризиса, поскольку это станет повторением череды тяжелых решений, чуть было не приведших к тотальной войне.

«Прежде всего, защищая собственные жизненно важные интересы, ядерные державы должны предотвращать подобные конфронтации, которые ставят противника перед выбором между унизительным отступлением и ядерной войной. Выбор подобного пути в ядерный век свидетельствует лишь о банкротстве нашей политики или же о проявлении коллективного желания уничтожить весь мир».

Кеннеди перешел затем к конкретным шагам в направлении реализации его видения мира во всем мире. Сначала он объявил о решении, принятом Макмилланом, Хрущевым и им самим о проведении переговоров в Москве по договору о запрещении ядерных испытаний. Затем он объявил о своей односторонней инициативе по приостановке испытаний в атмосфере с явной надеждой, что это будет способствовать укреплению доверия со стороны неприятеля:

«Для демонстрации нашей искренней и твердой убежденности в необходимости запрета испытаний настоящим я провозглашаю, что Соединенные Штаты не будут проводить ядерные испытания в атмосфере, пока другие государства также не будут этого делать. Мы не возобновим их первыми».

Те, кто знал силу намерения, подкрепляющую видение Кеннеди, усматривали что-то либо вдохновляющее, либо угрожающее в следующем его заявлении о том, что «наша основная долгосрочная цель» – «всеобщее и полное разоружение, которое может быть достигнуто поэтапно, что позволит параллельно создавать новые институты мира, заменяющие оружие». Как мы увидим, Кеннеди не бросал слов на ветер, и спецслужбы США знали это. Знали это и воротилы бизнеса, схлестнувшиеся с ним годом ранее во время стального кризиса – недооцененная глава президентства Кеннеди, к которой мы еще вернемся. Его призыв перековать мечи на орала не стал хорошей новостью для представителей военно-промышленного комплекса.

В четвертом и заключительном разделе своего призыва к самоанализу Кеннеди просит американскую аудиторию изучить качество жизни в границах собственной страны: «Давайте разберемся с нашим отношением к миру и свободе у себя дома… Сегодня в слишком большом числе наших городов мир ненадежен потому, что свобода несовершенна».

Он разовьет эту тему на следующий вечер в своей революционной речи о гражданских правах. На следующий день после того, как президент Кеннеди выступил в Американском университете, губернатор штата Алабама Джордж Уоллес уступил воле президента и открыл двери Алабамского университета чернокожим студентам. В тот вечер в телевизионном обращении к нации Кеннеди описал расовые страдания чернокожих американцев с той же силой, с которой накануне он призывал к состраданию к русским, пережившим большие лишения во Второй мировой войне:

«Чернокожий ребенок, родившийся сегодня в Америке, независимо от того, где именно он родился, имеет примерно половину шансов закончить среднюю школу от тех, что имеет белый ребенок, родившийся в том же месте в тот же день, одну треть тех же шансов на окончание колледжа, треть шансов стать профессионалом, вдвое больше шансов стать безработным, одну седьмую шанса зарабатывать $10 000 в год, продолжительность жизни на семь лет короче, заработок вдвое меньше.

И это прежде всего проблема морального плана. Она стара, как Священное Писание, и ясна, как американская Конституция»{183}183
  “Public Papers of the Presidents: John F. Kennedy, 1963,” pp. 468–69.


[Закрыть].

В своем обращении к студентам Американского университета, дав определение «миру и свободе в своей стране» как важнейшего аспекта мира во всем мире, Кеннеди определил право на мир как фундаментальное право человека: «Разве не мир в конечном счете составляет основу прав человека – права жить, не боясь быть уничтоженным, права дышать воздухом, которым одарила нас природа, права будущих поколений на здоровую жизнь?»

Кеннеди завершил свою «речь о мире» обещанием, начало исполнения которого в следующие пять месяцев подтвердит его смертный приговор: «Убежденные и бесстрашные, мы будем продолжать работать не ради осуществления стратегии уничтожения, а ради стратегии мира».

Выступление в Американском университете стало величайшим признанием Джона Кеннеди в его приверженности миру. По иронии судьбы Советский Союз стал местом основных событий. Эмпатия Кеннеди к лишениям русского народа пробила защиту их правителей намного эффективнее, чем это могла сделать любая ракета. Соренсен так описывает произведенный речью эффект по ту сторону рубежа в холодной войне:

«Советская пресса опубликовала полный текст выступления Кеннеди. Еще более поразительным был тот факт, что оно было услышано, а речь прочитана во всех уголках СССР. После 15 лет почти непрерывного глушения западных радиопередач сетью из 3000 передатчиков, на содержание которой ежегодно тратилось несколько сотен миллионов долларов, Советы заглушили лишь один абзац в речи, передававшейся «Голосом Америки» на русском языке (часть, где говорится о «беспочвенных» обвинениях целей США), однако при повторной трансляции оставили весь текст, а затем и вовсе перестали глушить западные радиостанции, даже русскоязычные информационные выпуски о международной обстановке. Так же неожиданно на переговорах в Вене они согласились с принципами инспекции Международного агентства по атомной энергии, позволявшей удостовериться в том, что реакторы используются в мирных целях. И в равной степени неожиданно возможность заключения Соглашения о запрещении испытаний превратилась из безнадежной во вполне осязаемую идею»{184}184
  Sorensen, “Kennedy,” p. 733.


[Закрыть].

Никита Хрущев был глубоко тронут. Он сказал руководителю переговоров по запрещению испытаний Авереллу Гарриману[15]15
  Аверелл Гарриман (1891–1986) – американский политик и банкир. Посол США в СССР в 1943–1946 гг. Координатор «Плана Маршалла» и министр торговли США. Человек, близкий к президенту США Г. Трумэну. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], что Кеннеди произнес «величайшую речь со времен Рузвельта»{185}185
  Schlesinger, “Thousand Days,” p. 904.


[Закрыть]. Хрущев в ответ предложил Кеннеди рассмотреть ограниченный запрет, распространяющийся на испытания в атмосфере, космосе и воде, так чтобы спорный вопрос об инспекциях больше не возникал. Он также предложил заключить пакт о ненападении между НАТО и странами Варшавского договора, чтобы «освежить международный климат»{186}186
  Там же, с. 904–905.


[Закрыть].

В собственной стране Кеннеди его речь была воспринята куда менее восторженно. New York Times писала о скептическом отношении правительства: «В целом официальный Вашингтон не слишком оптимистично смотрит на то, что президентская речь о мире в Американском университете приведет к заключению соглашения о запрещении испытаний или чему-то еще»{187}187
  Max Frankel, “Harriman to Lead Test-Ban Mission to Soviet [Union] in July,” New York Times (June 12, 1963), p. 1.


[Закрыть]. В отличие от советских СМИ, которые были воодушевлены этой речью, американские СМИ ее игнорировали либо преуменьшали ее значение. Впервые у американцев возможностей читать и слышать слова своего президента было меньше, чем у русских. Разворот в сторону мира происходил по всей планете на разных уровнях. Если ядерное разоружение внезапно стало осуществимым, то позиция Кеннеди в его собственном правительстве стала шаткой. Кеннеди разворачивался быстрее, чем было необходимо для обеспечения безопасности лидера в холодной войне.

После речи в Американском университете Джон Кеннеди и Никита Хрущев начали соревноваться в демонстрации приверженности идеям мира. Они оба перевели свою политику на мирные рельсы. Однако отказ Кеннеди от идей холодной войны определенные силы в его собственном правительстве сочли изменой. В этом контексте речь Кеннеди в Американском университете была смелым поступком, но с гибельными последствиями. Призыв президента Кеннеди от 10 июня 1963 г. положить конец холодной войне за пять с половиной месяцев до его убийства предваряет отважный поступок доктора Кинга, призвавшего 4 апреля 1967 г. в Риверсайдской церкви к прекращению войны во Вьетнаме, ровно за год до своей гибели. Каждая из этих речей, перевернувших мир, была пророчеством и несла пророкам традиционную награду. Речь Джона Кеннеди в Американском университете привела к его смерти в Далласе, а Риверсайдская речь Мартина Лютера Кинга – к его гибели в Мемфисе.

Ли Харви Освальд вернулся в Соединенные Штаты 13 июня 1962 г. после своего бегства в Советский Союз. Его не ждал ни арест, ни преследования. Он совершенно не ощутил давления со стороны государства, которое он предал. Вместо этого Освальда встречали по приказу правительства США, когда он и его русская жена Марина с дочерью Джун сошли на берег с океанского лайнера Maasdam в Хобокене (штат Нью-Джерси). В докладе Комиссии Уоррена говорится, что по рекомендации Государственного департамента Освальды были встречены на причале Спасом Райкином, представителем Общества помощи путешественникам{188}188
  “Warren Report,” p. 713.


[Закрыть]. Однако в докладе Уоррена не упоминается, что Райкин был также и генеральным секретарем «Американских друзей антибольшевистского блока наций», антикоммунистической организации с обширной разведывательной агентурой{189}189
  Jim Garrison, “On the Trail of the Assassins” (New York: Warner Books, 1988), p. 58.


[Закрыть] – как и американское правительство, не самый понятный источник поддержки для предателя. В докладе Комиссии Уоррена действительно говорится, что с помощью Спаса Райкина семья Освальда благополучно прошла службу иммиграционного и таможенного контроля.

Летом 1962 г. Освальды поселились в Форт-Уорте (штат Техас). Они были приняты местной белоэмигрантской общиной, известной своими радикально антикоммунистическими настроениями. Ли подружился с Джорджем де Мореншильдтом[16]16
  Джордж (Георг) фон (сменил «фон» на «де» во время Второй мировой войны из-за антигерманских настроений) Мореншильдт (1911–1977) – уроженец Российской империи, г. Мозырь. Семья Мореншильдта эмигрировала из России в ходе гражданской войны. Геолог по образованию. Активный антикоммунист. В 1938 г. переехал в США. Подозревался британскими и американскими спецслужбами в пронацистских симпатиях. Его показания в Комиссии Уоррена были одними из самых долгих. Был знаком с Джорджем Бушем – старшим и в бытность того директором ЦРУ написал ему письмо с просьбой прекратить слежку и оказание давления на него. Покончил жизнь самоубийством при странных обстоятельствах на следующий день после того, как дал интервью известному исследователю убийства президента Джона Кеннеди Эдварду Эпштейну. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], сыном царского чиновника. Барон, как он любил, чтобы его называли, путешествовал по всему миру, как геолог, консультант нефтяных компаний Техаса и агент разведки. В 1957 г. Ричард Хелмс из ЦРУ написал служебную записку о том, что де Мореншильдт, совершив поездку в качестве консультанта в Югославию, предоставил ЦРУ «разведданные, которые были незамедлительно направлены и в другие федеральные агентства в 10 отдельных докладах»{190}190
  Jim Marrs, “Crossfire” (New York: Carroll & Graf, 1989), pp. 200, 279. См. также Epstein, “Assassination Chronicles,” pp. 463–64.


[Закрыть]. В интервью 1977 г. де Мореншильдт признался, что ему дал добро на встречу с Освальдом Уолтон Мур, начальник службы внутренних связей отделения ЦРУ в Далласе{191}191
  Epstein, “Assassination Chronicles,” p. 559.


[Закрыть].

В этом интервью от 29 марта 1977 г., последнем из тех, что он когда-либо давал, Джордж де Мореншильдт открыл журналисту Эдварду Джею Эпштейну, что с начала 1950-х гг. он «периодически оказывал услуги» правительственным чиновникам, связанным с ЦРУ. Это были взаимовыгодные отношения. Контакты ЦРУ впоследствии помогали де Мореншильдту завязывать выгодные деловые связи за рубежом.

Де Мореншильдт рассказал, что в конце 1961 г. он встретился в Далласе с представителем ЦРУ Уолтоном Муром, рассказавшим ему о «ветеране морской пехоты США», который весь прошлый год работал на заводе электроники в Минске и к которому был «интерес»{192}192
  Там же, с. 558.


[Закрыть]. Барон вырос в Минске, о чем, похоже, было известно Муру до того, как тот ему сказал. Бывший морпех, сказал Мур, вернется в Даллас. Де Мореншильдт почувствовал, что его обрабатывают.

Летом 1962 г., как сказал де Мореншильдт, ему передали адрес Ли Харви Освальда в Форт-Уорте через «одного из партнеров Мура», который предложил де Мореншильдту встретиться с Освальдом. Де Мореншильдт позвонил Муру, чтобы подтвердить задание и договориться об очередном взаимовыгодном знакомстве. Он сказал Муру, что будет признателен за помощь посольства США в Гаити в получении разрешения у гаитянского диктатора «Папы Дока» Дювалье на разведку нефтяных месторождений. Мур тогда дал Мореншильдту добро на то, чтобы подружиться с семьей Освальда, что Мореншильдт быстро исполнил, хотя и с твердым пониманием того, что выполняет задание ЦРУ. «Я бы никогда не стал связываться с Освальдом, если бы Мур не санкционировал это, – признался де Мореншильдт в своем последнем интервью, – на карту было поставлено слишком много»{193}193
  Там же, с. 559.


[Закрыть].