Текст книги "Мартин Борман. Неизвестный рейхслейтер. 1936-1945"

Теперь действительно настало время поисков способа окончания войны, прежде чем Германия не дошла до полного разрушения. Но Гитлер, погруженный в свой мир фантазий, все еще верил в возможную победу. А Борман, видимо, еще верил в фюрера. Оба они находились в относительной изоляции в «Волчьем логове». Они не совершали инспекционные поездки на линию фронта или к дымящимся развалинам немецких городов, разрушавшихся в результате воздушных налетов, предотвратить которые ослабевшие люфтваффе больше не могли. (Гитлер, ранее весьма активно перемещавшийся, в том числе и в прифронтовых районах, с конца 1942 до ноября 1944 года в основном жил в «Волчьем логове» (хотя, например, весной 1943 года вылетал в Запорожье, когда в нескольких километрах от него шли бои с прорвавшимися советскими танками), он был в курсе всех дел. Регулярно проводились встречи с фронтовиками-героями, где откровенно и подробно обсуждались нараставшие проблемы. – Ред.)

Борман, однако, узнавал косвенным путем о разрушениях, которые причиняли воздушные рейды авиации союзников, потому что 2 августа он писал жене: «Я просмотрел огромное число действительно ужасных фотографий из Гамбурга (около 700 бомбардировщиков королевских ВВС совершили ночные налеты на Гамбург 24, 27 и 29 июля. – Ред.), которые свидетельствуют о том, что случилась настоящая катастрофа. Людям нечем было дышать в задымленных убежищах – большой город был превращен в настоящее море огня, дыма, – и они выбегали на улицы, где был такой же огонь и дым. Там загорались шелковые чулки и платья женщин, они сгорали заживо или задыхались от дыма вместе с детьми…»

Борман отреагировал на такие фотографии, чтобы посоветовать жене найти убежище в Оберзальцберге на случай, если там прозвучит воздушная тревога. Война продолжалась. Продолжались и воздушные налеты. То же происходило с «окончательным решением». Товарные вагоны и вагоны для перевозки скота, набитые отловленными в облавах евреями, по распоряжению оберштурмбаннфюрера (подполковника) СС Адольфа Эйхмана, мелкого бюрократа, чье имя мало что значило для такого высокопоставленного деятеля, как Борман, регулярно прибывали в Аушвиц (Освенцим), Треблинку, Собибор и другие лагеря смерти на востоке. Из труб крематориев лагерей поднимался к небу густой черный дым, унося с собой запах горелой плоти. В Аушвице один еврей, понявший, что обречен, написал кровью на стене барака: «Андреас Рапапорт – прожил шестнадцать лет».

28 октября Борман писал жене: «Моя милая малышка Герда, нежно признателен тебе и детям за прекрасные дни, которые вы мне подарили. Я переполнен счастьем оттого, что ты существуешь, ты и каждый из детей. Берегите себя».

Через месяц после написания этого письма Борман отправил директиву в штаб Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ), порицая армию за отношение к русским военнопленным. В директиве отмечалось, что войска недостаточно жестоки. Некоторые из солдат, выделенных для охраны, позволяли себе защиту пленных. Этого нельзя допускать. Поэтому Борман распорядился изъять пленных из ведения армии и передать их под надзор СС.

28 ноября, в день, когда Борман отослал эту директиву в штаб ОКВ, Сталин, Рузвельт и Черчилль начали первое совещание «Большой тройки» на конференции в Тегеране. Они понимали, что впереди предстоит трудная борьба, но ее исход был предрешен. «Большая тройка» обсуждала будущее Восточной Европы и согласилась на том, что англо-американские войска высадятся на побережье Франции будущей весной. Попутно в Тегеране обсуждался вопрос о том, как поступить с нацистским руководством после войны.

Способ решения проблемы Сталиным был прост. Он выступал за расстрел 50 тысяч ключевых военных и гражданских функционеров. Черчилль возражал против массовых казней, но Сталин настаивал. «Должно быть расстреляно, – говорил он, – пятьдесят тысяч». – «Может, сорок девять тысяч будет достаточно», – предложил Рузвельт, вероятно, пытаясь в шутливой манере снять напряжение.

В Тегеране не было принято конкретных решений относительно послевоенной судьбы нацистского руководства. Но то, что его ждет какое-то наказание, было очевидно. Еще раньше, в октябре 1943 года, на Московской конференции в Москве представители СССР, США и Великобритании подписали Московскую декларацию, которая, в частности, содержала предупреждение: «Пусть те, чьи ряды еще не обагрены кровью невинных, избегают присоединяться к рядам виновных, так как союзные державы будут обязательно преследовать их в самых отдаленных уголках планеты и доставлять их к судьям, чтобы торжествовала справедливость».

Далее Московская декларация гласила:

«1. Военные преступники, которые упорствовали в своих преступлениях на определенной территории, будут передаваться заинтересованным странам для суда в соответствии с их законами.

2. Военные преступники, чьи преступления не могут быть локализованы географически, поскольку затрагивают несколько стран, будут караться на основе общего решения союзников».

Московская декларация, однако, не оказала никакого влияния на деятельность Мартина Бормана. Когда наступил 1944 год, решающий год войны и судьбы нацистской Германии, он продолжал вести себя как человек, уверенный в том, что Третий рейх выживет. 30 мая 1944 года он разослал секретное письмо партийным функционерам, запрещающее полицейские меры и привлечение к уголовным судам немецких граждан за расправы (убийства) летчиков союзников, которые выбрасываются на парашютах и приземляются на германской территории.

В течение 1944 года Борман уделял также внимание двум личным проблемам. Одна из них касалась Генриха Гиммлера, рост «империи» СС которого угрожал верховенству Бормана и нацистской партии. Конфликт между двумя лидерами становился неизбежным, а его исход должен был определить, кто был в действительности второй самой могущественной фигурой в Третьем рейхе.

Другая проблема Бормана касалась его «любимой, сладкой и дорогой жены».

Глава 10
«Наша непоколебимая вера в конечную победу»

Борман временами находил возможности оставлять фюрера в его ставке в Восточной Пруссии и вылетать в Берлин для работы в здании партийной канцелярии. Во время одной такой поездки в октябре 1943 года он увлекся молодой и не слишком популярной киноактрисой, жениха которой убили на войне. Она была знакома с четой Борман. Во время очередной встречи с ней в Берлине Мартин Борман почувствовал, что пользуется взаимностью. Что последовало в результате такого увлечения, Борман описал в письме к жене 21 января 1944 года.

«Я поцеловал ее без всяких церемоний и совершенно испепелил ее своей жгучей страстью. Безумно в нее влюбился. Устроил так, что мы встречались много раз, и затем овладел ею, несмотря на возражения. Ты знаешь силу моей воли, которой М. не могла долго сопротивляться. Теперь она моя, теперь – о, счастливчик! – это так, или, скорее, я чувствую себя повторно и невероятно счастливым в женитьбе… Что ты думаешь, любимая, о своем безумном парне?»

Герда Борман ответила на это известие через три дня, как подобает образцовой нацистской супруге: «Я сама так восхищена М., что не могу сердиться на тебя. Дети тоже любят ее, все как один». Фрау Борман сочла «тысячью несчастий», что М. лишена возможности рожать детей из-за того, что ее жених погиб на войне. Она полагала, что ее муж сможет исправить это. «Но затем, – писала она, – тебе придется позаботиться о том, чтобы М. рожала ребенка в один год, я – в другой, так что ты всегда будешь иметь новую жену».

Борман нашел эту идею «дикой», но его жена была вполне серьезна. «Мы поселим всех детей вместе в доме на озере, – писала она, – и та жена, которая не беременна, будет приезжать и оставаться с тобой в Оберзальцберге или Берлине». На такое предложение Борман ответил: «Этого не должно быть! Даже если две женщины самые близкие подруги. Каждая пусть остается сама собой. Встречайтесь, правильно, но не злоупотребляйте этим».

Герда Борман была так понятлива и так пропитана нацистской доктриной производства большого количества чисто арийских детей, что сделала мужу 10 февраля новое предложение. Она пожелала, чтобы матери незаконных детей имели одинаковый статус с женщинами, состоявшими в законном браке. Фрау Борман предложила, чтобы ее муж заключил с М. Volksnotehe (вынужденный брак). Эта идея, предложенная фрау Борман для узаконивания двоеженства, уже осуществлялась, как она полагала, в ходе Тридцатилетней войны 1618–1648 годов из-за больших людских потерь (Германия тогда потеряла две трети (или больше) населения. Население Чехии уменьшилось в несколько раз. – Ред.).

Мартин Борман не стал осуществлять предложение жены, но оно послужило росту его уважения к ней. Когда она советовала спросить, действительно ли М. любила его, он ответил: «Полагаю, она очень любит меня. Конечно, ее любовь не столь глубока, как наша. Пятнадцать лет жизни в браке, богатой опытом взаимного общения, и десять детей – весомый фактор».

Почти до конца войны, пока позволяло изредка время, Борман поддерживал отношения с М. Но она разочаровывала его во многих отношениях, в отличие от жены. У М. было смутное представление о принципах национал-социализма, она обнаруживала пагубную склонность к христианству, пугалась воздушных налетов и проявляла признаки хандры и тревоги. Борман посылал жене письма, которые ему писала М., и копии писем, которые он писал ей. Время от времени Герда Борман развлекала М. или звонила ей по телефону в попытке очистить ее мысли от заблуждений в отношении войны и укрепить ее дух.

Проблема Бормана, связанная с «дядей Генрихом» (Гиммлером), решалась не так легко. К 1944 году Гиммлер стал, судя по всему, второй наиболее могущественной фигурой в Германии. Его «империя» СС контролировала все полицейские ведомства от гестапо до обычной полиции порядка. СС ведала концентрационными лагерями и лагерями уничтожения. Гиммлер мог, таким образом, решать судьбу миллионов людей более, чем какой-нибудь деятель, известный в истории. В 1944 году он получил также контроль над абвером (военной разведкой и контрразведкой), над лагерями военнопленных и программами производства ракет дальнего радиуса действия. Гиммлер стал главнокомандующим Резервной армией. Ему лично подчинялись 38 боевых дивизий СС (действительно, всего насчитывалось 38 дивизий СС (точнее, под номерами 1—38), но в это число входят и формировавшиеся в последние месяцы рейха, и расформированные и не принимавшие участие в боях. Всего формировалось не 38, а 43 дивизии, 6 из них были вновь расформированы, не приняв участия в боях. Из оставшихся 37 дивизий были: 11 добровольческих, одна из которых вообще не воевала, а 4 впервые приняли участие в боях в марте 1945 года; 11 дивизий войск СС, 7 из которых вообще не приняли участия в боях, только 15 дивизий действовали как обычные, 3 из которых впервые вступили в бой в марте 1945 года. Таким образом, в боях использовались 29 дивизий, 7 из которых впервые вступили в бой в последние недели войны. – Ред.). На эти хорошо подготовленные и вооруженные, фанатичные соединения численностью около полумиллиона специально отобранных солдат и офицеров можно было положиться. (Автор неточен. Численность войск СС в марте 1945 года составляла 829 400 человек (в июле 1944 года было 594 443 человека). – Ред.) Они были готовы сражаться, когда надо, до последнего дыхания.

Ни один нацистский руководитель не обладал более внушительной силой, чем Генрих Гиммлер. Если бы он воспользовался ею, чтобы отстранить от власти самого Гитлера, то, вероятно, сумел бы это сделать. Что касается Бормана, то любой конфликт между ним и рейхсфюрером СС, очевидно, завершился бы в пользу Гиммлера. Борман имел лишь одно преимущество над Гиммлером. К его мнению прислушивался фюрер.

Борману и Гиммлеру было суждено схлестнуться, когда Гиммлер получил в августе 1943 года еще одно назначение: он стал министром внутренних дел. К этому времени Борман контролировал через нацистскую партию и подчиненных ему гаулейтеров все внутренние дела Германии. Борман не собирался уступать хотя бы частичку своей власти Гиммлеру и СС, но он оставался достаточно благоразумным, чтобы не вступать в открытый конфликт с рейхсфюрером СС. Он решил загнать «дядю Генриха» в тупик игрой на его слабостях. Одной из этих слабостей было отношение Гиммлера к деньгам и детям.

Когда расовая чистота не вызывала сомнений, Гиммлер делал все возможное для поощрения деторождения. Он искренне любил детей, особенно светловолосых, и сам был хорошим семьянином. Слабость, которую Борман в нем заметил, проистекала из того, что у рейхсфюрера СС было две семьи.

В 1928 году, когда Гиммлер владел небольшой птицефермой на окраине Мюнхена, он женился на Маргрет фон Боден, прусской аристократке, которая была старше его на восемь лет. На следующий год у них родилась дочь Гудрун, единственный ребенок от этого брака. Но с повышением престижа и власти Гиммлер постепенно отдалялся от жены. Его официальная резиденция находилась в Берлине. Маргрет с Гудрун жили в Гмундеам-Тегернзе на берегу озера Тегернзе в Баварских Альпах (в 55 километрах к югу от Мюнхена).

Во время войны любовницей Гиммлера стала его личная секретарша, родившая ему сына и дочь. Он полюбил ее на всю жизнь. Но из-за нежных чувств к дочери Гудрун и желания подать хороший пример рейхсфюрер предпочел не разводиться со своей женой. Вместо этого он обеспечивал две семьи, одну в Гмунде, другую – в Берхтесгадене, где жила его секретарша с двоими детьми. Это взвалило на рейхсфюрера СС определенное финансовое бремя.

Генрих Гиммлер был весьма щепетилен в финансовых вопросах. Рейхсмаршал Геринг тратил миллионы марок на свое пышное поместье Каринхалле. Охранники концентрационных лагерей СС могли сбывать на черном рынке золотые зубы, украшения и другое имущество жертв, отправленных в крематории. Но Гиммлер жил на свою скромную официальную зарплату, составлявшую около 9 тысяч долларов в год. Он мог бы решить свои финансовые проблемы по содержанию двух семей, черпая необходимые средства в любой из многочисленных экономических организаций СС, которые контролировали миллионы марок. Но Гиммлер пойти на это не мог.

«Поэтому он попросил Бормана, своего главного соперника внутри партии, – вспоминал позднее Вальтер Шелленберг, – предоставить ему кредит в восемьдесят тысяч марок (приблизительно двадцать тысяч долларов) из партийных фондов. Совершенно непродуманный поступок».

Борман предоставил эти деньги под ростовщический процент. «Договоренность носила сугубо личный характер, и он (Гиммлер) хотел, чтобы об этом знали лишь они двое, – продолжает Шелленберг. – Ни при каких обстоятельствах он не желал обсуждать этот вопрос с фюрером».

Борман, имевший возможности обсуждать с Гитлером все вопросы, теперь имел на Гиммлера кое-какой компрометирующий материал и ждал другого случая, чтобы завлечь рейхсфюрера СС в западню. То, что Борман полагал свою игру стоящей свеч, кажется до странности необычным. Будущее Третьего рейха и властей предержащих зависело в данное время от способности германских вооруженных сил победить в войне. То, что это невозможно, было очевидно генералам, Альберту Шпееру, министру вооружений и военного производства, и даже Гиммлеру после высадки 6 июня союзников в Нормандии. Через три недели после 6 июня уже более миллиона солдат и офицеров союзных войск высадились на побережье Франции и стали осторожно продвигаться к западным границам рейха.

«Американцы показывают себя паршивыми солдатами», – сообщает Борман жене. Его мнение о немецкой армии тоже весьма нелестное. 15 июля он пишет ей из «Вольфшанце» («Волчьего логова»): «Поразительно, что эта война все более явно показывает решимость сражаться до последнего фюрера и сторонников его партии, но не офицеров, которые должны были бы воевать тем яростней и напряженней, чем выше их звание. Фюреру пришлось лично приехать сюда, чтобы укрепить дух офицеров и их подчиненных, часто ослабевающий до отвращения…».

Через пять дней после написания этого письма полковник Клаус фон Штауфенберг подложил портфель, содержащий бомбу с часовым механизмом, под стол, вокруг которого проходило военное совещание с участием Гитлера. Бомба взорвалась в 12.42 дня. Гитлеру едва удалось избежать гибели от взрыва. Но поскольку все-таки это удалось (Гитлер уцелел чудом), попытка группы высокопоставленных офицеров и других противников нацизма избавить Германию от Гитлера и нацистского режима посредством государственного переворота провалилась. Если бы переворот состоялся, одним из первых шагов заговорщиков стало бы исключение из политической жизни страны нацистской партии посредством ареста и заключения в тюрьму всех гаулейтеров силами войск командующих местными военными округами. Вместо этого Борман смог сообщить своим гаулейтерам по телетайпу в 9.20 утра в день неудачного покушения, что «…провал этой попытки убийства означает спасение Германии, поскольку теперь надежды, возлагавшиеся на генералов-предателей, развеяны».

Неудача заговора 20 июля 1944 года закрепила победу нацистской партии над тем, что было некогда могущественной и самостоятельной силой – немецкой армией. Заговорщики и их семьи были арестованы и уничтожены, хотя Борману пришлось отменить один из своих приказов – приказ гаулейтерам арестовать всех командиров военных округов. Нацисты еще нуждались в офицерском корпусе для ведения войны. Но с этих пор нацистское приветствие стало обязательным «как знак непоколебимой верности армии фюреру и тесного единства армии и партии». Была также достигнута одна из долговременных целей Бормана. Нацистские политические функционеры были приданы всем военным штабам для обеспечения идеологического воспитания офицеров и солдат.

Однако 7 октября Борман пребывал в удрученном состоянии. Он писал жене, что заживет частной жизнью, когда уйдет на пенсию после войны. Политическая жизнь его разочаровывала. «Я узнал, выше меры, что такое уродство, извращения, клевета, тошнотворная и фальшивая лесть, подхалимаж, неумение, глупость, идиотизм, амбициозность, тщеславие, жажда денег и т. д. и т. п., короче, все неприглядные стороны человеческой натуры… Нет – я остаюсь, пока фюрер Адольф Гитлер нуждается во мне, – а затем исчезну с политической арены! Это решение бесповоротно!»

Но пока до этого не дошло, война продолжалась, и Борман продолжал свои интриги в борьбе за власть. 18 октября его назначили политическим и организационным руководителем фольксштурма (ополчения). Каждый способный носить оружие человек от 16 до 60 лет призывался служить в этом ополчении. В конце концов большинство этих малообученных и плохо вооруженных подростков и стариков погибнет, пытаясь задержать наступление Красной армии.

В декабре Гитлер, Борман и окружение отправились в Кельштайнхаус («Орлиное гнездо»). Гитлер планировал крупное контрнаступление на Западном фронте в районе Арденн, которое должно было начаться за несколько дней до Рождества. Борман все еще обдумывал способы обойти Гиммлера. 10 декабря Гиммлера назначили главнокомандующим группой армий «Рейн». Ни по своей подготовке, ни по естественным наклонностям он явно не подходил для этой должности. По мнению начальника Генштаба сухопутных войск (с июля 1944 по март 1945 года. – Ред.) генерала Гейнца Гудериана, Борман порекомендовал Гитлеру сделать такое назначение, чтобы выставить напоказ некомпетентность Гиммлера в качестве командующего боевыми частями. Гиммлер, действительно, не оправдал своего назначения.

Наступление в Арденнах, хотя и застигло вначале союзников врасплох, тоже провалилось (в наступательной группировке немцев было около 250 тысяч человек, 900 танков и штурмовых орудий, 800 самолетов и 2617 орудий. Потери немцев – около 82 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести; союзников – 77 тысяч. – Ред.). Потраченные зря на Западе живая сила и материальные средства оставили Восточный фронт в опасной степени уязвимым. 12 января 1945 года 180 дивизий Красной армии начали наступление в Польше (Висло-Одерскую операцию начали 2 миллиона 204 тысячи солдат, 33,5 тысяч орудий, свыше 7 тысяч танков и САУ, 5 тысяч боевых самолетов. Немцы здесь (до 560 тысяч солдат, около 5 тысяч орудий, 1220 танков и штурмовых орудий) были смяты. – Ред.). 21 января Гиммлера назначили командующим группой армий «Висла». Этой понесшей большие потери группе армий поручили сдерживать наступление Красной армии на Берлинском направлении. Борман обеспечил такое назначение. Таким образом, рейхсфюрер СС находился вдали от Гитлера и вновь обнаружил свою некомпетентность в военных делах. 1 января Красная армия, достигнув своими танковыми клиньями реки Одер, захватила первый плацдарм в 60 километрах от Берлина. Гиммлера пришлось заменить профессиональным военным. Им стал генерал-полковник Хейнрици.

В то же самое время Альберт Шпеер послал Гитлеру доклад, который начинался следующими словами: «Война проиграна…» Фюрер оставил его без ответа. В середине февраля Шпеер задумал ликвидировать Гитлера, Бормана и Геббельса (министр пропаганды Геббельс, поняв, что фюрер не пойдет на переговоры о мире, тоже решил идти до конца).

«Я думал, что другого выхода нет, – позднее писал Шпеер. – В отчаянии решился на такой шаг, ибо мне было очевидно с начала февраля, что Гитлер вознамерился продолжать войну любой ценой, безжалостно и без учета трагической судьбы немецкого народа. Мне было ясно, что с поражением в войне он связал собственную судьбу и судьбу немецкого народа. Понятно также, что война проиграна настолько, что следует даже соглашаться на безоговорочную капитуляцию».

К этому времени Гитлер и его ближайшее окружение переселились в систему бункеров под имперской канцелярией в Берлине. Никто не мог войти в бункер фюрера без того, чтобы его сначала не обыскали охранники СС на предмет обнаружения оружия или взрывчатки. Но, как архитектор, который хорошо знал бункеры, Шпеер помнил, что они имели вентиляционную установку. Его замысел заключался в том, чтобы пустить смертоносный газ в вентиляционную систему, которая находилась в саду имперской канцелярии. После того как Шпеер добыл газ, он осмотрел в середине марта вентилятор и обнаружил, что он был окружен, по личному приказу Гитлера, защитной трубой высотой 4 метра.

Шпееру пришлось отказаться от своего плана покушения. Но 18 марта он передал фюреру другой доклад. В нем подчеркивалось, что Германия не сможет продолжать войну более двух месяцев. «Если война проиграна, – ответил Гитлер, – то нация должна тоже погибнуть. Это неизбежно. Нет необходимости принимать во внимание основные потребности народа ради продолжения его крайне примитивного существования…»

На следующий день Гитлер издал свой «приказ Нерона». По свидетельству Шпеера, в приказе предписывалось взорвать «все промышленные предприятия, все важные электростанции, системы водо– и газоснабжения… все крупные магазины, торгующие продовольствием и одеждой… Военным властям следовало уничтожить все мосты, железнодорожные сооружения, а также каналы, все корабли, все товарные вагоны и локомотивы…». Разрушения, не входившие в компетенцию военных, должны были произвести гаулейтеры Бормана.

23 марта Борман лично издал директиву своим гаулейтерам. Всех немцев, а также иностранных рабочих и военнопленных следовало переселить с востока и запада в еще не оккупированные центральные районы рейха. «Миллионы людей, – писал позднее Шпеер, – должны были переселяться пешком. Им не полагалось никакого обеспечения, да это и невозможно было сделать в сложившейся обстановке. Выполнение приказов Бормана привело бы к невообразимой голодной катастрофе».

Эти приказы не были, однако, полностью выполнены в результате действия двух факторов. Одним из них было быстрое занятие германской территории союзными войсками. Другим – взаимодействие Шпеера с определенным числом командующих местными воинскими частями в предотвращении осуществления разрушений согласно распоряжениям гаулейтеров Бормана.

Шпеер был единственным высокопоставленным представителем германского руководства, который посмел в присутствии Гитлера оспорить целесообразность решения фюрера продолжать войну. Борман не только уклонился от этого, но делал все возможное для продолжения безнадежной борьбы.

«Борман следил за тем, чтобы Гитлера не информировали о реальной внутренней политической обстановке, – свидетельствовал генерал Гудериан, который был смещен в марте с поста начальника Генштаба после серии бурных споров с фюрером по поводу военной стратегии. – Он [Борман] препятствовал встречам с Гитлером даже гаулейтеров. Так, возникла абсурдная ситуация, когда гаулейтеры… приходили ко мне, представителю офицерского корпуса, к которому они относились столь недоверчиво, и просили моей помощи в организации приема Гитлером, поскольку Борман постоянно мешал их попыткам добиться встречи с фюрером по обычным партийным каналам.

Чем более Гитлер впадал в хандру, а военная обстановка становилась хуже, тем меньше людей могли встретиться с диктатором. Все надлежало делать через циничного маклера фюрера – Бормана, и его методы становились все более успешными.

Я неоднократно вступал с ним в острые конфликты из– за его постоянного саботажа необходимых военных мер ради той темной политической игры, которую он вел…»

Гудериан не знал определенно, какую именно игру ведет Борман. Но каковы бы ни были его конечные цели, одна тайна Бормана легко раскрывается. Он стал правой рукой фюрера и мог влиять на него разными способами. Однако партийный секретарь не был способен манипулировать своим господином, когда тот принимал какие-нибудь важные решения. Власть Бормана не распространялась на фюрера, который оставался абсолютным хозяином Третьего рейха даже в это время.

«Все находились под его чарами, слепо подчинялись ему и не имели собственной воли – для этого явления можно было бы подыскать какой-нибудь медицинский термин», – отмечал Шпеер.

Перед лицом грядущей катастрофы и Борман явно оставался под чарами Гитлера. 5 января глава канцелярии нацистской партии писал жене: «Мы должны радоваться, что у нас есть фюрер. Ведь наша непоколебимая вера в окончательную победу зиждется, в значительной степени, на том, что он существует, – на его гениальности и твердой, как скала, решимости». 2 февраля Борман описал ей обстановку в его берлинских кабинетах: «Здание партийной канцелярии тоже представляет собой печальное зрелище – все вывески сбиты, окна разбиты, а двери сломаны…. Целый день мы занимались уборкой осколков стекла и деревянных обломков». Однако в письме, помеченном другим днем, Борман отказывается признать неизбежность поражения: «Все, кто еще уверяют, что у нас есть шанс, должно быть, большие оптимисты! Но мы как раз и являемся ими! Просто не могу поверить, что Судьба продвинула наш народ и нашего фюрера так далеко по этому славному пути только для того, чтобы бросить нас и наблюдать, как мы исчезаем навсегда…»

К 2 апреля военная обстановка настолько ухудшилась, что даже оптимизм главы канцелярии нацистской партии начал угасать (1 апреля союзники на Западном фронте замкнули кольцо окружения вокруг рурской группировки немцев (18 дивизий, 325 тысяч человек. – Ред.). В этот день он написал свое последнее письмо жене: «Но мы не должны падать духом. Что бы ни случилось, мы обязаны выполнить свой долг. И, если нам суждено, подобно древним нибелунгам, погибнуть в зале вождя Аттилы, мы пойдем на смерть с гордо поднятыми головами!..»

Борман вскоре получил бы возможность оправдать эти слова, если бы остался в Берлине. 16 апреля ровно в 4 часа утра 20 тысяч артиллерийских орудий Красной армии с оглушающим, потрясающим землю грохотом начали артподготовку наступления с плацдарма в 38 милях (около 60 километров) к востоку от города. (Всего к началу Берлинской операции было сосредоточено 41 600 орудий и минометов, 6250 танков и САУ, 7500 боевых самолетов и 2 миллиона 500 тысяч солдат и офицеров Красной армии против 1 миллион солдат и офицеров, 10 400 орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов вермахта. – Ред.) Артобстрел стал сигналом к началу решающего штурма столицы Третьего рейха.

На следующий день Гитлер приказал нацистскому функционеру отправиться из Берлина в Бадгастайн в Австрии. Ему надлежало переправить золотые резервы нацистов из Бадгастайна в соляные шахты Центральной Германии. Борман передал затем ему запечатанный пакет для сохранения в безопасном месте. В пакете находились записи приватных монологов Гитлера за период с 4 февраля по 2 апреля. Эта последняя запись размышлений фюрера, равно как его прежние «застольные разговоры» в Восточной Пруссии и на Украине, была отредактирована и снабжена аннотациями Борманом для потомства. Ценные картины, монеты и произведения искусства, предназначавшиеся для музеев Гитлера в Линце, уже были укрыты в соляных шахтах близ Зальцбурга. (Опасаясь осложнений в отношениях с союзниками, функционер пожелал сохранить анонимность. Его рассказ, однако, счел достоверным Х.Р. Тревор-Ропер в своем введении к книге под названием «Завещание Адольфа Гитлера – Документы Гитлера и Бормана, февраль– апрель 1945 г. Лондон, 1961 г.». В ней содержится перевод документов на английский язык, сфотографированных во время обнаружения в Германии после войны. – Ред.)

К середине дня 20 апреля самолеты британских и американских ВВС в течение двух часов бомбили центр Берлина в условиях ясной, солнечной погоды. Фельдмаршал Кейтель наблюдал, как бомбардировщики «летели над головой в строгом порядке, как будто происходил военный парад в мирное время, и сбрасывали в унисон бомбы». Наземные части Красной армии достигли восточных пригородов Берлина и стали окружать город.

Но когда наступило 21 апреля, Гитлер не предпринял попытки покинуть Берлин, и Борман, как обычно, остался рядом с ним. Несмотря на серьезность положения, у Бормана или тех, кто оставались в бункере рейхсканцелярии, не было никаких оснований полагать, что они не смогут выбраться и примут насильственную смерть. 21 апреля еще были возможности уйти из Берлина, который еще не был полностью взят в кольцо (Берлин был полностью окружен советскими войсками 25 апреля. – Ред.). На случай угрозы полного окружения города Красной армией имелся план эвакуации из бункера. Гитлер вместе с Борманом, Кейтелем и прочими мог отправиться в Берхтесгаден. В таком случае руководство сопротивлением вермахта осуществлялось бы из двух центров. Один из них сформировался бы вокруг фюрера в горах юга Германии, другой – на морском побережье в районе Киля под командованием гроссадмирала Карла Дёница.