Текст книги "Экономика Сталина"

Никаких положительных результатов хрущевская реформа управления народным хозяйством не дала, экономические проблемы страны усугублялись.

Наглядно и ярко это проявилось в 1963–1964 гг.: в Советском Союзе случился большой неурожай, страна оказалась на грани голода, для его предотвращения были проведены гигантские закупки зерна за границей. На эти цели было израсходовано 1244 т золота (между прочим, беспрецедентный объем продаж драгоценного металла за всю историю СССР).

Жесткая вертикаль управления экономикой стала ослабевать также в результате сокращения набора плановых показателей, которые были обязательны для выполнения министерствами, главками, производственными объединениями и предприятиями. Число показателей народнохозяйственного плана при Сталине неуклонно увеличивалось. В 1940 г. оно составляло 4744, а в 1953 г. достигло 9490, т. е. удвоилось. Затем число показателей непрерывно сокращалось: до 6308 в 1954 г., 3390 в 1957 г. и 1780 в 1958 г.[19]19
  Сорокин Г. М. Планирование народного хозяйства СССР – М., 1961. – С. 234.


[Закрыть] Кстати, против такого ослабления централизованного планирования выступала упомянутая выше антипартийная группа. За сокращением числа показателей не было никакого серьезного научного и идеологического обоснования.

Все было намного проще. «Верхи» не хотели больше напрягаться и желали ослабить личную ответственность (за каждый показатель конкретно отвечал тот или иной государственный и / или партийный начальник). Объясняя победу Н. С. Хрущева над так называемой антипартийной группой, В. Молотов говорил: «Все хотели передышки, полегче жить… Они очень устали»[20]20
  Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. – М., 1991. – С. 312.


[Закрыть]. «Верхи» уже хотели больше брать, чем давать. При Сталине такого быть просто не могло. Партийная и государственная верхушка (не все, конечно) проводила такое реформирование экономики, которое первоначально просто снимало с нее тяжесть ответственности. Это было в основном во времена Хрущева. Позднее появилось и желание «брать». В неявном виде это проявилось при Брежневе, а в явном – при Горбачеве. Происходила незаметная мутация сталинского социализма в государственный капитализм.

О реформе Косыгина-Либермана

Доламывался механизм сталинской экономики во времена экономической реформы Косыгина-Либермана (1965–1969 гг.). Официальный старт реформе был дан постановлением ЦК КПСС и Совмина от 4 октября 1965 г. «О совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства» (хотя масштабные «экономические эксперименты» были начаты раньше).

Об этой реформе написано много, отметим коротко лишь четыре принципиальных момента.

Во-первых, указанная реформа окончательно сделала разворот в сторону стоимостных показателей, а количество натуральных показателей даже по сравнению с хрущевскими временами резко сократилось. Это создало для предприятий возможность добиваться выполнения планов такими способами, которые не увеличивали, а, наоборот, снижали интегральный результат экономической деятельности в масштабах всей страны. Ориентация на валовые стоимостные показатели способствовала накручиванию предприятиями вала, усиливало действие затратного механизма.

Во-вторых, от общественных форм распределения дохода (общественные фонды потребления, снижение цен в розничной торговле) начался переход к частно-групповым формам. Привязка денежных доходов работников к прибыли предприятия приводило незаметно к тому, что принцип органического сочетания личных и общественных интересов уже не работал. Раньше критерием эффективности экономики был интегральный результат (доходность) на уровне всего народного хозяйства, теперь главным критерием стала доходность (прибыльность) отдельного предприятия. Это не могло не ослаблять всю страну в целом. Заметим, что в постановлении ЦК КПСС и Совмина от 4 октября 1965 г. о снижении себестоимости продукции как плановом показателе деятельности предприятия уже не упоминалось. Правда, возникшие в деятельности предприятий искривления оказались столь серьезными, что позднее показатели себестоимости были восстановлены.

В-третьих, одним из проявлений частно-групповых интересов была ведомственность. Она существовала всегда (даже в сталинской экономике), но в результате реформы 1965–1969 гг. она приобрела ярко выраженные формы. Освобождение отраслей от многих натуральных плановых показателей создало министерствам широкие возможности оптимизировать свою деятельность. Появились разнообразные фонды министерств и ведомств, наполняемость которых зависела от финансовых результатов деятельности отраслевых предприятий и пробивной силы руководителей ведомств (корректировка планов, выбивание финансовых и материальных ресурсов в Госплане, Минфине, Госснабе и т. д.). Возникла не афишируемая конкуренция между министерствами и ведомствами за раздел «общего пирога». Вот что пишет по поводу резко усилившейся ведомственности М. Антонов: «Государственная собственность на средства производства, находившаяся в распоряжении хозяйственников, не была чем-то единым. Она была разделена между монополиями – министерствами и ведомствами, а внутри каждого из этих подразделений – между предприятиями и организациями. Каждое ведомство зорко наблюдало, чтобы не были ущемлены его интересы, как правило, не совпадавшие с интересами смежных ведомств. В итоге проведение каких-либо решений, оптимальных с общегосударственной точки зрения, наталкивалось на сопротивление ведомств, что нередко вело к громадным излишним затратам»[21]21
  Антонов Михаил. Указ. соч. – С. 174.


[Закрыть].

В-четвертых, введение для предприятий платы за фонды усилило противопоставление общества и производственных коллективов. Напомним, планово-прибыльные предприятия должны были вносить в бюджет плату за основные и нормируемые оборотные фонды. Возникла странная ситуация, что фонды как бы отчуждались от государственных предприятий, последние становились не более чем пользователями фондов. А фактическим владельцем фондов оказывался бюрократический государственный аппарат. Тут явно уже просматривались очертания государственного капитализма. Вот как эту новацию комментирует Н. О. Архангельская: «Введение этого платежа свидетельствовало об изменении отношений между коллективом и государством. В предшествующий период исходили из того, что коллектив предприятия является частью народа, владеющего средствами производства, и может использовать их без всякой платы. Теперь получается, что коллектив должен платить за используемые фонды, следовательно, он рассматривается не как часть собственника средств производства, а как своеобразный их арендатор. Происходит своеобразное „отчуждение“ собственности от непосредственного производителя, противопоставление последнего государству»[22]22
  Архангельская Н. О. Производственные отношения в СССР в 1960–1980 гг. // http://rksmb.org/get. php75009.


[Закрыть].

Все сказанное выше (три первые момента) свидетельствует, что начался решительный отход от социалистической экономики в сторону групповых интересов. Обозначились признаки государственного капитализма. В учебниках по политической экономии социализма писалось, что «труд при социализме имеет непосредственно общественный характер», а для студента 1960-х и особенно 1970-х гг. это уже была абстракция, которую он не мог постичь ни эмпирически, ни умственно (я тогда учился в вузе, имел отличные оценки, поэтому говорю на основе собственного опыта). Н. О. Архангельская пишет, что реформа Косыгина-Либермана поставила крест на «непосредственно общественном характере труда»: «Меняется и сам характер труда коллектива. Пока он подчинял свою деятельность общим интересам и общему плану работ, его труд носил непосредственно общественный характер. Как только коллектив перестает считаться с общественными интересами и производит то, что выгодно ему самому, его труд теряет непосредственно общественный характер и становится частным трудом»[23]23
  Архангельская Н. О. Указ. соч.


[Закрыть].

Мы сегодня говорим, что в России воцарился дух потребительства. А между прочим, этот дух стал культивироваться уже реформой Косыгина-Либермана. Появились потребительско-иждивенческие настроения, желание жить за счет других. Это еще не отношения эксплуатации одного человека другим, но подсознательное (неосознанное) желание такой эксплуатации. О погоне предприятий за прибылью (а следовательно, и за максимальной долей «общественного пирога») убедительно свидетельствует официальная статистика: с 1960 по 1980 г. прибыль государственных предприятий в СССР выросла в 4,6 раза, а производительность труда, по официальным данным, в промышленности – лишь в 2,6 раза, в сельском хозяйстве и строительстве – еще меньше. Учебники по обществоведению и политической экономии социализма продолжали повторять, что при социализме единственным принципом распределения является распределение по труду. А в реальной жизни получалось распределение по прибыли. А эти два принципа не только не совпадали, но порой взаимно исключали друг друга. На некоторых предприятиях выплаты из фондов материального стимулирования труда превышали выплаты заработной платы (правда, такая пропорция существовала на экспериментальных предприятиях).

Кстати, через 10 лет после завершения реформы Косыгина-Либермана в порядок оплаты труда была введена еще одна революционная новация. С 1931 до 1979 г. фонд зарплаты предприятия рассчитывался исходя из численности работников и средней зарплаты, и объем его устанавливался сверху. 12 июля 1979 г. было принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров, которое меняло порядок, теперь заработная плата рассчитывалась исходя из норматива на рубль продукции. Таким образом фонд зарплаты увязывался не с трудоемкостью выпускаемых изделий, а с их ценой. Это привело к тому, что изменение цены вело к изменению отчислений в этот фонд, следовательно, коллектив был заинтересован, чтобы цена была выше.

Следует особо обратить внимание на реакцию по поводу реформы за рубежом. Запад с восторгом ее воспринял, зарубежные СМИ того времени восхваляли подвижки, которые начались в СССР. Заметьте, это происходило в разгар «холодной войны». Станут ли наши геополитические враги хвалить нас, если мы укрепляемся?– Нет. Нас хвалили потому, что мы добровольно себя ослабили,– подобно тому как позднее Горбачеву на Западе присваивали разные громкие звания за то, что он разваливал Советский Союз.

«Косыгинская» реформа означала расширение сферы товарного производства на всю экономику. Некоторые комментаторы реформы 1965–1969 гг. говорят, что, мол, ее главной целью было исправление тех волюнтаристских изгибов, которые были допущены Н. С. Хрущевым, что это была попытка вернуться к Сталину. Кое-какие изгибы действительно были преодолены. Прежде всего, ликвидированы совнархозы, восстановлен отраслевой принцип управления, общесоюзная система материально-технического снабжения (Госснаб СССР). Но в целом это было удаление от Сталина в сторону расширения сферы товарно-денежных отношений. Сталин намечал движение в прямо противоположном направлении – сворачивания товарно-денежных отношений, о чем мы уже сказали ранее.

Впрочем, некоторые недоброжелатели Сталина обратили внимание на этот момент во второй половине 1960-х гг. Они специально подчеркнули, что таков, мол, был практический вклад авторов реформы (А. Косыгина и Е. Либермана) в уничтожение «проклятого сталинского наследия». Не думаю, что А. Косыгин ставил перед собой специально такую задачу. Скорее всего, он не обладал такой широтой кругозора, который имел Сталин, и до конца не понимал сути сталинской экономики. Идейно-политический портрет Председателя Совета Министров СССР дает Михаил Антонов: «Из всех высших руководителей СССР Косыгин был наиболее склонен к идее конвергенции (сближения. – В. К) социализма и капитализма, выступал за продолжение линии XX и XXII съездов партии на либерализацию жизни в стране. Он, например, не раз пытался доказывать своим коллегам по руководству страной, что акционерные общества – это одно из высших достижений человеческой цивилизации, и это делало его наиболее восприимчивым к предложениям „рыночников“. И вот в то время, когда нужно было переводить экономику на рыночные принципы, Политбюро, по мнению Косыгина, занимается разной чепухой»[24]24
  Антонов Михаил. Указ. соч. – С. 342.


[Закрыть].

Впрочем, я не склонен всю ответственность за реформу возлагать на Председателя Совета Министров СССР, поскольку все решения по реформе принимались коллегиально на высшем партийном и государственном уровнях.

О метаморфозах экономического планирования

Сам процесс планирования на всех уровнях экономики приобретал все более формальный характер. Появилось выражение «выгодное плановое задание». Предприятия стремились занизить плановые задания, чтобы их можно было легко выполнить и получить премии, при этом могла сложиться ситуация, когда предприятие работало в данном году хуже, чем в предыдущем, но плановое задание выполнило и премии получило. Стало нормой жизни и такое явление, как «корректировка плана» уже после его утверждения. Фактически здесь уже просматривается лоббистская деятельность со стороны предприятий (корректировки планов в главке и / или министерстве) и со стороны министерств и ведомств (корректировки отраслевых планов в Госплане, правительстве, ЦК КПСС). На этой почве расцветала коррупция, поскольку за корректировку плана было принято «благодарить». Со временем дело дошло до того, что планы корректировались задним числом, т. е. окончательные показатели появлялись не в начале, а в конце планового периода, привязывались к фактическим результатам производственной деятельности. Это уже была полная профанация планирования.

Система планирования подталкивала предприятия к тому, чтобы не вскрывать, а скрывать резервы повышения эффективности и снижения себестоимости, т. к. это позволяло им выполнять планы без напряжения. Планирование крайне слабо учитывало возможности научно-технического прогресса. Были предложения вводить в набор плановых показателей такие, которые бы учитывали народнохозяйственный эффект от перехода к выпуску новых видов продукции, особенно машин и оборудования (группа отраслей А). Вместо этого на всех уровнях действовал примитивный принцип пересмотра плановых показателей – от «достигнутого» (т. е. от фактического уровня предыдущего планового периода). Все это выглядело более чем странно на фоне того, что в 1960-е гг. уже появились электронно-вычислительные машины, которые могли серьезно усовершенствовать процесс планирования.

Впрочем, были альтернативы реформе Косыгина-Либермана. Можно вспомнить, в частности, идеи инженер-полковника А И. Китова, который в 1958 г. выступил с обоснованием широкого использования электронно-вычислительных машин в управлении народным хозяйством. Идеи А. И. Китова легли в основание созданной позднее Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки информации (ОГАС). Эстафету А. И. Китова подхватил академик В. М. Глушков. Начиная с 1962 г. он стал разрабатывать программу тотальной информатизации экономических процессов с применением системы ОГАС, которая, в свою очередь, должна была базироваться на создававшейся Единой государственной сети вычислительных центров (ЕГС ВЦ).

Во второй половине 1960-х – 1970-е гг. реформа Косыгина-Либермана подверглась критике со стороны группы ученых – авторов так называемой «системы оптимального функционирования экономики» (СОФЭ). Руководителем этой группы был директор Центрального экономико-математического института Академии наук СССР (ЦЭМИ) академик Н. П. Федоренко. Авторы СОФЭ в качестве альтернативы реформе предложили создать конструктивную экономико-математическую модель социалистической экономики. Будучи альтернативой описательной политической экономии, СОФЭ должна была полностью вытеснить товарное производство, заменив его системой экономико-кибернетических операций. Впервые СОФЭ была представлена на научно-теоретической конференции Института экономики АН СССР в 1967 г. Отношение к СОФЭ в академических кругах, Госплане, правительстве, аппарате ЦК КПСС было неоднозначным. Авторов обвинили (небезосновательно) в левом уклоне, а именно в том, что они предлагали полностью отказаться от товарно-денежных отношений, включить в централизованное распределение не только промежуточную, но и конечную продукцию (предназначенную для личного потребления). Тем не менее, активность группы СОФЭ позволила начать активные дискуссии по пределам товарно-денежных отношений при социализме и способствовала выявлению негативных сторон реформы Косыгина-Либермана, ускорила ее сворачивание.

Снижение эффективности советской экономики частично компенсировалось и камуфлировалось усилением сырьевой ее ориентации и наращиванием экспортной выручки от вывоза нефти, металла, леса, золота. По данным официальной статистики, экспорт нефти и нефтепродуктов из СССР вырос с 75,7 млн. т в 1965 г. до 193,5 млн. т в 1985 г. При этом экспорт за свободно конвертируемую валюту составлял соответственно 36,6 и 80,7 млн. т. Выручка от экспорта нефти и нефтепродуктов, составлявшая в 1965 г. порядка 0,67 млрд. долл., к 1985 г. увеличилась в 19,2 раза и составила 12,84 млрд. долл. Кроме того, в значительных объемах с 1970-х гг. экспортировался природный газ. Добыча газа в этот период увеличилась со 127,7 до 643 млрд. куб. м. Практически вся новая добыча золота также шла на мировой рынок. Согласно зарубежным оценкам, в 1970–1979 гг. Советским Союзом было экспортировано более 2000 т золота[25]25
  Green Т. The New World of Gold. – London, 1981. – P. 69.


[Закрыть]. Большая часть валютной выручки тратилась на импорт продовольствия и закупку товаров народного потребления. Страна начала жить за счет природной ренты.

Сталинская модель экономики и новый человек

Мы перечислили лишь некоторые причины развала сталинской модели экономики, которые можно назвать причинами политического и организационно-управленческого характера. Были и другие причины.

Во-первых, причины внешнего порядка. Западом велась постоянная подрывная работа против СССР, мы существовали в условиях «холодной войны». Старшее поколение, которое не понаслышке знало, что такое война, понимало серьезность внешних угроз. То поколение, которое пришло на смену «старикам», уже воспринимало внешние угрозы крайне абстрактно. Те правильные слова, которые содержались в партийных и государственных документах СССР о военном противостоянии социализма и капитализма, не доходили до сознания молодого поколения. Состояние успокоенности притупляло бдительность, порождало беспечность и даже тайные мысли, что Запад, мол, не так плох, как его рисуют. Бытовала шутливая фраза: «Капитализм загнивает, но как пахнет!». Среди интеллигенции (особенно той, которой удавалось вырваться за «железный занавес») велись разговоры, что наша экономика – «совковая»; что, мол, «их» рыночная экономика нам просто жизненно необходима. Так что призывы Горбачева и Ельцина строить в СССР рыночную экономику и «рыночный социализм» находили поддержку в среде наших интеллектуалов.

Во-вторых, причины, если так можно выразиться, антропологического характера. В нашем обществе возникло серьезнейшее противоречие. Модель экономики, созданная Сталиным, требовала нового человека – готового больше давать, чем брать. Человека, который общественный интерес ставил бы выше личного. Человека, который бы к труду относился не как к вынужденной обузе, а как к жизненной потребности. Человека, который бы труд из механического процесса мог бы сделать творчеством. Сталин прекрасно понимал диалектику сочетания личных и общественных интересов, материальных и моральных стимулов труда. Сталиным в разных работах и выступлениях была сформулирована триединая задача построения коммунизма (на XXII съезде КПСС, где была принята новая Программа КПСС, нацеленная на построение коммунизма к 1980 г., она была лишь озвучена). Фактически это были три взаимосвязанные задачи:

1) всемерное развитие производительных сил, создание материально-технической базы коммунизма;

2) постоянное совершенствование производственных отношений как средства устойчивого развития производительных сил;

3) формирование нового человека.

В реальной жизни приоритетное внимание уделялось первым двум задачам. А решение третьей задачи явно отставало, прежде всего, по той причине, что марксизм был материалистическим учением. В марксизме человек воспринимался, прежде всего, как средство достижения материальных целей. Сам человек, согласно марксизму, также был ориентирован на достижение материальных целей. Правда, всегда говорилось, что истинным мерилом общественного прогресса является свободное время, которым может располагать человек для своего развития, самосовершенствования (со ссылками на Маркса). Говорилось даже, что истинно сталинская экономика с ее противозатратным механизмом неизбежно будет сокращать необходимое время (время участия человека в общественном производстве). И что она будет способствовать увеличению фонда свободного времени. Собственно это будет уже коммунизм – общество, лозунг которого: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям». И в этой формуле подсознательно все вращается вокруг материального начала. Как будет самосовершенствоваться человек – не знали толком ни Маркс, ни Ленин, ни их продолжатели в СССР. Судя по всему, не знал этого и Сталин.

«Материалистический человек» не мог раскрыть потенциала сталинской модели экономики. Ее успехи в немалой степени были порождены тем, что у советского человека на некоторое время появились «надэкономические» цели и ценности. Прежде всего, это цель защиты отечества от внешнего врага. Задачи формирования в человеке «вечных» «надэкономических» целей и ценностей большевики не ставили.

Парадокс заключается в том, что сталинская модель экономики может проявить в полной мере свой потенциал лишь в обществе, где цели и ценности личной и общественной жизни определяются Христианством. Сталин начал постепенно отходить от догматов марксизма (хотя старался это не афишировать, продолжая использовать привычную лексику марксизма-ленинизма). И в этом была его сила. Но он не сумел прийти к Православию (по крайней мере, как государственный деятель). Ему не удалось стать ни вторым Константином Великим, ни вторым Князем Владимиром. А мог бы – для этого были все условия и предпосылки. И в этом его слабость.

Лишь в Христианстве последовательно обосновывается и практически претворяется в жизнь модель действительно нового человека, у которого материальная составляющая жизни подчинена высшим духовным целям и ценностям, носящим не временный, а вечный характер. Кстати, именно Христианство глубоко понимает, что такое коллективизм, что такое солидарность, что такое общее дело. Между прочим, «литургия» в переводе с греческого языка означает «общее дело». А без общего дела не может и быть непосредственно общественного характера труда, о котором говорилось в учебнике по политической экономии социализма. Между тем этот постулат следует постигать не только умом, но и сердцем. Современное Православие достаточно настороженно относится к сталинской экономике – не потому, что эта модель сама по себе плоха, а потому, что она ассоциируется у православных иерархов и мирян если не с гонениями на Церковь, то, по крайней мере, с атеизмом. Таковы парадоксы нашего времени. Это недоверие и противоречие можно и нужно преодолевать, отделяя зерна от плевел сталинской эпохи.

К сожалению, все, что связано у нас со Сталиным и сталинской эпохой, всегда воспринимается крайне эмоционально. Хочу быть правильно понятым: я сейчас обсуждаю не Сталина, не все его мировоззрение, не его жизнь и образ мыслей. Мне в этих вопросах не все понятно. Да и вряд ли найдется человек, который, положа руку на сердце, скажет, что ему все понятно. Моя задача гораздо более скромная: разобраться в машине, которую сконструировал Сталин (естественно, не только он) и которая называется сталинской экономикой. Было бы странно, если бы кто-то сказал, что он не желает этого делать на том основании, что, мол, эта машина сконструирована деспотом, диктатором, большевиком (ряд можно продолжить, все зависит от личного отношения человека к Сталину). Если бы, предположим, такую позицию занимал Сталин после Второй мировой войны, то ему следовало бы отказаться от оборудования и технологий, которые остались на территории Германии, занятой Красной Армией, на том основании, что, мол, они были созданы в фашистской Германии, руководимой Адольфом Гитлером.

Сталин был прагматиком (этого у него не отнимешь) и четко понимал разницу между идеологией и материальной культурой, техникой. Так и мы, независимо от наших мировоззренческих оценок эпохи Сталина, должны прагматично и трезво подойти к изучению сталинской экономики как организационной системы и машины управления производством, обменом, распределением и потреблением. Машина эта разительно отличалась от того, что было известно человечеству до этого. Машина сложная, эффективность которой могла проявиться лишь при наличии гораздо более совершенного человека и организованного на новых принципах социума. Машина была создана, а вот нового человека и нового социума создать не удалось, поэтому машина вскоре и стала давать перебои…

Думаю, что из того, что мною изложено ранее, вытекает вполне очевидный вывод: СССР рухнул в начале 1990-х гг. не по «чисто экономическим причинам», не потому, что административно-командная экономика доказала свою экономическую неэффективность. Он рухнул по причине того, что человек не удержался на той высоте, под которую была создана конструкция сталинской экономики. Восстанавливать сталинскую экономику есть смысл лишь в том случае, если в России появится новый человек, не отягощенный предрассудками марксизма, ленинизма, материализма и прочих «измов». Эту задачу может, должна решать в первую очередь Православная Церковь. Марксизм не только не в состоянии ее решить, он не в состоянии даже ее осмыслить. И если эта задача будет решена (или, по крайней мере, начато ее решение), тогда и могут потребоваться чертежи машины под названием «сталинская экономика».