Текст книги "Звездно-полосатый контракт"

13

Утром двадцать восьмого июля вашингтонские газеты и радиостанции сообщили, что неизвестными убит Дэниел Джей Гринфилд, тридцатичетырехлетний журналист, прославившийся своими военными репортажами.

В последнее время Гринфилд выступил с рядом интересных статей о видных политических деятелях и конгрессменах на страницах «Нью-Йорк таймс мэгэзин» и других воскресных приложений. Смерть журналиста наступила примерно в шестнадцать часов тридцать минут двадцать седьмого июля в результате прямого попадания в голову с близкого расстояния.

Высказывалось предположение, что стреляли, очевидно, в тот момент, когда Гринфилд звонил по телефону-автомату с железнодорожного вокзала Юнион-стейшн. Сообщалось, что какое-то время в конце шестидесятых и начале семидесятых годов Дэниел Гринфилд сотрудничал с Центральным разведывательным управлением. Полиция не располагала пока сведениями, кто и с какой целью совершил это преступление.

* * *

Колин Макферрин утром двадцать восьмого июля не читал никаких газет и не слышал никаких новостей по радио. В течение всего дня двадцать восьмого июля он вообще не имел никаких контактов с окружающим миром.

* * *

Днем двадцать восьмого июля генерал Марк Пучер прибыл в свою загородную резиденцию на острове Хилтонхед в штате Южная Каролина.

Помощники и секретари генерала получили строжайшие инструкции ни под каким предлогом, за исключением ситуаций, непосредственно представляющих угрозу национальной безопасности, не беспокоить Пучера. Генерал в течение пяти дней хотел отдохнуть, половить рыбу и побыть на природе, чтобы снять напряжение.

Адмирал Торн находился в Кармеле, штат Калифорния, выздоравливая после гриппа.

Генерал Гриссл отбыл в Озаркс полюбоваться природой и птичками.

Генерал Келлер взял отпуск, чтобы провести его с внуками в отеле «Дель-Коронадо» в Коронадо, штат Калифорния.

Двадцать восьмого июля в Пентагоне находился единственный член комитета начальников штабов адмирал Доггетт Энсон, сменивший адмирала Дэвида Джарка на посту начальника штаба военно-морских сил.

Билли Джо Дули двадцать восьмого июля провел большую часть дня в тюрьме. Он был задержан полицией Канзас-Сити по обвинению в незаконном ношении огнестрельного оружия. Залог установили в размере тысячи долларов. Во второй половине дня залог оказался внесенным местным поручителем. Через сорок минут после этого Дули выпустили на свободу. Оружие – пистолет марки магнум – было конфисковано в качестве вещественного доказательства.

Билли Джо Дули вернулся к себе в пансион. Вечером он отправился в центр города, зашел в кафетерий «Барней», заказал бифштекс «Канзас-Сити», поспорил с официанткой по поводу дополнительной платы за поджаренный лук, затем, поужинав, покинул ресторан в компании двух мужчин, которые подсели к нему за столик, чтобы выпить вместе кофе.

Вечером двадцать восьмого июля Эдвард Бурлингейм читал детям главу из «Робина Гуда». Пятилетний сынишка Стивен заплакал, когда по ходу действия должны были повесить Уилла Стутели, а Робин все не появлялся, чтобы спасти его. Президент успокоил мальчика и прочел конец главы, где все хорошо кончалось. Бурлингейм поцеловал детей и отправил их к первой леди страны.

Затем президент провел небольшое совещание со специальным советником Фрэнклином Куиллером. После этого Эдвард Бурлиигейм вышел в сад Белого дома, чтобы на воздухе еще раз просмотреть текст речи, подготовленной для выступления в Канзас-Сити первого августа.

Президент отошел ко сну в двадцать три часа пятнадцать минут, но заснул лишь около двух часов ночи.

Государственный секретарь Отис Дэнфорт двадцать девятого июля целый день провел в Сан-Франциско.

Утром госсекретарь выступил перед членами Калифорнийской ассоциации юристов в отеле «Марк Гопкинс». Тему своего выступления он сформулировал следующим образом: «Преступление в правительстве – предпосылка преступлений на улицах».

Фрэнклин Куиллер двадцать девятого июля весь день работал. Обед и ужин ему приносили прямо в кабинет. Дверь кабинета в здании Белого дома большую часть дня была закрыта. Доступ к Куиллеру имела лишь его личный секретарь Алисой Агаджадян.

Вице-президент США двадцать девятого июля продолжал миссию «доброй воли». В полдень он планировал вылететь из Каира и ненадолго задержаться в Тель-Авиве, затем намеревался вернуться в Афины, чтобы продолжить переговоры с обеими враждующими сторонами, расколовшими Грецию практически пополам и поставившими под угрозу ее участие в НАТО. Вице-президент находился в поездке по зарубежным странам уже более сорока дней.

* * *

Колин Макферрин утром двадцать девятого июля проснулся в той же белой комнате, монотонность которой способствовала тому, что он проспал большую часть предыдущего дня.

Железная кровать стояла на том же месте. Со стен свисали белые набивные маты, подобно тем, которыми пользовались в спортивных залах гимнасты, чтобы избежать травм. Перед Макферрином отсвечивала та же дверь с ламинированным окошком. Короче говоря, все было по-прежнему.

После того, как он проснулся, Колин почувствовал, что ему сделали новый укол. Он увидел, как какой-то мужчина ему улыбнулся и куда-то исчез. Макферрин снова провалился в глубокий и тяжелый сон.

14

Комната была не похожа ни на одну другую, виденную им когда-либо.

Тем не менее в мире существовало немало таких камер-комнат с симметричными стенами и высоким потолком. Все в ней: пол, потолок и стены – выложено плиткой, белой шестигранной плиткой. Но плитку можно заметить, лишь встав во весь рост, поскольку стены комнаты дополнительно закрыты белыми матами.

В такой камере всегда есть кровать, намертво прикрепленная к стене, попросту говоря «койка». В комнате есть и раковина, и кран, но только с холодной водой, поскольку горячей можно ошпариться. На полу, рядом с раковиной, находится небольшая педаль, если нажать на нее, польется холодная вода. В такой камере есть и туалет, точнее унитаз, прочно прикрепленный к полу, а рядом с ним еще одна вмонтированная в пол педаль для смыва.

И конечно, в такой комнате имеется дверь, но без ручки изнутри. В двери на уровне глаз предусмотрено небольшое окошко, закрытое решетчатым ламинированным стеклом или пластиком.

Под потолком время от времени то зажигается, то гаснет лампочка из толстого стекла. Однако заключенный сам не может включать или выключать свет, так как выключатель находится где-то за пределами комнаты, или на пульте у дежурного в конце коридора, или совсем рядом с дверью, но все равно с другой стороны. Увидеть выключатель из комнаты невозможно, поэтому Макферрин и не видел его.

Двадцать восьмого июля Колин Макферрин совершенно не контролировал свое состояние и не представлял, сколько времени спал.

Спал же он столько, сколько было предписано его похитителями. Когда Колин просыпался, он недоуменно всматривался в синяки на руке, явные следы уколов в вену, и непонятное беспокойство волнами разливалось по всему телу.

* * *

Фрэнклин Куиллер устроился на дорогом диване в викторианском стиле, отделанном парчой лилового цвета. Рядом сидела молодая стройная женщина. Она держала себя столь величаво, что походила на статую из белого мрамора. Красивые блестящие черные волосы ровно спадали назад, оттеняя гладкую белую кожу. Сочные, полные губы отливали естественным розовым блеском.

Но в то же время женщина казалась какой-то неестественной, нереальной. Она являлась олицетворением ночных грез или кошмаров, неким божественным созданием, нарисованным лишь воображением, которое никогда не увидишь наяву.

Женщину звали Алисой Агаджадян.

Третьим человеком в комнате был Джон Дуглас.

В тот день, первого августа, стояла невыносимая жара. Причем здесь, в горах Мэриленда, было так же жарко, как и на улицах Канзас-Сити. Окна в комнате закрыты, и было довольно прохладно, поскольку в гостиной, как, впрочем, и в других помещениях второго этажа клиники «Лоун Крест», работал кондиционер.

Присутствовавшие в комнате молчали и не смотрели друг на друга. Внимание было приковано к большому экрану телевизора, стоящего у противоположной стены. Никто не проронил ни слова в течение всей предварительной программы по каналу Си-би-эс и репортажей корреспондентов данной телекомпании с места событий.

Все трое продолжали молчать и во время прямой передачи из аэропорта, куда правительственный лайнер доставил президента и сопровождавших его лиц. Они по-прежнему молча смотрели на голубой экран, когда кавалькада автомобилей в сопровождении мотоциклистов устремилась в центральную часть Канзас-Сити.

И только когда начался невообразимый переполох после того, как на пути президентского кортежа примерно в тридцати ярдах от первого лимузина взорвалась бомба и вся кавалькада остановилась, а агенты секретной службы повскакали на капоты машин и стали метаться по сторонам, размахивая оружием и устрашая всех своим разъяренным видом, и когда диктор Си-би-эс, ссылаясь на официальные источники, сообщил, что президент вернется в аэропорт и немедленно вылетит в столицу, только тогда один из присутствовавших нарушил молчание.

Это был Фрэнклин Куиллер.

– Дело сделано, – произнес он.

На голубом экране появился корреспондент из Канзас-Сити.

– Говорит Кэлвин Гудмэн из Канзас-Сити, – начал он. – Я нахожусь на Фоли-сквер. Представители полиции только что официально сообщили, что им удалось арестовать человека на крыше одного из зданий, выходящих на эту площадь. Мужчина был вооружен винтовкой М-16. Установлена его личность. Это – Билли Джо Дули, бывший морской пехотинец, двадцати девяти лет, белый, среднего роста. Дули, как стало известно, несколько дней назад был арестован по обвинению в незаконном хранении стрелкового оружия, но вскоре освобожден, когда местный поручитель внес за него необходимый залог.

Гудмэн, глядя прямо в камеру, скороговоркой продолжил:

– В настоящее время Билли Джо Дули вновь помещен в городскую тюрьму, откуда его выпустили лишь пару дней назад. Для охраны подозреваемого приняты особые меры безопасности. Корреспондентам Си-би-эс стало известно, что Дули участвовал в деятельности левых и прокоммунистических организаций в Канзас-Сити, а также в Хьюстоне, Оклахома-Сити и Майами. За недостойное поведение Дули раньше времени был уволен из морской пехоты, где проходил специальную подготовку в качестве снайпера. Вы слушали сообщение из Канзас-Сити, передаю микрофон снова вам, Вашингтон.

– Благодарю тебя, Кэлвин, – ответил его корреспондент из столицы.

– Значит, мы теперь в двойном выигрыше, – прокомментировал услышанное Куиллер.

И тогда все трое дружно рассмеялись.

Они лениво наслаждались прохладой клиники «Лоун Крест», находясь рядом с каморкой, в которой, погрузившись в тяжелый сон, пребывал Колин Макферрин.

15

– Просыпайся и вставай, ты, соня!

Неужели он слышал чью-то речь? Неужели это на самом деле был чей-то голос, вторгшийся в бесконечную тишину забытья, в которое, как казалось Колину, его поместили навечно.

– Ну давай же, соня, просыпайся и вставай! Сегодня у всех умников праздник. Вставай же, приятель, поднимайся с кровати!

Да, вне всякого сомнения, он слышал человеческую речь!

Макферрин постепенно начал улавливать связь между отдельными словами и происходящим наяву. Он догадался, что был уже на ногах, и это каким-то образом связано с тем, что он слышал.

Колин стоял неуверенно, неуклюже. Его поддерживал человек, разбудивший его.

– Отлично, больше жизни, парень. Уже пора приниматься за дело и отрабатывать свой хлеб. Просыпайся, приятель. Надо, чтобы ты выглядел, как огурчик, поскольку к тебе собираются гости, – внушал санитар.

Когда Макферрин наконец понял, что от него хотели, он почувствовал, как острая игла вновь больно вошла в руку. Однако на сей раз от укола Колин не погрузился в забытье.

Крепко взяв Макферрина под руку, надсмотрщик вывел его из белой комнаты, отсвечивающей матами и плиткой, и они прошли в гостиную.

На низком столике стояли три пустые пепельницы и низкая вазочка с фисташками.

– Прошу вас, садитесь, господин Макферрин. Думаю, вы извините нас за некоторую грубость обслуживающего персонала и за то, что мы доставили вас сюда таким необычным способом. Я – доктор Агаджадян.

– Мне кажется, доктор, мы уже встречались, – ответил Макферрин.

– Ну да, конечно, – согласился Агаджадян, поставив вазочку с орешками себе на колени и взяв в руку сразу несколько штук. – Мы познакомились несколько недель назад, когда с вами впервые случился приступ.

– Это что – установленный факт? – вспылил Макферрин. – Несколько недель назад? Приступ, вы говорите? Да ведь вы и есть тот самый шут, который интересовался, какое самое высокое здание в Нью-Йорке. Вы хотите выдать меня за сумасшедшего? Верно?

– Стало быть, вы меня помните, господин Макферрин, – заметил толстяк, освободив очередной орешек от розовой скорлупы и поднеся его к пухлым губам.

– Да, несомненно, – парировал Макферрин. – Каким бы чокнутым в ваших глазах я ни был, у меня просто феноменальная память. Я также помню, что мне обещали, что здесь я встречусь с друзьями. А вам, доктор Фрейд, известно, что такое обещание, не правда ли? Вы не могли бы объяснить, что произошло?

– Думаю, я попробую сделать это сам, Колин, – сказал кто-то сзади.

Колин почувствовал, как на плечо положили руку, кровь буквально застыла в жилах.

Куиллер!

– Доброе утро, Колин. Выглядишь ты вполне отдохнувшим, мой мальчик. Не возражаешь, если я присяду?

Колин пристально вглядывался в профессора. Он ненавидел его высокомерие. Колину вдруг захотелось ударить Куиллера, причинить ему физическую боль за все годы обмана и лжи.

– Предатель, – выговорил он наконец. – Фрэнк, я никогда и мысли не допускал, что вы окажетесь предателем.

Куиллер по-прежнему приветливо улыбался:

– Всякое бывает, Колин. Ведь в разведывательном сообществе кого только нет! Тут и подчиненные, и руководители всевозможнейших мастей.

– Подумать только, я изливал вам душу по поводу того, как на самом деле работают «конторы» разных спецслужб, – с болью произнес Макферрин. – Боже мой!

Куиллер улыбнулся:

– Может, это было и наивно, но не так уж непростительно, Колин. Ты всегда был проницательным и искренним учеником. Помимо прекрасных данных для разведчика ты, мой мальчик, еще и интеллектуал. И полагаю, мне удастся доказать, что благодаря своим незаурядным способностям ты сможешь добиться в будущем всего, о чем я говорил.

Доктор Агаджадян вернулся в комнату и передал профессору портфель. Куиллер вынул толстый пакет и стал просматривать его содержимое.

Одновременно в комнату вошел шикарно одетый мужчина высокого роста. Он держался весьма самоуверенно.

– Джон Дуглас! – воскликнул Макферрин. – Ну и спектакль вы, друзья, решили разыграть. Да, весьма впечатляет. Как поживаешь, дружище?

– Кручусь на полную катушку, Мак. А как ты сам? – поинтересовался Дуглас, протягивая Макферрину сигару.

Колин почувствовал, как изменился его старый друг, и говорить он стал по-другому: скованно и напряженно.

– Не могу пожаловаться, – заметил Колин и добавил: – А у тебя сносная одежонка, приятель. Помню тебя еще в джинсах.

– Те времена ушли в прошлое вместе с моей пышной шевелюрой, – сказал Дуглас, проведя рукой по лысеющей голове с аккуратно подстриженными висками.

«Но больше всего, – про себя отметил Макферрин, – изменилось лицо Джона». Оно, пожалуй, округлилось, но дело было не в этом. Видно, что Джон Дуглас в полной мере вкусил в жизни успех, обладал властью и знал себе цену.

– Что там у вас, Фрэнк? – спросил Дуглас, обращаясь к Куиллеру, просматривавшему какие-то бумаги.

– Мое досье, – ответил за него Колин.

– Совершенно верно, – улыбаясь подтвердил Куиллер. – И тут много лестного о тебе, начиная еще со времен твоей работы во Вьетнаме и Греции.

– Мак был добрым приятелем Демосфена Пелиаса, – добавил Дуглас.

Джон сел за столик. Доктор Агаджадян тут же поднялся и вышел из гостиной.

– Демосфен Пелиас, почетный профессор афинского университета, бывший премьер-министр Греции. После ухода с этого поста снова стал заниматься преподавательской деятельностью, – зачитал Куиллер досье и взглянул на присутствующих.

– Когда я с ним познакомился, Пелиас был обыкновенным профессором истории, – вставил Колин. – Я посещал его лекции, и мы с ним подружились. Пелиас помогал мне в моих занятиях по истории Греции, а я, в свою очередь, помогал ему разобраться в американской истории. Думаю, не будет ошибкой, если вы скажете, что мы стали довольно близкими друзьями.

– И твоего закадычного приятеля избрали премьер-министром Греции, – добавил Куиллер, постучав по странице трубкой.

– Теперь он снова обыкновенный профессор истории, – добавил Макферрин. – Все меняется, вы это знаете лучше меня.

– Многое изменилось и для твоего друга Гринфилда, – вставил Куиллер, оторвавшись от досье и взглянув на Колина.

– С Дэном все в порядке?

Куиллер отрицательно покачал головой:

– Его больше нет, сынок. Мне искренне жаль.

– Это вы убили его?

– Я никого не убивал, – возразил Куиллер. – Просто поработали люди из РУМО.

– Они ведь ваши друзья, не так ли?

Куиллер снова покачал головой:

– Не совсем, Колин. Чуть что, они сразу хватаются за пистолет. Вероятно, потому, что для них все – в новинку. А для нашей «конторы» – это уже давно пройденный этап, может, поэтому мы так и устали… Однако мне действительно жаль Гринфилда. Знаю, вы были друзьями.

Куиллер помолчал, задумался, потом поиграл трубкой:

– Так или иначе, мой мальчик, в Греции сейчас очень неспокойно. Если произойдет правительственный переворот, позиция, занятая Демосфеном Пелиасом, может здорово повлиять на судьбу нового правительства. Он по-прежнему является самым популярным демократическим деятелем Греции, независимо от того, ушел ли он в отставку или нет. Надеюсь, ты следишь за ходом моих мыслей? Прошу тебя быть повнимательней. В общем и целом Пелиас относится к американцам отрицательно. Насколько нам известно, ты – единственный американец, к которому Пелиас когда-либо питал уважение. Поэтому именно ты… как бы лучше сказать… можешь благоприятно повлиять на него, помочь понять, что справедливости ради стоит дать новому правительству возможность показать себя, а самому на какое-то время воздержаться от публичных выступлений.

Куиллер сделал паузу и, вскинув брови, бросил на Макферрина пристальный взгляд:

– Ты понимаешь меня, мальчик?

– Я вас отлично понимаю, Фрэнк, не волнуйтесь. Но ведь вы все это говорите на тот случай, если в Греции что-то изменится.

– Разумеется, разумеется, – заверил его Куиллер, продолжая внимательно следить за реакцией Макферрина. – Тем не менее, как я уже сказал, в этой колыбели демократии явно наблюдаются тревожные признаки недовольства.

– Хватит морочить мне голову, – не выдержал Колин. Самодовольство Куиллера претило Макферрину. Он явно начинал терять над собою контроль. – Я могу с тем же успехом заявить, что и в нашей стране отмечаются признаки недовольства. Вы ведь знаете, что и мы сталкиваемся, например, с такими мелочами, когда кто-то хочет убрать президента и когда ближайший советник президента вдруг начинает страдать манией величия. К черту все это, Фрэнк! И я говорю так, поскольку одного из моих друзей уже нет в живых, а второй, того и гляди, окажется предателем. Так что у нас здесь тоже довольно неспокойно и хватает недовольства, на котором могут погреть себе руки всякие умники. Вы согласны со мной, Фрэнк?

Колин изучающе посмотрел на Куиллера и подумал, что зашел довольно далеко, слишком многое сболтнул. Макферрин был возмущен и одновременно удовлетворен, что мог высказаться, правда довольно мягко выразив то, что в просторечье звучало не иначе, как «вы – безмозглые кретины, вы – свихнувшиеся наполеоны, гитлеры, лжецы, обманщики и предатели».

Куиллер хихикнул, затем рассмеялся искренне и непринужденно. Он кивнул Дугласу:

– Слышал, Джон? – Куиллер пригладил свои коротко стриженные волосы, глаза весело поблескивали, выражая нескрываемое удовольствие. – Думаю, намек ты понял. Наш друг здесь считает, что мы… да, именно так… что мы сошли с ума.

Куиллер снова заулыбался, затем выражение его лица резко изменилось. Он посмотрел на Макферрина, и Колин почувствовал во взгляде неприкрытое презрение к себе.

– Колин, ты все еще наивный мальчишка. Ты так чертовски узко смотришь на вещи. Ты считаешь безумием все, чего не в силах понять. Ты воспринимаешь мир какими-то упрощенными категориями, когда все может быть только так и не иначе. Когда все либо черное, либо белое и никаких полутонов. Никаких серых тонов, Колин. Стыдно за тебя, мой мальчик. Ты претендуешь на интеллект, однако в тебе сидит типичный для американцев порок, ты не умеешь философски воспринимать иронию судьбы, противоречия и жизненные трудности. Ты желаешь, чтобы все было проще простого, чтобы были люди или хорошие, или плохие, или такие, или такие. Ты хочешь на все повесить свой ярлык, буквально все разложить по полочкам. В этом как раз и кроется твое собственное безумие, дорогой мой, – в стремлении все категоризировать, подогнать под какой-то шаблон, пусть даже сбрасывая со счетов самое главное, определяющее и ценное. Разве ты не понимаешь, старина, что именно здесь и кроются истоки безумия, охватившего всю нашу страну?

Куиллер раскурил трубку и продолжил:

– Послушай меня, Колин. Пентагон стремится вернуть военных к власти в Греции. Они этого добиваются. Кстати, я поддерживаю их план, хотя с ними и не связан. И тем не менее я выступаю за такое решение вопроса. Что касается президента и покушения на него, это тоже – план Пучера, поскольку комитет начальников штабов не может допустить переизбрания Эдварда Бурлингейма. А переизбрание президента – вопрос решенный, если только до выборов не произойдет какого-нибудь скандала. Пучер считает меня в некотором роде своим союзником, думает, что я встану на его сторону. Однако я – противник убийства президента.

Куиллер на секунду смолк и, взглянув Колину прямо в глаза, заметил:

– Я категорически против того, чтобы Эда пристрелили, как бешеную собаку. Хотя бы еще и потому, что я – противник резкой смены руководства. И все же я хочу, чтобы Эд ушел. Как человек он мне симпатичен, но стране нужен другой руководитель, если во главу угла ставить долгосрочные интересы нации. Мне известно, как освободить от него Белый дом. Нужно использовать Пентагон, надо дать Пучеру возможность поступить с Грецией так, как он считает нужным, тем самым вынудив Бурлингейма отойти от дел и не баллотироваться в ноябре. Послушай меня, мальчик, ситуация действительно чертовски сложная. Сам Шекспир наверняка поразился бы всем этим тонкостям и хитросплетениям.

Выслушав Фрэнклина Куиллера, Макферрин знал, как ему поступить.

– Послушайте, Куилл. Таких, как вы, я еще не встречал. Откуда вы взялись, в твидовых пиджаках с кожаными заплатами на локтях, с вашими чисто провинциальными замашками учителя начальных классов? Вы несете какую-то несусветную чепуху, Фрэнк. Понимаете меня? Прошу простить за резкость, но вы, Фрэнк, просто рехнулись. Если вы действительно хотите, чтобы я работал с вами, тогда, мистер, кончайте дурачить меня и выложите все как есть, причем с самого начала! Лучше, если вы расскажете, с чего вообще началась эта галиматья! Объясните мне, почему я вдруг оказываюсь то в компании проходимцев, то в компании покойников? Тогда, возможно, я и буду участвовать в игре по правилам, установленным Куиллером. Понимаете меня, Фрэнк? Если вы хотите чему-то научить своего бывшего студента, вам в таком случае сначала надо завоевать его доверие. В настоящий же момент, профессор, должен честно признаться, мое доверие к вам несколько пошатнулось.

Макферрин понимал, что играл по-крупному, добиваясь раскрытия всех карт, но вместе с тем знал, что терять ему уже нечего. Хуже, чем сейчас, его положение вряд ли будет. Причем маловероятно, что ему удастся выбраться отсюда живым, не придумай он какой-нибудь неожиданный ход…

Иначе, если со всем соглашаться, Куиллер ему просто не поверит, а если злоупотреблять терпением профессора, это тоже может кончиться плачевно.

«Ты имеешь дело с безумцем, – внушал себе Макферрин, – с чрезвычайно хитрым и опасным противником. Поэтому каждое твое слово должно быть продумано, каждое действие должно восприниматься как логичное, последовательное, безобидное, честное и искреннее».

Куиллер повернулся к Дугласу.

– Расскажи ему, – по-хозяйски распорядился советник президента.

Колин почувствовал, что пока он своего добился и все его импровизации прошли нормально.

– Все не так сложно, как кажется, Мак. Постараюсь не затягивать. – Дуглас говорил мягко, глядя Макферрину не прямо в глаза, а куда-то в сторону. – Фрэнк еще со студенческих лет – глубоко законспирированный агент нашей «конторы». Он всегда так или иначе работал на ЦРУ. Иными словами, играл для «конторы» две роли: одну – явную, другую – тайную. Таких, как мы, на свете немало. Мы занимаем довольно высокие посты, чтобы влиять не только на деятельность ЦРУ, но и на политику государства в целом. Мы стараемся не рекламировать свою деятельность, проявляя определенную скромность. Однако неукоснительно проводим в жизнь свои цели и добиваемся того, чего хотим.

– Скажем, покушения на президента США?

– Это не наш стиль, Мак, а скорее акт отчаяния, признание своего поражения, поверь мне. Как уже заметил Фрэнк, именно здесь мы расходимся с такими, как генерал Пучер. – Дуглас откинулся на спинку кресла, непринужденно улыбаясь.

– Ну, ты готов за это взяться?

– Взяться за что? – переспросил Колин.

– За Пелиаса, мой мальчик! – воскликнул Куиллер.

Он удивленно сдвинул брови, наигранно поражаясь явной несообразительности Макферрина.

– Так, значит, вы о Пелиасе, – отозвался Макферрин.

– Нам бы хотелось, чтобы ты встал на нашу сторону, Колин. И как раз здесь ты сможешь проявить себя, неужели не ясно? Так будь же реалистом, подумай об этом. Мне кажется, ты должен понять, что у нас всех – общая цель.

Макферрин прищурился:

– Так в чем же состоит наша цель?

– Ну, конечно, в обеспечении приличных условий существования тем, кто способен по-настоящему ими насладиться. Хотя подобное утверждение может показаться тебе не вполне достойным. Мы хотим, чтобы Америка оставалась мощной державой. Мы хотим, чтобы Америка вошла в двадцать первый век, сохранив за собой доминирующее положение в мире. Однако добиться данной цели невозможно с помощью старых методов и средств, используемых в прошлом. Это совершенно ясно. Теперь все стало намного сложнее, мальчик, намного изощреннее.

Куиллер сделал несколько затяжек и продолжал:

– Вершить и править могут лишь лица, овладевшие властью и искусством манипулировать людьми, лица, наиболее тонко воспринимающие мировые проблемы во всей их многогранной сложности. Интересы Америки, отстаивание наших законных прав нельзя вверить таким дикарям, как Пучер, или таким скромникам, как Бурлингейм.

Специальный советник президента передохнул и поучительно заметил:

– Поэтому чрезвычайно важно, чтобы в Греции с помощью военной хунты была восстановлена власть капитала. Такое развитие событий отвечает нашим интересам, однако президент Бурлингейм отказывается понимать это, а бедный генерал Пучер, чтобы добиться своего, готов отдать приказ об отправке в Грецию бомбардировщиков. Смена власти должна наступать постепенно, контроль необходимо усиливать или ослаблять, но не резко, а шаг за шагом. С одной стороны, нельзя позволить революционерам распоясываться, с другой стороны, нельзя допустить, чтобы международные гангстеры и жандармы встречали в штыки любые более или менее прогрессивные правительственные реформы.

Фрэнклин Куиллер посмотрел на Макферрина и по слогам произнес:

– Пе-ли-ас, Колин. Поработай с Пелиасом для нас, и ты окажешь неоценимую услугу всей американской нации, по-настоящему выполнишь свой гражданский долг. Теперь ты понимаешь меня?

– А что дальше, Фрэнк? После Пелиаса? Что меня ждет дальше? Пошлют убивать президента? Или он уже мертв?

– Боже милостивый, Колин. Мы не желаем смерти Бурлингейму, хотя против того, чтобы его переизбрали. Эдварда следует убедить сойти с политической арены. В этом случае его место займет Отис Дэнфорт. Дэнфорт будет выдвинут кандидатом на ближайшем партийном съезде, затем победит на выборах. Можешь положиться на меня, мой мальчик.

– А Дэнфорт – ваш человек?

– Да, – произнес Куиллер. – Отис на нашей стороне. Это, естественно, подразумевает, что мы будем направлять все его действия.

Макферрин подался вперед и положил руки на столик, ладонями вверх. Он посмотрел на Дугласа, пытаясь заглянуть в глаза своему бывшему другу. Когда это ему не удалось, Колин повернулся и прямо взглянул Куиллеру в лицо. Затем спокойным и ровным голосом он заметил:

– Вы всё рассказываете мне, посвящаете в ваши планы потому, что легко можете меня убрать с дороги. Ваши убеждения не столь уж незыблемы, чтобы выстоять в одиночку. В противном случае вы бы предоставили мне самому возможность принимать решение. Однако я здесь – заключенный, и вы держите меня по той простой причине, что сами не очень верите в то, что говорите. Вы опасаетесь, что ваши убеждения не выдержат конкуренции на свободном рынке идей. Вот так обстоит дело. Я свое сказал. А что скажете вы, Фрэнк?

Куиллер будто только теперь заметил присутствие Макферрина в комнате. Он долго и пристально смотрел на Колина.

В гостиной воцарилось молчание, атмосфера была накалена, как перед грозой.

Наконец, пытливо глядя Колину в глаза, Куиллер заметил:

– Я отвечу так. Ты свободен, Колин. Да, свободен, сынок. Эймес отвезет тебя в Филадельфию или в Вашингтон, в общем туда, куда ты захочешь.

– А что дальше? – спросил Макферрин.

– А дальше – ничего, – улыбаясь, проговорил профессор. – Просто через день-два позвони мне и сообщи о своем решении.

«Происходило ли все наяву? – лихорадочно соображал Макферрин. – Неужели я на свободе?»

Но конечно, свободным Колин не стал. Он никогда уже не будет свободным. Его постоянно станут преследовать либо просто убьют. А если рассматривать смерть как своего рода свободу, то обрести свободу можно только такой ценой.

Макферрин устроился на заднем сиденье машины, Эймес находился за рулем.

Так теперь отныне и будет. Придется сидеть сзади, а тебя повезут туда, куда, по их мнению, ты сам хотел отправиться. Они просто-напросто будут крутить свою баранку, совершенно не беспокоясь о том, что ты можешь им чем-то помешать.

Они повернулись к тебе спиной и делают свое дело – везут ли тебя домой, на вашингтонскую квартиру, или всю американскую нацию в будущее, где правят одержимые властью люди с помощью рассчитанных на компьютере глобальных схем международного планирования.