Текст книги "Любовницы Пикассо"

2
Алана

Нью-Йорк,

сентябрь 1953 года

У меня есть выцветшая и надорванная фотография двух женщин на террасе. Их черные трикотажные купальники целомудренно скрывают тело от бедер до ключиц, волосы коротко подстрижены с начесом на лоб по моде двадцатых годов. Женщины глядят прямо в камеру с немного вызывающим видом.

За верандой простирается спокойное море. Даже на черно-белой фотографии вода как будто мерцает голубизной. Парусные лодки замерли в движении, женщины застыли в янтаре вечной юности и красоты. Между каменной террасой и морем тянутся пальмы с бахромчатыми верхушками и шероховатыми стволами.

Если долго глядеть на фотографию, можно ощутить тепло средиземноморского солнца.

На столе, рядом с горшком, который порос мхом, где растет кустик розмарина, лежат брошенные детские игрушки. Резиновый мячик и игральные палочки, тонкие и опасные, как вязальные спицы[7]7
  Старая детская игра, где раскладываются разноцветные палочки и нужно собрать как можно больше, не сдвинув соседние. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Маленькие металлические фигурки животных – корова, овца и грубо вырезанная лошадка – лежат на боку, словно устав от неугомонных детских рук.

В тени на заднем плане скрывается тайна.

Там, в нижнем правом углу, есть третья женщина, чьи очертания размыты. Камера застигла ее в движении. Она носит ситцевое платье, а не купальник; ее длинные волосы заплетены в косу. Солнце подсвечивает ее сзади, поэтому лица не видно. Ее голова окружена ярким ореолом, поэтому она может быть кем угодно.

* * *

Давайте начнем мою историю отсюда. В конце концов, начало должно быть связано с открытием. С находкой того, что было утрачено.

Моя мать. Девушка в поезде, следующем во Францию.

Будничная остановка: темный паровозный дым, ритмичный перестук стальных колес, приглушенный шум разговоров, крики утомленных детей, шелест газет.

Эта предсказуемая обыденность положила начало стечению обстоятельств, которое граничило с чудом.

Девушка сидит одна, отдельно от других пассажиров. Они ощущают неизвестную опасность, поэтому место рядом с ней остается пустым. Молодые жены с младенцами на коленях исподтишка косятся на нее, отмечая ее растрепанные волосы, бескровные губы и бледное лицо.

Она сбежала из дома к своему возлюбленному Антонио. Она впервые оказалась в поезде без сопровождения матери, отца или гувернантки. Антонио не встретил ее на вокзале, как было обещано.

Он бросил ее, и она не может вернуться домой. Она навлекла позор на родителей.

Поезд едет мимо деревьев, поселков, проселочных дорог, мужчины, который подгоняет своего мула на рынок, детей, играющих на берегу ручья и забредающих в холодную пенистую воду. Приближаясь к железнодорожному переезду, паровоз дает громкий предупредительный гудок, потом поезд останавливается на границе. Люди встают и потягиваются.

Клацанье чемоданов и саквояжей, крики; полиция проходит по вагону, проверяя билеты и документы. Ее руки дрожат, когда она достает документы, но они не обращают внимания. Кондуктор дует в свисток, и поезд окутывается громадными клубами пара. Они во Франции. Из окна за зеленью просвечивает водное пространство, и Средиземное море разворачивается в своей лазурной красе. Яхты и парусные лодки покачиваются у пристани, словно сошедшей с туристической открытки.

На следующей остановке женщина в соломенной шляпе, похожей на мужской котелок и украшенной шелковой розой, которая падает ей на глаза, заходит в вагон поезда. Она носит туфли на высоком каблуке и держит ротанговую корзинку для покупок. Из корзины выглядывают знакомые формы и доносятся соблазнительные запахи хлеба, ветчины и апельсинов. Побрякивают бутылки. Девушка, убежавшая из дома, смотрит на нее, хотя игнорировала всех остальных последние три с половиной часа.

Так начинается случайная встреча, изменяющая ход событий.

– Можно? – спрашивает новоприбывшая, глядя на пустое сиденье рядом.

Не ожидая ответа, она садится, ставит корзинку на пол, закидывает ногу на ногу и закуривает сигарету. Секунду спустя она предлагает девушке другую сигарету, и та не отказывается. Как может дурацкая шелковая роза на шляпе изменить взгляд на мир?

– Далеко едете? – интересуется новая пассажирка.

– Не очень, – отвечает девушка. Она поворачивается к окну и пристально всматривается в движущийся пейзаж.

Женщина достает из корзинки газету и разворачивает ее, делая вид, что не замечает побледневшее лицо соседки. Фотография на передовице изображает боевиков в коричневых рубашках, марширующих в Риме.

– Этот Муссолини[8]8
  Бенито Амилькаре Андреа Муссолини – итальянский политический и государственный деятель, публицист, лидер Национальной фашистской партии, диктатор, вождь, возглавлявший Италию как премьер-министр в 1922–1943 годах. Первый маршал империи.


[Закрыть] обещает осушить болота, – говорит женщина, не обращаясь ни к кому в особенности. Она вздыхает и качает головой.

После этой ремарки они едут молча до следующей станции.

– Моя остановка. – Женщина встает и складывает газету. Она на мгновение задумывается. – Послушайте, я вижу, что вы в беде. Возьмите. Это адрес того места, где я остановлюсь… если вам понадобится подруга. Миру не хватает доброты, – тихо добавляет она и кладет карточку на сиденье рядом с девушкой, чьи глаза покраснели от слез. – Удачи. – Женщина подхватывает корзинку и идет к выходу. Она исчезает в клубах пара на платформе, пока девушка вертит в руках визитку.

Как можно убедиться, бегство принимает разные формы.

В последний момент перед тем, как кондуктор машет машинисту и захлопывает дверь, девушка выпрыгивает из поезда.

* * *

Это история моей матери Марти. О том, как она сбежала из дома. Но истории бывают выдумками – особенно истории, которые матери рассказывают дочерям. Моя темноволосая мать всегда аккуратно выговаривала слова, смиряя раскатистое «р-р» ее иностранного акцента.

Но это все, что известно мне о жизни матери до моего появления на свет. И мне потребовалось все мое детское любопытство и упрямство, чтобы раскопать хотя бы такую малость. До моего отца у нее был роман с неудачным побегом из дома. Незнакомка, оказавшая ей добрую услугу. После моего рождения риска больше не было.

– Моя драгоценная маленькая зануда, – говорила она, качая меня на руках, даже когда я стала подростком и закатывала глаза от ее слов. – Я лучше умру, лишь бы у тебя все было хорошо.

Многие матери так думают и даже чувствуют это. Но какая мать произносит это вслух? Есть ли более пугающие слова для ребенка?

Самовнушение о том, что материнская история должна была успокоить меня, помогало мне чувствовать прочную связь с обстоятельствами этого мира. Но теперь это не работало. Я прижалась лбом к холодному автомобильному рулю. Запах влажных зеленых полей и газонов сгущался вокруг. Ночь была чернильно-черной, и я сидела одна в автомобиле на обочине дороги.

Поэтому я рассказала себе вторую историю, которая служит якорем, – одно из моих самых ранних воспоминаний. Теплое солнце, рассыпчатый песок, шепчущий океан и приятный пряный запах, который, как я узнаю потом на уроке кулинарии, принадлежит тимьяну. Я такая маленькая, что мать может поднять меня на руки и усадить на колени. Я счастлива, как могут быть счастливы малыши, чьи нужды удовлетворяются в полной мере. Мать обвивает меня руками, воздух теплый, как в ванной, небо ярко-голубое. Момент совершенства и полноты.

Но теперь я пропала во всех смыслах слова, поэтому истории и воспоминания не помогают.

«Сделай что-нибудь», – велела я себе и полезла за картой в отделение для перчаток. Дело было ранней осенью, когда я обычно что-то заканчивала, но теперь закончилось слишком многое. Моя мать умерла несколько месяцев назад, и с тех пор меня не трогало ничто, кроме горя.

Вдобавок к этому у меня возникли трудности с оплатой счетов, а мой жених Уильям настаивал на том, чтобы мы назначили дату свадьбы. У меня закончились доводы в пользу того, чтобы не выбирать день, не покупать свадебное платье. Но я не могла вообразить проход между церковными скамьями и обмен клятвами вроде «пока смерть не разлучит нас» без присутствия моей матери, ее улыбки и слов: «Я люблю тебя».

Мое горе выходило за пределы личных границ. В стране началась «охота на ведьм», и правые радикалы охотились на коммунистов и сочувствующих. ФБР установило слежку за Альбертом Эйнштейном, потому что он присоединился к американскому крестовому походу против судов Линча[9]9
  Суд Линча – убийство человека, подозреваемого в преступлении или нарушении общественных обычаев, без суда и следствия, обычно толпой. «Суд Линча» особенно практиковался в США в отношении темнокожих после Гражданской войны.


[Закрыть]. Орсон Уэллс[10]10
  Джордж Орсон Уэллс – американский кинорежиссер, актер, сценарист, который работал в театре, на радио и в кино.


[Закрыть], Чарли Чаплин и Мартин Лютер Кинг-младший находились в черном списке. Маккарти[11]11
  Джозеф Рэймонд Маккарти – американский сенатор-республиканец, придерживавшийся крайне правых реакционных политических взглядов, с чьим именем связывают период политических настроений в американском обществе, известный как маккартизм.


[Закрыть] вошел в полную силу и вознамерился искоренить любые намеки на коммунистические убеждения.

Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности под руководством сенатора Маккарти едва ли обратила бы внимание на мелкую мошку вроде меня. Но я беспокоилась. Меня и некоторых моих друзей могли бы посчитать сторонниками коммунизма, поскольку мы ходили на марши и демонстрации за права рабочих. Против расовой сегрегации. За мир во всем мире.

Мой старый профессор мистер Гриппи вот-вот мог потерять свою работу в Колумбии из-за Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Профессор Гриппи был всемирно известным историком искусства, автором шести книг на эту тему и приглашенным лектором в Осло, Пекине и Милане. Но он внес элементы социализма в свои лекции по истории искусств, говорил о роли бедности и борьбе рабочего класса в живописи импрессионистов. Теперь продолжение его академической деятельности находилось под угрозой, а несколько книг были запрещены и даже сожжены из-за социалистических взглядов на прогресс.

А когда он пикетировал ресторан на Пятой авеню, где отказывались обслуживать латиноамериканцев и чернокожих, я стояла рядом с ним.

Тогда моя мать была жива. Она одновременно гордилась мной и боялась за меня.

– Если на демонстрацию приедут полицейские, немедленно уходи, – говорила она. – Обещаешь?

Полицейские пришли. И фотографы тоже. Демонстрант рядом со мной получил удар в лицо, и я осталась, чтобы перевязать шарфом его окровавленную голову, прежде чем найти запасную дверь универмага и спрятаться за ней. Меня трясло от страха и ярости, так что я едва смогла повернуть дверную ручку. Когда я пробегала мимо отдела духов, продавщица посмотрела на меня и кивнула в сторону лифта. Я провела большую часть дня в кафетерии, стараясь сдержать дрожь в руках. До сих пор я не видела, как полицейские избивают людей.

Сидя в автомобиле и переживая события того дня, я поняла, что ничего не смогу поделать с Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности или с моим женихом. Но я могла что-то сделать со своими быстро сокращающимися планами на полноценную работу и быстро истощающимся банковским счетом.

Вот карта. Но карты полезны, только если ты знаешь, где находишься.

Мой план был великолепно простым: собрать сумку, проверить отключение всех электроприборов в моей квартире на Перл-стрит и провести материнский «Фольксваген» по бульвару вдоль реки до съезда, рекомендованного путеводителем «Мишлен». Доехать до частного поселения Сниден-Лендинг в престижном районе Пасифик-Пэлисейдс и найти дом Сары Мерфи. Сары, которая была подругой Пикассо.

Я постучусь в дверь и попрошу об интервью. Это будет после ужина, и если Сара принадлежит к типичным представительницам своего поколения (Гертруда Стайн[12]12
  Гертруда Стайн – американская писательница, теоретик литературы.


[Закрыть] назвала его потерянным), то она выпьет несколько коктейлей, немного вина, а то и кое-чего покрепче. Она будет в благодушном и разговорчивом настроении. Если интервью, как я надеялась, будет достаточно долгим, то я остановлюсь в каком-нибудь уютном загородном отеле, а утром отправлюсь на Манхэттен.

Я вернусь в Нью-Йорк с богатым материалом для статьи, а эта статья приведет к новой работе. В итоге я надеялась получить постоянное место на факультете искусствоведения.

Но после получасового блуждания кругами по улицам и переулкам я поняла, что безнадежно заблудилась, и притормозила на обочине. Фуры проносились мимо с такой скоростью, что маленький черный автомобиль моей матери покачивался на рессорах. Теперь автомобиль принадлежал мне, но я то и дело находила напоминания о ней: заколки под сиденьями, кружевной носовой платок в отделении для перчаток… Каждая находка была как удар ножом в живот и отдавалась болью во всем теле.

Пабло Пикассо был любимым художником моей матери, ее эстетическим эталоном. Репродукции его картин были развешаны в моей детской комнате. Рука, держащая цветок. Лица со смещенными глазами и носами. Цирковые фигуры, гитары и бои быков. У других детей были картинки Матушки Гусыни или Микки-Мауса – у меня был Пикассо.

В нашей квартире Пикассо был почти богоподобным персонажем или по меньшей мере великаном – величайшим из когда-либо живших художников с разнообразными и плодотворными фазами творчества: ранний кубизм, голубой период, розовый период, неоклассический период с монументальными фигурами, женщины с безмятежными лицами, которые никогда не смотрели на художника при позировании, а значит, не смотрели на зрителя. Дешевые репродукции украшали стены нашей квартиры.

– Слишком много истории, слишком много прошлого, – прошептала моя мать, когда мы проходили по залам музея Метрополитен, посвященным эпохе Возрождения. – Пойдем! Давай перенесемся в двадцатый век, где нам самое место.

Она потащила меня за собой – маленькую девочку, готовую последовать за матерью куда угодно. Мы вернулись на улицу и направились в центр города, к галерее Поля Розенберга[13]13
  Поль Розенберг (1881–1959) – французский арт-дилер и галерист. Руководил галереями Розенберга в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. (Прим. пер.)


[Закрыть] на Восточной 57-й улице. Там мы провели много времени, восхищаясь полотнами Матисса, Брака[14]14
  Жорж Брак – французский художник, график, сценограф, скульптор и декоратор. Основатель кубизма.


[Закрыть] и Пикассо. Смотрители знали нас по именам и приносили матери чашечки кофе, пока мы сидели и рассматривали картины, которые никогда не смогли бы купить.

* * *

Моя мать привела меня к Пикассо, а живопись Пикассо привела меня к Дэвиду Риду.

Рид, редактор «Современного искусства», не хотел давать мне работу. Некоторые авторы – смышленые юнцы и свежеиспеченные выпускники Гарварда, Корнелла и Йеля – обмолвились об этом на коктейльном приеме.

– Исполнительный совет практически заставил его, – пояснили они. – Скажите, вы были королевой выпускного бала? Мы встречались на вечерней праздничной вакханалии?

Они ни разу не спросили о теме моего диплома, а иногда их взгляды не поднимались выше моей груди.

Я пользовалась вниманием на этом приеме, но как только речь заходила о работе, меня начинали избегать. Предполагалось, что я должна сидеть дома, присматривать за детьми и готовить еду. Или, по крайней мере, работать в машинописном бюро. Война закончилась, и мужчины вернулись домой, поэтому женщин гораздо меньше приветствовали в качестве квалифицированной рабочей силы, чем это было во время войны. Клепальщицу Роузи[15]15
  «Клепальщица Роузи» – знаменитая картина Нормана Роквелла 1943 года, символизирующая труд американских женщин во время Второй мировой войны. (Прим. пер.)


[Закрыть] сослали в родительский комитет.

– В самом деле? – озадаченно спросила я, когда Дэвид Рид предложил мне написать статью о Пикассо. – Я знаю как минимум трех других журналистов, которые сейчас пишут статьи о нем.

– Тогда вам лучше найти что-то такое, чего у них нет. – И он стал перебирать бумаги на столе, демонстрируя свою занятость.

– Думаю, вместо этого стоит написать статью об Ирен Лагю.

– О ком? – Рид поднял голову и вынул трубку изо рта, чтобы состроить удивленную мину.

– Ирен Лагю, парижанка. Она много общалась с сюрреалистами и тесно дружила с Аполлинером[16]16
  Гийом Аполлинер – французский писатель, поэт, литературный и художественный критик, журналист, один из наиболее влиятельных деятелей европейского авангарда начала XX века.


[Закрыть] и Пикассо. Ее работы были весьма авангардными и влиятельными. Я видела несколько ее картин в прошлом году на выставке в Национальной галерее.

– Никогда не слышал о ней. Женщина! Полагаю, как художница она была слишком незначительной. И я думал, что Пикассо был темой вашего диплома.

– Теперь у меня другие интересы.

На самом деле, размышления о Пикассо воскрешали острую боль от утраты матери. И была еще одна горькая правда. Пикассо находился во Франции; я находилась в Нью-Йорке – и у меня почти закончились деньги.

– Не Лагю, а Пикассо, – сказал он. – Другого не дано.

– Пусть будет Пикассо, если иначе нельзя. – Перспектива остаться без работы беспокоила меня. – Расходы будут оплачены? Поездки?

Рид издал неприятный смешок.

– Для внештатного автора? Разумеется, нет.

– Тогда как… – я не закончила вопрос, потому что уже знала ответ. Он хотел, чтобы я потерпела неудачу. Ему не была нужна женщина на страницах его журнала, его мужского клуба.

Он улыбнулся мне. Это была недружелюбная улыбка; она больше напоминала оскал кошки, готовой съесть канарейку.

* * *

Это было две недели назад. С тех пор я постоянно занималась исследованиями и читала, стараясь найти подход к выполнению этого невыполнимого задания. Каждое прочтенное слово и каждая моя пометка возвращали к воспоминаниям о матери, о мучительном факте ее смерти.

Я решила сосредоточиться на двух картинах Пикассо. «Любовники» были написаны в Южной Франции в начале двадцатых годов, а его шедевр «Герника»[17]17
  «Герника» – картина Пабло Пикассо, написанная в мае 1937 года по заказу правительства Испанской Республики для испанского павильона на Всемирной выставке в Париже.


[Закрыть] появился в следующем десятилетии. «Любовники» – интимное полотно, проникнутое поэзией; «Герника» – душераздирающее высказывание о войне – была создана в 1937 году после бомбежки маленького баскского городка, через пятнадцать лет после «Любовников». «Герника» была наполнена насилием и служила свидетельством целенаправленного и обдуманного убийства мирных людей во время гражданской вой– ны в Испании, предчувствием еще более крупной войны на европейском континенте и в Тихом океане.

В 1939 году, когда огромная фреска впервые приехала в Соединенные Штаты, а мне было пятнадцать лет, мать отвела меня в галерею Валентино на 57-й улице, чтобы посмотреть на нее. В галерее было полно народу, и мы часами стояли в углу, чтобы подойти поближе. Пришлось подождать до закрытия, и тогда мы прошли вдоль фрески, все двадцать футов – медленно, как моя мать проходила остановки на крестном пути во время Великого поста. Она плакала, как и многие другие зрители. Это произошло и все еще происходило в Испании, где солдаты Франко убивали людей, где началась война, разрушившая наши надежды.

– Ее зовут Сара, и она замужем за Джеральдом Мерфи, – объяснила я моей подруге Элен за коктейлями в нашем любимом баре на Западной 14-й улице. – Богачка из Лонг-Айленда. Была представлена при королевском дворе в Лондоне, имеет дом на побережье, разводит пони, играет в теннис. Но у нее творческая натура… или она стала такой. Она дружила с Пикассо и, насколько мне известно, несколько раз позировала для него. Его «Женщина в кресле» – это портрет Сары. Ее муж тоже писал картины, когда они жили во Франции. У нее было трое детей, но выжила только дочь, а сыновья умерли.

В баре в выходные было многолюдно. Мы с Элен сидели у деревянной стойки как можно ближе друг к другу, чтобы избегать локтей и пролитых напитков других посетителей.

– Очень жаль, – сказала Элен и достала сигарету из сумочки. – Как ты узнала о ней?

– Из бумаг в письменном столе моей матери. Там была газетная вырезка с сообщением, что Джеральд и Сара продают свою виллу во Франции, плюс несколько предложений о Мерфи и их блестящей светской жизни, об их дружбе с Коулом Портером[18]18
  Коул Альберт Портер – американский композитор.


[Закрыть], Скоттом и Зельдой Фицджеральд… и Пабло Пикассо.

Я также обнаружила неоплаченные счета, письма, ожидавшие ответа, и уведомление от управляющего домом о будущей покраске коридора. Я пережила очередной момент осознания реальности ее смерти и проплакала до конца вечера. Я чувствовала себя взломщицей, перебирая ее вещи, пока не поняла, что теперь это мои вещи. Мои счета. Мои письма, ожидающие ответа. Мое дело – напомнить управляющему насчет коридора.

– Возможно, если мне удастся найти супругов Мерфи, они дадут мне какой-то новый материал о Пикассо для статьи, – сказала я, перекрикивая гомон в помещении бара. – Мы можем позволить себе выпить еще по одной?

– Почему бы и нет? Завтра будет завтра, а сегодня еще не закончилось.

Элен помахала пустым бокалом из-под мартини, и бармен направился к нашему концу стойки.

– У Джеральда была короткая художественная карьера в Париже двадцатых годов, – продолжала я. – У него нет крупных работ, но он был знаком со всеми, как и его жена. А теперь они живут в Нью-Джерси.

Мы были работающими девушками и экономили, чтобы купить чулки или губную помаду, в ожидании лучших времен. Мы обе понимали, что еще много лет можем называться девушками и по-прежнему ждать у моря погоды, пока не станем ожесточенными старыми девами, потому что лучшие времена так и не наступили. Приближаясь к тридцати, мы уже различали эту черту.

Элен отсалютовала мне своим мартини.

– Надеюсь увидеть физиономию Рида, когда ты вручишь ему эту статью!

– Я тоже. Но сперва мне придется убедить Мерфи, чтобы они поговорили со мной.

Была и другая проблема. Прах моей матери в урне на книжной полке ожидал упокоения. Вот только мать не говорила мне, где хочет его развеять. Еще один из ее многочисленных секретов… И Уильям, который хотел жениться на мне, уставший от ожидания и от проволочек с моей стороны.

– Будет хорошо выбраться из Нью-Йорка на день-другой, – сказала я. – Элен, если кто-то будет искать меня, когда я отправлюсь к Саре Мерфи, просто скажи, что не знаешь, где я. Хорошо?

– Даже Уильяму?

– Даже Уильяму.

– Если ты находишься в одном из списков Маккарти, тебе будет лучше выйти замуж и сменить фамилию, – сказала Элен.

– Возможно.

Мы допили мартини и надели пальто.

– А знаешь, он коммунист, – сказала я. – Уже давно.

– Кто?

– Пикассо.

* * *

Сидя в автомобиле на темной обочине Пэлисейд-роуд, я думала о том, что Дэвид Рид запланировал мою неудачу. Он знал, как невероятно трудно найти новый материал о таком знаменитом художнике, как Пикассо: особенно потому, что я не могла лично побеседовать с ним. Дэвид Рид не хотел, чтобы женское имя оскверняло его журнал. Я провела несколько славных минут, мечтая о возмездии, о моих многочисленных статьях, о Пулитцеровской премии и о том, как исполнительный совет предлагает мне должность шеф-редактора журнала… и увольняет Рида. «Как тебе такое, мистер Рид?»

Дорожное движение становилось все менее активным. Было почти восемь вечера, и я слышала, как звуки ночи сплетаются с более громким городским шумом: уханье совы, странные стоны ветра, дующего над рекой Гудзон за жилыми кварталами. Сумерки окрасили яркие осенние листья в ржаво-серый цвет, а теперь подступающая ночь стирала все краски.

Было уже слишком поздно стучаться в дверь Сары Мерфи, даже если бы я смогла найти ее. «Просто поеду, – решила я. – Черта с два я буду спать на обочине!»