Текст книги "Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство"

Потом я услышал, как кто-то постучал во входную дверь.

– Оставайся здесь, – сказал он. – И чтобы ни звука!

Я услышал внизу голос другого мужчины, когда Амани впустил его. Их отдаленные голоса и смех вызывали у меня мурашки, очевидно, они не хотели, чтобы я услышал, о чем они говорят, как будто заключали сомнительную сделку. Я сидел в ожидании на краешке кровати, потом услышал на лестнице шаги, и дверь открылась. Вошел низкий мужчина, с толстым пузом и редкими волосами. Футболка была слишком коротка для него, а брюхо свисало над ремнем. В руках у него была большая черная сумка.

– Привет, приятель, – сказал он. – Меня зовут Дуглас. Я твой друг. Можешь звать меня дядя Дуглас.

Я пытался найти за ним Амани, но того и след простыл.

– Хочешь конфетку? – спросил Дуглас, закрывая за собой дверь. Я осторожно кивнул, и он положил мне в руку какое-то драже, которое я разжевал и быстро проглотил, чтобы никто не успел его отобрать. Конфета была вкусной, и мои слюнные железы снова заработали на полную мощность.

– Уау? – Он удивился моему рвению и усмехнулся. – Понравилось, да?

Дуглас дал мне еще одну конфетку. Я не мог понять, почему он так добр ко мне, но не собирался упускать шанс бесплатно поесть конфет. Он совсем не казался мне агрессивным, так что я немного расслабился.

– Тебе не о чем волноваться, – сказал Дуглас. – Я здесь, чтобы помочь тебе.

В этот момент Амани высунулся из-за двери, и я подумал, что он услышал последнюю фразу и собирается избить гостя.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, конечно, – ответил Дуглас. – Он отличный парень.

– Ну хорошо, – осклабился Амани, показывая все свои огромные зубы. – Я оставлю вас двоих наедине, чтобы вы получше узнали друг друга.

В моей голове вертелось столько мыслей, что я не мог сосредоточиться ни на одной из них или понять, что здесь происходит. Я чувствовал опасность, но не мог понять, откуда она исходит. Мама могла быть такой же милой иногда, но снова превращалась в чудовище в мгновение ока. А что, если дядя Дуглас поступит так же, если я скажу что-нибудь не то, или не так на него посмотрю?

– Ух, ты такой славный парень, – говорил Дуглас, и от его слов я испытывал приятное чувство гордости. Я не привык к комплиментам. – Давай сыграем в веселую игру?

Прошло очень много времени с того раза, когда кто-то проявлял ко мне такой интерес или был со мной так добр. Никто не предлагал мне играть после папиной смерти. На самом деле мне даже запрещали даже думать о чем-то подобном. Дуглас сел на кровать рядом со мной и начал меня щекотать. Потом дал мне еще конфету. Когда он оказался совсем близко, я почувствовал, как от него плохо пахнет – смесью застоялого пота, неприятного запаха изо рта и нестиранной одежды, – но мне было не привыкать к неприятным запахам. После трех дней, проведенных в подвале, от меня тоже пахло далеко не альпийской свежестью. Пошарив в своей сумке, Дуглас достал камеру.

– Можно я сделаю несколько твоих фотографий, чтобы показать своей жене? – спросил он. – Ты не против?

Я кивнул, и он дал мне еще одну конфету. Мне вполне нравилась идея пофотографироваться. Папа тоже фотографировал меня, когда был жив, потому что гордился мной и хотел показать мои фотографии другим.

– Тогда ляг на кровать, – сказал Дуглас.

Я лег, размышляя о том, что, возможно, меня собираются усыновить и поэтому он хочет показать жене мои фотографии. Мне нравилась эта идея. Все что угодно, лишь бы избавиться от мамы.

– Здесь жарко, почему бы тебе не снять свой джемпер? – Дуглас помог мне стянуть джемпер через голову и расстегнул несколько пуговиц на моей рубашке. – Так лучше, – сказал он, дав мне еще одну конфету. – Давай-ка посмотрим, успеешь ли ты снять рубашку и штаны, пока я считаю до десяти, – продолжил он. – Если успеешь, я дам тебе еще конфет.

Я провел так много лет в одних трусах, что мне не показалась странной эта просьба. Конфеты, вдобавок к чаю и тостам, заметно улучшали мое состояние. Дуглас сказал мне немного попрыгать на кровати для еще нескольких фотографий, и я с радостью выполнил его просьбу. Я годами так не веселился.

– А теперь сними трусики, – сказал он как бы между делом, – и ложись обратно на кровать.

И в этот момент как будто кто-то нажал кнопку «выключить веселье», и у меня в голове одновременно зазвонили все колокола тревоги. Я сидел абсолютно неподвижно и помотал головой. Это уже было из разряда тех вещей, которые меня заставляли делать мать, Амани, Ларри и Барри. Я хотел продолжать веселиться и не хотел испытывать боль.

– Не стесняйся, – усмехнулся Дуглас, видя, что я сомневаюсь, как будто я просто дурачусь. – Это шутки ради.

Я снова помотал головой.

– Не будь непослушным, – сказал он, и в его голосе прозвучали нотки угрозы, от которых я вздрогнул. Мне захотелось плакать. – Будь хорошим мальчиком, или мне придется позвать твоего папочку.

Я еще раз помотал головой и неожиданно получил такую сильную пощечину, что был просто ошарашен. Дуглас поднял руку, чтобы нанести еще один удар, но я уже подпрыгнул и вонзил свои зубы в боковую сторону его ладони. Я сжимал рот все сильнее и сильнее, так же как тогда с социальной работницей. Я почувствовал вкус крови, но не разжимал челюстей из страха, что может произойти, если я отпущу его руку. Дуглас взвыл от боли, и через несколько секунд примчался Амани и ударил меня по голове так сильно, что челюсти едва не хрустнули. Мой рот открылся, и Дуглас смог отскочить, махая со всей силы рукой. Амани впал в такую неистовую ярость, в какой я еще ни разу его не видел, вытащил свой ремень из брюк и начал бить меня им снова и снова, пока Дуглас держал меня на кровати, чтобы я не смог сбежать. Потом Дуглас сел мне на голову, вдавив ее в матрас. Я не мог пошевелиться или защитить себя, когда они начали насиловать меня по очереди. Впервые надо мной надругался кто-то, не принадлежащий нашей семье. Они вытворяли со мной омерзительные вещи, какие я никогда не делал раньше и которые причиняли мне ужасную боль, и снимали друг друга за этими занятиями на фотоаппарат Дугласа.

Когда они закончили со мной, Амани схватил меня за волосы и тащил до самого подвала, точно так же, как сделала бы мать. Я несколько раз спотыкался на лестнице, но он не ослаблял свою хватку.

– Просто, черт возьми, не можешь делать, что тебе говорят, да, парень? – кричал он. – Ничего, скоро научишься.

Последним пинком Амани толкнул меня в камеру, оставив голого истекать кровью на бетонном полу. Когда ко мне через несколько часов вернулись силы, я смог заползти на матрас. Во мне кипела необычайная ярость, питаемая голодом, который тосты и конфеты подавили лишь ненадолго. Я пытался кричать, чтобы выпустить гнев, но мое горло все еще не поддавалось. В голове все как будто сжалось, и я боялся, что развалюсь на части. В конце концов я поднялся на ноги и начал пяткой стучать в дверь, громче и громче, как безумное животное, помещенное в клетку. Мое сердце бешено стучало. Амани снова ворвался в подвал. В зубах он сжимал сигару.

– Маленький ублюдок! Думаешь, ты тут самый умный, а?

Я набросился на него с кулаками, стараясь со всей силы ударить по животу, но он просто стоял и смеялся над моими жалкими попытками. Наконец, устав от насмешек, он взял меня за горло и поднял в воздух. Я почувствовал жар его сигары и подумал, что он собирается выжечь мне глаза. Он выпустил мне в лицо облако дыма, и сигара упала на пол.

– Посмотри, что ты наделал!

Я едва мог дышать – и был уверен, что умру. Амани бросил меня через всю комнату, словно я был пушинкой. Я врезался спиной в стену и упал без сил на матрас. Задыхаясь, я смотрел, как он приближается ко мне, расстегивая ширинку своих штанов. Он достал свое хозяйство и, прежде чем я смог уклониться, он помочился мне на лицо.

– Мучает жажда, да? – смеялся он, пока я пытался не захлебнуться и не дать ни одной капле мочи попасть мне в рот. – Почему же ты просто не попросил попить?

Закончив, Амани издал горлом булькающий звук и плюнул мне в лицо, прежде чем повернуться и пойти к двери.

– Если понадобиться что-нибудь еще, – сказал он, – только свистни. – И он засмеялся в восторге от собственной шутки.

Подняв сигару с пола, Амани снова сунул ее в рот, закрыл за собой дверь и выключил свет.

Я лежал в темноте, пытаясь разобраться в том, что случилось со мной в этот день и чем это все обернется в будущем.

Глава 10
Дрессировка

После первой встречи с дядей Дугласом, Амани приводил еще несколько человек в мою камеру, чтобы заниматься со мной сексом. Обычно они приходили на выходных или на каникулах, но иногда меня оставляли дома в будние дни и отводили в подвал. И я точно знал, что мне предстоит.

Складывалось впечатление, что после опыта с дядей Дугласом я прошел какой-то странный тест и показал, что готов к «выставлению на продажу». Все они были сильными, и я быстро оставил бессмысленные попытки сопротивляться или отбиваться. Я был просто хлипким девятилетним мальчиком, а они – взрослыми крепкими мужчинами. Каждым сопротивлением я только зарабатывал побои, и это лишь откладывало неизбежное. К тому же мое неповиновение означало, что мне причинят гораздо больше боли, чем мне пришлось бы вынести, если бы я не сопротивлялся, а даже содействовал. Лучше было позволить им делать со мной то, что они хотят, чтобы все закончилось как можно скорее и они ушли, оставив меня в покое. Амани продолжал говорить, что все, что происходит в подвале или в доме, должно оставаться в строжайшем секрете. Он врал, что это будет для моего же блага, если никто не узнает.

– Если кто-нибудь узнает об этом, – говорил он мне, – они пойдут в полицию, и тебя посадят в тюрьму.

Я верил ему, потому что один из людей, приходивших ко мне в подвал, сказал мне, что он – полицейский, и у меня не было причин сомневаться в правдивости этого утверждения. Этот полицейский позаботился о том, чтобы я узнал, что он посадил уже множество таких же маленьких мальчиков, как я, и он всегда использовал со мной свои стальные наручники. Наверное, это прибавляло остроты ощущениям.

– Если ты когда-нибудь придешь к моим друзьям в полицейском участке и расскажешь о том, что тут происходит, – предупредил он меня, – я узнаю об этом, вернусь сюда и убью тебя. Ты понял?

Я всегда кивал с опущенным взглядом, так как не хотел, чтобы они подумали, будто я бросаю им вызов или слишком осмелел. У меня не было причин сомневаться, что все эти мужчины захотят меня убить, если почувствуют, что это необходимо для их защиты. Может быть, им это даже понравится. Но мне все равно никогда не приходило в голову рассказать кому-то. Со мной их секреты были в безопасности. После всего того, что произошло со мной за последние несколько лет, я сомневался, что кто-нибудь поверит, или поможет мне, или сделает мою жизнь хоть в чем-то более сносной. Если даже полицейские вытворяли такие вещи с детьми, к кому мне оставалось обратиться? К тому же, я не мог понять, почему они думали, что я могу хоть что-нибудь кому-то рассказать, ведь я все еще не мог ни говорить, ни писать. Моя ситуация была абсолютно безнадежной. Из-за своего молчания я был полностью отрезан от окружающего мира.

Наверное, как раз на этом этапе мать поняла, что может заработать приличную сумму денег на тех услугах, которые меня заставляли предоставлять друзьям Амани. Она начала злорадствовать во время моих избиений, говоря, что собирается заработать на мне кучу денег, но я тогда не понимал, что она имеет в виду. Я думал, что это как-то связано с винтиками и шариками в ее голове, о которых говорил Уолли; может быть, они отвечали за ее воображение. Как мог маленький мальчик вроде меня принести ей кучу денег, особенно учитывая то, что я не выходил из дома никуда, кроме школы?

Постепенно до меня дошло, что посетители нашего дома, такие как дядя Дуглас, должны были платить ей за возможность делать со мной, что они хотят. Хотя я всегда делал такие вещи для членов семьи бесплатно, мне все равно стало интересно, может ли это приносить какую-то пользу, несмотря на то что причиняло боль и я ненавидел это делать. Может, мама будет больше меня любить, если мне удастся заработать для нее немного денег? Если у меня будет хорошо получаться, рассуждал я, возможно, она даже позволит мне регулярно питаться и спать в теплой комнате, чтобы я был в хорошей форме и здоров и дольше смог бы работать для нее.

– Дядя Дуглас собирается забрать тебя на денек, – сказала она через пару недель после его первого посещения. Потом она еще долго орала, чтобы убедиться, что я понял, как сильно она меня накажет, если я не буду делать точно то, что велено, когда я буду с Дугласом.

– Тебе больше не будет больно, если будешь делать, как говорит мамочка, – сказал мне Амани, когда пришел забрать меня и отвести куда-то. Я кивнул, чтобы показать, что все понял. Я старался не смотреть на него. – Но если кто-нибудь узнает, – продолжал Амани, – я тебе глаза, на хрен, вырежу. Пошли.

Я покорно последовал за ним наверх, в ванную, без единой догадки о том, что может меня ожидать. Он приказал мне встать под душ и грубо помыл меня водой. Я думаю, он хотел избавиться от всех неприятных запахов от меня, включая запах его собственной мочи.

– Ну что, ты готов к этому, парень? – смеялся он. – Готов к продаже?

Я помню, как Уолли говорил мне, что никому не разрешается трогать меня в интимных местах. Он казался единственным человеком из тех, кого я встречал, который верил в это, так что я полагал, что он ошибался. Уолли не был похож ни на одного другого члена семьи, так что, возможно, это он был странным, а не они. В любом случае, теперь он ушел, так что, возможно, Амани, мама, Ларри, Барри и дядя Дуглас были в порядке, и мне просто нужно было смириться со всем, что они от меня хотят. Все в моей жизни причиняло боль, как физически, так и психически, и те годы, которые я провел, пытаясь справиться со всем этим, сделали меня немым, обозленным и несчастным. Я устал даже думать о своем положении, потому что от этого все равно ничего не менялось.

В тот день, когда дядя Дуглас пришел забрать меня, деньги открыто передавались из рук в руки в прихожей, но я не знал сколько, потому что не осмеливался смотреть куда-либо, кроме пола. Если бы мать заметила, как я смотрю на заключение подобных сделок, меня бы избили. Дядя Дуглас был так же мил с мамой, как и она с ним; любой посторонний наблюдатель подумал бы, что это за ней он приехал, так они друг с другом кокетничали. Пока он ждал в прихожей, мама затащила меня на кухню для «подготовительной беседы», как она это называла.

– Так, маленький бесполезный ублюдок, – прошипела она. – Точно выполняй все, что говорит дядя Дуглас. Он – мой лучший клиент, и если я узнаю, что ты не следовал его указаниям, когда ты вернешься, я тебя убью, на хрен! – Мать схватила меня за горло и уставилась мне в глаза: – Мы друг друга поняли?

Я кивнул, она вцепилась в мое запястье мертвой хваткой и отвела меня обратно к Дугласу. Он сжал мое запястье даже крепче матери. Я полагаю, он боялся, что я убегу, как только окажусь на улице.

– Когда ты хочешь, чтобы я привез его домой? – спросил он.

– Около восьми? – предложила она. – Развлекайтесь. Веди себя хорошо, Джо.

Любой, случайно услышавший их разговор, подумал бы, что мама провожает меня и моего любимого дядюшку на дневную прогулку в зоопарк. Дуглас улыбнулся мне, провожая к своему темно-синему «форду», даже открыл передо мной заднюю дверь, как будто действительно был моим дядей и мы на самом деле собирались вместе отлично провести выходной.

– Хороший мальчик, – ободряюще сказал он. – Забирайся. И пристегни ремень.

Когда он захлопнул за мной дверь и пошел садиться за руль, я запаниковал и предпринял отчаянную попытку вырваться на свободу. Я крутил ручку двери, надеясь убежать через нее. Не знаю, о чем я думал и куда мог убежать, но я точно не хотел ехать с Дугласом. Меня охватил панический страх, и все внутри сжалось, когда ручка повернулась, но дверь осталась плотно закрыта. Я как будто попал в кошмар, где не мог управлять ни тем, что меня окружало, ни тем, что со мной происходит.

Дуглас должен был слышать, что я пытаюсь сделать, но никак не подал виду, сев на свое место и снова улыбнувшись мне через плечо. Он отлично знал, что мне никак не выбраться из машины; когда мы тронулись, я заметил, что ручки для опускания задних стекол сняты. Словно я был заключенным, которого перевозят в полицейском грузовике из одной тюрьмы в другую.

Как только я понял, что сбежать мне не удастся, я решил не рисковать и не шуметь, чтобы Дуглас или мать меня не избили. Так что я сидел спокойно и ждал, что произойдет дальше. Я знал по прошлому опыту, что, если нагло на него взгляну или буду отбиваться, меня изобьют.

Я заметил, что перед ним лежит Библия. В последующие месяцы я обнаружил, что он всегда носит с собой экземпляр. Трудно представить, как вещи, прочитанные им в Библии, согласовались с тем, чем он занимался в жизни. Дуглас не был похож на человека, которого хоть иногда мучает совесть. Возможно, он убедил себя, что каким-то образом делает богоугодное дело. Всегда, когда он ждал кого-то и у него выдавалась пара свободных минут, он открывал Библию и читал несколько страниц из нее. Он часто бормотал что-то себе под нос в такие моменты, как делают чокнутые старики в парках. Может быть, Дуглас даже надеялся таким образом застолбить себе местечко в раю. Что ж, мечтать не вредно.

Поездка продолжалась около часа, и большую часть времени Дуглас говорил. Его голос становился то веселым, то злым, пока он рассказывал о вещах, которые любит делать с такими маленькими мальчиками, как я, и с маленькими девочками тоже. Я не хотел это слушать, но не был особенно шокирован его словами, потому что слышал подобное много раз из уст Амани, Ларри, Барри и других людей, которых Амани приводил ко мне в подвал.

Я думал, что знаю практически все о том, что такие люди, как дядя Дуглас, любят делать с детьми.

Когда мы подъехали к пункту назначения, он завел машину на укромную стоянку и начал на меня кричать, точь-в-точь как мама, объясняя, что, если я буду шуметь или плохо себя вести, он меня убьет. Достав нож из бардачка, он начал размахивать им в воздухе. Помня, каким жестоким он был у нас дома, я не сомневался, что Дуглас не преминет им воспользоваться. Он пугал меня не меньше матери или Амани.

Когда Дуглас решил, что достаточно меня запугал, он двинулся дальше, и через несколько минут припарковался на стоянке деревенского отеля. Он спрятал машину за углом, чтобы ее не было видно из здания, заглушил мотор, повернулся ко мне и последний раз предупредил, чтобы я ему не перечил, а потом показал пистолет, который держал в кармане. Я не уверен, был ли это настоящий пистолет, или только игрушка, но этого хватило, чтобы привести меня в ужас. Этого пистолета я испугался даже больше, чем ножа в бардачке.

– Если попытаешься сбежать, – сказал он мне, – я застрелю тебя и порежу на маленькие кусочки.

Я был так напуган, что почти описался.

Дуглас вылез из машины и с силой захлопнул за собой дверь. Потом открыл багажник и затем заднюю дверь, вытащил меня из машины и завел за нее, потом поднял на руки и бросил в багажник, словно старый чемодан.

– Не ерзай и молчи, – приказал он. – Услышу от тебя хоть звук – ты покойник.

Он хлопнул крышкой багажника, оставив меня дрожать в темноте и слушать его удаляющиеся шаги. Я думал, насколько мне хватит воздуха: задохнусь ли я до того, как он вернется? Сколько времени пройдет, прежде чем обнаружат мое тело? У меня было чувство, что я уже лежу в гробу.

Наверное, дядя Дуглас пошел зарегистрироваться в отеле и получить ключ от номера. Через несколько минут я услышал снаружи женский голос. На долю секунды я засомневался, не стоит ли позвать на помощь и не постучать ли в крышку багажника, но отказался от этой идеи, вспомнив, как убедительно звучали слова Дугласа, когда он говорил о моем убийстве, и подумав, что эта женщина могла быть его подругой, так же как мама. Голоса снова затихли. Спустя еще несколько минут снова послышались шаги.

– Здесь только я, – прошептал дядя Дуглас. – Все будет хорошо.

Он открыл багажник и вытащил меня. Я дрожал, но он, очевидно, тоже нервничал, оглядываясь вокруг вороватым взглядом.

– Будь хорошим мальчиком, тогда не будет больно, – сказал он. – Ты знаешь правила.

У него в руках был золотой ключ, прикрепленный к большому номерку на пластмассовом кольце. Дуглас поспешно вел меня через какие-то кусты к двери номера в швейцарском стиле, стоящего немного поодаль от остального отеля. Одной рукой он держал меня, а другой открывал дверь. Внутри была большая спальня с двумя кроватями. Дуглас закрыл и запер дверь за нами, потом задернул шторы и сразу повел меня в смежную с комнатой ванную. Потом он сказал мне раздеваться и забираться с ним под душ.

Когда мы оба оказались под водой, он начал трогать мои интимные места, говоря, как ему приятно, и вдруг поднял меня за подмышки так, чтобы мое лицо оказалось напротив его. И тут Дуглас как будто впал в бешенство. Он целовал, лизал и кусал меня, вонзая свои мерзкие желтые зубы в мою грудь и шею. Его дыхание было таким отвратительным, что меня начало тошнить. Я чувствовал, что изнасилование будет продолжаться вечно, и, когда наконец Дуглас меня отпустил и, свалившись к его ногам, я подумал, что он закончил, оказалось, что не тут-то было. Схватив меня за волосы и поднимая, пока я не захныкал от боли, он начал насиловать меня орально, продолжая давать волю своим фантазиям и называя меня грязной маленькой свиньей и дюжиной других имен. Дуглас приказал мне проглотить его сперму под угрозой избиения, и я, зная, что у меня нет выбора, давился ею.

Когда наконец он закончил, я получил сильную пощечину.

– Ты – хороший мальчик, – сказал Дуглас. – Покажи мне, как тебе нравится. Давай улыбнись. Оближи губы.

Я сделал, как было велено, пытаясь выглядеть счастливым и сдержать слезы, потом он снова начал оскорблять меня и говорить, каким я был грязным и как люблю его член. Как будто он был зол на меня за то, что произошло, как будто я оказался мерзким комком грязи, потому что сам хотел делать все это. Потом, похоже, Дуглас решил передохнуть.

– Оставайся здесь, пока я смогу снова тобой заняться, – приказал он и пошел в спальню.

Я лежал бесформенной кучей мяса в углу душевой, моя грудь вздымалась от всхлипываний. Вода продолжала течь на меня, а я свернулся калачиком, обхватив ноги руками. Прошло около пятнадцати минут, прежде чем Дуглас вернулся, все еще голый, попивая чай. К своему ужасу, я обнаружил, что у него опять стоит. Он рассказал, в какую игру хочет поиграть теперь.

– Ты должен научиться играть в эти игры, – сказал он, аккуратно ставя свою чашку на полку. – Если ты допустишь хоть одну ошибку в следующий раз, я причиню тебе сильную боль.

Он снова начал мастурбировать, очевидно получая удовольствие от того, что я плачу, и от ужаса в моих глазах. Пока Дуглас тащил меня за волосы в спальню, я держался за его руки, пытаясь ослабить боль. Он швырнул меня на кровать, приказав лечь на живот, а потом привязал мои запястья и лодыжки к кроватным рамам и начал шлепать с настоящей жестокостью. Чем больше я извивался, тем большее удовольствие он получал, удовлетворяя себя снова и снова, пока в конце концов не повалился на меня, почти задушив меня складками своей вонючей, потной, отвислой кожи, крепко сжимая мою шею и заставляя тело впустить его.

– Какой хороший мальчик, – говорил он каждый раз, когда кончал.

Но потом Дуглас начал бесчеловечно унижать меня новым способом. Когда ему требовалась передышка, он привязывал меня к батарее в ванной и уходил, закрывая за собой дверь и приказывая не издавать ни звука до его возвращения. Мне оставалось только сидеть на корточках на холодном кафельном полу, испытывая тошноту от отвращения ко всему, что он делал со мной, и в ужасе от того, что еще предстояло. У меня кружилась голова, и каждая клеточка моего тела была готова разорваться от боли. Я думал, что не смогу перенести такую боль.

Когда дядя Дуглас вернулся через час, от него пахло алкоголем, и я понял, что он сидел в баре отеля, упиваясь своими сексуальными приключениями. В руках у него был стакан воды, и он наклонился и приподнял мою голову, болтающуюся на шее, как у мертвой индюшки, чтобы я сделал несколько глотков. Дуглас развязал меня и сказал снова принять душ, но, встав на ноги, я сразу же упал в обморок.

Наверное, я был без сознания несколько минут, а когда пришел в себя, он уже отнес меня под душ и снова мыл. Потом он вытер меня, отнес в спальню и одел. Как будто ничего не было. Потом Дуглас отнес мое «безжизненное» тело в машину и бросил на заднее сиденье, оставив ключ в номере, чтобы его забрал персонал отеля.

Когда мы добрались домой, меня снова отнесли в подвал и положили на матрас, чтобы я немного оправился.

Они основательно принялись за мою дрессировку, но тогда я еще не понимал этого.