Текст книги "Среди других"

Воскресенье, 28 октября 1979 года

Я в поезде, в большом междугородном поезде из Лондона в Кардифф. Он без разбора проезжает города и деревни, бежит по своим рельсам. Я сижу в углу купе, и никто меня не замечает. Есть вагон-кафе, там можно купить жуткие сэндвичи и жуткие шипучки или кофе. Я купила «Кит-Кэт» и ем их понемножку. Идет дождь, от него земля выглядит чище, а города грязнее.

И еще прекрасно в старых одежках. Я и вчера в них была, но не так замечала. А когда сидишь здесь, сама по себе и глядишь в окно, очень приятно чувствовать на себе джинсы и старую толкиновскую футболку вместо той жуткой формы.

Забавно. Все это я написала зеркально, чтобы никто не прочитал, но следующий абзац мне хочется написать дважды зеркально или вверх ногами и задом наперед. Блокнот с замочком. Мне повезло, что я умею писать зеркально, просто переложив вставочку в левую руку. Я так навострилась, что пишу немногим медленнее, чем правой.

Так вот.

Вчера вечером, закончив запись, я немножко почитала (Нивена, «Мир Птаввов») и погасила свет. Я заснула, а потом он, мой отец – лучше мне называть его Даниэлем, его так зовут, и Сэм его так называет, – Даниэль вошел, включил свет и разбудил меня. Он был пьян. Он плакал. Он лез ко мне в постель и с поцелуями, мне пришлось его оттолкнуть.

Я помню, что обещала себе быть про-сексуальной, но.

С одной стороны, приятно думать, что кто-то меня хочет. И прикосновения приятны. А секс… ну, в школе все всегда на людях, но прошлой ночью у меня был шанс. (Долго ли это? Мастурбация – это на пять, самое большее десять минут. В книгах никогда не говорится, сколько времени. Брон и Колючка занимались этим часами, но у них был эксгибиционистский секс.) А из «Достаточно времени для любви» я вполне усвоила, что в инцесте самом по себе нет ничего плохого – не то чтобы я воспринимала его как родного. Представить не могу, чтобы мне захотелось с дедушкой! Бр-р!

Но с ним, с Даниэлем, это на самом деле просто единокровие, а на самом деле мы чужие. Значит, просто нужно предохраняться, а я бы в любом случае предохранялась. Мне всего пятнадцать. И, по-моему, это противозаконно, а попадать ради этого в тюрьму не стоит. Но ему я, кажется, нужна, а кому я еще нужна, такая поломанная. Не хочу считать себя обделенной, но, наверное, так и есть. Так или иначе, я сказала «Нет», не успев ничего обдумать, потому что он был пьяный и жалкий. Я его оттолкнула, и он упал в другую кровать и громко захрапел, а я лежала, вспоминая Хайнлайна и историю Старджена из «Опасных мечтаний». «Если все люди братья, ты позволишь одному из них жениться на твоей сестре?» Классное название.

Утром он вел себя, будто ничего не случилось. Мы опять не смотрели друг на друга, пока ели холодную яичницу с дряблым беконом в маленьком гостиничном буфете. Он дал мне деньги на билет и десять фунтов на книги. Если даже я потрачу часть на еду и автобусы, на десяток книг точно хватит. Очень странно: он иногда ведет себя так, словно денег у него совсем нет, а иногда вот так их разбрасывает. Мне надо будет вернуться в Шрусбери к следующей субботе, потому что вечером воскресенья надо быть в школе. Он встретит меня на станции. Но это неделя, целая неделя свободы. И тетушка Тэг сегодня встретит меня в Кардиффе. Я ей позвонила из Пэддингтона. А пока я между, между всем, между мирами, ем «Кит-Кэт» и пишу. Люблю поезда.

Понедельник 29 октября 1979

Здесь четверть кончается не так, как в Арлингхерсте, каникулы у всех были на прошлой неделе. Так что тетушка Тэг работает, и все мои друзья в школе. Я приехала вчера вечером, съела сырный пирожок тетушки Тэг и после ужина сразу заснула.

Сегодня ездила в Кардифф покупать книги. Что хорошо в «Лирсе», это что у них есть американские издания. «Глава и стих» тоже приятное место, я туда всегда захожу, но они не завозят из-за границы. Еще есть много магазинов старой книги. Один в пассаже «Замок», один на Хэйз и один у казино – у них в задней комнате порно. Я, наверное, единственная, кто покупает у них книги с открытых полок. На меня всегда так таращатся, что хочется пройти дальше и накупить порнографии. А может, они не хотят продавать книги с витрины, потому что тогда приходится докупать новые? Я взяла том четвертый «Лучшего из Гэлакси» за 10 пенсов, в нем есть рассказ Желязны.

Под вечер мы поднялись по долине, чтобы повидать дедушку. Он уже не в больнице, а в пансионате «Феду Хир». Все остальные там практически сумасшедшие. Один сидит и плямкает губами «Блуба, блуба, блуба», а другой в промежутках вскрикивает. Более жуткого, унылого места я в жизни не видела: все эти старики с отвисшими челюстями и потухшими глазами сидят на кроватях, одетые в пижамы, и выглядят так, будто уже на пороге смерти. Дедушка там из лучших. У него парализована одна сторона, но другая сильная, как раньше, и он может говорить. С умом все в порядке, хотя кожа не того цвета. Волосы у него всегда были седые, сколько я себя помню, но теперь совсем белые, и в них есть прядь цвета свернувшегося молока.

Говорить он может, но сказать ему особо нечего. Он надеется скоро вернуться домой, но тетушка Тэг на это не рассчитывает, хоть и надеется забрать его на Рождество. Она и меня звала, а я сказала, что приеду, если мне не придется видеть мать. Не знаю, сумеем ли мы это устроить. Дедушка при виде меня пришел в полный восторг, все хотел знать обо мне и моих делах, и это, конечно, вышло неловко. Он не хотел упоминать имени Даниэля, как и раньше. Он никому не разрешал его вспоминать с тех пор, как Даниэль бросил мою мать. Так что про него я, конечно, ничего рассказать не могла. Но я рассказала про школу, промолчав, как там ужасно и как меня все ненавидят. Рассказала про свои отметки и про библиотеку. Он спрашивал, лучше ли у меня с ногой, и я сказала, что да.

Не лучше. Но теперь я понимаю, что это ничего. Ладно, мне больно, но ходить я могу. Я передвигаюсь. А он прикован к месту, хоть и получает физиотерапию, как сказала тетушка Тэг.

Уходя, тетушка Тэг, которая там часто бывает, пожелала доброй ночи другим знакомым, но те не могли ответить, разве только выли и заикались. Я невольно подумала про Сэма, которому, должно быть, примерно столько же лет, сколько этим старикам, и вспомнила его симпатичную теплую комнатку с книгами и самоваром. Сэм личность, а эти люди – просто отбросы, останки людей.

– Надо нам забрать отсюда дедушку, – сказала я.

– Да, но это не так просто. Он не сможет сам за собой ухаживать. Я могла бы приходить на выходные, но понадобится сиделка. Это очень дорого. Они надеются, может быть, к весне.

– Я могла бы жить с ним и помогать, – сказала я, и на миг слова повисли звездочкой надежды.

– Тебе надо учиться. И все равно ты не удержишь его на ногах. Он всем весом опирается на помощника.

Она права. У меня тогда ноги подогнутся, и оба мы окажемся на полу.

Надо ему писать. Писать я могу, милыми веселыми буквами. А тетушка Тэг сможет ему читать, будет им о чем поговорить во время посещений. Надо его оттуда вытащить. Там невероятно мрачно. А я еще думала, в школе плохо.

Вторник, 30 октября 1979 года

Я сегодня поехала в верховья долины на красно-белом автобусе. Это интересно. Он все время идет по старым дорогам, по узким улочкам между домами-террасами, через Понтипридд, и из окна постоянно видны жуткие угольные копи, отвалы и теснящиеся друг к другу халупы, а над ними холмы. В Абердэре я вышла и направилась по куму[5]5
  Так на уэльском языке называются циркообразные долины или проходы в горах.


[Закрыть] к руинам, которые мы назвали Осгилиатом. Не знаю, что там было на самом деле. Деревья стояли практически голые, а на земле лежало множество мокрых листьев. Дождя не было, и хорошо, потому что, пока я туда добралась, мне срочно потребовалось присесть. Не помню, какое там расстояние. Вернее, помню, что около полумили, ближе всего от автобусной остановки, но для меня теперь пешком и это далеко.

Я не искала фейри нарочно. Мне просто хотелось там оказаться. Но фейри там были. И Глорфиндейл. Они меня ждали.

Мне бы хотелось передать наш разговор как будто с толкиновскими эльфами. «Давно мы ожидали тебя, Мори, долго и тщетно искали среди деревьев и дворцов. Из дальних стран дошли до нас вести, что ты, лишившись сестры, все еще ходишь по земле, и мы с надеждой ждали вестей о тебе от ветра. Добро пожаловать, потому что наша нужда в тебе велика».

Но ничего такого не было. Мы с Мор иногда разыгрывали разговоры с фейри, и я передавала то, что им следовало бы сказать, таким вот языком. Эта речь – то, что сказал Глорфиндейл, то, что он хотел сказать, только там почти совсем не было слов, а какие были, те на валлийском и не такого сорта.

Глорфиндейл красив. Он похож на юношу лет девятнадцати-двадцати, темноволосый и сероглазый. Вокруг него колышется плащ из листьев, только на самом деле это не плащ. Снять его он бы не сумел.

Фейри очень мудрые. Или, вернее, им многое ведомо. У них большой опыт. Они лучше всех понимают, как работает волшебство. Вот почему было бы катастрофой, если бы ими завладела моя мать. Она могла бы использовать их знания в своих целях. Им против воли пришлось бы ей помогать. Не знаю, как бы это выглядело в реальном мире. Не думаю, что она в самом деле стала бы темной королевой, не совсем так. Но, хотя повторить попытку не в ее силах, она непременно попробует что-то другое. Мне следовало бы знать.

Глорфиндейл хотел, чтобы я завтра прошла вверх по Итилиену до лабиринта Миноса, где, по его словам, бродят мертвые. Завтра и правда Хеллоуин. Он сказал мне набрать дубовых листьев и открыть им дверь. Тогда она не сможет их удержать. Фейри многое знают, но мало что могут, они не способны взаимодействовать с вещами нашего мира. Для этого им нужны люди, то есть я. Если верить Глорфиндейлу, он сделал все, что мог, чтобы я попала сюда на этой неделе. Он не знал, где я, пока я не заговорила с тем фейри, и не мог до меня дотянуться, пока я не сожгла письма. А потом он все устроил так, чтобы привести меня к нему. (Переставил школьное расписание? Расписания всех школ? И устроил, чтобы Даниэль согласился меня отпустить? И внушил мне желание подняться сегодня по куму? Иногда я ненавижу волшебство.)

Он сказал, это будет легко, не то что в прошлый раз. Опасности нет. Сложность в том, что я должна оказаться там к сумеркам. Я думала, это окажется по-настоящему трудно, но, когда я соврала тетушке Тэг, что собираюсь на чай к Мойре из начальной школы, она пообещала заехать за мной к семи и отвезти в «Феду Хир» еще раз повидать бедного дедушку.

Читаю Мэрион Зиммер Брэдли, «Заклятие меча», пока нравится.

Среда, 31 октября 1979 года

Чуть не сорвалось, но не так, как я ждала.

Так вот, прежде всего, идти пришлось долго-до-о-олго. Пока я шла, фейри и близко не было. Они терпеть не могут боли. Не знаю почему, но я об этом знала с тех пор, как вообще о них узнала. Они разбегаются даже от ободранной коленки или подвернутой щиколотки. Боль, от которой криком кричала моя нога, должна была распугать фейри на много миль вокруг. Хорошо, что я рано вышла, когда добралась, боль успела улечься.

Лабиринт царя Миноса на самой вершине горы Грэйг. На такой высоте почти нет руин. Там была старая плавильня, одна из первых, и железный рудник, не глубокий – он просто процарапал склон и уже почти заплыл. То, что осталось, и правда похоже на лабиринт. Приходится пробираться между стенами, и, хотя они все не выше плеча, запутаться недолго. Вход в шахту был посередине, и там небольшой провал, и вроде как дорожка к нему ведет. Там я присела на стену отдохнуть, прислонив к ней трость. Накрапывал дождь, поэтому читать было нельзя, хотя книжку я, конечно, захватила. Дилэни, «Вавилон-17», я ее читала в автобусе. Принесла я и дубовые листья, надрала на подъеме через густой лес Итилиена. Глорфиндейл не сказал, много ли надо, и я на ходу все пихала их в сумку. Дубы, как маллорны, до весны не сбрасывают листьев, так что найти их было просто.

Я надела школьный плащ, потому что других у меня не осталось. Убегая, не забрала. На школьном значок Арлингхерста с девизом «Dum spiro spero», который мне очень даже нравится – пока дышу, я надеюсь. Слышала я хохму про школу, которая выбрала девизом «Вижу, слышу, учусь» – по-латыни это получается «Видео, аудио, диско». Я немножко об этом поразмыслила. Издалека мне может даже нравиться девиз. А когда я там, я должна все это ненавидеть, чтобы не сдаться. Школа, хоть я и сидела в плаще, казалась оттуда очень далекой. Долина настолько реальная и вещественная, что все остальное рядом с ней ощущается далеким миражом.

Немного погодя проглянуло солнце. Облака страшно быстро мчались по нему, а я смотрела на долину почти с такой же высоты, как они. На высоте не так много деревьев, только две тоненькие рябинки притулились у входа в старый рудник. Над нами кружили птичьи стаи, может, искали дорогу на юг, высматривали тропу на небе. Вслед за солнцем выглянули фейри, показались из-за стены, и последним появился Глорфиндейл.

Пустое дело – записывать разговоры с фейри. Если писать словами, их приходится выдумывать, или можно представить то, что только отчасти было словами, передавая только эти несколько слов. А если записывать так, как я вчера, получится ложь. Я говорю то, что хотела бы от них услышать, хотя на самом деле слов было очень мало, зато очень много чувства. Но как это запишешь? Может, Дилэни сумел бы.

Так или иначе, мы не слишком много разговаривали. Он сел рядом, я его почти чувствовала. Потом я ощутила его рядом с собой, что уж совсем необыкновенно, а потом у меня возникло сексуальное чувство. Понимаю, вообразить невозможно, к фейри! Потом все фейри приблизились, так что я забеспокоилась, и как только забеспокоилась, Глорфиндейл стал неосязаемым, как всегда, хотя остался совсем рядом.

Тут я вспомнила, что ведь ходили рассказы про женщин, занимавшихся сексом с фейри, и все до одной такие истории о беременности. Я взглянула на Глорфиндейла, и, да, он красивый и… неотвратимо мужественный… и смотрел на меня душевно и, да, мне бы хотелось, но только если без этого. Ни в коем случае! Пусть даже все нормальные мужчины смотрят на меня как на собачий корм. И еще, с Глорфиндейлом это тоже был бы инцест, даже больше.

Он спросил «Нетронута?» или что-то вроде того, я никогда не уверена наверняка, что значит это слово. Но я поняла, о чем он.

– До сих пор я давала отпор всем, кто пробовал, – сказала я яростнее, чем собиралась, хотя это чистая правда, при том что с Даниэлем особо сражаться не пришлось. – Ты же знаешь про Карла.

– Мертв, – уверенно заявил он. Карл умер. Он был полицейским, перебрался в Северную Ирландию, потому что там лучше платили, и его подорвали. Или, если посмотреть с другой стороны, я спросила Глорфиндейла, как от него отделаться, и украла его расческу, и утопила ее в Кроггинском болоте. Это когда он жил с моей матерью, и заходил ко мне в комнату, и садился слишком близко, и норовил меня потрогать. Я его укусила со всей силы, и он меня ударил, но отступился. Я понимала, что это не конец. Мне тогда еще было четырнадцать. Утопить в болоте чужую расческу – не убийство. Я подумала, что сработало, когда он уехал.

Глорфиндейл только посмотрел на меня, и я поняла, что он мой друг, насколько фейри могут быть друзьями, будучи тем, что они есть. Им большей частью нет дела до людей и вообще до мира, и даже если кому-то есть дело, люди им не нравятся. Не знаю, что для него значило то желание, что висело между нами. Его на самом деле зовут не Глорфиндейл, у него вообще нет имени. Он не человек. Это я очень чувствовала.

Пока мы сидели, солнце зашло за холм, но еще не село; в следующей долине еще был день. Хотя, наверное, всегда есть следующая долина, и можно обойти по ним землю, добравшись до завтрашнего утра. У нас тени были очень длинные. Глорфиндейл встал и велел мне разбросать листья по спирали, по всему лабиринту, закончив у двух рябин. Я так и сделала, а потом села и стала ждать, пока стемнеет. Я не знала, увижу ли что-нибудь или опять будет как в те разы, когда я выполняла, что мне сказано, и не понимала зачем, и так и не узнала, сработало ли, и если да, то как. Небо гасло, пока в нем вовсе не осталось красок, но и темноты не было. Я стала подумывать, как ужасно будет возвращаться.

А потом они подошли по драму из долины сквозь сумерки. По-моему, это были призраки, шествие мертвых. Не бледные короли и королевы, а рабочие и работницы, самые обыкновенные, только мертвые. Их никто бы не спутал с живыми. Насквозь они не просвечивали, но были еще бесцветнее всего вокруг и не такими плотными, как должны бы. Одного мужчину я узнала. Он недавно сидел рядом с дедушкой и плямкал губами. Теперь он шагал легким пружинистым шагом. Лицо было серьезное и собранное, в нем было достоинство и целеустремленность. Он наклонился, подобрал с тропы один из моих дубовых листьев и протянул, как билет в кино, проходя между двумя деревьями. Я не заметила, чтобы его кто-то взял. Я в темноте вообще ничего не видела.

Другие толпились у входа – они так далеко зашли, а пройти не могли из-за того, что натворила моя мать. Увидев, как старик протянул лист, они принялись собирать листья. И стали проходить по одному. Все они держались очень серьезно, с достоинством, и совсем не переговаривались, дожидались своей очереди пройти между деревьями и скрывались в темноте. Не знаю, уходили они под землю, или в полые холмы, или в иной мир, или к какому-нибудь там Ахерону. Толстая женщина и юноша в мотоциклетном шлеме как будто держались вместе. Все мертвые видели друг друга, но меня и фейри как будто не замечали, а те собрались по сторонам тропы и наблюдали. Юноша пропустил женщину вперед, и она прошла торжественно, как входят в церковь.

Потом я увидела Мор. Этого я никак не ожидала. Она шла с листком в руке, так беззаботно, словно разыгрывала серьезную роль в игре. Я окликнула ее по имени, и она обернулась, и увидела меня, и улыбнулась так радостно, что разбила мне сердце. Я потянулась к ней, а она ко мне, но на самом деле ее там не было – как фейри, хуже чем фейри. Она как будто испугалась, стала озираться и, конечно, увидела собравшихся вдоль тропы фейри.

– Отпусти, – выдохнул мне в ухо Глорфиндейл таким теплым шепотом, что волосы зашевелились.

Я ее не держала – хотя держала. Наши протянутые руки не соприкасались, но связь была осязаемой. Она мерцала лиловым светом. Единственная, в чем был цвет. Видела я не обычным зрением, как будто весь прошлый год она болталась вокруг меня как обломок моста. А теперь восстановилась, стала целой, мы были вместе.

– Держать или умирать, – сказал он мне в ухо, и я поняла, он хотел сказать, что я могла бы удержать ее здесь, и это было бы плохо, и я ему поверила, хотя и не поняла, или я могла бы отпустить ее за ту дверь к смерти. Это было бы самоубийство. Но отпустить ее я не могла. Все минувшее время без нее было очень тяжелым, такой гнусный год. И я всегда готова была умереть, если надо.

– Наполовину, – сказал Глорфиндейл, и он не имел в виду, что я наполовину мертва без нее или что она на половине пути, ничего такого – он имел в виду, что я остановилась на половине «Вавилона-17» и, если пойду дальше, никогда не узнаю, чем там закончилось.

Бывают и более странные причины жить.

Есть книги. Есть тетушка Тэг и дедушка. Есть Сэм и Джилл. Есть межбиблиотечная рассылка. Есть книги, в которые уходишь с головой. Есть отдаленная надежда на карасс когда-нибудь в будущем. Есть Глорфиндейл, который заботится обо мне настолько, насколько фейри способны о чем-то заботиться.

Я отпустила. Нехотя, но отпустила. Она цеплялась. Она держалась, так что отпустить было мало. Если я хотела жить, мне надо было ее оттолкнуть, несмотря на связь между нами, хотя она плакала, звала меня и держалась изо всех сил. Никогда мне не было так тяжело, даже когда она умерла. Хуже, чем когда меня оттащили и «скорая» увезла ее, захватив мою улыбающуюся мать, но не меня. Хуже, чем когда тетушка Тэг мне сказала, что она умерла.

Мор всегда была храбрее меня, и практичнее, и добрее, просто во всем лучше. Она была нашей лучшей половиной.

А теперь ей было страшно, одиноко, и сиротливо, и мертво, а мне надо было ее оттолкнуть. Она изменялась, цепляясь за меня, стала вьюнком, обвила меня всю и стала водорослью, цепкими щупальцами и слизью, которую никак не стряхнешь. Теперь, когда я захотела от нее избавиться, у меня не получалось, и как она ни менялась, я все время знала, что это Мор. Чувствовала, что она. Мне было страшно. Я не хотела ей зла. Кончилось тем, что я всем весом оперлась на ногу. Боль разорвала связь, так же как спугивала фейри. Болеть умело мое живое тело – так же как собирать дубовые листья и нести их в гору.

Тогда она пошла вперед или хотела пойти, но сумерки стали тьмой, и нельзя было пройти за дверь, двери больше не существовало. Мор остановилась под деревьями, опять став собой, очень маленькой и потерянной, и я едва не потянулась к ней снова. Но тут она пропала в мгновенье ока, как исчезают фейри.

Дорога вниз в одиночестве получилась долгой. Я на каждом шагу боялась, не встретить бы мать, если она явилась проверить, отчего сорвался ее замысел всех их захватить. Попытка удалась ей из-за Мор, теперь я это понимала, потому что Мор была ее дочерью, ее крови. Я все думала, что не могу бегать, а она может. Мор казалась далекой как никогда. Фейри, естественно, все поисчезали от боли. Даже «Вавилон-17», лежавший у меня в сумке, казался очень далеким. Но тетушка Тэг ждала меня в машине, и дедушка в «Феду Хир» был так рад меня видеть, он бы не перенес, если бы я ушла. Постель плямкавшего губами мужчины была пуста, его пустое тело уже унесли. Повезло ему, что ушел сегодня. Тем, кто умрет в ноябре, придется ждать целый год. Как Мор. Что с ней сталось? Придется ли ей ждать до будущего года?