Текст книги "Опасные пассажиры поезда 123"

Райдер

Райдер понимал, что даже в тусклом свете аварийных ламп он представляет собой отличную мишень. Копы наверняка уже спустились в туннель, и снайперы, конечно, уже держали его на мушке. Но, если только полиция не решит штурмовать вагон – в этом случае он просто умрет первым из многих, – или у одного из снайперов не сдадут нервы, он рискует не больше, чем остальные трое, хотя их позиции кажутся более защищенными. Обстоятельства в данный момент обеспечивали ему разумный уровень защиты. А в бою он не ждал большего и старался избегать меньшего.

Он терпеть не мог всю эту героическую боевую риторику, все эти фразочки типа «держаться до последнего», «пренебрегать опасностью», «сражаться с превосходящими силами противника» резали ему слух, казались просто воплями неудачников. Типичные примеры этой героики давали знаменитые битвы прошлого – бессмертные памятники бездарной организации и феноменальным просчетам.

Вы сражались до последнего? Значит, вашу армию стерли с лица земли. Вы пренебрегли опасностью? Следовательно, умножили собственные потери. А если вдруг откуда-то взялись «превосходящие силы противника» – значит, вы прозевали искусный маневр врага. Райдер допускал, что можно принести себя в жертву ради спасения своей крошечной команды, но не ради тактического преимущества. И уж точно – не ради славы.

Положим, «команда» – тоже слишком громкое обозначение для горстки неудачников, случайно сбившихся вместе. Только Лонгмэна он более или менее хорошо знал, остальные были просто живой силой, боевыми единицами. Кстати, непонятно, кто кого завербовал – он Логмэна или наоборот. Вероятно, и то и другое – с той лишь разницей, что он-то сам решился на дело, а Лонгмэна мобилизовали практически против его воли. Просто обаяние Райдера плюс жадность одержали верх над трусостью Лонгмэна.

На Уэлкома и Стивера он вышел через знакомого торговца оружием – тоже бывшего наемника, вынужденного выйти в отставку после тяжелого ранения. Теперь он приторговывал оружием; у него был склад в трущобном районе Ньюарка и крошечный офис на Перл-стрит. Прикрытием ему служила торговля кожей, и в его кабинете, помимо древнего письменного стола с телефоном и скудным набором канцелярских принадлежностей, имелись шкафы, забитые дублеными шкурами, из которых он раз в месяц выколачивал пыль, чтобы поддержать товарный вид.

Достать автоматы для него проблемы не составляло. При надобности он мог раздобыть и танк, и броневик, и гаубицу, и противопехотные мины, и даже двухместную мини-субмарину с полным боекомплектом.

После того как сделка по продаже четырех автоматов «томпсон» была завершена, продавец выудил из ящика стола бутылку виски, и они предались воспоминаниям о былых баталиях, включая и те, где им пришлось сражаться по разные стороны фронта. Внезапно зазвонил телефон. После короткого, но весьма бурного разговора торговец швырнул трубку на рычаг и проворчал:

– Один из моих парней. Псих ненормальный. Райдер не обратил внимания на эту реплику, но торговец не умолкал:

– Хорошо бы пристроить его куда-нибудь, а то как бы пристрелить не пришлось, – профессионально пошутил он. – Погоди, а может, ты это на себя возьмешь?

– Что «это»?

– Да откуда я знаю, что. Просто ты вот покупаешь четыре ствола. А команду уже подобрал?

Райдер отрицательно мотнул головой. Он всегда сначала заботился об оружии, а уже потом о личном составе.

– Так может, тебя заинтересует этот маньяк?

– Ты не очень-то умеешь рекламировать свой товар.

– Я человек искренний. Верно? – Дилер заглянул в глаза Райдеру, но не увидел там никакой ответной реакции. Он пожал плечами и продолжал: – Парень явно занят не своим делом. Командует у меня на складе, но ему там скучно. Он рисковый, азартный. Ни черта не боится. Если бы мне был нужен боец, я бы его первого нанял. Скажем, если бы я только что купил автоматы и подыскивал бы автоматчиков…

– Но ты же говоришь, он псих?

– Да совсем чуть-чуть, я просто ради красного словца. Он не психопат. Просто немного горячий. Немного без башни, скажем так. Но смелый, стойкий… – Дилер запнулся, подыскивая нужное слово, а найдя его, произнес с некоторым удивлением: – И честный. Да, считай, что честный.

Райдер усмехнулся:

– Ты думаешь, в деле, на которое я с этими пушками собрался, честность требуется?

– Куда ты там собрался, меня не касается. Но если тебе нужны бойцы, то этот парень подойдет как нельзя лучше. Я говорю «честный» – значит, имею в виду, что он не обманет, не продаст. А такое в наши дни – редкость.

– Надо подумать. Надеюсь, он не слишком честный?

– Слишком честных не бывает, – отрезал дилер. – Слушай, ну хоть посмотри его, ты ведь ничего не теряешь.

Райдер встретился с парнем на следующей неделе. Как он и думал, парень оказался наглым, упрямым и слишком горячим, но в глазах Райдера это не было серьезным недостатком. Основной вопрос заключался в том, способен ли он точно выполнять приказы, а тут Райдеру было очень нелегко угодить.

Улучив момент, он заговорил о мафии:

– Я так понимаю, что ты ушел от них, чтобы начать собственное дело. А выходит, просто поменял хозяина?

– Это кто тебе так сказал, мой босс? – Глаза парня сверкнули презрением. – Бред собачий. Я ушел от них, потому что они – кучка старомодных пердунов со старомодными методами. Надеюсь, ты не собираешься предложить мне какое-нибудь старомодное дерьмо?

– Я бы так не сказал. Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь проворачивал подобное. Но дело опасное, – произнес Райдер, внимательно глядя парню в глаза. – Могут и пришить.

Уэлком пожал плечами:

– Я и не ждал, что ты предложишь сотню кусков за нечто безопасное. – Он сверкнул на Райдера черными глазами и добавил с вызовом: – Я не из пугливых. Даже Организация не смогла меня запугать.

– Верю, – кивнул Райдер. – А приказы ты выполнять умеешь?

– Смотря кто приказывает.

Райдер постучал себя по груди.

– Буду с тобой честен, – сказал Уэлком. – Прямо сейчас ничего обещать не буду. Я ведь тебя не знаю.

– Справедливо, – согласился Райдер. – Давай снова обсудим это через несколько дней.

– Ты мужик спокойный, – сказал Уэлком, – а я чуть что – начинаю орать. Но спокойствие – это не обязательно плохо. Босс рассказал мне кое-что о тебе. Ты хорошо воевал. Это я уважаю.

На следующей неделе, после еще одной беседы, Райдер нанял Уэлкома, хотя и не без опасений. Тем временем он успел познакомиться со Стивером, которого также рекомендовал торговец оружием:

– Один парень заходил, спрашивал, нет ли работы. Но дела идут вяло, я не могу его взять. Поговори с ним. Кажется, неплохой боец.

Райдер в подробностях расспросил Стивера о его прошлом. Родом со Среднего Запада, начинал с мелких краж, постепенно перешел к вооруженным ограблениям, отсидел в тюрьме – после того единственного раза, когда он решил пойти на дело самостоятельно. С тех пор его арестовывали семь или восемь раз, дважды он представал перед судом, но обвинения так и не было предъявлено. Стивер будет выполнять приказы, в этом Райдер был уверен.

– Если дело выгорит, ты получишь сто тысяч долларов, – сказал Райдер.

– Хороший куш.

– Придется поработать. Дело очень рискованное.

– Я так и думал, – кивнул Стивер. Все по-честному – где же срубить такие бабки без риска.

Вот так Райдер и набрал свою армию.

Мюррей Лассаль

Мюррей Лассаль попросил секретаршу найти в телефонной книге номер банка, но предупредил, что звонить будет сам: на протокольные условности не было времени, хотя в обычных обстоятельствах Лассаль ценил и мастерски использовал протокол. Секретарша, бывалая чиновница, очень обиделась на такое ущемление ее прав. Еще сильнее она обиделась, когда Лассаль, сидя на краю письменного стола в обставленной антикварной мебелью комнате первого этажа, когда-то служившей салоном Арчибальду Грейси, попросил ее «убрать отсюда свою задницу». С тех пор как секретарша начала работать у Мюррея Лассаля, ее антисемитизм, привитый еще в детстве, в богатом ирландском квартале Бруклина, но затем слегка приглушенный годами службы в государственных учреждениях, где, как она говорила, «всякой твари было по паре», вновь расцвел буйным цветом.

Нетерпеливыми клевками пальца вращая диск телефона, Лассаль набрал номер и сообщил девушке на рецепции банка, что звонит из приемной мэра, что дело крайне срочное и что он просит немедленно соединить его с председателем правления. Его соединили с секретаршей председателя.

– Председатель говорит по другому телефону, – проворковала секретарша. – Он будет счастлив переговорить с вами, как только…

– Меня совершенно не волнует, будет он счастлив или нет. Я хочу говорить с ним прямо сейчас, немедленно!

Секретарша терпеливо снесла эту грубость:

– У него международные переговоры, сэр. Надеюсь на ваше понимание.

– Не спорь со мной, сестренка. Это вопрос жизни и смерти, вопрос семнадцати жизней как минимум. Так что соединяй меня с боссом, и без всяких разговоров.

– Мне это запрещено, сэр.

– Слушай, если ты сейчас же не пойдешь к нему в кабинет и не заставишь его взять трубку, то предстанешь перед судом: ты сейчас отказываешься подчиниться законному требованию представителя власти.

– Минутку, сэр. – Голос секретарши наконец дрогнул. – Я посмотрю, что тут можно сделать.

Он ждал, барабаня пальцами по столешнице, как вдруг его ухо наполнил громкий сочный голос:

– Мюррей! Как ты там, старина? Это Рич Томпкинс. Что стряслось, Мюррей?

– А ты-то тут, черт возьми, откуда?! Я просил к телефону босса, а не его паршивого пиарщика.

– Мюррей!..

Протест, укоризна, мольба о пощаде – все было в этих двух слогах, и Лассаль это предвидел: он сознательно нанес удар ниже пояса. Рич Томпкинс был вице-президентом по связям с общественностью банка «Готэм Нэшнл Траст» – важная и солидная должность; основной его заботой было не дать информации, которая могла бы повредить репутации банка, выйти за пределы учреждения.

Томпкинс заслуженно считался одним из столпов банкирского сообщества, но у него был один скелет в шкафу – в течение пяти безумных месяцев, только-только окончив Принстон и не поняв еще своего истинного предназначения, он работал пиарщиком в кино. В его нынешнем консервативном кругу это было постыдной тайной, не имевшей срока давности.

Нельзя быть бывшим киношником – это все равно что быть бывшим священником или бывшим евреем. Стоит кому-нибудь узнать об этом, и прости-прощай весь его мир: стотысячное жалованье, особняк в Гринвиче, сорокафутовая яхта, обеды на Уолл-стрит… Он учился в Принстоне на стипендию, за ним не стояло ни наследственное богатство, ни могущественный клан. Если он лишится своей должности, он просто исчезнет с лица земли.

Ледяным тоном Мюррей Лассаль осведомился:

– Что ты делаешь на этом телефоне?

– О, это легко объяснить, – с жаром отозвался Томпкинс.

– Так объясни.

– Видишь ли, я как раз был в кабинете председателя правления, когда вошла мисс Селвин. Она сказала мне… Я могу чем-нибудь помочь, Мюррей? Все, что в моих силах.

В трех предложениях Лассаль изложил Томпкинсу суть дела.

– А теперь, если только ты лично не можешь выдать мне миллион долларов, немедленно оторви от телефона этого старого болтуна. Немедленно. Ты меня понял?

– Мюррей… – Томпкинс уже чуть не плакал, – я не могу. Он говорит с Бурунди.

– С кем?!

– Это страна такая. В Африке… кажется. Одна из новообразованных слаборазвитых африканских республик.

– Мне наплевать. Тащи его сюда.

– Мюррей, ты не понимаешь. Бурунди. Мы же их финансируем.

– Кого их?

– Бурунди. Целую страну. Сам понимаешь, как я могу…

– Я понимаю только одно: бывший киношник, паршивый пресс-агент препятствует деятельности городского правительства. Я выболтаю всем твой секрет, Рич, можешь не сомневаться. Доставь мне своего босса за тридцать секунд, или я ославлю тебя на всю страну.

– Мюррей!

– Время пошло.

– Что я ему скажу?

– Пусть он скажет Бурунди, что у него крайне срочный местный звонок и что он им перезвонит.

– Господи, Мюррей, чтобы до них дозвониться, мы убили четыре дня. У них очень плохо развита телефонная сеть и…

– Осталось пятнадцать секунд, и я звоню в газеты. Киностудия «Рипаблик Пикчерз», второразрядные старлетки, сводничество, поставка жеребцов для одиноких актрис, прибывающих в Нью-Йорк…

– Ладно, я его достану. Не знаю как, но достану. Жди!

Ожидание было столь кратким, что Лассаль живо представил себе, как Томпкинс одним прыжком перелетает через приемную и на полуслове прерывает разговор с Бурунди.

– Добрый день, мистер Лассаль. – Голос председателя правления банка был мрачным и размеренным. – Насколько я понимаю, в городе случилось нечто из ряда вон выходящее?

– Захвачен поезд метро. Семнадцать человек взято в заложники: шестнадцать пассажиров и машинист. Если мы не передадим им в течение получаса один миллион долларов, все семнадцать заложников будут убиты.

– Поезд метро? – протянул президент. – Какое необычное преступление.

– Да, сэр. Теперь вы понимаете, почему мы так спешим? Есть ли возможность раздобыть такую сумму наличными?

– Через Федеральную резервную систему, никаких проблем. Наш банк, естественно, входит в систему.

– Отлично. Вы можете немедленно распорядиться, чтобы нам выдали деньги как можно скорее?

– «Выдали»? В каком смысле «выдали», мистер Лассаль?

– Выдали в долг, – повысил голос Мюррей. – Мы, мэрия города Нью-Йорка, хотим одолжить у вас один миллион долларов.

– Одолжить?! Но, мистер Лассаль, потребуется согласие других членов правления, надо обсудить условия займа, сроки…

– При всем уважении, мистер председатель правления, у нас на все это нет времени.

– Но это, как вы изволили выразиться, важно. Знаете, я тут не один все решаю – есть другие топ-менеджеры, пайщики, акционеры. Они будут задавать вопросы…

– Слушайте, вы, тупой недоумок… – заскрипел зубами Мюррей и даже сам несколько осекся. Но отступать или извиняться было уже поздно. – Вам хочется сохранить свою должность? Я-то просто сейчас позвоню в другой банк. Но вам это с рук не сойдет – думаете, я не знаю, сколько там у вас нарушений, в вашей гребаной конторе?

– Еще ни разу в жизни, – в тихом изумлении произнес председатель правления, – меня так не оскорбляли.

Был самый подходящий момент, чтобы извиниться, но Мюррей уже не владел собой:

– Так вот что я вам скажу, господин председатель правления. Если вы сию же секунду не выложите мне эти деньги, обещаю – тупым недоумком вас будут называть все в этом городе. Все без исключения.

Клайв Прескотт

Комиссар полиции позвонил из особняка Грейси окружному инспектору, тот немедленно перезвонил в Центр управления лейтенанту Прескотту. Вызвав по рации «Пэлем Сто двадцать три», Прескотт сообщил:

– Мы согласны заплатить выкуп. Повторяю, мы заплатим выкуп. Как поняли?

– Вас понял. Сейчас я передам дальнейшие инструкции. Вы должны выполнить их в точности. Подтвердите.

– Я понял, – сказал Прескотт.

– Три пункта. Первое: деньги должны быть в пятидесяти– и стодолларовых банкнотах. Пятьсот тысяч сотнями и пятьсот тысяч полусотенными. Повторите.

Прескотт медленно повторил сказанное. Дэниэлс передал это дальше по инстанциям.

– Итак, получается пять тысяч стодолларовых бумажек и десять тысяч по пятьдесят. Пункт второй: деньги следует разложить на пачки по двести бумажек в каждой и перетянуть каждую пачку резинкой по длине и ширине. Как поняли?

– Пять тысяч сотенных, десять тысяч пятидесяток, пачки по двести банкнот, перетянуть вдоль и поперек резинкой.

– Пункт третий: купюры должны быть не новыми, а номера серий выбраны наугад. Повторите.

– Все бумажки старые, – проговорил Прескотт, – номера не подбирать.

– Это все. Когда деньги доставят, свяжитесь со мной, чтобы получить дальнейшие инструкции. Конец связи.

Прескотт связался с Дэниэлсом, сидевшим в кабине машиниста на «Двадцать восьмой».

– Я все понял из твоих повторов, – сказал Дэниэлс. – Информация уже на пути к мэру. Свяжись с ними снова и попробуй выторговать побольше времени.

Прескотт снова вызвал захваченный поезд.

– Я передал ваши распоряжения, но нам нужно больше времени.

– Сейчас два сорок девять, – ответил главарь – У вас есть еще двадцать четыре минуты.

– Будьте реалистами, – возразил Прескотт. – Деньги надо пересчитать, разложить по пачкам, доставить… Это просто физически невозможно.

– Нет.

Ровный непреклонный голос моментально вогнал Прескотта в состояние беспомощного ступора. В другом конце зала бешено жестикулировал Коррелл, весь в мыле: явно разрабатывает свой гибкий график. Точно такой же маньяк, как эти бандиты, подумал Прескотт, думает только о своем расписании, а пассажиры – черт бы с ними. Заставив себя успокоиться, он снова взялся за микрофон.

– Послушайте, – превозмогая дрожь, сказал он, – дайте нам еще пятнадцать минут. Зачем нужно убивать невинных людей?

– Невинных людей не бывает.

О боже, подумал Прескотт, да они совершенно безумны!

– Пятнадцать минут, – повторил он. – Неужели из-за каких-то пятнадцати минут вы перебьете всех пассажиров?

– Всех? – В голосе прозвучало удивление. – Мы вовсе не собираемся убивать их всех. Если только вы нас не заставите, конечно.

– Да-да, я понимаю, – заспешил Прескотт, цепляясь за долгожданную человеческую эмоцию, впервые прозвучавшую в этом ледяном голосе. – Дайте же нам дополнительное время.

– Потому что если мы убьем всех, – спокойно объяснил голос, – мы останемся без рычага воздействия. Но если убьем двоих, троих или даже пятерых, у нас все равно останется достаточно. Один заложник за каждую минуту опоздания. Больше мы это обсуждать не будем.

Прескотта терзали смешанные чувства: он был в ярости, близко к отчаянию и одновременно готов на любое унижение, если это как-то поможет, но он знал, что все эти чувства бессильны перед железной волей врага. И стараясь совладать со своим голосом, он переменил тему:

– Вы позволите нам подобрать старшего диспетчера?

– А кто это?

– Человек, которого вы застрелили. Мы хотели бы отправить туда носилки, чтобы вынести его.

– Нет.

– Вдруг он еще жив и страдает?

– Он мертв.

– Откуда вы знаете?

– Он мертв. Хотя если вы настаиваете, можем всадить в него еще полдюжины пуль, чтобы он не мучился. Но он вряд ли мучается.

Прескотт облокотился на стол и уткнулся лицом в ладони. Когда он снова поднял голову, из глаз у него текли слезы, и он сам не знал точно, что их вызвало – ярость, жалость или то и другое вместе. Скомкав носовой платок, он тщательно промокнул глаза – сперва один, потом другой, – а затем связался с Дэниэлсом. Сухим служебным голосом он произнес:

– Отсрочки не дают. Категорически отказались. Будут убивать по одному пассажиру за каждую минуту опоздания.

– Успеть в срок невозможно, – так же сдержанно отозвался Дэниэлс.

– Три часа тринадцать минут, – сказал Прескотт. – После этого можем начинать вычеркивать пассажиров. По одному в минуту.

Мюррей Лассаль

Мюррей Лассаль взлетел по парадной лестнице, перескакивая через две ступеньки, и ворвался в спальню мэра. Его честь лежал лицом в подушку, пижамные штаны были приспущены, так что белел голый зад, а рядом стоял врач со шприцем наготове. Зад был приятной формы, практически безволосый, и Лассаль подумал: если бы мэров выбирали по красоте их задниц, его честь правил бы вечно. Доктор сделал выпад, мэр издал краткий вскрик, перевернулся на спину и натянул пижамные штаны.

– Сэм, вставайте и одевайтесь. Мы едем, – произнес Лассаль.

– Да вы с ума сошли! – простонал мэр.

– Не может быть и речи, – вмешался врач. – Это просто смешно.

– Вас забыли спросить, – парировал Лассаль. – Политические решения здесь принимаю я.

– Его честь – мой пациент, и я не позволю ему встать с постели.

– Что ж, тогда я найду доктора, который позволит. Вы уволены. Сэм, как фамилия того черномазого интерна в больнице Флауэр? Которому вы помогли поступить в медицинский колледж?

– Этот человек очень болен, – сказал доктор. – Сама его жизнь может быть под угрозой.

– Разве я не сказал вам – исчезните? – Лассаль свирепо глянул на доктора. – Сэм, я вспомнил фамилию этого интерна – Ревиллион. Сейчас я ему позвоню.

– Нет, он мне здесь ни к черту не нужен. Хватит с меня докторов.

– А ему не обязательно приезжать. Он и по телефону поставит правильный диагноз.

– Мюррей, я правда погано себя чувствую, – остановил его мэр. – В чем дело?

– В чем дело? Жизнь семнадцати горожан в опасности, а мэр не хочет появиться на месте преступления?

– Что изменится, если я приеду? Да меня просто освистают, вот и все.

Врач торопливо обошел вокруг кровати и взял мэра за запястье.

– Отпустите руку, – приказал Лассаль, – я же сказал, вы уволены. Теперь тут работает доктор Ревиллион.

– Да он еще даже не доктор, – слабо сказал мэр. – На четвертом курсе учится, по-моему.

– Слушайте, Сэм, все, что от вас требуется, это приехать туда, сказать бандитам несколько слов в мегафон, и все. Можете возвращаться в постель.

– Можно подумать, они меня послушаются!

– Не послушаются, но сделать это надо. Пусть избиратели видят, что вы защищаете жизнь горожан.

– Изибратели-то, между прочим, здоровы, – укоризненно сказал мэр.

– Вспомните Аттику,[9]9
  В сентябре 1971 года заключенные тюрьмы в городке Аттика (штат Нью-Йорк) взбунтовались и захватили в заложники охранников. Губернатор Нельсон Рокфеллер приказал взять тюрьму штурмом, в результате чего погибли 29 заключенных и 10 из 13 заложников.


[Закрыть] – сказал Лассаль. – Хотите стяжать лавры губернатора Рокфеллера?

Мэр резко сел в кровати, свесил ноги и тут же чуть не упал вперед лицом.

– Это безумие, Мюррей. Я даже встать не могу. Если я поеду, мне станет еще хуже. – Его глаза наполнились слезами. – А если я умру?

– С политиками случаются вещи похуже смерти, – жизнерадостно сказал Лассаль. – Давайте, Сэм. Я помогу вам натянуть брюки.