Текст книги "Король лжи"

Я не собирался позволить закончить. Еще нет. Мне хотелось записать еще одну версию.

– Кроме того, существует человек, который пролез в офис Эзры, – произнес я. – Тот, кто пытался убить меня стулом. Интересно, что он там делал? Возможно, выкрал копию завещания?

– Этого достаточно. – Миллз снова поднялась на ноги, вцепившись руками в край стола. Стало ясно: мне не получить от нее ничего больше.

Поэтому я сказал единственную вещь, оставленную напоследок:

– Очень хорошо. Я настаиваю на своем праве молчать. На этом мой допрос закончен.

Миллз переполняли эмоции, ее лицо налилось кровью. Она уже чувствовала вкус победы и торжествовала, а я остановил ее, проделав брешь в ее теории. Разумеется, я знал, что этого недостаточно, но зато теперь она выглядела не такой уверенной. Она не учла до конца значения завещания, являющегося копией. Оригинал имел бы гораздо больший вес. Она получила то, что хотела. Мои слова записаны. Я никогда не видел завещания, хотя оно было найдено в моем доме.

И пятнадцать миллионов долларов могут поколебать большую часть членов жюри.

И все же, когда Миллз стремительно вышла и оставила меня наедине с этими мыслями, мне необходимо было решить еще два важных вопроса. Почему отец хотел вычеркнуть меня из завещания и почему Хэмбли не сказал мне об этом?

Я потер руками лицо, которое как будто принадлежало другому человеку. Щетина, глубокие морщины; я прикрыл ладонями влажные глаза и открыл их, когда услышал приближение детектива Маленькая Голова. Он поставил на стол телефон.

– Один звонок по телефону, адвокат.

– Как насчет того, чтобы мне остаться одному?

– Ни единого шанса, – бросил он и отошел, чтобы прислониться к стене.

Я смотрел на телефон и вспоминал лицо Ванессы, когда она убегала от Барбары. У меня было право на один звонок по телефону, поэтому я перебрал в уме всех известных мне адвокатов, затем набрал единственный номер, который вообще имел смысл. Я слышал звонки телефона на ферме Оголен и сжал трубку так сильно, что заболела рука. Беспокоился ли я о своем алиби? Возможно, но больше всего мне хотелось, чтобы она знала: я не отказался от нее. «Пожалуйста, – умолял я тихо. – Пожалуйста, подними трубку!» Но она не сделала этого, только ее безразличный голос попросил оставить сообщение. Но что я мог сообщить? Поэтому я положил трубку на рычаг, отметив вскользь любопытный взгляд детектива и тот факт, что далеко отсюда бесчувственный механизм зафиксировал мое мучительное дыхание.

Глава 25

В моем представлении тюремные камеры всегда были холодными, но камера, куда меня поместили, оказалась горя чей. Это было первое, что я заметил, и еще ее размер: узкая и низкая, восемь на шесть, с маленьким окном, где всегда как я считал, должны быть решетки. Но в этом окне была проволока. Я обнаружил это, когда прижался лицом к стеклу, пытаясь разглядеть, куда меня определила Миллз. Я не видел ее, после того как она выскочила из комнаты, но она не оставляла меня одного на долгое время. Детектив Маленькая Голова и двое офицеров в форме снова надели на меня наручники и провели через набитые людьми коридоры к тяжелой стальной двери, которая вела в гараж отделения полиции. Затем в полицейской машине меня доставили в тюрьму графства, где я подвергся обработке.

Эта процедура была хуже, чем я мог себе представить. Они забрали мое имя, мою одежду и с помощью фонарика и резиновых перчаток обследовали каждый кусочек моего тела. Детектив Маленькая Голова наблюдал и курил, когда полицейские растягивали мне щеки.

В конце концов кто-то бросил мне оранжевый комбинезон, и я быстро надел его, стыдясь своего усердия. Штаны оказались слишком короткими, ширинка висела чуть ли не до колен. Мои пятки выходили за край задников сандалий. Детектив Маленькая Голова улыбнулся и проговорил: «Спите хорошо, адвокат». Потом он ушел, и я остался один с охранниками, которые вели себя так, словно никогда не видели меня прежде, хотя в последние десять лет мы встречались по меньшей мере два-три раза в неделю.

Я стоял там еще минут десять, пока охранник постарше заканчивал оформлять документы. Более молодой откровенно игнорировал меня. Никто больше не вошел и никто не вышел. Десять минут, нас трое, и ни одного произнесенного слова. Ручка скрежетала по листу бумаги, заполняя три экземпляра. Мясистая рука охранника оставила влажное пятно на столе. Даже макушка его головы выглядела скучной. Мне хотелось сесть, но на стульях были толстые кожаные ремни с пятнами пота и крови, и я отошел подальше.

– Собираешься куда-то? – с кривой ухмылкой спросил охранник постарше. Я покачал головой. – Расслабьтесь, адвокат. Время – это то, чего у вас в избытке. – Зачтем он снова вернулся к своей работе, а молодой сидел на краю стола и чистил ногти.

Я рассматривал стены и пол, стараясь не смотреть на дверь, ведущую в комнаты для собеседования, через которую проходил тысячу раз. На сей раз они повели меня через другую дверь, в общее отделение, и пока я стоял там, то почувствовал правоту охранника. Время было единственной вещью, которая у меня оставалась, и в этом заключалась действительность. Я находился в тюрьме, был обвиняемым, на себе ощутил, что такое, когда «страх потеет». Комната деформировалась, у меня засосало под ложечкой, и я с трудом поборол внезапно нахлынувшую тошноту.

Я был в тюрьме. Мне предстояло идти на судебный процесс.

Наконец старший охранник закончил оформлять документы и поднял взгляд. Его глаза неожиданно заморгали, и я понял, что он узнал меня, но не подал виду. Все это он уже наблюдал прежде. Слишком много раз.

– Четвертый отсек, – сказал он, указывая молодому охраннику, куда тот должен меня отвести.

Я последовал за охранником в мир, где ничто не воспринималось как реальность. У меня забрали часы, но я чувствовал, что уже поздно.

Я потерял счет поворотам, впуская в свое сознание только звуки и запахи: начищенные ботинки охранника скрипели на бетонном полу, шлепали изношенные сандалии, скрежетал металл. Звуки отдаленного спора резко оборвались. Пахло антисептическими средствами, рвотными массами и скученностью.

Мы передвигались в глубь данного учреждения, спустились на лифте, прошли еще один коридор, отдаляясь от последнего намека на свежий воздух. Я шел за спиной охранника, и он вел меня все дальше. Однажды он глянул на меня и что-то спросил, но мне нечего было ответить; мои мысли истекали кровью, разрушенные. Уклоняясь от тупиковых углов и темных углублений, я слышал запах своего страха и завидовал высокомерию охранника. В той длинной прогулке он был богом, и я боялся, как бы он не оставил меня одного в этом месте.

Поэтому я покорно следовал за ним, пока он не привел меня в четвертый отсек – восьмиугольное помещение с дверьми по периметру. Их было восемь, и я увидел лица, прижатые к маленьким оконным стеклам. Одна дверь была открыта, и охранник жестом указал мне на нее. Стоя в проеме двери, он повернулся, и я обнаружил, что он вовсе не был богом. Охранник выглядел неуверенным. Наконец он поймал мой взгляд.

– Я сожалею, господин Пикенс, – сказал он. – Вы всегда были очень вежливы со мной.

Затем он сделал мне знак войти внутрь, закрыл за мной дверь и оставил одного. Я слышал звук хлопнувшей двери отсека и думал об охраннике. Я не мог вспомнить, когда видел его раньше, но мне нужно было вспомнить: его добрые слова в этом недобром месте почти сломали меня.

Подобно многим безымянным обвиняемым огромного штата Северная Каролина, я прижался лицом к стеклу, как будто одно это движение могло расширить черную дыру, ставшую моим миром. Рассматривая отсек, я нашел другое лицо: пара темных глаз, приплюснутый стеклом нос и черная прорезь рта. В какой-то момент наши взгляды встретились; тогда он слегка отодвинулся от стекла и поцеловал его тонкими губами, над которыми темнели усы. Я отшатнулся, когда же неизвестный опять появился за стеклом, я заметил, что он смеется. Я подмигнул ему в ответ и опустился на узкую твердую койку. Мое сердце отчаянно стучало, частое дыхание словно окутало меня туманом. Я пролежал так в течение минуты, затем через плотные металлические стены моего нового мира пробился резкий гудок. Звук исчез, когда погасли огни, оставив меня в глубокой темноте. Мир сжался вокруг меня, и в эту ужасную секунду я снова стал мальчиком, оказавшимся под землей. На мне были те руки, в ушах звучал тот голос, я чувствовал залах дыхания, напоминающий гнилое мясо.

Но это было иначе. Охрана обращалась ко мне по имени, называя господином Пикенс, и тот эпизод детства потерялся где-то далеко. Я заставил себя встать на ноги, держась за стальную раковину, пока не выровнялось мое дыхание, и затем стал прохаживаться в черной мгле, подобно слепому человеку. И вдруг я вспомнил о Максе Крисоне. В течение пяти лет – четыре шага и поворот, четыре и поворот. Он дал мне силу, и я начал прохаживаться по камере, зная, что не только смогу пережить это, но и никогда не проведу свою жизнь за решеткой. Лучше нажму на курок на мосту. Поэтому я шагал и шагал, и к ночи одна вещь стала мне ясна: если удастся выйти отсюда, я никогда не буду воспринимать свободу выбора как нечто самой собой разумеющееся. Большую часть своей жизни я провел в собственной тюрьме сидя за решеткой страха, ожиданий и мнения других, и ничто из этого не имело абсолютно никакого значения Тот факт, что для понимания столь простой истины должны были произойти такие события, как убийство моего отца и мой собственный арест, вызывал у меня смех, хотя тут было далеко не веселое место. Я искал способ выйти отсюда. На следующий день меня должны доставить в суд для первого слушания. Мне наверняка дадут возможность внести залог. Тогда у меня появится какое-то время до начала судебного процесса. Я должен был понять кое-что, иначе я возвратился бы к мосту.

Ночь истиралась, пока не стала тонкой, как кожа, и, когда это произошло, я стал опять шагать и думать; я думал об очень многих вещах.

Глава 26

Зал суда был полон юристов, репортеров и других ответчиков. Были тут семьи, друзья, свидетели, но главным образом я видел адвокатов; они заполнили места за барьером, неподвижные, как будто за мое отсутствие среди них они требовали права осуждения. Я искал их лица, когда вошел в помещение, сопровождаемый охранниками и в наручниках на запястьях. Что я ожидал увидеть? Дружескую улыбку. Приветствие. Какой-нибудь знак из моей жизни. Но не получил ничего. Одни отводили глаза, у других они казались стеклянными, как будто глядели на незнакомца. Меня провели мимо них, затем к столу защиты, за которым я сидел тысячу раз как один из их числа; там сидел и Дуглас, который был моим другом, и с ним детектив Миллз. они наблюдали за мной от стола судебного обвинения и, подобно другим, опустили завесу на своих глазах.

Я готовился к этому моменту короткими предутренними часами, и поэтому держал спину прямо, занимая позицию за стулом обвиняемого. Звякнули наручники, когда я положил руки на спинку стула, и помощник шерифа отстранился. В комнате воцарилась тишина, замечательная в своей завершенности. Обычно тут стоял общий гул, так как адвокаты что-то говорили, подняв руки, помощники шерифа пытались поддерживать порядок, ответчики же отрабатывали линию поведения, надеясь поколебать судью. Я слышал, когда люди молились, и слышал, когда люди плакали. Некоторые выкрикивали оскорбления, и тогда их выводили из зала суда. Я слышал всю эту ежедневную какофонию, от которой любой юрист научился отключаться, но никогда не сталкивался со столь выжидающей тишиной.

Судьей была та самая пожилая женщина, которая выражала мне сердечное соболезнование на следующий день после того, как обнаружили тело моего отца. Даже теперь ее глаза были добрыми. Я перевел взгляд на Дугласа, который на мгновение показался мне неуверенным. Но потом он повернулся в мою сторону и выпрямился, приняв воинственный вид, когда заметил, что я наблюдаю за ним. С этой стороны нечего ждать помощи; у него есть обязательство, и он будет сражаться со мной за каждый шаг пути.

Судья заговорила, и, хотя она говорила мягко, в этой тишине ее слова падали, как лавина.

– Помощник шерифа, – скомандовала она. – Снимите наручники с мистера Пикенса, пожалуйста.

По рядам поверенных, сидевших перед барьером, пронесся ропот. Дуглас оперся о стол судебного обвинителя.

– Возражаю, Ваша честь. Ответчик обвиняется в убийстве.

Судья оборвала его.

– Вы предполагаете, что адвокат Пикенс представляет некоторую физическую угрозу суду? – Ее насмешка была тонко замаскирована, и я увидел, как слабый румянец пополз по шее окружного прокурора.

– Ответчик находится в тюремном заключении. Он обвиняется в убийстве своего собственного отца.

– Ответчик является членом сообщества, находящегося за этим барьером! С ним будут обращаться так же, как и раньше, пока не будет доказана его виновность, Я понятно изъясняюсь?

Я почувствовал комок в горле и непомерную благодарность за ее слова.

– Да, Ваша честь, – сказал окружной прокурор. – Совершенно понятно.

– Хорошо. Помощник шерифа, снимите наручники. – Помощник шерифа выступил вперед, и я протянул ему руки. Наручники отпали. Я хотел поблагодарить ее, но смог только кивнуть.

Судья посмотрела на меня более пристально.

– Пусть поверенные подойдут к судье, – произнесла она. Я смутился, не уверенный, обращены ли ее слова и ко мне. – Это касается и вас, господин Пикенс, – уточнила она. Я обошел стол, почти коснувшись плечом Дугласа, и мы вместе приблизились к судье. Дуглас тут же обратился к судье громким шепотом:

– Я протестую, Ваша честь. Этот человек находится здесь как ответчик, а не как адвокат. Эта демонстрация подрывает мое положение в зале суда и в этом судебном деле.

Судья наклонилась вперед.

– По-моему я определила свою позицию насчет данного дела весьма ясно. В отличие от вас, я буду ожидать доказательств, прежде чем обвиню этого человека. Он является чиновником этого суда в течение десяти лет, и я не желаю притворяться, будто этого не было.

– Я хочу, чтобы мое возражение внесли в протокол.

– Прекрасно. Внесено в протокол. Но это мой зал суда, и я буду вести заседание так, как считаю нужным. С мистером Пикенсом не будут обращаться, как с обычным уличным головорезом.

– Правосудие, как предполагается, должно быть слепым, Ваша честь.

– Слепым, но не глупым, – парировала судья. Она посмотрела прямо на меня. – И не без некоторого чувства.

– Спасибо, Ваша честь, – только и сумел я выговорить.

Она рассматривала мое лицо несколько долгих секунд, затем сказала:

– Откуда у вас взялся синяк под глазом, мистер Пикенс? Мои пальцы сами собой стали двигаться, касаясь раздутого фиолетового синяка под левым глазом.

– Ничего серьезного, Ваша честь. Разногласие с другим заключенным. Сегодня рано утром.

– Помощник шерифа? – Она направила взгляд на помощника шерифа.

Он прокашлялся.

– Один из заключенных пытался его напутать, Ваша честь. Но только устно. Мистер Пикенс сам начал.

– Это не вся история, Ваша честь.

Она оглянулась на меня.

– Вы хотели бы уточнить?

– Это неважно. – Я додумал о заключенном в камере напротив. Мне приходилось видеть его в течение нескольких лет: он был наркоманом и истязал жену. Он направился прямо ко мне, как только двери камеры открылись и мы выстроились на завтрак. Судья не сводила с меня глаз, и было ясно, что она желала услышать ответ, поэтому я пожал плечами. – Он захотел моего апельсинового сока, Ваша честь. Судья направила свой ястребиный взгляд на окружного прокурора.

– Вы уверяли меня, что этого человека не будут держать в общей камере, – произнесла она, и, глядя на ее напрягшиеся черты лица, я понял кое-что. Она подписала ордер на арест и чувствовала ответственность.

– Я так и сделал, Ваша честь. Но я не могу управлять событиями внутри тюрьмы.

Снова ее глаза нашли меня; они изучали лицо, и в них была глубокая печаль.

– Очень хорошо, – изрекла она. – Достаточно.

Мы возвратились каждый на свое место, й судебная процедура продолжилась. Судья уведомила меня относительно выдвинутых против меня обвинений – убийство первой степени, потом проинформировала о праве на адвоката.

– Желаете ли вы иметь адвоката, который будет представлять вас, мистер Пикенс?

– Нет, Ваша честь. – Мои слова вызвали небольшую рябь волнения среди адвокатов за моей спиной, и я сделал другое открытие. Каждый из них хотел получить это дело; оно обещало быть высококлассным, с большим количеством прессы. Телевизионные интервью, газеты, радио – даже проигрыш работал бы на репутацию моего адвоката. Достаточно было бы одного имени Эзры. – Я намерен представлять себя сам, – объявил я.

– Подпишите отказ, – сказали мне. Помощник шерифа вручил мне форму отказа от адвоката, назначенного судом.

Это была простая формальность. Только нуждающимся в защите назначались оплачиваемые государством адвокаты. Я подписал документ, и помощник шерифа передал его судье.

Наконец мы добрались до сути дела. Обычно это ограничивалось первым появлением ответчика перед судьей. После этого должно было последовать слушание вероятной причины правонарушения: на штат возлагалась обязанность убедить судью в том, что таковая существовала, чтобы обязать ответчика предстать перед верховным судом и пройти через судебное разбирательство. Пройдя через процедуру слушания вероятной причины, человек мог просить освободить его под залог, но на все это уходило время. Была одна существенная проблема, и я знал только один путь, как ее решить.

– Ваша честь, – заявил я. – Я ходатайствую об ускоренном слушании дела о залоге.

Дуглас вскочил на ноги.

– Возражаю, Ваша честь. Я настаиваю на своем.

– Сядьте, – сказала судья, на ее увядающем лице появилось явное раздражение. – Разумеется, вы возражаете. – Она направила все внимание на меня, сцепив руки и подчеркивая каждое слово. – Это весьма необычно, мистер Пикенс. Вы знаете это так же хорошо, как и я. Есть процедуры, которым нужно следовать. Мы должны провести слушание вероятной причины. Ваше дело должно пройти через верховный суд. – Она сделала паузу, как будто сбитая с толку собственной лекцией. Судья явно была озадачена.

– Я отказываюсь от процедуры слушания вероятной причины, – сказал я, и мои слова вызвали бурю среди адвокатов, расположившихся позади меня. Судья откинулась на спинку кресла, удивляясь, как и все остальные. Ни один поверенный защиты, идущий на судебное разбирательство, не отказывается от слушания вероятной причины. Штат должен показать свое судебное дело во время этой процедуры. Это была великолепная возможность проверить сильные и слабые стороны. Кроме того, судья мог найти вероятную причину недостаточно убедительной и отклонить обвинения. Разумеется, я знал об этом, но знал и кое-что еще. Дуглас возразил бы против любого местного судебного слушания вопроса. Слишком много предубежденности, заявил бы он. Судье пришлось бы отказаться от участия в деле. Тогда ввели бы другого судью, из другого округа. И на это уйдет время, продлится время пребывания в тюрьме, время за решеткой.

Постепенно гул затих, и в зале суда снова установилась почти совершенная тишина.

– Вы хорошо осведомлены относительно своего запроса? – спросила судья, шурша судебной мантией. – Слушание вероятной причины – один из краеугольных процедурных камней процесса. Я не желаю допускать нарушения в этом пункте, мистер Пикенс. Боюсь, вы не вполне понимаете значение данной процедуры.

Я уставился на некую точку над головой судьи и не смотрел ни вправо, ни влево, когда говорил:

– Могу ли я возобновить свое ходатайство, Ваша честь?

Она вздохнула, и ее слова спустились в зал суда, словно утяжеленные сожалением.

– Очень хорошо, мистер Пикенс. Позвольте занести в протокол; что ответчик отказался от своего права на слушание вероятной причины и ходатайствует перед этим судом об ускоренном рассмотрении варианта залога. – Она повысила голос, когда Дуглас поднялся на ноги. – Ходатайство о том, чтобы суд пошел на уступку.

– Я возражаю! – Дуглас почти кричал.

Судья снова удобно устроилась в кресле и махну узкой рукой.

– Подойдите, – скомандовала она. – Вы оба.

Она смотрела на нас свысока, с неодобрением школьной учительницы и накрыла рукой микрофон. Дуглас открыл рот, чтобы что-то сказать, но она подавила его своими чеканными словами.

– В чем проблема, Дуглас? Вы арестовали его, обвинили и поставили перед судом. Вы действительно считаете, что у него есть возможность сбежать?… Нет? И я так же думаю. Я видела ваше доказательство, и, между нами говоря, в нем есть дыры. Но это ваша юрисдикция, не моя. Что является моим – вот это решение. – Она посмотрела многозначительно на меня, и я заметил, что ее глаза задержались на синяке.

– Вы намереваетесь опровергнуть обвинения против вас, не так ли, мистер Пикенс?

– Да.

– И вы намереваетесь сделать это в суде. Это так?

– Да.

– Поэтому вы будете здесь.

– Я не пропустил бы этого, – сказал я.

– Вот так, Дуглас, – произнесла судья. – Он не пропустил бы этого. – Мне казалось, что я услышал скрежет зубов. – Теперь мы говорим не для протокола, а в частном порядке, и поскольку я не буду возглавлять суд, то собираюсь сказать то, что должна. – Свои следующие слова она адресовала мне. – Я подписала ордер, потому что не имела выбора. На бумаге вероятностная причина для ареста существовала, и если бы ордер не подписала я, это сделал бы другой судья. – Она обратилась к окружному прокурору; – Я не думаю, что он это сделал, но если вы будете ссылаться на мои слова, я буду все отрицать. Я знала этого человека десять лет и не могу поверить, что он убил своего отца. И не поверю. Так что можете встать и привести свои доводы против залога. Можете разглагольствовать и неистовствовать. Это ваше дело. Но я не позволю вернуть этого человека в общую камеру. Таково мое решение. И эта моя прерогатива.

Я смотрел на Дугласа, мускулы на его лице едва двигались.

– Это смахивает на покровительство, Ваша честь, – заявил он.

– Мне шестьдесят девять лет, и у меня нет планов баллотироваться на переизбрание. Думаете, мне наплевать? Теперь идите. Оба.

Ноги сами принесли меня к столу защиты. Я сел и рискнул бросить взгляд на Дугласа, намеренно игнорируя детектива Миллз.

– Мистер Пикенс, – обратилась ко мне судья. Я встал. – У вас есть что-нибудь еще, что вы желаете предложить суду в поддержку своего ходатайства?

– Нет, Ваша честь. – Я сел, признательный судье за многие вещи. Стоять перед этой толпой, чтобы доказывать причины, почему мне нужно находиться вне тюремной камеры, было по меньшей мере неприятно. Она избавила меня от унижения.

– Что-нибудь есть у представителя округа? – спросила она. Если бы Дуглас хотел устроить заваруху, ему удалось бы. Он мог оспорить множество пунктов, мог сделать так, что судья выглядела бы не с лучшей стороны, но я надеялся, что он не станет этого делать. Медленно поднявшись, он не отрывал глаз от стола, оттягивая момент, пока наконец не выговорил:

– Штат просит, чтобы залог был разумным, Ваша честь.

Снова возбуждение охватило набитый людьми зал суда, волна этой энергии ударила мне в спину, завершившись напряженным предвкушением развязки.

– Залог установлен в размере двухсот пятидесяти тысяч долларов, – сказала судья. – До того момента, пока этот залог не будет удовлетворен, ответчик не освобождается от обязательства предстать перед верховным судом и быть снова подвергнут тюремному заключению. Объявляется перерыв судебного заседания на пятнадцать минут. – Она ударила молоточком и поднялась, маленькая и уставшая.

– Всем встать! – прогремел помощник шерифа, что я и сделал, молча наблюдая за тем, как судья проскользнула в дверь и зал суда наполнился шумом: публика обменивалась мнениями.

Я глянул на Дугласа – тот не двигался. Желваки на его скулах ходили ходуном, пока он пристально смотрел на дверь, через которую вышла судья. Потом он повернулся в мою сторону, жестом дал указание помощникам шерифа, и через несколько секунд наручники снова защелкнулись на моих запястьях. Наши взгляды скрестились. Миллз что-то шепнула ему в ухо, но он продолжал ее игнорировать. Что-то мелькнуло в его глазах, причем что-то неожиданное, но я не мог понять, что именно. Знал только, что это не был обычный взгляд, каким он смотрел на других ответчиков. Изобразив улыбку, он шагнул в мою сторону, и его голос походил на теплое масло.

– Я бы сказал, что все разворачивается довольно удачно для тебя, Ворк. – Миллз сидела за столом с непроницаемым лицом. Несколько адвокатов повернулись, но ни один не подошел ближе. Казалось, мы существовали в каком-то вакууме. Даже помощники шерифа воспринимались иллюзорными. – Ты должен будешь выйти на улицу на пару часов.

Я пытался пронзить его взглядом, но в оранжевом комбинезоне и в стальных наручниках я не обладал той властью. Его улыбка расцвела, как будто он тоже пришел к этому выводу.

– Почему вы говорите со мной? – спросил я.

– Потому что могу, – ответил он.

– Вы – настоящая задница, Дуглас. Интересно, как я не замечал этого раньше?

Его улыбка исчезла.

– Ты не замечал, потому что тебе так хотелось, как всем адвокатам защиты. Вам нужна сделка. Вы хотите быть моими приятелями, потому что я могу облегчить вам работу. Это игра, и так было всегда. Ты знаешь это, так же как и я. – Он подмигнул мне и слегка повысил голос – Но игра закончена, мне не нужно больше в нее играть. Так что наслаждайся своей небольшой победой. Следующий судья не будет таким легким для тебя, и, можешь быть уверен, я тоже.

Снова что-то странное показалось в его глазах. Я пытался понять, что именно, когда внезапно все прояснилось: Дуглас играл на аудиторию. Адвокаты наблюдали, и Дуглас говорил для них. Я никогда не видел его игры прежде Слова вылетели у меня до того, как я успел их взвесить.

– Почему вы позволили мне пойти на место преступления? – спросил я.

Дуглас почувствовал себя неловко. Он метнул взгляд на слушающих нас адвокатов, потом направил его на меня. Его голос понизился.

– О чем ты говоришь?

– О том дне, когда нашли тело, когда я попросил разрешения пойти на место преступления. Я не думал, что вы согласитесь, ни один благоразумный окружной прокурор не позволил бы такого. Но вы разрешили. Вы почти приказали Миллз показать мне тело. Почему вы это сделали?

– Ты знаешь, почему я разрешил тебе пойти, – возразил он.

– Ради Джин.

– Ради Джин. Правильно.

Установилась тишина. Джин была тем единственным общим, что еще осталось у нас.

– Это не поможет тебе, как ты надеешься, – сказал он, имея в виду мое присутствие на месте преступления. – Я не позволю.

– Возможно, уже помогло.

– Что ты хочешь сказать?

– Что у человека в тюремной камере появляется много времени для размышлений, Дуглас. Целый ворох времени.

Я насмехался над ним, и он наконец это понял. Но я выиграл очко: заставил его на мгновение усомниться. Его лицо было закрыто, как дорога, по которой проходило карнавальное шествие. Силы были израсходованы. Некоторое время мы продолжали разговаривать с помощью глаз, как это уже бывало в моей жизни. Подобно тюремной камере, его глаза были пустыми, темными и бездонными. Его рот сложился в жесткую улыбку, и, кивнув помощнику шерифа, он отослал меня.

В ожидании часы тянулись бесконечно долго – возможно, для того, кто должен был забрать меня под залог, они шли иначе. Мне снова дали телефон, и я позвонил единственному человеку, которому мог позвонить. Но Барбары не было дома или она решила не отвечать. Поэтому я оставил ей сообщение и ждал, чтобы увидеть, бросит ли она меня гнить в тюрьме.

Меня поместили в обитую войлоком камеру для душевнобольных и наркоманов в холле у центральной обработки. «Указание судьи», – предположил я. Когда-то стены там, наверное, были белыми. Теперь это была смесь коричневых цветов, похожих на сгнившую древесину. Время от времени мне хотелось броситься на дверь, закричать, как будто я действительно был ненормальным. День никогда не тянулся для меня так долго, с каждым часом комната как будто сжималась, и я задумался о том, как сильно, должно быть, Барбара меня ненавидела. Хотела ли она оставить меня в тюрьме из злости? Честно говоря, я не мог сказать.

В конце концов они пришли за мной, обработав меня в обратном порядке. Я высыпал содержимое желтого конверта на стойку: мои часы, бумажник, в котором были деньги, кредитные карточки, идентификационные данные. Все было на месте и просчитано; я подписал несколько бумаг. Мне возвратили одежду, ремень, ботинки. И пока я надевал все, я чувствовал, как во мне происходили изменения. Я снова стал человеком и вновь прошел через двери тюрьмы, на сей раз направляясь в пропахнувшую плесенью приемную, где нормальные люди ожидали таких, как я. На что я рассчитывал? На Барбару? На залог безликого гаранта? Честно говоря, я не думал об этом, пока не почувствовал нижнее белье на теле. Охваченный растущим волнением от своего возвращения к человеческой расе, я хотел побыстрее выбраться под синее небо, вдохнуть свежего воздуха и прилично поесть. Мое 6удушее было настолько сомнительным, что я мог ожидать всякого. Но я не ожидал Хэнка Робинса. Я не ожидал того, что он мне сказал.

– Что ты делаешь здесь? – удивился я.

Он криво улыбнулся, показав свой щербатый передний зуб.

– Это мне надо спросить у тебя.

– Да. Я тоже так думаю.

В комнате находилось еще два человека. Одной из них была утомленная женщина, которой могло быть и тридцать, пятьдесят лет. Она сидела на твердом пластмассовом стуле с открытым ртом, от нее сильно пахло табаком и тяжелой жизнью; ее загорелые бедра выглядывали из-под юбки, слишком короткой даже для подростка. Она сжимала в руках кошелек, словно талисман, и. мне стало любопытно, как долго она ожидала и кого. Другим человеком был полицейский в форме. Я наблюдал за тем, как он расписывался в пуленепробиваемом окне, затем положил свое оружие в одну из стальных коробок с замком, установленных в стене. Он ни разу не повернулся к нам спиной, и Хэнк следил за ним с нескрываемой жалостью. Я знал, что Хэнку не хотелось быть связанным со мной при настоящих обстоятельствах, и мне было интересно, что заставило его прийти ко мне.

– Пошли, – предложил я. – Поговорим на улице. С меня достаточно этого места.

Хэнк кивнул уже с другой улыбкой.

– Не заставляй меня говорить об этом дважды. Это место вызывает у меня нервную дрожь.

Снаружи воздух был бодрящим, и мы прислонились к высокой, на уровне груди, бетонной стене, наблюдая за движением транспорта по Мэйн-стрит. Полдень был в разгаре, солнце казалось низким и золотым. В двух окружных судах все еще продолжались заседания, и несколько ответчиков томились в ожидании судебного решения. Я видел двух адвокатов в зале, когда мы уходили, но на улице не было ни одного, чему я был весьма благодарен.