Текст книги "Король лжи"

Глава 35

Однажды ко мне заехал Дуглас; он стоял в дверях, пока я не увидел его, затем изобразил улыбку, которая скорее походила на гримасу. Кожа под его глазами и подбородком обвисла. Он напоминал исчадие ада. Дуглас пытался принести извинения, объясняя, что это его работа, ничего личного. Он прятал от меня глаза и, в отличие от Миллз, не говорил того, что думал. Я видел в суде, как он вцепился в меня зубами и наслаждался этим, как он улыбнулся, когда помощники шерифа надели на меня наручники. Его нынешнее сожаление объяснялось тем, что не за горами были следующие выборы. Ни одному избирателю графства Рауэн не мог понравиться дурак, и газеты набросились на него. Дуглас сообщил, что не будет преследовать меня в судебном порядке за попытку уничтожить улику, потом посмотрел в сторону и добавил, что, тем не менее, обязан сообщить о моем поведении в адвокатскую коллегию. Мы оба знали, что такое сообщение может кончиться исключением меня из адвокатуры. Но меня это не беспокоило, и он был весьма удивлен, когда я сказал ему это. Он попытался улыбнуться снова, но я пожелал ему хорошего дня и велел убираться из моей палаты.

Ко мне приходили и другие посетители: адвокаты, соседи, даже некоторые старые школьные друзья – все, кого, вероятно, мучило любопытство. Они говорили одно и то же, их слова звучали неискренне. Я знал тех, кто верил в меня, и несколько цветистых фраз никогда не заставили бы меня забыть, кто есть кто. Однако я сделал то, что должен был, – поблагодарил за посещение и пожелал удачи. Что касается доктора Стоукса, то это была другая история. Он заходил несколько раз, и мы говорили о разных мелочах. Он рассказывал мне о моей матери и о том, что я вытворял ребенком. Мне было хорошо с ним, и после каждой беседы я чувствовал прилив сил. Во время последнего его визита я сказал, что у него теперь есть настоящий друг на всю жизнь. Он улыбнулся и ответил, что никогда не сомневался в этом и следующая выпивка за ним, потом торжественно пожал мне руку.

Джин и Алекс пришли за день до моей выписки из больницы. Они упаковали вещи и готовились к отъезду.

– Куда? – спросил я.

– На север. Возможно, в штат Вермонт.

Я посмотрел на Алекс, которая ответила мне прежним твердым взглядом. И все же в этот раз в нем не было враждебности, и я понял, что Джин не солгала мне, когда сказала, что я всегда буду у них желанным гостем.

– Позаботься о ней, – попросил я Алекс.

Она протянула мне руку, я пожал ее.

– Я всегда буду заботиться о ней, – пообещала она. Я оглянулся на Джин.

– Пришли мне ваш адрес. Как только я продам дом и офис, у меня появятся для тебя деньги.

– Я хочу, чтобы ты пересмотрел свое решение. Нам не нужно ничего из того, что принадлежало ему.

– Это не будет от него. Это будет от меня.

– Ты уверен?

– Я хочу, чтобы у тебя были деньги, – сказал я. – Распорядись ими правильно. Построй свою жизнь.

– Это слишком большие деньги.

Я пожал плечами.

– Я задолжал тебе больше, Джин. Деньги – самое малое, чем я могу помочь.

Джин снова посмотрела на меня, причем таким глубоким взглядом, что я не мог не ощутить пустоты своего одиночества. Каждый раз, когда я смотрел на нее, меня переполняло чувство вины. В конце концов я отвернулся.

Я услышал ее голос, в нем появилось что-то новое. Сила, возможно? Или понимание самой себя?

– Дашь нам минуту, Алекс?

– Разумеется, – ответила она. – Выздоравливай, Ворк. – И затем мы остались одни в больничной палате. Джин подвинула стул и села рядом.

– Ты не должен мне ничего, – произнесла она.

– Должен.

– За что?

Меня изумило одно то, что она задала такой вопрос.

– За все, Джин. За то, что не защитил тебя. За то, что не был хорошим братом. – Мои слова падали в узкое пространство, разделяющее нас…

Мои руки судорожно вздрагивали под тонкой простыней, и я попытался начать снова, потому что хотел, чтобы она поняла.

– За то, что не верил в тебя. За то, что позволил Эзре так обращаться с тобой.

Тогда она засмеялась, и этот звук причинил мне боль; те слова не дались мне легко.

– Ты серьезно? – спросила она.

– Серьезно.

Улыбка сошла с ее лица. Она удобнее устроилась на стуле и стала изучать меня своими влажными глазами.

– Позволь задать тебе один вопрос, – наконец вымолвила она.

– О'кей.

– И я хочу, чтобы ты подумал, прежде чем ответить.

– Хорошо.

– Как ты думаешь, почему Эзра привлек тебя к практике?

– Какой?

– Почему он посоветовал тебе пойти в юридическую школу? Почему дал тебе работу?

Я раздумывал.

– Не знаю, – в конце концов признался я. – Никогда не думал об этом прежде.

– О'кей, еще вопрос. Было ли такое время, когда ваши отношения изменились? Я говорю о давних временах.

– Ты подразумеваешь детство?

– Да, точно.

– Мы бывали близки.

– И когда это прекратилось?

– Слушай, Джин, какой смысл в твоих вопросах?

– Когда изменились ваши отношения?

– Я не знаю. Не знаю.

– Господи, Ворк. Ты действительно бываешь иногда непробиваемым. Все изменилось внезапно, в тот день, когда мы скакали, чтобы заработать денег для Джимми. До этого ты был чипом старого блока, но потом вошел в тот туннель. После этого между вами все изменилось. Я никогда не понимала причины. Но я думала об этом и, мне кажется теперь понимаю.

Я не хотел больше ничего слышать. Правда была слишком чудовищной. После того дня чувства отца ко мне изменились – вот о чем она говорила. Он стал стыдиться меня, непонятно почему, перестал уважать меня. Он чувствовал мою деградацию, как если бы ощущал запах залежавшегося мусора, и поэтому отвернулся от меня. Даже сейчас я знал, что он умер, презирая меня.

Я вопросительно посмотрел на свою сестру.

– Ты знаешь? – спросил я.

– Ты начал тот день мальчиком, Ворк, маленьким мальчиком Эзры – его отражением, не больше того. Тем, на кого он мог смотреть свысока, на кого мог указать с гордостью и сказать: «Это мой сын. Это мой мальчик». Но ты вышел из того туннеля мужчиной, героем – человеком, которым все восхищались, и он не мог смириться с этим. Ты был в центре внимания, и он возненавидел тебя с такой силой, что мог превратить в прах. Ему хотелось подавить тебя так, чтобы ты никогда не посмел превзойти его снова, как это случилось сейчас. Вот когда все изменилось.

– Я не уверен, Джин.

– Как ты полагаешь, много ли взрослых мужчин спустилось бы туда в одиночку? Не много, это я могу сказать точно, и, конечно, не наш отец. Я видела его лицо, когда вас вывели и толпа начала вас приветствовать.

– Нас приветствовали? – удивился я.

– Разумеется, люди ликовали.

– Я не помню этого, – сказал я, и это было действительно так. Я помнил презрительные взгляды, насмешки и указывающие пальцы. Я помнил Эзру пьяным и то, как он сказал матери, что я просто придурок. «Никакой он не гребаный герой», – вот что он сказал.

– Ванесса Столен, вероятно, умерла бы в тот день, изнасилованная в пятнадцать лет. Сколько двенадцатилетних мальчиков спасли кому-нибудь жизнь? Сколько взрослых мужчин? Это редкость, и тут требуется храбрость. Только наш отец мог отрицать это, и то, что он делал, он делал специально.

Ее слова убивали меня. Никаким героем я не был. Отец был прав.

Но то, что моя сестра сказала затем, пробилось сквозь туман моего сознания, заполнив его.

– Эзра взял тебя в свое дело, чтобы держать под собой, контролировать тебя.

– Что?

– Ты не создан быть адвокатом, Ворк. Ты сильный, как черт, и умный, без сомнения, но ты – мечтатель. У тебя большое сердце. Никто не знал этого лучше, чем Эзра. Он знал, что ты никогда не смог бы стать таким головорезом, как он, и никогда не будешь прежде всего заботиться о деньгах. Это подразумевало, что ты никогда не преуспел бы в адвокатуре, как он. Удерживая тебя рядом, он оставался в безопасности: ты никогда не поднялся бы до его уровня. – Она сделала паузу и наклонилась ко мне. – Никакой угрозы для него.

– Ты действительно веришь в это? – спросил я.

– Поверь и ты мне.

– Несмотря ни на что, я все еще в долгу у тебя.

– Ты просто не понял ничего. Отец обращался с тобой хуже, чем со мной. Я была женщиной и поэтому не представляла для него большой ценности. Но отношение к тебе было личностным. Он вел кампанию против тебя, Ворк. Он пошел на тебя войной, и никто не поступил бы так, как наш отец. Хорошей или плохой, но он был силой. – Она снова засмеялась – в ее смехе были ожесточение и беспокойство. – Ты говоришь, что должен был защитить меня от него. Господи, Ворк, у тебя никогда не было на это шанса.

– Возможно, – согласился я. – Мне надо подумать об этом.

– Что ты и делаешь, – заметила она. – Отец мертв. Не позволяй ему тащить тебя за собой.

Внезапно я почувствовал, что утомлен и не могу продолжать говорить об Эзре. Вероятно, потребуются годы, чтобы разобраться в том беспорядке, какой он устроил в моей голове, но кровавая бойня, кажется, уже заканчивалась. И, возможно, Джин была права. Вполне вероятно, мне нужен перерыв. Мне было только двенадцать, когда все случилось.

– Я буду тосковать по тебе, Джин.

Она встала и положила руку мне на плечо.

– Ты собирался отправиться в тюрьму из-за меня, Ворк. Это означает, что ты очень хороший человек. Лучше любого другого, кого я когда-либо знала. Не забывай об этом, когда тебя потянет вниз.

– Я люблю тебя, Джин.

– И я люблю тебя, – ответила она. – Именно такой и должна быть семья. – Она прошла через комнату и остановилась у двери. Открыла ее и оглянулась. – Я позвоню тебе, как только мы доберемся до места.

Потом она вышла, и, когда закрывалась дверь, я увидел рядом с ней Алекс Она обняла мою сестру и повела ее вниз. Я наблюдал за ними и в последнюю секунду увидел как Джин заплакала; но это были хорошие слезы. Я почувствовал себя уютно.

На следующий день, когда я упаковывал свои вещи, в двери моей палаты появился Макс. Он выглядел точно так же.

– Ты хочешь забрать свою собаку назад? – спросил он без предисловий.

– Да, – сказал я.

– Проклятье! – воскликнул он. Я слушал его высокий голос – Ты приходишь ко мне» когда хочешь, оставляешь пса, а теперь забираешь его. Возможно, я позволю ему уйти, а возможно, и нет, но независимо от этого мы выпьем пива.

Я впервые засмеялся.

Часом позже я вернулся в дом, который грохотал, когда я ходил по нему. Взяв пиво, сел на переднее крыльцо, где всегда любил сидеть, и стал наблюдать, как солнце опускается на парк. Когда оно коснулось верхушек деревьев, я подумал о еще одном пиве, но не двинулся с места, любуясь заходом солнца. Я сидел там долго в ночи и слушал звуки вокруг – обычные звуки города.

На следующий день Эзру положат в землю, и, когда все закончится, я собирался разыскать Ванессу. Я должен был сказать ей то, что должен, дать обещания, которые были необходимы. Я хотел вернуть ее, если она меня примет, но только после того, когда будет высказана вся правда. Если придется умолять, я буду умолять. Это была цена, которую я охотно заплатил бы. Цена за то, что теперь я видел многое как никогда ясно. Я был готов проложить свою собственную дорогу, но хотел, чтобы Ванесса шла по ней рядом.

Когда взошло солнце, я тщательно выбрился, почистил зубы и долго расчесывал волосы. Потом надел свой любимые джинсы и пару крепких ботинок. Похороны намечались на десять, но у меня не было никаких планов ехать на кладбище. Джин сказала, что так будет лучше, когда я спросил, собирается ли она присутствовать на похоронах.

– Для меня он умер той ночью, Ворк. Я всегда тебе говорила. Они не могут похоронить его глубже.

Проезжая мимо, я увидел длинный черный автомобиль, который должен был отвезти тело Эзры на кладбище. И когда похоронная процессия вышла, я все еще стоял там. Наверное, я был не таким, как Джин, и мне нужно было все увидеть. Независимо от причины я направился за вереницей автомобилей к кладбищу за городом. Когда черный автомобиль въехал в главные ворота, я последовал за ним. Вдоль горной гряды шла дорога, и я поехал по ней, пока не нашел место, откуда можно было наблюдать. Там стояло высокое дерево, и я прислонился к его шершавому стволу, глядя вниз на участников похоронной процессии, выходивших из своих дорогих автомобилей. Они топтались вокруг прямоугольной ямы, которая отсюда выглядела слишком маленькой, и я видел мужчину, вероятно проповедника. Он протянул руки, как будто прося тишины, но его слова потерялись во внезапно налетевшем ветре.

Я оставался на месте, пока они не засыпали, землю, а когда все ушли, спустился вниз, чтобы посмотреть на могильный холм. Еще не было никакого надгробного камня, но я знал, что там будет написано:

«Эзра Пикенс. Его правда странствует с ним».

Я долго стоял там, но главным образом смотрел на место, где покоилась моя мать. Поблагодарила бы она меня за то, что отца положили рядом с ней? Или предпочла бы лежать подальше? Я думал, что она не возражала бы. Рядом с ним она безропотно прожила жизнь, пусть все останется так и после смерти. Но в глубине души я знал, что всегда буду подвергать сомнению мудрость такого выбора. То, что я сказал Барбаре, было правдой: жизнь становится грязной, и смерть, кажется, не является исключением.

Услышав отдаленный звук двигателя, я не придал ему никакого значения. Вероятно, мне следовало бы догадаться, кто это, так чтобы, когда появилась Ванесса, у меня была бы на лице улыбка. Однако я видел только свежу могилу, землю вокруг нее и твердые грани надгробия с высеченным на нем именем моей матери. Я очнулся, когда Ванесса заговорила и тронула меня за плечо. Я повернулся к ней, произнес ее имя, и она обняла меня. Ее руки были тонкими и сильными, и она пахла рекой. Я наклонился к ней – ее рука погладила меня по спине. Я на секунду отстранился, желая увидеть ее глаза, узнать, можно ли мне надеяться. Надежда там была, как и ясность, и прежде чем заговорить, я понял: у нас все будет о'кей.

Все же слова должны были быть произнесены, однако не в тени могильного холма Эзры. Поэтому я взял ее шершавую руку и медленно повел вверх по холму. Я первым сказал ей, что люблю ее, и она посмотрела вдаль, на ряды резко очерченных камней. Ванесса пыталась что-то говорить, но я остановил ее, прижав к губам палец. Я думал о том дне, когда мы встретились, когда все началось, а потом изменилось и чуть было не закончилось. Если у нас появился шанс быть вместе, ей необходимо было услышать о том дне, и я сказал то, что должен был, и более правдивых слов никогда не было произнесено.

Эпилог

Прошло много месяцев, и боль почти исчезла. Я все еще беспокойно спал по ночам, но не обращал на это внимания; мысли мои больше не были тревожными. В ящике ночного столика я храню письмо Ванессы и время от времени, обычно ночью, перечитываю его. Оно напоминает о том, как близко я подошел к пропасти, и говорит, что жизнь не дарована мне просто так. Оно помогает мне оставаться честным и поддерживать то, что я называю «эта драгоценная ясность».

Часы показали чуть больше пяти, и хотя мой день теперь начинается рано, в нем нет никакой спешки. Я спускаю ноги на прохладный пол и выхожу из комнаты. В прихожую проник свет луны, и я отправляюсь по лунным следам к окну. Я смотрю вниз на поля, потом направо – на реку. Ветер гуляет над серебряной лентой реки, и я думаю о течении времени и о вещах, которые были им уничтожены.

Суд постановил, что наличные деньги и драгоценности из сейфа моего отца являются частью его состояния. Их передали благотворительному фонду. Но дома были быстро проданы и за более высокую цену, чем я ожидал. В конце концов я отослал Джин восемьсот тысяч, и она купила на них небольшой домик на лесистом берегу озера Шамплейн. Я еще не был у нее. Очень скоро Джин сообщила мне, что мир полностью принадлежит им. Но мы поговорим об этом на Рождество.

Возможно.

Что касается моей доли наследства, то я использовал его самым лучшим образом: восстановил старый дом на ферме, купил приличный трактор и разрешение на возделывание двух смежных сотен акров земли. Это хороший участок, с плодородной почвой и рекой рядом. Я также положил глаз на восемьдесят акров, расположенных южнее, однако продавцы знают мои амбиции и назначили слишком высокую цену Но я могу быть терпеливым.

Я слышу, как распахивается позади меня дверь, и улыбаюсь про себя. Пока я шел к окну, Ванесса проснулась и теперь стоит рядом, глядя вместе со мной на сад, который мы посадили. Ее руки тепло скользят по моей груди. и я вижу ее лицо – лицо Ванессы, моей жены.

– О чем ты думаешь? – спрашивает она.

– Я снова видел сон.

– Тот же самый?

– Да.

– Возвращайся в постель, – говорит она.

– Через минуту.

Она целует меня и идет в спальню.

Нащупав руками подоконник, я чувствую прохладу, идущую от него. Я думаю о том, что узнал, и о тех вещах, которые еще должен понять. Фермерская жизнь сурова, полна риска я во многом мало мне знакома. Я похудел, мои руки огрубели. Однако такая жизнь приносит мне удовлетворение. Я свободен в суждениях и в поступках, не испытываю никакого давления, и это, возможно, стало причиной изменений во мне, за исключением единственного.

Несмотря ни на что, я остаюсь сыном своего отца, от этого невозможно уйти. Знаю, что никогда не смогу простить его. Но судьба, такая своенравная, тем не менее, может проявить справедливость. Эзра играл в свои игры с Барбарой, манипулируя ею. Поддавшись ее настойчивости, он изменил завещание, вставив пункт, согласно которому мой ребенок унаследует пятнадцать миллионов долларов в случае моей, смерти. Это была идея Барбары, ее защитный барьер, и я совершенно уверен, что отец планировал исключить этот пункт, как только порвет с ней. Но она убила его, прежде чем он смог подписать новые документы. Возможно, именно поэтому она застрелила его. Мне этого никогда не узнать. Когда я наконец прочел его завещание, то понял, что там не было никакого временного ограничения. Изучив его, я пришел к следующему заключению: в случае моей смерти, когда бы это ни случилось, мой ребенок унаследует большую часть миллионов Эзры. Я подал протест по данному пункту, добиваясь декларативного решения. Разумеется, Хэмбли противился этому, и проигрыш все еще озлобляет его. Но завещание было конкретным, и была принята моя интерпретация.

Вскоре я вернулся в спальню и проскользнул под одеяло. Ванесса была теплой, и я успокоился рядом с ней. С каждым разом сон становился все более реальным и более продолжительным. Мы идем по зеленой траве, втроем.

Расскажи мне сказку, папа.

Которую из них?

Мою любимую.

Я тянусь к Ванессе, моя рука нащупывает ее живот. Она прячется глубже под одеяло и прижимается ко мне спиной.

– Я надеюсь, что это девочка, – шепчу я.

– Да, – говорит она и кладет свою руку на мою.

Не могу сказать, знает ли она это или просто чувствует. Для меня достаточно ее слов. Я слышу ее голос из сна – голос своей маленькой девочки – и думаю об огромной состоянии, которое однажды перейдет к ней. Последний раз я вспоминаю о своем отце, его чувствах к женщинам и страсти к деньгам. Круг замкнулся, и мне интересно остался ли отец таким же неугомонным в своей темной могиле.

Еще несколько минут я нежусь в постели, но день зовет, и неугомонным становлюсь я. Натягиваю джинсы и свитер, мой пес Боун следует за мной вниз. Я стою на крыльце в предутреннем свете, вдыхаю холодный воздух, который заполняет меня, и смотрю на тихие поля. По еще не возделанной земле стелется низкий туман, и вершины холмов поднимаются навстречу восходящему солнцу.