Текст книги "Король лжи"

Глава 10

Ранним воскресным утром я с трудом открыл глаза. Холодный пасмурный свет прятался за шторами, чтобы коснуться кровати, оставляя большую часть комнаты в темноте. Барбара спала рядом со мной, ее потная нога лежала на моей. Я лежал на краю кровати не шевелясь. Я чувствовал себя хрупким. Мои веки и язык были в чем-то клейком и двигались с трудом, рот наполнился вкусом чего-то залежавшегося. Я думал о беспощадной правде, столь часто появляющейся на свет в лучах предутренней зари. Такое случалось со мной не часто, но все сводилось к одному. Я был сам для себя чужим. Я пошел в юридическую школу ради отца, женился ради отца, и ради этого человека и мерзкой женщины, разделявшей мое ложе, я поступился своей мечтой о семье – сутью своей души. Теперь он был мертв, и все, что у меня оставалось, была эта правда: моя жизнь не принадлежала мне. Она принадлежала пустой скорлупе, носившей мое обличье. И все же я отказывался жалеть себя.

Я приподнял голову, чтобы глянуть на Барбару: спутанные во сне волосы, помятая кожа, открытый рот, блестевший изнутри. Меня передернуло от такого вида, но тем не менее я все-таки должен был признать ее красоту. В свое время я женился на ней не из-за внешности; я говорил себе это и верил тому, что говорил. Я женился на ней из-за ее импульсивности, ее энергии. Попутный ветер ее суждений увлек меня за собой: она могла стать великолепной женой, и только полный дурак позволил бы ей уйти. Так или иначе, я в это поверил, и теперь, думаю, знал причины того, почему все так получилось. Ванесса сказала об этом: я женился на ней ради Эзры. Боже.

Нащупав ногами пол, я стал искать выход из комнаты В прачечной я обнаружил пару грязных джинсов. Взяв телефон и пачку сигарет, я сел на переднем крыльце. По парку расстилался туман, было холодно. Я дрожал, прикуривая сигарету, а потом выпустил струю дыма в воздух. Все замерло, и на фоне этой неподвижности я чувствовал себя живым. Я набрал номер телефона Ванессы. Раздался голос автоответчика, и я знал, что она уже ходила босиком по влажной траве. В ожидании звукового сигнала я решил сообщить ей правду: что она оказалась права и что я обо всем сожалею. Не о том, что люблю ее. Еще нет. Такое необходимо говорить в лицо, а я не был готов. Существовали другие проблемы, которые ничего общего не имели с правдой или с тем фактом, что моя жизнь была сплошной путаницей. Но мне хотелось, чтобы она знала: я понял это. То, что она была права, а я нет. Что я признаю все. Слова были только словами, но они должны были кое-что значить. И когда я выключил телефон, то почувствовал себя хорошо. Я понятия не имел, что готовило мне будущее, но меня это не заботило.

Вот так я сидел и курил, и что-то вдруг екнуло внутри меня, как когда-то очень давно. Поднявшееся солнце проникло в меня своими теплыми красными пальцами, и на мгновение я испытал умиротворение. Потом я почувствовал присутствие Барбары – и она появилась на пороге.

– Что ты здесь делаешь?

– Курю, – сказал я, не потрудившись обернуться.

– Шесть сорок пять утра.

– Неужто?

– Посмотри на меня, Ворк.

Я обернулся. Она стояла в проеме двери, завернувшись в накидку из овечьей шерсти. Ее волосы были в беспорядке, глаза опухли, а на губах застыло выражение отверженности. Я знал: она думает о том же, что и я, – о вчерашнем вечере.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Я подал Барбаре глазами знак, но знал, что она не в состоянии расшифровать даже это бледное послание. Необходимо было знать меня, чтобы понять его, а мы были чужими. Поэтому я изложил ей свои мысли плоскими словами, которые мог понять любой идиот.

– Я думаю, что у меня похитили жизнь с требованием выкупа, который я никогда не смог бы заплатить. Я смотрю на мир, который никогда не видел прежде, и удивляюсь, как, черт возьми, я угодил в него.

– Сейчас ты глупеешь, – сказала она, и я улыбнулся.

– Я не знаю тебя, Барбара, и, думаю, никогда не знал.

– Возвращайся в постель, – скомандовала она. – Замерзнешь здесь.

– Внутри холоднее.

Она нахмурилась еще больше.

– Это причинит тебе вред, Ворк.

– Я понял ту правду, которая часто предлагается, – сказал я и повернулся к ней спиной. Издалека к нам шел по улице человек в длинном пальто и охотничьей шапке.

– Ты идешь или нет? – настаивала Барбара.

– Пойду-ка я на прогулку.

– Ты же полуголый, – заметила она.

Я повернулся к ней и улыбнулся.

– Да. И разве это не смешно?

– Ты меня пугаешь, – сказала она.

Я снова отвернулся от нее, чтобы наблюдать за своим пешеходом из парка, и почувствовал, что она ушла с крыльца. Целую долгую минуту она пристально смотрела на меня, и я мог только воображать, о чем она думала. Внезапно ее руки оказались на моих плечах, и она стала массировать мне плечи.

– Пойдем в кровать, – произнесла она голосом оливкового шелка и постельных удовольствий.

– Я уже проснулся, – ответил я ей многозначительно. – Иди.

Я почувствовал, как она убирает руки. Барбара стояла молча – злая, озадаченная. Она протянула свои крылья ангела, предлагая поднять меня, а я ее подстрелил. Куда ей теперь идти? Каким рычагом могла она теперь сдвинуть меня, когда самое верное средство – ее прекрасная плоть – подвело? Я знал только, что она никогда не согласится на тихое отступление.

– С кем ты разговаривал? – спросила она с новой интонацией в голосе. Я глянул на телефон, подумал о Ванессе Столен и холодно удивился своей проницательности.

– Ни с кем.

– Можно мне взять телефон?

Я сделал еще одну затяжку сигареты.

– Телефон, – настаивала она.

Посмотрев на нее, я увидел то, что и ожидал увидеть, – тонкие губы на бледнеющем лице.

– Ты действительно хочешь это сделать? – спросил я.

Одним движением она наклонилась и схватила телефон. Я не пытался ее остановить. После того как она нажала кнопку повторного набора, я повернулся к странному человеку в длинном пальто. Он приближался ко мне, все его лицо было скрыто, кроме грустных глаз. Я думал о том, ответила ли на телефонный звонок Ванесса, надеясь, что все-таки н Я ничего не чувствовал: ни гнева, ни страха, ни даже сожаления. Я услышал, когда Барбара выключила соединение и сказала напряженным голосом с оттенком гнева:

– Я подумала, что вы созданы друг для друга.

– Я тоже так думал.

– Как долго? – произнесла она требовательным голосом.

– Я не хочу говорить об этом, Барбара. Не теперь. – Я медленно встал, надеясь увидеть слезы в глазах жены, что говорило бы о чем-то большем, нежели о раненом самолюбии. – Я устал. У меня похмелье.

– Чья это ошибка? – не отставала она.

Я сделал глубокий выдох.

– Я собираюсь на прогулку, – сообщил я. – Мы можем поговорить об этом позже, если у тебя еще не остынет желание.

– Не уходи далеко от меня!

– Прогулка не увеличит расстояния между нами.

– О да. Теперь твое прелюбодеяние – это моя ошибка.

– Я сейчас говорю не об этом, – сказал я ей.

– Меня может не оказаться дома, когда ты вернешься, – пригрозила она. Я остановился на середине лестницы.

– Делай то, что считаешь нужным, Барбара Никто не может винить тебя в этом, и меньше всех я. – Я отвернулся от ее тяжелого дыхания и пошел вниз по тротуару в направлении улицы и парка, который мерцал холодной росой.

– Она маленькая грязная шлюха. Я никогда не понимала твоей навязчивой идеи относительно нее, – бросила Барбара мне вслед, повысив голос – Никогда! – выкрикнула она.

– Осторожно, Барбара, – отреагировал я, не поворачиваясь, дабы не столкнуться с ней. – Соседи услышат. – Хлопнула дверь, и мне показалось, что Барбара еще и заперла ее. Меня это мало беспокоило. Когда я покидал пределы своей собственности и переходил на тротуар я становился таким, как все. Я совершил поступок, став на землю. Я чувствовал себя реальным, и мне было хорошо.

Стоя возле лужайки перед домом, я ожидал этого человека, которого видел тысячу раз и с которым никогда в действительности не встречался. Когда он приблизился я смог лучше его разглядеть. Он был потрясающе непривлекательным, с размытыми чертами лица и гримасой которая растягивала его губы, открывая коричневые зубы видные только с правой стороны лица. Он носил очки с грязными стеклами в толстой черной оправе, и его волосы мягко свисали из-под охотничьей кепки.

– Не возражаете, если я погуляю с вами? – спросил я когда он уже был рядом. Он остановился и наклонил свою голову ко мне. Зеленые ирисы плыли в желтом море, и он разговаривал голосом курильщика. Я слышал тот же самый тяжелый акцент.

– Зачем?

– Просто так, – сказал я. – Чтобы поговорить.

– Это свободная страна. – Он возобновил ходьбу, и я пошел с ним в ногу.

– Благодарю.

Я почувствовал его взгляд на моей голой груди.

– Я – не гей, – заметил он.

– Я тоже.

Он хрюкнул, ничего не сказав.

– Так или иначе, вы – не мой тип.

Он разразился лающим смехом, который закончился одобрительным фырканьем.

– Шикарная задница, а? Кто бы мог подумать?

Мы спустились вниз по тротуару, проходя мимо больших зданий и вдоль парка. На улицах было немного автомобилей, и дети кормили уток. Утренний туман медленно испарялся над озером.

– Я видел вас в течение нескольких лет сидящим на крыльце. Оттуда должен быть хороший вид, – наконец сказал он мне.

Я не знал, что на это ответить.

– Предполагаю, это неплохое место, для того чтобы наблюдать, как движется мир.

– Хм. Лучше вам пройти через этот мир.

Я остановился.

– Что? – спросил он.

– Ослепляющая вспышка очевидности, – ответил я ему.

– Что это означает?

– Это означает, что вы очень сильный человек.

– Да, – согласился он. – Думаю, вы правы. – Он смеялся над моим высказыванием. – Пойдемте. Будем гулять, и вы можете говорить мне комплименты. Это хороший план.

– Я знаю, как вас зовут, – сказал я, когда парк остался позади и мы двигались к Мейн-стрит и скудным окрестностям с проселочными дорогами.

– Правда?

– Я просто слышал его повсюду. Максвелл Крисон, так?

– Просто Макс.

Он остановился, вынуждая, и меня остановиться рядом с ним. Какое-то мгновение он удерживал мой взгляд, затем поднял руки, выставив их перед моим лицом. Пальцы были сломанными и согнутыми, с кривыми ногтями, и я с ужасом увидел, что большая часть ногтей вырвана.

– О Господи, – вымолвил я.

– Вы знаете мое имя, – сказал он. – Я не хочу вас оскорбить, но давайте просто оставим все в покое.

– Что случилось? – спросил я.

– Слушайте, я рад поговорить с вами, видит Бог, это было давно, но я ни на что не рассчитываю, я знаю вас достаточно хорошо, чтобы разговаривать на эту тему.

Я не отводил глаз от его рук. Они висели подобно сухим палкам.

– Но… – начал я.

– Что вас интересует? – спросил он резко.

– Вы меня интересуете.

– Почему?

– Не знаю, – признался я. – Потому что вы другой. – Я пожал плечами, чувствуя неискренность своих слов. – Потому что думаю: вы никогда не спросили бы человека, что он делает ради того, чтобы жить.

– И это важно для вас?

Я подумал об этом.

– Полагаю, да.

Он затряс головой.

– Я хочу узнать, потому что вы реальны.

– Что это означает?

Я посмотрел в другую сторону, потому что в его лице появилась внезапная нагота.

– Я тоже вас видел, знаете, прохаживаясь здесь и там. Но я никогда не видел вас с кем-либо. Думаю, в этом вашем одиночестве присутствует честность.

– И вы цените это?

Я оглянулся на него.

– Я завидую.

– Почему вы все это мне рассказываете?

– Потому что вы не знаете меня. Потому что я хотел бы тоже быть честным – рассказать кому-то, что я готов застрелить свою жену, если увижу ее снова, и с удовольствием задавил бы ее друзей на улице, только чтобы услышать глухой стук удара. И я не думаю, что вы осудили бы меня.

Макс Крисон больше не смотрел на меня, он отвернулся.

– Я не священник, – проговорил он.

– Иногда человеку необходимо выговориться.

Он пожал плечами.

– Так сделайте что-то по-другому.

– Именно так? Это ваш совет? Что-то по-другому?

– Да. Перестаньте быть киской.

Это слово повисло между нами, а с другой стороны было его лицо, очень серьезное лицо; и тут я засмеялся. Я смеялся так сильно, будто раскалывался на части, Макс Крисон присоединился ко мне.

Тремя часами позже я поднимался по своей подъездной дороге, одетый в синюю футболку с надписью черными буквами «ЗРИ В КОРЕНЬ», ведя на поводке рыжего Лабрадора девяти недель от роду, которого решил назвать Боун. В компании «Джонсоне» мне сообщили, что его нашли в мусорном баке, и я им поверил. Он очень напоминал моего старого пса.

Я повел Боуна на задний двор и увидел жену через окно ванной комнаты. На ней была воскресная одежда для церкви, и она отрабатывала в зеркале свои улыбки. Я наблюдал за ней в течение минуты, затем дал Боуну воды и зашел внутрь. Было 9:45.

Я нашел Барбару в спальне, застегивающей серьгу, как будто она куда-то спешила, и глядящей на пол в поисках своих туфель или терпения, чтобы иметь дело со мной. Она не подняла взгляда, но у нее был бодрый голос.

– Я иду в церковь. Ты пойдешь?

Это была старая уловка. Барбара редко ходила в церковь, а когда шла, то знала, что я никогда туда не пойду Это было искупление вины.

– Нет. У меня свои планы.

– Какие планы? – Она наконец посмотрела на меня Никаких других вопросов. Никаких упоминаний о нашем споре или моей неверности.

– Всякая ерунда, – сказал я ей.

– Это хорошо, Ворк. – Она стала выходить из комнаты, затем остановилась» – Это великолепно. – Она вылетела как вихрь.

Я проследовал за ней через дом и видел, как она схватила свою книжечку карманного формата и ключи, хлопнув за собой дверью. Я налил в чашку кофе и ждал. Прошло приблизительно пять секунд.

Дверь распахнулась, и Барбара с трудом протиснулась в дом. Я прислонился к раковине и потягивал свой кофе.

– В нашем гараже бродяга! – объявила она.

– Не может быть, – ответил я с преувеличенным недоверием.

Она глянула через оконную штору.

– Сейчас он просто сидит там, но мне кажется, он хочет меня похитить.

Я выпрямился во весь рост.

– Я займусь этим. Не волнуйся. – Я прошел через кухню и оттащил Барбару от двери. Я вышел наружу, а позади меня с телефоном в руке суетилась моя жена. – Эй! – окликнул я. Бродяга оторвался от старой газеты, которую он вытянул из бака для переработки бумажных отходов. Его косой взгляд потянул за собой губы по темным, гнилым зубам. – Входите, – сказал я ему. Макс стоял. – Ванная внизу.

– О'кей, – пробормотал он и зашел внутрь. Нам потребовалось пять минут, чтобы прекратить смеяться, после того как Барбара сожгла покрышки на подъездной дороге.

Глава 11

Через час я принял душ, переоделся и в моей голове наконец-то появилась ясность. Это было то главное, что я знал: все, что есть в жизни у человека, это семья. Если повезет, сюда входит еще и удачный брак. Я не был настолько удачлив, но у меня была Джин. Я готов был пасть ради нее, если это потребуется.

Я сделал два телефонных звонка. В первую очередь Кларенсу Хэмбли – после моего отца он считался самым лучшим адвокатом в графстве и составлял завещание Эзры. Он только что вернулся из церкви, поэтому неохотно согласился встретиться со мной. Затем я позвонил Хэнку Робинсу, частному следователю из Шарлотт, которого я привлекал к большинству моих дел по убийству. Его автоответчик сказал следующее: «Я не могу сейчас ответить на ваш звонок, потому что, вполне вероятно, выхожу на слежку за кое-кем. Оставьте свой номер телефона, чтобы я не упустил ваш след». Хэнк был непочтительный ублюдок. Ему было сейчас тридцать, выглядел он на сорок, когда выдавался трудный день, и был самым бесстрашным человеком, которого я когда-либо встречал. Плюс ко всему мне он нравился. Я попросил его позвонить мне на мобильный телефон.

Я оставил Барбаре записку, в которой сообщил, что не смогу быть дома этой ночью, и посадил Боуна в автомобиль. Мы поехали за покупками. Я купил ему новый ошейник, поводок и собачьи мячи. А также тридцатифунтовый мешок корма для щенка и несколько коробок витаминов. Пока я возвращался обратно, он жевал кожу н одном из подголовников, что озарило меня одной идеей. У меня был BMW, на котором настояла Барбара в качеств приманки для клиентов. Я все еще оставался должен за машину несколько тысяч баксов и негодовал по поводу каждой выплаты. Я направился к тенистой автостоянке в стороне от Хайвэй-150 и выторговал пятилетний пикап в обмен на свой автомобиль. В нем плохо пахло, но Боуну кажется, нравился подобный запах.

Когда наконец позвонил Хэнк, мы завтракали в парке.

– Ворк, дружище! Прочел о тебе в газетах. Как выглядит мой любимый костюм?

– Должен признать, что я лучше.

– Да уж. Выдумано много.

– Какой у тебя трафик в эти дни, Хэнк?

– Всегда занят. Даже работаю иногда. Что у тебя есть для меня? Еще одна трагедия любви и обмана в графстве Рауэн? Конкурирующие дилеры наркотиков? Надеюсь, не убийца с пультом дистанционного управления?

– Сложнее.

– Всегда найдется что-то посложнее.

– Ты сейчас один? – спросил я.

– Я все еще в кровати, если такой ответ тебя устроит.

– Нам необходимо поговорить наедине.

– Солсбери, Шарлотт или где-то между ними. Только скажи, когда и где.

Это была глупость. Я готов был найти любое оправдание, чтобы только выехать из города и найти место, где легко дышится.

– Как насчет шести часов вечера сегодня в «Данхилле»?

Гостиница «Данхилл» находилась на Трайон-стрит в центре города Шарлотт. Там был великолепный бар с уютными кабинками, которые практически пустовали в воскресную ночь.

– Взять тебя на свидание? – спросил Хэнк, и я услышал хихиканье женщины рядом с ним.

– В шесть часов, Хэнк. И от этого удара будет зависеть первый раунд. – Я повесил трубку, чувствуя облегчение. Хорошо было иметь на своей стороне такого человека, как Хэнк.

Адвокат Эзры однозначно дал понять, что я не должен приезжать раньше двух часов. У меня оставалось полчаса. Я положил собачьи мячи и остальной хлам в грузовик и свистнул Боуну. Он был мокрым после прогулки на озеро, но я все равно позволил ему ехать на переднем сиденье. На полпути он уже лежал на моих коленях, высунув голову из окна. Итак, пропитанный вонючими запахами мокрой псины и старого грузовика, я поднимался по широким ступенькам особняка Хэмбли, растянувшегося на несколько акров. Огромный дом с мраморными фонтанами, двенадцатифутовыми дверями, отдельная постройка для гостей с четырьмя комнатами. На мемориальной доске около двери было выгравирована дата строительства – примерно 1788 год. Я подумал: возможно, мне необходимо преклонить колени.

Судя по лицу Кларенса Хэмбли, мой вид не соответствовал тому, что он ожидал в этот день поклонения святым. Хэмбли был старым, морщинистым и подтянутым мужчиной, в темном костюме и галстуке расцветки пейсли.[4]4
  [iv] Особая расцветка ткани (по названию города в Шотландии)


[Закрыть] У него были густые белые волосы и такие же брови, что, вероятно, добавляло еще пятьдесят долларов к его почасовой оплате.

Хэмбли был настолько благороден, насколько мой отец был агрессивен. Я наблюдал его в суде достаточно долго, чтобы знать, что его позиция «святого полицейского» никогда не соприкасалась с бесстыдным требованием больших долларовых вознаграждений для суда присяжных. Его свидетели были хорошо подготовлены и приятны в общении. Знаменитые десять заповедей не висели на стене его офиса.

Он был старым «денежным мешком» Солсбери, и я знаю, что отец ненавидел это в нем, но Хэмбли был хорош в работе, а мой отец всегда настаивал на профессиональном ведении дел, особенно если оно касалось денег.

– Я предпочел бы заняться этим завтра, – заявил он без вступлений, и его глаза стали ощупывать меня – мои изношенные туристические ботинки, испачканные травой джинсы, потертый воротник рубашки.

– Это важно, Кларенс. Мне необходимо это сделать сейчас. Извини.

Он кивнул понимающе.

– Тогда считай это профессиональной любезностью, – сказал он и пригласил меня пройти внутрь. Я ступил в его мраморное фойе, надеясь, что на моих ботинках не было собачьего дерьма. – Давай пойдем в кабинет.

Я следовал за ним вниз по длинному холлу, замечая через широкие французские двери блики бассейна. В доме пахло сигарами, смазанной маслом кожей и стариками; я готов был держать пари, что его прислуга носит униформу.

Кабинет был узким и длинным, с высокими окнами, большим количеством французских дверей и книжными шкафами от пола до потолка. Очевидно, Хэмбли любил старинное оружие, свежесрезанные цветы и синий цвет. За его столом висело восьмифутовое позолоченное зеркало филигранной работы; в нем я выглядел растрепанным и маленьким – видимо, зеркало делало это намеренно.

– Я направлю завтра завещание вашего отца на утверждение, – сказал он мне, закрыв двойные двери и указав рукой на обитый кожей стул. Я сел. Встав за свой стол, он смотрел на меня сверху, как представитель власти, напомнив мне о том, как сильно я ненавидел юридический абсурд.

– Итак, нет никакой причины, чтобы мы не могли обсудить сейчас детали. Впрочем, я собирался позвонить вам, чтобы назначить встречу на этой неделе для официального оглашения завещания.

– Благодарю, – проговорил я, потому что он ждал этого. Не сомневаюсь, что Хэмбли назначил огромную плату за составление завещания Эзры. Я сцепил пальцы и сконцентрировался на том, чтобы выглядеть почтительным, хотя мне безумно хотелось положить ноги на его стол.

– Также примите мои соболезнования по поводу вашей потери. Я знаю, что Барбара будет безутешна. Она вышла из прекрасной семьи. Красивая женщина.

Я пожалел, что на моих ботинках не было дерьма.

– Спасибо, – промолвил я.

– Несмотря на то что ваш отец и я часто сидели по разные стороны стола, я испытывал к нему огромное уважение. Он был прекрасным адвокатом. – Хэмбли. пристально посмотрел на меня с высоты. – К чему он и стремился, – заключил он многозначительно.

– Мне не хотелось бы долго занимать ваше время, – напомнил я ему.

– Да, конечно. Тогда к делу. Состояние вашего отца было значительное.

– Что значит «значительное»? – прервал его я. Эзра был скрытен насчет своих финансов. Мне было известно о них очень немногое.

– Значительное, – повторил Хэмбли. Я смотрел пустым взглядом и ждал. Как только завещание направлено на утверждение, оно становится достоянием общественности. Не было никакой причины для такой скрытности.

Хэмбли неохотно уступил.

– По грубым подсчетам, сорок миллионов долларов, – объявил он.

Я почти свалился со стула – в буквальном смысле слова. Я мог предположить шесть или семь миллионов максимум.

– Он был не только превосходным адвокатом, – продолжал Хэмбли, – но и великолепным инвестором. Кроме дома и адвокатского дела, все деньги вложены в ценные бумаги.

– Сорок миллионов долларов, – пробормотал я.

– В действительности несколько больше. – Хэмбли поймал мой взгляд и, что делает ему честь, сохранил бесстрастное выражение лица. Он родился богатым, и все же никогда не увидит сорока миллионов долларов. Это должно было его раздражать, и вдруг я понял, что именно поэтому мой отец и обратился к Кларенсу Хэмбли. Я чуть не улыбнулся, но потом подумал о Джин и том убогом доме, в котором она жила. Вспомнил залах несвежей пиццы и представил ее лицо в окне потрепанного автомобиля, лестницу, по которой она поднималась в дом Перетер – каменный памятник жадности его хозяйки Глены Верстер. По крайней мере, это завещание изменит ее положение, подумал я.

– И? – спросил я.

– Дом и адвокатское дело переходят непосредственно к вам. Десять миллионов долларов получит благотворительный фонд Эзры Пикенса. У вас будет место в правлении фонда. Кредит в пятнадцать миллионов долларов для вас. Все остальное уходит на налоги.

Я был ошеломлен.

– А что получает Джин?

– Джин не получает ничего, – заявил Хэмбли, затем громко фыркнул.

Я поднялся.

– Ничего? – переспросил я.

– Сядьте, пожалуйста.

Я подчинился, ибо у меня не было сил стоять.

– Вы знаете позицию своего отца: женщины не имеют никакого отношения к деньгам или финансам. Может, неблагоразумно сообщать вам об этом, но ваш отец изменил завещание, после того как на сцене появилась Алекс Шифтен. Первоначально он планировал оставить Джин два миллиона в виде кредита, которым управляла бы фирма или ее будущий муж. Но при появлении Алекс… Вы представляете, что чувствовал ваш отец.

– Он знал, что они спали вместе?

– Он подозревал.

– И поэтому вычеркнул Джин из завещания.

– В основном.

– Джин это знала?

Хэмбли пожал плечами, но не ответил на вопрос.

– Люди порой странно распоряжаются своими деньгами, Ворк. Они используют их по-своему.

Я почувствовал электрическое покалывание, когда представил, что Хэмбли ничего не скажет относительно Джин.

– Еще что-то, не так ли?

– Кредит для вас, – начал Хэмбли, уже сидя.

– Что о кредите?

– Вы будете пользоваться полным, освобожденным от налогов доходом от этих денег до достижения возраста шестидесяти лет. Эти деньги должны обеспечить прибыль по крайней мере миллион долларов в год. В шестьдесят лет вы получаете всю сумму.

– Но? – Я почувствовал ловушку.

– Есть некоторые условия.

– Какие именно?

– От вас требуется не прекращать адвокатской практики до этого возраста.

– Что?

– Этот пункт совершенно ясен, Ворк. Для вашего отца было важно, чтобы вы продолжали заниматься адвокатской практикой, чтобы вы удержали свое место в обществе и в профессии. Он боялся, что, как только он оставит вам деньги, вы можете совершить что-то безрассудное.

– Например, стану счастливым?

Хэмбли проигнорировал откровенный сарказм, который, должно быть, прозвучал в моем голосе. Даже из могилы отец пытался диктовать мне условия, чтобы манипулировать мною.

– Он не был оригинальным в этом, – заметил Хэмбли. – Но он очень оригинален в другом. Эта фирма будет действовать как опекун. Она будет над нами, – сказал он с еле заметной улыбкой, – надо мной, фактически определять, действительно ли вы активно занимаетесь адвокатской практикой. Например, одно из требований: вам следует выставлять счет на оплату по меньшей мере двадцать тысяч долларов в месяц с учетом инфляции, разумеется.

– Я сейчас не выставляю и половины такого счета, и вы это знаете.

– Да, – еще одна улыбка. – Ваш отец думал, что это условие могло бы оказаться хорошим стимулом для работы.

– Ни хрена подобного, – выпалил я, и в моем голосе наконец зазвучал гнев.

Хэмбли поднялся во весь рост и наклонился вперед, опираясь руками на стол.

– Позвольте мне разъяснить вам одну вещь, мистер Пикенс. Я не допущу оскорбительного обращения в моем доме. Это понятно?

– Да, – ответил я сквозь зубы. – Я понимаю. Что еще?

– Если вы не будете выполнять требования трастового документа, доход от кредита пойдет в благотворительный фонд Эзры Пикенса. Если в течение любых двух из пяти лет вы не выполните требования трастового документа, кредитование закончится, и весь капитал траста безвозвратно уйдет в благотворительный фонд. Однако, когда вам исполнится шестьдесят лет – при достойном поведении, – полный баланс станет вашим и вы сможете распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Разумеется, я предоставлю вам копии всех документов.

– Это все? – спросил я, мой сарказм был столь очевиден, что его трудно было не заметить.

– В сущности, да. Но есть одна последняя маленькая деталь. Если когда-либо станет известно, что вы дали какую-то сумму денег своей сестре, Джин Пикенс, непосредственно или косвенно, кредит закончится и все средства перейдут в благотворительный фонд.

– Это слишком! – воскликнул я, поднялся и стал прохаживаться.

– Таково последнее желание вашего отца в завещании, – возразил Хэмбли, поправляя меня. – Его последнее желание. Мало кто пожаловался бы, услышав о том, что является обладателем пятнадцати миллионов. Попытайтесь посмотреть на все с такой стороны.

– Здесь есть только одна сторона, Кларенс, – сторона моего отца, и она уродливо искажена. – Адвокат начал было говорить, но я оборвал его, наблюдая, как наливается кровью его лицо, поскольку я повысил голос и мое уважение к правилам дома Хэмбли исчезло. – Эзра Пикенс был кривляющимся, манипулирующим другими людьми ублюдком, который никогда не дал и двух кусков дерьма своей собственной дочери и заботился больше о своей тени, чем о крысиной заднице для меня. А теперь он смеется в своей гребаной могиле.

Я наклонился над столом Хэмбли. С моих губ слетала слюна, но я не замечал этого.

– Он был первоклассной жопой, и вы можете не отдавать его денег. Вы слышите меня? Держите их!

Последние слова лишили меня сил. Я никогда не чувствовал такой ярости. На некоторое время воцарилось молчание, которое было нарушено постукиванием по столу сжатых в кулаки рук старого адвоката. Когда он заговорил, его голос был напряженным.

– Я понимаю, у вас сильный стресс, поэтому постараюсь забыть о вашем богохульстве, но никогда больше не приходите в этот дом. – Его взгляд приобрел силу, которая и сделала его таким хорошим адвокатом. – Никогда, – повторил он. – Теперь, как поверенный в делах вашего отца и исполнитель его завещания, я сообщаю вам следующее: завещание имеет силу. Завтра оно пойдет на утверждение. Когда охладите свой пыл, то сможете определить, изменилась ли ваша позиция по этому делу. Если так случится, позвоните мне в офис. В заключение сообщу вам еще кое-что. Я не планировал этого делать, но ваше поведение заставило меня передумать. Детектив Миллз должна встретиться со мной. Она хотела увидеть завещание вашего отца.

Если Хэмбли ожидал реакции, он не был разочарован. Мой гнев исчез, взамен появилось нечто менее благородное, холодное и скользкое, что свернулось внутри меня подобно змее. Это был страх, и, когда он сидел во мне, я чувствовал себя голым.

– Сначала я отказался от встречи с детективом, но она возвратилась с судебным ордером. – Хэмбли наклонился ближе и развел руками; он не улыбался, хотя я почувствовал улыбку. – Я был вынужден подчиниться, – сказал он. – Она была заинтригована. Вы могли бы объяснить ей, почему пятнадцать миллионов долларов не интересуют вас – Он выпрямился и сцепил пальцы в замок. – Теперь моей любезности пришел конец, как и моему терпению. В любое время, когда пожелаете, можете принести свои извинения за осквернение моего воскресного отдыха, и я их приму. – Он указал рукой па дверь. – Хорошего вам дня.

Мой мозг бурлил, но один вопрос я должен был задать.

– Знает ли Миллз, что Эзра вычеркнул Джин из завещания? – поинтересовался я.

– Этот вопрос лучше задать детективу Миллз. Теперь уходите.

– Мне надо знать, Кларенс. – Я протянул к нему руки ладонями вверх. – Пожалуйста.

– Я не буду вмешиваться в ее расследование. Занимайтесь им вместе с ней или пусть она ведет его одна.

– Когда он вычеркнул сестру? Какого числа?

– Мои обязательства перед вами не простираются дальше исполнителя и главного бенефициария завещания, и трастовый документ это подтверждает. Если учесть обстоятельства смерти вашего отца и интерес полиции к данному делу, было бы неблагоразумно продолжать обсуждение этого вопроса. Как только завещание поступит на утверждение, можете связаться со мной в рабочее время, чтобы обсудить любые уместные вопросы. Кроме этого нам не о чем больше говорить.